Another life / Другая жизнь

      Голову Галфа разрывают мысли.              То ли резко и бескомпромиссно оттолкнуть Суппасита, явив весь свой праведный гнев тому, кто обещал не распускать руки.       То ли просто тихонько высвободиться, чтобы не ставить их обоих в еще более неловкое положение, когда станет ясно, что вот так, обнимаясь, они провели фактически всю ночь.              Наверное из-за привычки не выделяться Галф останавливается на втором варианте, поэтому начинает тихонько ерзать, пытаясь выбраться из (не)приятных объятий. Но Мью это явно не нравится, потому что тот как-то протестующе мурлычет ему в шею, вызывая мурашки, и еще крепче прижимает к себе.       И себя к Галфу тоже.       Потираясь бедрами.              Когда в тебя упирается чужой возбужденный член — это то еще испытание выдержки для того, у кого давно не было секса.       Очень давно.              Поэтому совсем не его вина, что он… реагирует, особенно когда рука его делового партнера вдруг спускается с его живота немного ниже прямо… туда. Там, где немного больно от возрастающего возбуждения, приятно и влажно одновременно.              Теперь у Галфа новая задача: не застонать от остроты ощущений, от которых он давно уже отвык, и не начать желать их еще больше.       Провалено. По обоим пунктам.       Правда, он скорее заскулил от того, как отчаянно хорошо на себе ощущать чужую руку.              Видимо, это и нарушило сон Суппасита, который, не открывая глаз, начал действовать еще интенсивнее, поглаживая и растирая член Галфа и толкаясь сзади своим, при этом покрывая чувствительную шею легкими поцелуями, шепча между ними:              — Ты такой чувствительный, горячий… Такой сладкий...              Галф тает от этих чувственных и нежных прикосновений и слов, от них утекают остатки его разума куда-то далеко — там, где не нужно думать, а только чувствовать. Он хрипло дышит, постанывая и отдаваясь умелым и чутким рукам.              — Детка…              Неожиданно это слово разбивают всю томную негу, потому что его как холодной водой окатило осознание: Мью не понимает, с кем сейчас в постели. Его руки действуют на автомате, потому что ощутили рядом кого-то готового принимать ласки, а имя помнить не обязательно — вот и прозвучало это обезличенное “детка”.              Возбуждение почти моментально гаснет, а Галф начинает изо всех сил вырываться из объятий:              — Пусти, Суппасит! Скотина, отпусти меня, убери свои руки! — Он со всей силы бьет локтем в бок.              Тот немного ослабляет хватку, и парню удается вырваться. Он дрожит и поворачивается, чтобы посмотреть на парня, который до сих пор даже не проснулся и лежит с закрытыми глазами на сбитой после ночи подушке:              — Галф, ну что ты такой дикий. Бить-то зачем… Теперь точно синяк будет.              — А лапать меня зачем? Ты же обещал! — Галф весь пышет негодованием.              Мью наконец приоткрывает глаза, которые тут же шокировано расширяются, когда тот понимает, что только что случилось:              — Блин, Галф, прости… Я не понимал, что делаю…              — И с кем, — его голос сочится яростью из-за боли, что сжирает изнутри.              Потому что Мью все равно, кого утром обнимать в постели. Чье тело ласкать так уверенно и на на чьей шее оставлять следы поцелуев.       А Галфу не все равно.       Ему жизненно важно, чтобы видели именно его, а не воспринимали как некую безликую замену.       Сублимат.              — Ну я же извинился! Чего ты рычишь! — тот тоже начинает заводиться, хотя все еще сонный и помятый.              — Чего я рычу? Ты серьезно? — Галф буквально взвивается на дыбы. — Мы с тобой договаривались, что ты не будешь трогать меня без моего на то согласия. И что приставать ко мне не будешь, а вот, что вышло! Принял меня за одну из своих шлюх — и ничего такого в этом не видишь...              Внутри так горько и больно, что забывается тот факт, как Мью спасал его ночью — в памяти только то, что он — дешевый аналог, заменитель.       Временный, чье имя спросонья и не вспоминается, а остается равнодушно-нейтральное “детка”.              — Да нет у меня шлюх! Что ты вообще обо мне знаешь?! — Кричит уже было Суппасит, как резко вспоминает, что они не одни в доме, поэтому понижает голос. — Слухи о моих романах сильно преувеличены.              — Да ладно?              Сарказмом так и сочится каждое слово, пока Галф пытается успокоиться и хотя бы перестать дрожать от возбуждения, заматываясь в одеяло опять по уши — как вчера вечером. И очень старается не смотреть на выпуклость, что не в состоянии скрыть домашние штаны, в которых спит Мью.              — Да, я не монах — не пропагандирую “секс только после брака”, но ты говоришь обо мне так, будто я перетрахал всех омег этого города.              — А что — еще не всех? Кто-то остался? — Он не может остановиться, поэтому выбирает путь дезертира. — А вообще меня это не касается — я в душ.              — Галф, да погоди ты…              Но он уже не слушает, а захлопывает дверь прямо перед носом, чтобы запереться изнутри и сползти по стене.       Блять, как же он вляпался…       Потому что теперь можно откинуть это несчастное одеяло, которое скрывало тот факт, как Галф попал. Жестко и решительно, как его все еще стоящий член.              Он стонет от отчаяния и почти плачет, пока срывает с себя мокрую от пота одежду, чтобы залезть под почти ледяной душ, который должен привести его в чувства. Ключевое слово — “должен”, но ни фига же не помогает холодная вода, потому что его тело желает не успокоиться, а снять напряжение — известно, каким способом. А раз этот способ сейчас — величайшее табу, то…              Галф даже зажмуривается, словно то, что он не видит свой позор, как-то его уменьшит. Он делает воду чуть более теплой, чтобы не околеть в процессе, и скользит рукой вниз, чтобы обхватить привычным за много лет жестом возбужденную плоть и застонать — в этот раз от краткосрочного облегчения.              Действительно, эти возвратно-поступательные движения рукой приносят желанный эффект: боль от возбуждения не спадает, но становится той самой сладкой пыткой, которую хочется продолжать и продолжать. Но зажмуренные глаза играют с ним злую шутку, потому что перед ними сейчас образ человека, который в фантазиях Галфа делает это с ним своей рукой с изящными длинными пальцами.              Вот он проводит вниз, замирает у самого основания плоти, сдерживая.       Затем резко почти что дергает вверх, заставляя вскрикнуть от острого удовольствия.       Потом касается большим пальцем сверхчувствительной головки. Дразнит, сволочь. Со своей ехидной улыбкой еще на красивом лице, глаза-полумесяцы тоже улыбаются — так только он умеет.       А затем повторяет снова и снова…              … пока Галф не хнычет от испытанного оргазма, такого сладкого, но постыдного, изливаясь в свою ладонь. Но он не испытывает должного облегчения, потому что понимает, кто довел его до такого состояния — пусть и только в его голове. От этого чувство стыда грызет его как никогда ранее, потому что он не должен испытывать интереса к Суппаситу, а уж тем более возбуждаться и кончать с его красивым и порочным образом в голове.              Из ванной комнаты он выходит настороженным, который в любой момент отразить атаку — словесную, конечно же. Он все-таки понимает, что Мью никогда не сделает что-то против его воли.              Тот же сидит с виновато опущенными плечами на кровати:              — Галф…              — Да?              Комок в горле мешает ему говорить.       Неужели тот догадался, чем он занимался в душе? Вот позор…              — Ты прости, что так получилось — я не хотел тебя напугать или обидеть, правда, — на него сейчас смотрят самые виноватые глаза в мире, и Галф им почему-то верит. — Я сам не понимаю, как так случилось. Я действительно еще спал, когда все это… делал. Я бы ни за что не тронул тебя, если бы был в полном сознании.              Вот Мью вроде хотел его успокоить, а в итоге… обидел. Потому что вот так прямо сказал, что не заинтересовался бы им, если бы не был в состоянии дремы. Но Галф не может ему это предъявить, потому что, по идее, его должно устраивать подобное развитие событий.       Но не устраивает — вот в чем засада!              Пока Галф умирает внутри от противоречивых эмоций, разрываясь между успокоением, что его не раскрыли, и обидой, Мью встает и подходит к нему, чтобы неожиданно взять за руку, что еще несколько минут назад принесла ему облегчение, своей, что принесла удовольствие Галфу в его фантазиях:              — Мне кажется, что мы вообще неправильно все начали.              — В смысле? — Он до сих пор не отошел от произошедшего в душе, поэтому дико краснеет, чем наверняка удивляет парня.              — Отец вчера дал понять, что одного визита не достаточно для того, чтобы убедить его — нам придется регулярно это делать.              Галф кивает:              — Понимаю. Это не проблема.              — Поэтому давай попробуем изменить наши отношения и перевести их на другой уровень.              — Что? — Галф буквально давится вдохом от неожиданности, потому что еще недавно Мью подкалывал, что сам он будет об этом умолять.              — Думаю, что могли бы дружить. Что ты думаешь по этому поводу? Это поможет избежать нам таких неловких ситуаций в дальнейшем, если мы будем больше друг другу доверять — как друзья.              Как друзья?       Он не шутит?       Я только что дрочил на твой светлый образ в душе, сам ты до этого облапал меня во всех местах в постели, а теперь предлагаешь дружить???              Видимо, сомнение отражается в его глазах и на лице, потому что Мью как-то гаснет:              — Ну раз ты не хочешь…              — Давай попробуем.              Черт дернул его за язык и вообще согласиться на такое.       Но…              Как нам следует поступить, Мью?       Следует ли нам быть друзьями после всего, что между нами было?              Он ни в чем не уверен, но боится, что сейчас уже не может отказать(ся).