Another life / Другая жизнь

      Завтрак проходит в напряженном молчании, что очень неожиданно после того кусочка тепла, что успел Галф увидеть, когда они оба играли с Чоппером. Но Мью словно заледенел: сидит и молчит, даже не смотрит на него.              — Эмм… Что-то случилось?              Он невольно начинает чувствовать себя виноватым, потому что наверняка это он — причина такого состояния парня. Правда, он пока еще не знает, где именно накосячил. Но Мью не желает посвящать его в подробности, потому что поджимает губы перед тем, как сухо ответить:              — Все в порядке.              — Но я же вижу…              — Я сказал: все в порядке, — тот отбрасывает ложку, которой ковырял кашу, заставляя Галфа вздрогнуть от резкого звона металла. — Я не голоден — пойду переоденусь. Ты заканчивай, и я отвезу тебя в общежитие.              Он провожает Мью взглядом, а обида разливается внутри: ну и что он такого сделал, что не заслужил даже объяснения?       Или что-то произошло, пока он разговаривал по телефону? Да, наверное, потому что именно в этот момент настроение парня рядом с ним радикально изменилось. А они не настолько близки, чтобы делиться всем — вероятно, там что-то очень личное…              В машине они снова молчат.       Мью как будто сосредоточен на дороге, Галф — на городских пейзажах, но оба понимают, что это внимание деланное и показное, потому что мысли их стремятся друг к другу — правда, возможно, по совсем разным причинам. Он даже не препирается и говорит адрес общежития — в нынешних реалиях совсем не важно, что парень его узнает. У него нет страха перед Суппаситом — скорее уж перед самим собой и тараканами в собственной голове.              Именно они орут в тот самый момент, когда Мью на прощание бросает:              — Завтра вечером ты свободен?              — А что? — Он решает на всякий случай уточнить, что ему грозит, пока сердце заходится от совсем дурной и глупой радости, что на него не так сильно и злятся — за что-то.              — Я хочу сходить в ночной клуб, расслабиться и отдохнуть. И логично, что и ты будешь там со мной.              Логично.       Не “хотел бы сходить с тобой”, а вот так рационально.       Это больно.              Но Галф старается не подавать вида:              — Да, конечно. Только я там побуду совсем немного: я не любитель пить и подобных мест, от громкой музыки быстро устаю.              — Договорились, — Мью кивает, словно совсем не удивлен такому ответу. — Я заеду за тобой в восемь. И… оденься прилично: там фейс-контроль.              Галф с обидой смотрит вслед отъезжающей машине: и что это было?       Куда делось то хрупкое перемирие, которое вроде между ними установилось?       Снова обиды и недопонимание…              А спросить напрямую — слишком страшно, словно ему придется признаться в том, что его волнует эта ситуация больше, чем положено. Но она волнует, поэтому и сегодняшний день, и следующий мысли Галфа были не про учебу или грядущую сессию, что вот весьма логично как раз, а о том, как ему вести себя с Мью — чтобы не увязнуть еще больше.              Он нервно обтягивает чистую и отутюженную майку влажными от волнения руками, заранее закидывается таблетками, потому что позже не получится их принять, и смотрит на часы: без пяти восемь.              “Спускайся” — это LINE пикает входящим сообщением от некоего Мью. И Галф вот ни разу не волнуется о том, как все пройдет (нет). Но накидывает сверху свое самое приличное худи — из тех, что у него есть. Парень ничего не говорит, когда окидывает его взглядом, но пододвигается на сиденьи, чтобы он сел рядом в такси, что везет их в клуб.              Все ясно: кто-то собирается выпить — это и неудивительно: слава трезвенника за Суппаситом никогда не ходила. Галф вообще плохо переносит алкоголь, потому что тот от минимального количества сразу сильно дает ему в голову, поэтому он вообще пить не собирается. И кто он такой, чтобы запрещать другому это делать…              Несмотря на все его опасения по поводу простой одежды, их пропускают без вопросов: видимо, Мью тут постоянный гость, раз ему уважительно кланяется секьюрити и поднимает веревку перед входом, чтобы тот прошел без очереди, зацепив с собой и Галфа. Он сразу глохнет от громкой музыки и слепнет от вспышек стробоскопа и лазеров. Не любит он все это, не любит… Поэтому не ходит в клубы с тех пор.              А Мью — совсем наоборот: такое ощущение, что тот точно в своей стихии, потому что ловко лавирует между танцующими людьми и уверенно идет к зоне со столиками, все так же таща Галфа за собой за запястье. Парень в этом световом и звуковом аду как-то находит своих друзей, а он вынужден следом и сесть рядом за столиком.              Ему ничего не слышно, почти ничего не видно в полутьме, но Галф изо всех сил держится, улыбается и кивает на что-то, что ему говорят — он без понятия, что именно. Ему предлагают выпить что покрепче — Галф тут же испуганно машет головой и руками:              — Нет, я не пью!              — А я пью, — усмехается как-то горько рядом Мью и выпивает бокал виски за него.              Залпом.       Даже не поморщившись.       И сразу тянется за следующим: между первой и второй…              Галф с ужасом смотрит на такое потребление алкоголя и нервно хлебает свой яблочный сок, который ему милостиво заказал Мью. А тот как-то вообще не видит берегов — как и его друзья, которые только поощряют такую удаль.              — Я на танцпол. Ты идешь? — Мью опаляет его ухо не только горячим дыханием, но и сильным запахом алкоголя.              — Нет, — Галф морщится и от аромата, и от мысли, что он будет толкаться там, в толпе незнакомых людей, — я тут посижу.              — Ну как хочешь, — тот вроде даже и не расстроен особо, потому что машет остальным рукой. — Айда танцевать, народ!              Мью и правда классно там смотрится: очень гибкий, пластичный, отлично чувствующий музыку. И явно ту девушку, что к нему так интенсивно прижимается задницей к его паху.       Потирается.       Дразнит.       А Мью кладет руки ей на бедра, чтобы они вместе двигались в такт музыке.              Суппасит точно знает, что Галф это видит, потому что даже в полутьме их взгляды встречаются, и в глазах парня какой-то странный вызов.              А ему больно — так сильно, что хочется выть.       Хочется вырвать себе глаза, только бы этого не видеть — снова…              Он нашаривает рукой свой бокал, не глядя, и залпом выпивает содержимое, чтобы смочить пересохшее горло. И только через несколько мгновений забывает как дышать, потому что его горло и пищевод точно сожжены алкоголем, что оказался в стакане.              — Упс, — сидящий недалеко Бум почти не расстроен, — это был мой бокал. Но ты пей — мне не жалко.              Пить?       И смотреть, как его снова променяли на кого-то?       Как его снова использовали для своих целей, чтобы потом оставить одного думать о том, какой он никчемный?       Ну уж нет.              — Скажи Суппаситу, что я поехал домой, — он наклоняется к парню, чтобы тот точно его услышал.              — Что — поругались, голубки? Поэтому он глаз с тебя не сводит весь вечер и напивается?              — Он слишком занят для этого, — Галф сильно пьян для того, чтобы верить в эту чушь.              — Ага, поэтому специально тискает эту телочку у всех на виду, чтобы ты приревновал, а ведь она даже не в его вкусе.              — Мне все равно, кто в его вкусе — я иду домой.              Галф не позволяет Буму посеять зерно сомнения в своем сердце — ему не нужен там сад, что будет расти и цвести.       Там уже давно выжженная пустыня.              Шатаясь, он идет к выходу, чтобы наконец практически выпасть наружу и жадно хватать ртом прохладный ночной воздух. Легкий ветер охлаждает его пылающие щеки и не дает слезам обиды катиться по ним.              — Куда это ты собрался, — знакомая рука цепко хватает его за локоть, даже немного больно.              А Галф больше не хочет сдерживаться:              — Блять, отпусти меня, Суппасит! Иди обжимайся с другими омегами — меня только оставь в покое. Пусть кто-то другой изображает твоего жениха перед семьей — я сыт этим по горло!              Спирт в его крови — это зло, потому что он не хотел говорить эти обидные слова, но они сами вырываются изнутри, потому что ему самому сейчас слишком плохо и больно из-за демонов прошлого, что так легко вырвались наружу.       И он хочет сделать так же плохо Мью              — И это почему же? Помнится мне, что ты сам еще недавно умолял меня притвориться твоей парой! — Суппасит почти орет на него.              — Потому что я не хочу быть заменой! Не хочу смотреть, как ты мутишь с другой омегой и прикрываешься мной! — Галф тоже уже кричит, потому что ему хочется впихнуть эти слова в эту красивую, но такую тупую голову.              — А я не замена? А? А как же твой любимый, с которым ты так мило чирикал утром в доме моих родителей? — Мью буквально тыкает ему в грудь ладонью.              — Что ты несешь? Это был мой отец!              — Отец — как же! Которого ты зовешь по имени… Вешай эту лапшу кому-то другому! — Парень аж шипит от ярости.              — Да, по имени! Потому что, блять, когда мне было 17, он захотел устроить свою личную жизнь. Он сказал, что с этого момента он для меня — пи`Лэйн, и вообще я его брат, а не сын, чтобы не отпугнуть его молодых любовников.              Он пьян, он слишком пьян и расстроен, поэтому слова сами льются нескончаемым потоком, потому что слишком давно это все кипело и бурлило внутри.              — Ты когда-нибудь соревновался с собственным отцом, Суппасит? Который фактически отказался от тебя таким образом, потому что ему не нужен был сын — ему нужны были альфы, которые заинтересуются им, а не молоденьким мальчиком рядом. А я в качестве сына был ему не нужен — это сразу же потеря конкурентоспособности в глазах альф… Поэтому можно было отказаться от сына и оставить себе только дочь, а там и скинуть лет 10, чтобы любовники не пугались реального возраста. Как тебе такое, Мью? Нравится? Хочешь такого отца?              — Галф… — Тот словно мгновенно трезвеет, потому что успокаивается, и его рука не сжимает больно запястье, а успокаивающе его поглаживает. — Я не знал…              — Никто не знал! Я сам не знал, что происходит! Был молод и глуп, думал, что это какая-то игра. Он еще это так вывернул: “ну мы же с тобой ближе, чем сын с отцом — мы с тобой друзья, а друзья зовут друг друга по имени”. А я поверил…              Слезы уже давно катятся по лицу, но ему все равно, что кто-то это видит, потому что призраки прошлого стоят совсем рядом и тянутся своими страшными руками к его сердцу, хотят забрать его себе навсегда. Но им кто-то мешает.              Это Мью отгоняет их одним движением, когда тянет его в свои объятия и позволяет уткнуться и плакать в свою широкую грудь:              — Прости, я не знал, прости… Прости дурака…              — Он приводил их к нам домой, представлял меня своим братом. А я каждый раз чувствовал себя ненужным, потому что от меня отказывались. Отодвигали, когда было нужно, когда было удобно, чтобы меня не было. Ты тоже делаешь так же, да? — Галф поднимает заплаканное лицо, чтобы получить ответ на самый важный вопрос.              — Нет, что ты… — Парень не перестает гладить его по голове, плечам спине, прижимая к себе. — Я никогда так не сделаю. А эта омега… Я сделал это, чтобы позлить тебя, потому что подумал, что ты крутишь с кем-то втайне от меня.              — Но мы же ни о чем не договаривались, Мью, — Галф тоже почти протрезвел, но продолжает всхлипывать и мочить модную рубашку своими слезами и соплями. — Никаких ограничений для нас обоих на свидания с другими.              — Тогда договариваемся сейчас: никаких свиданий с другими… на время действия договора, — тот как-то еще крепче прижимает к себе парня. — Все знают, что я — собственник, и не буду делить свою пару ни с кем.              — Но я и не… — он пытается что-то возразить, но ему не дают договорить.              — Я знаю, теперь знаю…              Галфу кажется, что его целуют в макушку, но какие-то остатки алкоголя в крови не дают в это поверить. Наверное, это ветерок колышет его волосы…              Он просто остается сейчас в этих руках, таких сильных и уверенных, потому что его не осуждают, а даже поддерживают, пусть это и неправильно.       А самое ужасное будет утром, когда он проснется, протрезвеет и поймет, что не стоило произносить все эти сказанные слова — особенно человеку, перед которым так страшно открывать свое сердце.