Пак Чимин Нет Прости тэ Не надо приходить прости Чёрт Зачем он тебя позвал… Спасибо что сказал
Омега зло захлопывает учебник, решительно направляется на первый этаж. Там уже люди, там уже куча родственников, как будто вся их огромная семья. Чимин срывается с лестницы и тонет в толпе, смотрит в счастливые лица и едва ли не плачет. Он ненавидит сюрпризы, ненавидит встречи с семьёй, ненавидит, когда его не слышат. Чимин отчаянно шагает к входной двери, намереваясь просто сбежать. — Привет… — на пороге появляется Юнги, и всё окончательно рушится. — Что ты здесь делаешь?.. — упавшим голосом спрашивает Чимин. — Твой папа решил собрать для тебя близких людей. Ты, кажется, чувствуешь себя неважно, — взволнованно хмурится Юнги, — хочется хоть как-то поднять тебе настроение. Чимин сам не замечает, как начинает пятиться назад, как мотает головой с ярким отрицанием. Они все видят, что с ним что-то не так, но никак не догадываются просто поговорить. — Чимин-и, — папа появляется за спиной, и Чимин бросает на Юнги последний жалобный взгляд, прежде чем поворачивается и падает в объятия. — Сюрприз! — восклицает мужчина на ухо, а Чимин тут же сдаётся, обнимает его и задушено шепчет «спасибо, пап». Спасибо, что никогда меня не слышишь. Спасибо за сюрприз, который сделает только хуже. Спасибо, что никогда со мной не говоришь. Чимин понимает, что сейчас следует выплеснуть всё накопившееся, следует в очередной раз искренне выдать, что это всё ему совсем не нужно, что ему бы только лишь поговорить и, возможно, помочь найти психотерапевта, но… Он представляет глубокое разочарование на красивом папином лице, представляет, как опустятся его руки, как он жутко печально выдаст «что же тебе нужно тогда?», совсем не желая знать искренний ответ. Чимин сжимает зубы до скрипа, улыбается надломленно и позволяет увести себя в столовую, где душно и очень много людей. Где разговоры, улыбки, смех и любимые папины блюда. Чимин не садится — он устало падает на стул. — Ты в порядке? — Юнги берёт за руку, но от его прикосновения ни жарко ни холодно. — В полном, — тут же язвит Чимин, на что получает только не менее замученный вздох. «Устал от меня?» — хочется с усмешкой спросить. Я сам от себя устал. Потом звучат поздравления, тосты, пожелания счастливой совместной жизни. Кажется, здесь празднуют день рождения Чимина, а не его с Юнги свадьбу. Омега только кивает и старается улыбаться не так невозможно печально, когда люди, которые абсолютно его не знают, желают ему того, чего не хватает им самим. Все затихают, когда со своих мест поднимаются папа с отцом. — Чимин-и, — ласково начинает папа, поднимая бокал вина, — в последнее время мы всё хуже ладим, — Чимин потерянно смотрит куда-то в стол, — ты становишься очень трудным, но… мы просто хотим, чтобы ты знал, что дома тебя всегда поддерживают и понимают. Ты всегда можешь на нас положиться, можешь поделиться, получить от нас совет… — Мы с папой не всегда можем тебя понять, но мы очень стараемся принимать твой выбор, — вклинивается отец, — будь то твоё будущее образование или твой альфа… Чимин чувствует себя чудовищно одиноким в одно это мгновение. Неужели выбирать он способен только мужа или университет? Омега упорно борется со слезами, собирающимися в уголках глаз. А сможете принять мой выбор жизненной позиции? Сможете помочь с ментальными проблемами, если такие вообще существуют в ваших мирах? Сможете поддержать меня в желании жить и развиваться ради себя, а не семьи? — Юнги, — папа прерывает поток оглушительных вопросов у него в голове, — я думаю, ты уже можешь поздравлять Чимин-и вместе со всей семьёй. Чимин весь сжимается, сильно сутулится и роняет голову. Их, кажется, только что поженили. — Конечно, — тихо кивает Юнги и тоже встаёт. — Ты замечательный альфа, Юнги, — обращается к нему отец, — и мы очень рады, что отдаём нашего непростого мальчика именно тебе. Чимин чувствует лишь одно — хочет, чтобы его сейчас просто защитили. Смотрит на Юнги снизу вверх и тут же осознаёт — о чём бы альфа сейчас не думал, он не сможет этого сказать. Он просто физически не умеет идти против родительской воли. — Непростой в самых разных отношениях, — тихо говорит Юнги, опускает голову, создавая крепкий зрительный контакт. — Но всё равно самый лучший, — он протягивает руку, мягко оглаживая чиминово плечо, — омега, с которым я бы хотел провести всю свою жизнь. Чимин дёргается, когда щёки рассекают дорожки слёз, потом кусает губы, позволяя родителям подойти и обнять себя, вяло обнимая в ответ. Чимин точно так же переживает объятия Юнги, но всё, чего хочет на самом деле, это провалиться под стол, спрятаться в темноте, больше не видеть и не слышать никого. Он с большим трудом выдерживает ещё несколько минут, когда заканчиваются все поздравления и можно незаметно уйти из-за стола. Один из худших вечеров как будто только начинается.***
— Я сделал что-то не так? — голос Юнги приглушён дверью. — Эй, Чим… А ему на стенку лезть охота. От его слов, от чувств, от самого себя. Произошедшее внизу — не какая-нибудь внезапность. Это словно итог всего, что с таким упорством транслируется юному и ещё ничего не смыслящему омеге. Такое терпишь, пропускаешь мимо ушей, пока однажды слова не звучат в неправильный период, пока не попадают точно в ненужное настроение, и ты взрываешься, не выносишь. Чимина всегда рвало чувствами, а теперь вдруг резко слезами. Слезы кажутся слабостью, всегда есть желание их прятать. — Прости, если обидел тебя, — он вздыхает. Юнги не в лучшем расположении духа тоже, и Чимину от того ещё более тошно. Он ненавидит себя за эту странную слабость, за эту никому не нужную нежность к самому себе, но в ненависти к себе и заключается проблема. Замкнутый круг. Чимин молчит. Хочет выйти и рассказать, но просто беззвучно плачет. За эту странную вспышку стыдно, стыдно за мысли свои, но иногда от них совсем никуда не деться. Иногда ненависть к себе прошибает насквозь и лезет во все уголки жизни. Чимин думает о том, как ненавистен родителям, о том, какой он плохой парень, сын, друг. И омега в целом он тоже никчёмный. Кому он только сдался такой?.. Он уходил из столовой, думая, что выглядит естественно, но Юнги, очевидно, замечает. Все замечают, как когда-нибудь догадается Пак, вот только не все готовы прийти на помощь. Чимин засовывает свою боль куда подальше, давит свои переживания глупые, чтобы открыть сейчас дверь ему. Он ведь ни в чём не виноват, если разобраться, он ведь просто… Что он просто? — Я не понимаю, что с тобой творится, — роняет Юнги, и это и есть та самая большая неизгладимая проблема, назойливая складка на полотне. Чимин позволяет себя обнять, кожей ощущает его усталость. Юнги жутко устал — и говорить, и просто думать. Но обнимает крепко, без слов объясняет, как сердце за своего омегу болит, как хочется помочь. Так и стоят на пороге комнаты, пока внутри не щёлкает. Может быть, Чимин возненавидит себя уже позже, когда позволит осознать, но сейчас всё равно делает то резкое и необдуманное — выплёскивает свои чувства. — Прекрати быть слепым, умоляю! — выходит хрипло, а на душе истошный крик. Его уже так сложно заглушить. — Я не такой, каким вы все хотите меня видеть. Слова, произнесённые в гневе, не должны вырываться наружу. Они слишком яркие, слишком необдуманные, необоснованные. Чимин жалеет о том, что сказал, через жалкую минуту. Так всегда. Вспышка, а за ней холод, темнота и белый дым. Ничего хорошего, разве что ярость находит выход. — Что?.. — Юнги меняется в лице, сразу же делает самое ужасное — воспринимает слишком близко к сердцу. Он всегда такой невозможно ранимый. Может быть, Чимин сам в нём это взрастил, когда защищал и оберегал, когда успокаивал и тщательно подбирал слова. Тогда из кожи вон лез, чтобы подарить ему тот же комфорт, который сам от него получал. Теперь не может. Чимин молчит, хочет сгореть прямо на этом месте. Голова трещит, по телу бежит волна тепла. Отрезвляет. — Ладно, если ты так считаешь… — Юнги не отвечает агрессией, не возвращает злобу. Он расстраивается и это видно по лицу. Чимин хочет вырвать себе язык, потому что такое больше не может повториться, но… Кажется, он впервые за долгое время был по-настоящему искренен. Выходит, только в порыве негативных чувств ему удаётся не лгать? Между ними витает тишина, раскалённая, душная, как заполненная людьми столовая. Чимин забывает о назойливой жажде и неприятно липнущей к вспотевшей коже одежде. Он всё ещё зол, но уже так хорошо понимает, что обязан извиниться. — Нет, я не… — начинает и тут же замолкает, так сильно не хочет унижаться и всё пытается себе, упрямому, объяснить, что признание своей ошибки — не унижение. — Прости, — едва слышно мямлит, ломается, боится, что всё сейчас снова вернётся назад. В отношениях важно быть покладистым. Так папа говорил? А так ли он однозначно прав? — Я всегда думал, что понимаю тебя больше других. Ты сам столько раз говорил… — ошарашенно шепчет Юнги. — Получается, тебе всегда было плохо со мной? Он строит из себя жертву, Чимин за секунду это замечает, но вовремя кусает губы — он будет последним идиотом если скажет. Ему следует почаще думать о том, что говорит. Чимин талдычит себе упорно в мыслях, что эти умозаключения слишком пылкие, в порыве ярости просто не стоит лишнего говорить. Но он уже не в силах это остановить. Эмоции сводят с ума, а он перед ними ничтожен. — Я сказал не подумав, прости. — Ты сказал то, о чём уже давно думаешь, — проницательно замечает Юнги. — Значит, и правда всегда так считал. Это сложно объяснить. Внутри коктейль из чувства вины и ярости. Чимин прекрасно знает, что не прав, но вместе с тем неконтролируемо бесится, потому что Юнги в его глазах сейчас не прав тоже. Сложно даже объяснить, что конкретно окончательно выбивает из колеи. Одно только не меняется из раза в раз — в каждой ссоре всякий раз он монстр. Он всегда тот, кто бросает ненужное, всегда обижает и всегда ищет способы всё вернуть. Он делал ровно то же, что делал и Юнги — начинал себя жалеть, и злила даже не сама ситуация. Злило глупое осознание — он не сможет этого объяснить. Не сможет выдать то, что чувствует, то, к чему пришёл сам. Не сможет предотвратить в следующий раз, не сможет сгладить память и об этом. Чимин боится непонимания, боится не слышать друг друга и всю свою короткую жизнь ищет. Иногда верит, что нашёл, а потом неизбежно разочаровывается. Никто никогда его не поймёт. — Выходит всё, что было между нами, было впустую? — подводит жуткое заключение Юнги и Чимину на стенку лезть охота от его слов, от его страшного тона, от его глаз, его дрожащих губ. — Всё это время я тебя не поддерживал и не понимал? — Я не это хотел сказать, — Чимин ещё слабо понимает, как сильно облажался. — Может быть, мы с тобой вместе только потому что родители так хотят? — внезапно горько усмехается Юнги. — Делать, что родители хотят, это твоей части, — в эту секунду Чимин, кажется, решает идти до конца. Чувство странно яркой вины за самого себя обволакивает, но боязнь ранить при этом рьяно режется из глубины души. — О чём ты говоришь вообще? — Юнги, кажется, жутко недоволен. Его до страшного быстро покидает грусть, а наполняет взамен какая-то иррациональная злоба. Чимин вспоминает, как не мог остановить истерику и уже неконтролируемые рыдания. Он всегда справлялся и помогал, но теперь всё сошлось неправильно, ему не повезло оказаться в не лучшем состоянии. Простая нелепость. — Давно ты так считаешь? Чимин чувствует, что снова начинает плакать, что всё ещё хочет его уберечь и точно знает, что не должен говорить того, что рвётся наружу. Они не могут всё время друг друга понимать. — Ты более подвергнут влиянию их слов, — мямлит омега, опуская голову. — Ты сказал не это, — отрезает Юнги, — ты сказал, что я делаю чего они хотят, — он неверяще качает головой и отходит назад неосознанно, понимая, что не хочет смотреть на омегу прямо сейчас. — Прости, мне… — он отходит назад, действительно пытается сбежать. Чимин не может в это поверить. — Мне нужно это обдумать. — Я давно это вижу, и это не плохо для тебя. Это просто ты… твоя особенность. Просто иногда это касается и меня, — на выдохе роняет Пак. Болит голова, всё тело болит, кажется, у него поднимается температура. Он чувствует жар, пробирающий до самых костей, чувствует, как тяжело дышать. Это не пройдёт для них бесследно, он только что отравил их чувства навсегда, — я не могу жить так, как хотят от меня другие. Через минуту Чимин стоит в своей комнате уже совсем один. Он хочет кричать о том, что не желал ничего плохого, что ему просто сложно, что такого больше не повторится… Но кричать теперь некому и он просто замирает. Замирает в спёртом пространстве своей комнаты, ощущая, как подбирается снова то самое, что отчаянно портит жизнь. Он снова испортил всё, он снова оступился, поступил неправильно. Только и остаётся, что ненавидеть себя. Чимин падает на кровать, давая волю переполняющим чувствам. Как до такого вообще докатилось? Как они с Юнги дошли до того, что кричат друг другу в лицо, а видят только открывающиеся с немыми чувствами рты? Как их чувства, построенные на взаимопонимании и поддержке дошли до такого? Кто и когда оступился первым? — Чимин-и… — папа застывает на пороге комнаты, а Чимин не двигается, лежит с закрытыми глазами. Старший омега вздыхает, тихо прикрывает дверь и возвращается в столовую, где говорит, что именинник заснул, а его альфа срочно ушёл по делам. Чимин надевает наушники и включает любимый плейлист. Закрывает глаза и надеется, что головная боль просто отпустит, что слёзы просто закончатся, а сам он, усталый и одинокий, скоро преодолеет эту жуткую чёрную полосу. Музыка ласкает слух, воспоминания накатывают внезапно и слишком сильно. Только в событиях минувших дней теперь хорошо и спокойно. Чимин ныряет в них без попытки что-либо понять, просто искусственно пробуждает в сознании что-то хорошее, что-то яркое и значимое, чтобы в порыве чувств не сорваться, не догнать ушедшего Юнги, чтобы не выпалить что-то необдуманное и страшное, что закрадывается в мысли слишком часто. Чимин прячется от навязчивых страхов в прошлом, где было так безмятежно легко.The Weeknd — Secrets
Чимин позвал его к себе домой, когда вся семья на выходные уехала за город. Чимину всё ещё пятнадцать и он только-только научился глубоко и чувственно целоваться, когда позвал к себе альфу, по которому внутри так ярко горит. Они сидели на широкой чиминовой кровати, смотрели фильм в приглушённом свете лампы и ели заказанную на дом пиццу. Много смеха, много разговоров и невозможно много косых взглядов друг на друга, потому что так многое предшествовало этому вечеру. Чимин не боялся говорить открыто на волновавшие темы, а Юнги не боялся заигрывать с омегой, что младше на два года. В переписке всегда легко, им обоим легко воображать и понимать, как сильно хочется, пока лежат в разных постелях, а в руках только телефон с горящим на экране диалогом. Теперь было вино, что распаляло непривыкшее тело слишком быстро, сейчас Чимин, глотавший судорожно уже второй бокал, и Юнги, который хотел бы быть при памяти, когда они наконец-то перейдут грань. Юнги семнадцать и он уже видел голых омег, уже касался, но никогда не доходил до самого главного, а что ещё более важное — он никогда так сильно не влюблялся и никого никогда так сильно не хотел. Чимин осушил бокал и отставил в сторону, на экране ноутбука бежали титры, и на них слишком легко зависнуть, если позволить себе побояться сделать следующий шаг. Чимину странно стыдно, некомфортно, в этой комнате слишком горячий воздух, что обжигал лёгкие и распалял кожу до алых пятен. Чимин точно видел больше и ярче через расширенные зрачки, впивался этим безумным взглядом в сидевшего рядом альфу, что словно ни в чём не бывало закрыл ноутбук. Чимин ёрзал на месте, Юнги всё ещё строил из себя непоколебимого, Чимин подобрался ближе, Юнги не секунды не медлил — позволил себе начать. Всё тело вздрогнуло, оцепенело, когда столкнулись губы, на которых ещё горело вино. Теперь Чимин умел целоваться, умел пробовать на вкус, скользить языком, переплетать, касаться. Они целовались уже вот так, сидя тёмным вечером на кровати, но теперь бежала быстрее кровь и по коже трепетом растекалось приближение чего-то безгранично волнительного. Чимин отстранялся и долго-долго смотрел в глаза. С губ бежало сбитое дыхание, а Юнги чувствовал тепло на своём лице, дышал сладкими персиками, ароматом, забивавшим туго комнату. Комнату омеги, который прямо сейчас станет безраздельно его. Юнги обхватил его бёдра, когда Чимин привстал на коленях. Руки хотели быть крепкими и уверенными, но дрожали точно так, как пальцы омеги на собственной шее. В этом они так сильно похожи. Чимин запомнил, как сильно темнело в глазах, когда эти же руки забрались ему под футболку, плавили кожу, обтягивавшую рёбра и добирались до самой глубины. Одежда падала на пол и омега ощущал себя обнажённым до самого основания, и дело не в том, как по голым плечам скользил прохладный воздух. Чимин чувствовал, что распахнут перед альфой полностью, он подпускал прямо сейчас настолько близко, как не позволял никому до. Движения ускорились, они точно распалялись, разжигались, погружаясь во вкус. Во вкус сладких губ под своими губами, кожи, пахшей особенно и неповторимо, вкус прикосновений и робкой ласки, вкус каждого вздоха, рождённого в темноте. — Ты впервые раздеваешь омегу? — Чимин спросил и не узнал собственный голос. Он знал, что Юнги такой же девственник, как и он сам, но так ли он безгранично невинен? Чимин стоял около кровати и смотрел вниз, в пугающий полумрак, пытался следить за тем, как губы обжигали кожу живота, пытался не задохнуться стучащими внутри ощущениями, когда джинсы впервые снял кто-то чужой. — Было дело, — нехотя протянул Юнги, не желал сейчас ломать витавшее в воздухе чувство словами. Юнги хотел думать только о его нежной коже, обтягивавшей тазовые косточки, о впалом животе, туго втянутом после влажных поцелуев. Юнги хотел думать только о трепетавшем в его руках омеге и о том, как сильно трепетал сам он, чувствуя робкие прикосновения на своей обнажённой спине. Они не смотрели друг другу в глаза и старались не заглядывать друг другу ниже пояса, когда остались голыми и некоторые неловкие минуты не знали, как шагнуть дальше, как переступить эту черту. Чимин сел на постель рядом, но так неописуемо далеко, а потом лёг на спину под давлением его рук. Чимин послушно согнул ноги в коленях и закономерно зажался, когда пальцы коснулись его там, где в самый первый раз необходима смазка, потому что от волнения тело не могло в полной мере отвечать. А потом всякая неловкость так быстро растаяла, растворилась. Чимин обнимал и целовал своего млевшего альфу и сбито стонал в этот самый поцелуй, потому что происходило то самое — единение тел, за которым быстро пришло единение душ. Они ещё не умели концентрироваться на том, что происходит, ещё не умели вливаться в процесс с головой, но они уже тогда умели любить друг друга так сильно, что просто заполняли неловкость и неопытность поцелуями и редкими-редкими вздохами. Те мгновения застыли чувствами в самом сердце. Чимину кажется, это было так неописуемо давно, словно происходило не с ним вовсе, словно где-то в другой Вселенной. Неужели так и проходит любовь?