Кто родился — меня поймёт.
Получает любовь бесплатно,Тот кто слаще всего поёт.
Кирилл Гречкин обладал всем, чем только мог. Деньги, машины, блядки, женское внимание — всё, о чём можно было мечтать. Если он что-то хотел, он это получал. И не важно, какие методы он для получения желаемого применял. Парню с детства дали понять, что он может всё. Имеет право на всё. Ему дали понять, что за деньги можно купить всё. Даже свободу. Чем он, в принципе, и воспользовался, когда сбил Лизу Макарову. Подкупил всех, кого только мог. А какое удовольствие ему доставляло слушать и смотреть на жалкие потуги её старшего братца в попытках засудить его и вернуть справедливость. Жалкое зрелище. Отец, конечно, по головке его не погладил за тот случай, но Кириллу было плевать. До одного определённого момента. Ему казалось, что у него было всё. Эта ошибка стоила ему многого. Он распалялся деньгами, надеясь купить любовь тысяч людей, но так и не смог её получить. Он признавал своё недо-одиночество, когда ты вроде бы стоишь в шумной толпе «друзей» в элитном клубе на очередной блядке, но и одновременно рядом с тобой нет никого, кого бы ты мог назвать другом. Это и есть одиночество в толпе. Его личное, правда. Он прекрасно знал, что его «любят» за его деньги. Без них он никому не нужен, но парень тщетно цеплялся за тонкую нить надежды в том, что он дико ошибается. Для него поездка в клуб или очередная шумная вечеринка в особняке — лишь способ заглушить ноющую боль внутри. Не свою, чужую, которая ощущалась, будто родная. Вгрызалась в сердце, оставляя кровоточащие шрамы, а Гречкин всё думал, кто может испытывать столько боли? Нет, он не ненавидел, но ему хотелось хорошенько потрепать того, кто каждый день поднимал руку на его пару. День за днём на парне появлялись синяки и раны, от которых выть хотелось. Сам он привык к тому, что его не любят, оттого ничего внутри уже давно не болело. Отцу нужен не сын, а наследник, который будет как мальчик на побегушках за ним бегать. Только вот Кирилл не станет. Как итог: Гречкина никто не любил. Любили только деньги, которыми он бросался, но не его самого. А вот чтобы заслужить любовь отца, тут похоже даже идеального поведения, учёбы в Университете мало будет. Отец любит только свой бизнес и свои деньги, ничего более. На сына он срать с высокой колокольни хотел. И Гречкин пил — много, беспрерывно и беспощадно для своего организма. Даже сейчас, лёжа в кровати, он пытался вспомнить, сколько банок и бутылок пива он выпил и что осталось в мини-баре в комнате. Да-да, пива. Он хотел напиться вдрызг, чтобы просто отключиться и, желательно, даже сдохнуть. Он помнил разговор в кабинете, как он вылетел из него, как потом долго выгонял всех собравшихся на очередную блядку из особняка, как уехал за алкашкой и вернулся с диким желанием сломать что-нибудь. И он разбил зеркало, порезал руку, но ничего не убрал, оставив осколки лежать на полу. По руке текла кровь из раны, на которую не обращали ни капли внимания. Он не чувствовал ничего. В его жизни не было никого, кто бы любил его. — Вот все говорят, что мать — та, кто тебя никогда не бросит и всегда будет любить, — язык парня заплетается, но он продолжает что-то говорить в пустоту. На лице застывает гримаса неприязни и ненависти к этому слову. — Хули ты тогда меня бросила? Сука, почему ты ушла и оставила меня с ним?! — в пьяном угаре кричит парень, сталкивая рукой виски, стоящее на прикроватной тумбочке. За ним летит и лампа, и телефон, и, вероятно, стакан с недопитым алкоголем. — Что я такого сделал, что ты от меня отказалась?.. — уже тише спрашивает парень, всматриваясь в звёздное небо напротив. Пустота молчит, заставляя его подняться с сидячего положения. — Ах да, я, кажется, понял! — сквозь истерический смех шипит Гречкин. — Я родился, не так ли? Да, мама, я ведь прав? — цедит он и сносит стоящее около кровати кресло, переходя в крайнюю стадию взбешённости. — Вот что я сделал! — напоследок вырывается, и комната погружается в кошмар окончательно разгромленная. Когда закончилось детство — я понял одно,Что мне досталось в наследство (почти ничего.)
А для разбитого сердца сплошной Rock’n’Roll,Когда закончилось детство.
×××
Днём и ночью, как одержимый, –Я искал своего отца.
Мне сказали, что папа в РимеЗаменяет собой Творца.
Лёше Макарову не спалось. Он битый час ворочался в постели, устало вздыхал и уже от нервов теребил край тёплого одеяла. В голове — каша. Казалось, что он вот-вот разрыдается снова, выпуская эмоции наружу, на свободу. В голове появлялись бредовые идеи, он отгонял их, не понимая, почему ему кажется, будто он пьян в стельку. До уставшего и измученного разума долго доходило, но спустя минуты тяжёлых размышлений мальчика осенило. Соулмейт безбожно бухает. Именно бухает, а не пьёт. Запивает своё ужасное состояние алкашкой, стараясь уничтожить боль внутри. Если она, конечно, есть. Макаров мог хоть сколько ошибаться на этот счёт, потому что и понятия не имел, кто его пара. Он всем Богам молился, чтобы этот человек был нормальным и хорошим, но до конца поверить в это не мог, потому что привык, что ему мало когда везёт. На часах 3:00. Он до сих пор не спит, всё размышляя о том, что с ним будет дальше. Он официально один, то бишь никому нахер не нужен. О прошлом даже и вспоминать страшно было, настолько больно, что может не вытерпеть. Потому и на все распросы о его родителях он лишь отнекивался и переводил тему, если его кто-то о них спрашивал, а спрашивали нередко. Детдом — не то место, в котором кого-то ебёт чужое прошлое. Тут никого не волнует то, как ты попал сюда, почему и остальные тупые вопросы. Если ты сильный, то можешь постоять за себя, а если наоборот — пеняй на себя. Лёша Макаров относился в большей степени ко второму разряду, но тщетно пытался выкарабкаться из ада, в котором жил. Те, кто считал себя королями в этом месте никогда не давали покоя простым детям, которым от жизни нужно одно — семья, которую у них отобрали. А у кого-то её вообще не было, и они всю свою жизнь пробыли в этом месте, предаваясь мечтаниям о счастье в кругу семьи. Каждый из таких неосознанно задумывался над тем, почему их бросили. И каждый знал на это ответ, но боялся его как огня. Вы не были нужны. Лёше Макарову терять уже нечего. Всё синяки, ссадины, раны, царапины — из-за защиты сестры, а теперь и защищать некого. Внутренний голос кричал о том, что защищать надо себя, но кто бы ему сказал, что Макаров-то и самому себе не нужен? Да даже если и сказал бы, стал бы его глупый здравый смысл его слушать? Нет. Он глядел в потолок и не мог успокоить мысли, каждый раз уходившие в русло ада, творящегося вокруг него большую часть его жизни. Ему ещё 16 и он не знает, что делать дальше. Честно, ему осталось только закончить 11 класс, и он станет абсолютно свободным. И всё равно никому ненужным. Он, честное слово, сильно сомневается в том, что быстро найдёт соулмейта. Конечно, он надеется, что это не так, но ведь не всё бывает так просто? Да и его не это беспокоило. Он всё пытался понять, кто его соулмейт. — Если бы были маленькие подсказки, я бы, может быть, и догадался. — бубнит под нос парень, кутаясь в одеяло от повеявшего из открытого окна ветра. Мишка его не закрыл, опять, хоть и обещал, что закроет. Сквозь старческое ворчание Лёша встал с кровати и подошёл к распахнутому окну с единственным намерением — закрыть его к чёртовой бабушке. В комнате сразу стало ужасно тихо. Гул ветра теперь не ощущался особенно сильно, по сравнению с тем, как он шумел и бил по разуму с открытым окном. От этой адской тишины Макарову стало тошно. Наружу полезло всё плохое, и мальчик опять расплакался, не выдержав напора собственных мыслей. Теперь как никогда раньше ощущалось собственное одиночество. Особенно если ты им мало когда обладал в прошлом, потому что рядом постоянно бегала, шумела и напросто радовала своим присутствием сестра. А где она сейчас? В могиле. Лёша понял, что его мысли опять возвращаются в прежнее русло, отчего ему стало хуже. Нет, Макаров прекрасно понимал, что так быстро отпустить гибель сестры и судебную несправедливость он не сможет, но ему так хотелось быть хоть чуточку счастливым, а не как сейчас, когда твою душу в клочья раздирают внутренние демоны в объединении с муками совести. Собственная боль и грусть смешались с негодованием соулмейта, который чувствовал что-то ещё. Такое знакомое и неприятное до скрежета зубов. В голове Макарова пронеслась буря, он пытался понять, что с парой, но та откликалась лишь самым ненавистным ему чувством. Гнев. Лёша забил на это, стараясь сосредоточиться только на своих чувствах и эмоциях, но его попытки потерпели крах, когда рука снова заныла. Колотые раны противно болели, Лёша сморщился, мысленно вспомнив о вечерней неприятности от пары в виде раны. На его памяти это впервые, но, может быть, он ошибается. Макаров послал эту боль, тут же почувствовав другую, и какого же было его удивление, когда он понял, что она не физическая. Его паре плохо в моральном плане. Если до этого было терпимо и казалось, что соулмейт просто на кого-то обижен, то сейчас это сродни его боли. — Я усну сегодня или нет? — задал риторический вопрос самому себе Лёша, зная, что сегодня он просто не сможет и глазу сомкнуть. Когда закончилось детство — я понял одно,Что мне досталось в наследство почти ничего.
А для разбитого сердца сплошной Rock’n’Roll,Когда закончилось детство.
×××
Когда закончилось детство — я понял одно,Что мне досталось в наследство (почти ничего.)
Кирилл тщетно пытался вспомнить, когда и кто успел разбить зеркало. Он стоял напротив осколков в состоянии убитого боинга, даже не обращая внимания на ноющую рану. Внутри будто бульдозер прошёл — настолько всё было плохо. Парень ничего не помнил кроме того, как материл мать, да и всё остальное, на чём мир держится. Прислуга, конечно, пообещала убрать мусор, но, видимо, пропала за уборкой его разгромленной комнаты. Он тут же подумал о том, что его это ни капли ебать не должно, и, тяжело вздохнув, ушёл к стоявшей напротив особняка машине. Гречкин не видел смысла оставаться здесь, но и развлекаться не хотел тоже. Кататься бесцельно по Питеру не прельщало от слова совсем, а идей, куда можно смотаться на ближайшие семь часов, если учитывать тот факт, что парень проспал до трёх часов дня после вчерашней одиночной пьянки, не было. Главное, никуда не вляпаться, но надежды на хоть один день без полицейского участка у него не было. Потому парень и сидел в салоне ламборгини и вдуплял в лобовое стекло, не представляя, куда можно деться. Нет, Санкт-Петербург, конечно, красивый город, но для Кирилла уже такой скучный. Устраивать с утра пораньше очередную блядку он не хотел — заебался. Парень усмехнулся собственным мыслям, понимая, что за вчерашний вечер и за ночь уже набухался так, что на неделю вперёд хватит, если не больше. Кирилл даже подумал о том, как его ещё дома не вывернуло от такого количества выпитого им спиртного. Удивительный случай. Сегодня даже день спокойный. Его пара не мучается так сильно, как раньше, или он уже привык и не ощущает так, как ощущал до этого. Этот вариант тоже нельзя отбрасывать, он не может ошибиться. Или может?.. Вопрос комом в горле встал, и от этого стало до жути тошно. Гречкин даже в Бога уверовал, лишь бы этот день прошёл в относительном спокойствии. Не найдя решения своей сегодняшней проблемы, он просто вдавил педаль газа и укатил куда глаза глядят, надеясь увидеть перед собой нечто успокаивающее и жизненно необходимое в эту минуту. И он ошибся. Как минимум час он колесил по городу, расходуя бензин без видимой на то необходимости. В голове до сих пор не было идей, как провести время, и парень даже несколько опечалился, но воскрес заново именно в тот момент, когда понял, что может смотаться к Ладожскому озеру и постоять у берега, отбивая желание напиться вновь несмотря на ночной дебош. Гречкин предполагал, что потратит на поездку минимум два часа без учёта самой езды, а максимум три. Ему нужно было обдумать всё, что накипело в последние дни, недели и даже, скорее, месяцы, начиная со сбитой девчонки. Да и время скоротает. Тогда, почему нет, когда да?.. И он поехал. Дорога показалась для него быстрой, даже слишком. Гречкин не ожидал, что час езды будет для него настолько быстрым и пролетит как пять минут, если не меньше. Неужели он настолько сильно застрял в своих мыслях, что даже не заметил, как добрался? Видимо, да. Он не торопился выходить из авто, настраиваясь на долгую прогулку по побережью озера, которое в Европе по праву называют морем. Почему? Всё просто — Ладожское озеро является самым большим в Европе, потому от многих и удостаивается звания моря. А ведь и правда — ни конца ни края не видно. И это великолепие до сих пор завораживало даже бывалых жителей. Гречкин бывал тут только в минуты осмысления, то есть не так уж и часто. С его расслабленной и лёгкой жизнью он мог ни о чём не задумываться, но нет. Приходилось трепать себе нервы по самым что ни на есть пустякам. По мнению парня, конечно же. Разве что, сейчас он по правде начал задумываться о происходящем в его жизни. Надолго ли его хватит? Он не давал себе обещания меняться и вести спокойный образ жизни, если можно было так выразиться, но усмирить свою бешеную жизнь всё же мог, хоть и не на все сто процентов. Из машины он вышел только спустя полчаса с момента прибытия. На время он не смотрел — мог хоть всю ночь здесь провести, разве что замёрзнет от августовского холода. От побережья веяло прохладной — около воды, как никак, всегда холоднее. Он подходил ближе, мысли мешались и не могли сосредоточиться на чём-то одном. Подойдя на максимум, когда от ветра вода уже касалась обуви, он остановился. И Гречкин-младший сел на холодную землю, сжавшись от пробравших его тело мурашек. Кирилл поднял голову и, слегка сощурив глаза, засмеялся истерически. — Сука, да я же сам это зеркало и разбил! — сквозь истерический смех кричит он, тут же слыша отклик со стороны леса позади него. А для разбитого сердца сплошной Rock’n’Roll,Когда закончилось детство.