Another life / Другая жизнь

      Он невольно останавливается возле второй кровати в его комнате, которая сильно уменьшила свободную площадь и на которой сидит Мью и старательно раскладывает всю имеющуюся в кошельке наличность.       Мдааа, не густо…              Очевидно, парень это тоже осознает, потому что хмурится и поднимает голову:              — Может ты знаешь место, где можно устроиться на подработку? Мне не нужно что-то сверхъестественное — просто продержаться до конца курса, а там уже выпускной, и можно пойти на нормальную работу.              Галф осторожно пристраивается рядом:              — Может погоди пока? Через неделю помиришься с родителями…              — Нет уж, — тот как-то по-детски упрямо дуется, — я не хочу снова в это возвращаться. И выслушивать о том, какой я никчемный, что без денег семьи ничего не могу. А я могу! Только пока не знаю, что…              Он смотрит на эти поникшие в расстройстве плечи и в последнее мгновение одергивает руку, что непроизвольно тянется успокаивающе погладить. Вместо этого Галф прячет обе руки за спину, чтобы не было искушения, и пытается решить проблему, как может:              — А что ты умеешь?              Мью задумывается на минуту, но потом огорченно выдыхает:              — Ничего такого… Ну, наверное, убирать могу, посуду мыть там — никаких особых навыков. Я просто жил, учился, развлекался — как это делают все студенты.              Галф грустно улыбается:              — Не все. Я, например, подрабатываю репетитором у школьников, потому что стипендии не хватает на жизнь. Повезло, что мне дали общежитие — это уже хорошая экономия на аренде жилья, я бы ее просто не потянул.              — А… твои родители? Они тебе вообще не помогают?              Он невольно ежится:              — Отец-альфа давно отстранился от меня и моей жизни — сразу после развода, он даже алименты не платил. У него сейчас другая семья и другой ребенок — его омеги от первого брака, но та девочка почему-то оказалась роднее, чем я.              Ему казалось, что он давно пережил и отпустил эту ситуацию, но сейчас непонятный спазм обиды сжимает его горло. И теперь уже Мью тянется к нему, чтобы положить руку на плечо и ободряюще стиснуть. В отличие от него парень не останавливается в последний момент — и Галф почему-то очень за это благодарен.       Потому что даже такие простые и невинные прикосновения помогают хоть немного, но глушить его голод тактильного взаимодействия...              — А второй, пи`Лэйн ... — Галф невольно вздыхает и очень аккуратно подбирает слова, чтобы не сказать ничего лишнего. — я просто не хочу брать у него деньги. Это сложно объяснить, но я лучше буду экономить и во многом себе отказывать, чем просить что-то у него.              На самом деле не сложно, а очень даже просто: его воспитали так, удобным мальчиком, который никогда не будет напрягать и о чем-то просить — вот теперь он и не может это делать, просто не умеет.       Все сам — это его девиз по жизни.       Очень удобно. Для тех, кто вокруг него.       Но очень трудно. Для него самого.              И о таком не скажешь другому человеку, потому что тебя просто не поймут: как это, когда ты не можешь обратиться за помощью к самым родным и близким.       А вот так.       Удобные и хорошие дети не напрягают своих родителей.              Он фиксирует странное сочувствие в черных глазах, но отворачивается, потому что не хочет видеть жалость. Все-таки он справляется, он научился жить самостоятельно почти без посторонней помощи. Но хриплый голос Мью колеблет его эмоциональную устойчивость:              — Так поэтому ты всегда так скромно одеваешься и не появляешься на вечеринках.              Ну да, он фактически нищий, но Галф не готов произносить это вслух. Поэтому он отворачивается с болезненной гримасой, но уже знакомая рука ложится на его щеку и заставляет посмотреть прямо в лицо собеседнику:              — Но ты все равно очень красивый, Галф. Даже если твоя одежда простая, она чистая и аккуратная, а это говорит о тебе куда больше, чем модель из последней коллекции известного бренда.              — И что же она говорит, эта одежда? — Галф горько усмехается такой нелепой попытке его утешить.              — Что ты обустроил свою жизнь и самостоятельно закрываешь свои потребности, в отличие от тех, кто живет с родителями или слугами, — Мью вроде и улыбается, но понятно, в чей огород этот камень.              Что же, 100 очков Слизерину за самоиронию, но проблему-то они не решили. Поэтому Галф кивает головой на гитару, что стоит в углу и которую Мью тоже привез со своей квартиры:              — Я так понимаю, что ты умеешь играть?              — Ну как умею… Так, для себя скорее: сочиняю и пою немного, ничего серьезного.              Так, а вот это уже интересно!       Он решительно встает и берет чехол с инструментом, который тут же сует в руки Суппаситу:              — Покажи, что ты умеешь. Сыграй.              Тот для вида еще мнется немного, но инструмент явно привычно ложится Мью на колени, и Галф понимает: тот просто стесняется, все он умеет играть.       И петь, как оказалось, потому что теплый мягкий голос вызывает мурашки по всему телу…              Ты как теплый ветерок, который проходит через меня, когда мое сердце трепещет.       Как лучи утреннего солнца, что стирают мое одиночество…              Галф заворожен, потому что такого Мью он еще никогда не видел: какого-то нежного и трепетного, но боящегося осуждения — так только творцы могут относиться к своему детищу.       С хрупкой любовью.       И тревогой.              Галф ловит каждое слово песни — и завидует тому, для кого она была написана, потому что даже он, обычный слушатель, просто захлебывается в тех чувствах, которыми наполнено каждое слово и каждый аккорд.              Когда замирает последний звук, как и рука над струнами, он не говорит никаких слов одобрения или восхищения — они просто неуместны тут. Галф просто извлекает из кармана телефон и набирает давно сохраненный у него номер:              — Майлд, ты говорил, что твоему приятелю нужен вокалист в группу? У меня есть как раз кандидат…              Он пропускает мимо ушей восторженные вопли приятеля, потому что все его внимание захватывают горящие надеждой и каким-то восторгом глаза. Но, когда Галф завершает вызов, то спешит немного опустить на землю парня:              — Я ничего не обещаю — тебя ребята просто послушают и оценят, что ты умеешь…              — Спасибо!              Кто-то может объяснить, каким магическим образом гитара оказывается на другом краю кровати, а Галф — в этих руках?       Вот и он не может, это волшебство — не иначе.       И, вероятно, еще какие-то чары сверху, потому что нет ни малейшего желания вырываться или выказывать недовольство, а только чуть подвинуться, чтобы было комфортно сидеть в теплых объятиях.              Но все-таки он по привычке бурчит:              — Что ты делаешь? Отпусти меня.              — Обнимаю тебя, — Мью отвечает на риторический вопрос и как-то странно удобно укладывает подбородок ему на плечо, продолжая прижиматься со спины. — Просто благодарю за то, что ты для меня делаешь.              — Я бы это для любого сделал, — Галф пожимает плечами, демонстрируя показательно легкое отношение к ситуации.              — И всех бы пустил к себе жить? — Ему почему-то не верят, если судить по смешинке в голосе.              — Кстати об этом, — он деланно недовольно ерзает в этих настойчивых руках. — А почему ты не поехал жить к кому-то из твоих друзей? Например, к Буму — он бы точно тебе не отказал.              — Я думал об этом, но не хочу.              Дыхание немного щекотно шевелит волоски на затылке, а это, знаете ли, очень сильно отвлекает от мыслительного процесса, но Галф все-таки пытается:              — Но почему?              — Во-первых, его родители тесно общаются с моими, поэтому вся информация бы тут же поступала к моему отцу, — Мью словно в задумчивости гладит живот Галфа, заставляя напрячься.              — А во-вторых? — Он снова пытается как-то сдвинуться, чтобы избежать этих прикосновений, но делает еще хуже: оказывается почти сидящим на бедрах Суппасита.              — А во-вторых, так я смогу быть ближе к тебе, мой котик Кана с острыми коготками.              Сначала Галф охреневает от такого фривольного обращения, но потом даже оно уходит на задний план, потому что в ход вступает воистину тяжелая артиллерия: к таким мучительно-приятным поглаживаниям живота добавляются касания губ.              Мью невыносимо неспешно, словно у него есть все время этого мира, опускает свой порочный во всех смыслах рот на основание шеи и дразнит его легкими прикосновениями губ. Это даже не поцелуи — скорее намеки на них, настолько фантомные, насколько и приятные.              Суппасит чуть прихватывает чувствительную кожу шеи: сначала губами, немного оттягивает и отпускает, а потом уже и зубами.       Чуть прикусывает, но не до боли, а до невыносимо острого напряжения, практически электричества, что начинает течь по телу.              Галф забывает, как дышать, его тело постыдно выгибается навстречу этим прикосновениям — это практически невозможно контролировать, как и вставшие торчком соски, которые Мью сейчас точно чувствует своими ладонями, что путешествуют по его торсу от живота на грудь и обратно.       Словно Галф — это тоже инструмент, на котором маэстро только собирается играть, а сейчас настраивает его под себя.              Но струна рвется в тот момент, когда его шеи касается влажный шершавый язык, который оставляет на коже только одному Мью (или черту) известные узоры, а рука ложится на его напряженный (увы!) пах. Галфа словно простреливает от удовольствия, поэтому с губ срывается неприлично громкий всхлип, который точно был слышен на весь этаж.              — Тише, мой хороший, мой чувствительный мальчик…              Этот шепот, вероятно, ставил своей целью его успокоить, но имеет совершенно обратный эффект: Галф неожиданно понимает, что снова проваливается, что снова совершает ту же ошибку.       Он доверяет человеку, которому не стоит.              Он почти слышит свой разочарованный стон, когда силой сбрасывает с себя эти руки и вырывается из этого сладкого плена:              — Нет!              Легкая тень сожаления касается этого красивого лица, но никаких упреков Галф не слышит, только тихое:              — Я подожду.              — Нечего тут ждать! — Он взрывается неожиданной злостью, почти яростью. — Я не куплюсь на такое!              Но опять никакой агрессии в ответ:              — Я подожду, пока ты мне поверишь. И поверишь в себя тоже. Я не знаю, кто вбил тебе это в голову, что ты какой-то не “такой”, но поверь — это не так.              — Я тебе не верю, — шепчет, потому что его вера, в которой он жил столько лет, начинает шататься, а это очень страшно.              — У меня есть неопровержимые доказательства.              Галф не успевает даже дернуться, потому что Мью одним резким движением встает с многострадальной кровати, подходит к нему и крепко, почти больно сжимает его запястье, чтобы прижать его ладонь к своему паху.       Объем и твердость выпуклости которого свидетельствует о том, что Суппасит очень им интересуется.              — Это не раннее утро, чтобы можно было спихнуть все на сон. И мы оба сейчас трезвы, Галф. Так что…              — Это ничего не значит — это просто физиология! Просто у тебя давно никого не было — вот и встал на такого, как я…              Он почти дергается от страха, когда Мью фактически рычит, прижимая его к себе, все удерживая руку Галфа между их телами:              — У меня встал именно на такого, как ты!              У него в голове еще много сумбурных мыслей, но одно Галф знает точно: в глазах Мью точно такой же голод, что плещется в его крови уже давно.