Take my pain away

Я просыпаюсь

Стою на коленях я

Не своя совсем

Я замерзаю

И губы кусаю я

Вот он, плен

Я остаюсь

Ну конечно же вечером я

Остаюсь

Я остываю

И определённо я устаю…​       У Лёши адски болела голова. Сказывался недосып, виной которому пьющий соулмейт. Макаров лежал на кровати, вжимая больную голову в подушку, раскидывая руки и ноги по всему периметру постели, он тщетно желал конца этой ужасной муки, а Мишка с аспирином куда-то пропал. Кажется, у пары нет такого похмелья, как у него. Тогда напрашивается только один вопрос: кто из них пил: Лёша или его предначертанный? Он, в целом, старался вообще ни о чём не думать, потому что даже думать в подобной ситуации было больно и весьма затруднительно, так как котелок совсем не варил.       Ему хотелось спрыгнуть с окна, лишь бы эта чёртова мука прекратилась, и он даже несколько пожалел, что не пошёл до медсестры сам, а отправил Мишку, который, видимо, не очень-то и торопился на помощь больному. Мальчик не смел поднимать головы с подушки, потому что очень боялся, что сделает хуже. Да куда уж хуже-то? Хуже, чем сейчас, уже не может быть.       Кто бы мог подумать, что простая пьянка пары отразится на самом Макарове так сильно и серьёзно. На своей памяти он ни разу не припоминал подобного случая, даже начал думать, что что-то не так. Он ни разу не пьянел, если соулмейт пил. И похмелья у него ни разу не было по вине пары. Нет, он, конечно, чувствовал, но не так сильно.       Честно, в этот момент он хотел ударить пару чем-то по голове, чтобы он понял, что теперь-то и он всё чувствует. Что теперь для него подобное будет невыносимой пыткой. Лёша осторожно повернулся с живота на правый бок, упирая взгляд измученных глаз на противоположную от своей кровати стену, увешанную плакатами с знаменитостями. Он был удивлён, когда осознал, что его голова от такого простого действия не раскололась на части.       Лучше от этого, конечно, не стало, но его тело невероятно затекло лежать в такой позе. Живот призывно заурчал, давая понять, что пора бы уже пихнуть в себя что-то съедобное и вкусное, но сейчас парень был даже не в состоянии встать, хоть и не вытворял ничего сверх своих возможностей. Перед глазами резко повело, всё стало расплывчатым и неузнаваемым, будто он в воду глядел. Спустя пару секунд плавающий горизонт стал обычным.       Дверь от комнаты заскрипела, на пороге нарисовался Воронцов с аспирином и стаканом воды.       — Я уж думал, что ты потерялся и сдох где-то в подворотне. — скалится Макаров, хмурясь и пытаясь подняться хотя бы немного.       — Типун тебе на язык, — удивлённо бормочет Мишка, подавая стакан и таблетки. — Ты когда успел, алкаш?       — Пошёл ты, — отрезает Лёша, опустошая стакан. — Соулмейт набухался в стельку. Теперь и я с ним мучаюсь.       — О, как всё запущено, — сетует друг, качая головой и вздымая брови выше. — Не повезло тебе, брат.       — Не читай нотации, а, — цедит Макаров, вновь откидываясь на кровать и рассматривая потолок. — Не будь мамкой. Она из тебя плохая.       — Вот так и заботься о ближнем. — ворчит Миша, шаря что-то в рюкзаке.       — Слышь, гуляй вальсом, — отворачиваясь спиной к Воронцову шипит Лёша, смыкая глаза в надежде проспать до обеда. — Не шуми только.       — Договорились. — обиженно фыркает Мишка, покидая комнату и оставляя Макарова наедине со своими демонами, гложащими всё внутри и мешающими спать. Мальчик тщетно пытался отогнать все отрицательные мысли, крутившиеся в его голове. Он до сих пор не мог принять факт того, что теперь один. Для него, проведшего жизнь до того злополучного дня с сестрой, одиночество кажется настоящим адом на земле.       Если он скажет, что не знает, что такое быть одному, то будьте уверены, он не лжёт.       Его крохотный мир, крутившийся вокруг Лизы, разбился вдребезги по вине редкостный твари и мрази, имя которой Кирилл Гречкин. И Макаров злился оттого, что не мог понять, почему мир так жесток, а особенно с теми, у кого ничего нет. Из-за неумения оставлять все мысли и размышления на потом, мальчик так и не смог заснуть.       Живот опять призывно заурчал, Лёше казалось, что внутри него киты умирают из-за издаваемых желудком звуков. Он отчаянно пытался провалиться в сон, но ему будто кто-то мешал — нагло и бессовестно. От этого становилось ужасно горько, винить парень в этом никого не мог. Головная боль поутихла, но не ушла совсем. И на том спасибо.       Лёша сел на кровати, пошатываясь, как с похмелья. Почему «как»? Именно с похмелья, любезно подаренного парой.       — Как благородно было с твоей стороны сделать мне такой приятный подарок, — язвит парень в пустоту, якобы адресовывая эти слова соулмейту. — Будто ты меня услышал…       Лёша, ​ набравшись смелости, поднимается с кровати и смотрит на циферблат телефона, облокачиваясь о стоящий слева от него стол. 13:47. Желания выходить из комнаты к гиенам не было от слова совсем. Он чувствовал, что если он сейчас покинет помещение, его тут же загрызут воспитательницы. Правда выбора у него не было особого, из-за чего он покинул обитель и, стараясь меньше шататься, побрёл в столовую в надежде, что там ещё осталось что-то на обед, который был почти час назад.       Ноги парня слегка тряслись, норовя согнуться и повалить хозяина. Лёша поднял голову и увидел идущую в его сторону Елену Аркадьевну.       Чёрт.       В глазах женщины, к удивлению Макарова, не было злости. Она шла спокойно и уверенно, стараясь не сверлить мальчика глазами, как делала это очень часто. Лёшу теперь всего трясло, от этой женщины он мог ожидать чего угодно, и чем ближе она подходила, тем сильнее ему хотелось провалиться сквозь землю.       — Где ты был вчера? — голос воспитательницы кажется всё таким же спокойным, но одновременно стойким. Макаров стушевался, опуская взгляд на пол. —Лёша, я всё понимаю. Я тебе сочувствую, но не надо так изводить себя. Лиза бы не хотела, чтобы ты пропадал днями-ночами и почти не питался.       Макаров от удивления вскинул голову, шокированным взглядом окидывая Елену Аркадьевну. Чего-чего, а вот заботы с её стороны он не ожидал. В эту секунду ему стало стыдно за своё разболтанное поведение.       — Иди, покушай, — тут удивляться уже, кажется, нечему. После смерти сестры, видимо, все будут с жалостью относиться к Макарову, но хоть кто-нибудь спросил его, нужна ли ему эта жалость? — И почему ты шатаешься, как заправский пьяница?       — Соулмейт. — тихо бубнит в ответ, стараясь ушататься куда подальше от лишних вопросов.       — Стой, что? — недоумённым голосом спрашивает воспитательница, оглядывая парнишку с головы до ног. — Соулмейт?       — Да, — повторяет он, оборачиваясь на женщину, хмурящую брови и кусающую губы. — Я не пил, честное пионерское.       Женщина столбенеет. Кажется, что за считанные секунды она стала статуей, не из мрамора, правда, но сути не меняет. Лёша долго смотрит на неё непонимающим взглядом, и спустя пару минут она одаривает его таким же. Елена Аркадьевна несмело подходит ближе и смотрит мальчику прямо в глаза, что-то обдумывая и всё же не решаясь сказать. Она, словно рыбка, открывает и закрывает рот, стараясь начать диалог, но не может из-за неизвестного страха.       — Лёша… — несмело​ шепчет она, мальчик начинает волноваться, его сердце скачет, как бешеное. — Ты точно не ошибся?       — С чего вы взяли, что я ошибаюсь? — процеживает Макаров, стягивая губы в тонкую полоску и смешно хмуря нос. В этот момент он стал похож на маленького мальчика, которому не купили вкусность. — Вы считаете, что из-за смерти сестры я могу напиться?       Женщина потупила взгляд в пол, вздыхая от понимания, что им предстоит очень долгий и серьёзный разговор.

Когда мне больно было и плохо

Ты не спасал меня герой

Твое оружие — слово

Ты не полезешь в бой

Больно было и плохо

Ты не спасал меня герой

Твое оружие — слово

Ты не полезешь в бой

×××

Я просыпаюсь

Стою на коленях я

Не своя совсем

Я замерзаю

И губы кусая

Вот он, плен

Я остаюсь

Ну конечно же вечером я

Остаюсь

Я остываю

И определенно я устаю

      Кирилл не мог вспомнить, в какой момент его наглухо вырубило на пляже озера. Он помнил только шум прибоя и редкий шелест травы неподалёку от места, где остановился. Тело после сна на твёрдой земле затекло до неимоверности страшно, ноги казались парализованными вместе с руками.       Гречкин, нехотя, поднялся, стряхивая с одежды влажный песок. На голове, казалось, чайки свили гнездо. Только вот его сейчас это мало беспокоило, по сравнению с мыслями о том, где он оставил авто. У него не было ни малейшего страха потерять её — новую купит. Прокручивая в голове редкие воспоминания, он всё-таки нашёл машину и, не тратя время попусту, сел на водительское сиденье, уезжая в особняк.       В утреннем Питере было много машин — пробки обеспечены с бесконечным вагоном. Он не хотел домой. Он всегда задавался вопросом, было ли это место его домом? Сколько Гречкин себя помнил, он всегда был один в этом невероятно огромном особняке, за исключением прислуги и многочисленных нянь. Они не могли заглушить его одиночество. До лет пятнадцати или даже шестнадцати он справлялся своими силами — был обычным ребёнком, у которого были свои мечты, желания и цели, а что сейчас?       Что было после?       Правильно, ему надоело. Он не получал ни капли внимания отца, которое, как развивающемуся ребёнку, было необходимо. Да, с него пылинки сдували, но кто это делал? Нет, ни отец, ни мать, этого не делали. Матери так вообще не было в жизни Кирилла.       И, так и не получив желаемого внимания, он решил действовать. Он устраивал блядки, попадал в неприятности и просто дебоширил. А всё ради чего — ради внимания дорогого папочки Всеволода Гречкина, которому Кирилл был нужен только как наследник, но не как сын. И Кирилл начал ебать отцу мозги, три раза за день попадать в отделение полиции и ругаться с ним по поводу и без.       Он получил внимание.       Только вот его вечное одиночество оно не убило. Кирилл Гречкин мог честно признаться, что у него никого нет, кроме соулмейта, который сейчас хуй знает где, да и Гречкин-младший не горит желанием его искать — пусть плывёт по течению, его пара всё равно не сможет принять такого аморала, как он.       После спокойной жизни настала череда кошмара. Он пил, курил, иногда даже что-то запрещённое, и ему было похуй. Он забил на всё — на своё будущее, на своё настоящее и на своё прошлое, отдающееся неприятными отголосками где-то в груди.       Гречкин стал тем, кем его знают сейчас.       В полицейском участке от него менты шарахаются, потому что уже надоел; дома его за километр обходит прислуга; отец — отдельная история, о которой Кирилл старается лишний раз не вспоминать. И сейчас, в эту секунду, когда он стоит в пробке, он по-настоящему не понимает, почему забивает голову подобными мыслями. Он уже давно знает, что проебал свою нормальную, уже не говоря про счастливую, жизнь 6 лет назад, когда первый раз набухался в хлам и чуть не попал в отдел.       Он даже не понимает, куда он едет. Дорогу домой он выучил наизусть уже давно, и сейчас он едет явно не туда. Пробка медленно рассасывается, и он, не теряя шанса, выворачивает баранку и уезжает туда, куда его вели руки на руле. Перед глазами вырисовывалась набережная Питера, он припарковал машину и с хрустом костей вывалился из неё, оглядывая воды Невы уставшим от его образа жизни взглядом.       Люди вокруг смотрели на него ошарашенными взглядами, он не обращал ни капли внимания, готовый сигануть в воду сию же секунду. На лице появляется привычная усмешка, когда он с ужасом для себя понимает, что полиция не будет ловить его в Неве, потому что Гречкин-младший не будет пытаться всплыть.       Возможно, он потерял смысл жизни?..       Телефон в кармане спортивки противно завибрировал, Кирилл закатил глаза, нехотя доставая телефон и тщетно мечтая, чтобы это был не отец. Разочарование постигло его спустя пару секунд после того, как он прочитал имя отправителя.

«Через час у меня в офисе»

      Парень не хотел видеть отца, а его желание прыгнуть в воды реки оказались сейчас весьма обоснованными. Он, не желая задерживаться на набережной, укатил в направлении особняка с величайшим намерением разобраться с назревающей ситуацией как можно скорее. Видок у него, так сказать, был помятый, если учитывать то, что он, как последний дебил, уснул на берегу озера в грязи.       И вот, прогоняя одну улицу за другой, он оказался дома. В привычном ему особняке, где его (не)ждали. Он, честно, никогда не обращал на это внимания — похуй было, но почему-то именно сейчас, в эту чёртову минуту, всё внутри него рухнуло вниз к самому аду — в самое пекло, на девятый круг, если он конечно, там последний. И Кирилл был готов прямо сейчас провалиться сквозь землю, лишь бы не ехать к отцу, которого он никогда не любил.       «А хули я вообще парюсь? Меня это ебать не должно ни капли. Мне всё равно всё с рук сойдёт.» — думает Гречкин-младший, поднимаясь по лестнице к двери в особняк. Он, снова надев маску повышенного высокомерия и равнодушия ко всему, полностью распахнул дверь и вошёл, останавливаясь на пороге. Парень хмыкает, чувствуя запах еды, а его желудок в этот момент урчит от предстоящего удовольствия, но тут же ухает вниз, когда Кирилл понимает, что, возможно, не успеет насладиться пищей богов.       Но он не решается даже переступить порог, на котором топчется уже несколько минут. Внутри будто вулканы взрываются, а магма и жар плавят все внутренности. Он, шатаясь, доходит до ближайшего кресла и обессиленно падает на него. Гречкин-младший тяжело дышит, пытается понять, что с ним происходит, но никак не может дойти до правды.       Где-то перед помутневшим зрением носятся люди, он уже и не помнит, где он, пока вдруг не подрывается с кресла и не встаёт в полный рост. Ему всё также ужасно, но он уже понимает, что случилось.       Ненависть.       Вот что чувствует его пара сейчас. Кирилл не успевает задаться вопросом к чему или к кому, потому что знает, что ответ не придёт к нему сейчас, ведь он даже не знает, кто его соулмейт. Над ухом жужжит чей-то противный голос, и парень отмахивается, бросая что-то нечленораздельное и уходя на второй этаж в комнату, где он надеется найти хоть секунду покоя.       Внутри пахнет лавандой. Он облокачивается о стену, медленно сползая вниз и прикрывая ноющие глаза. В ушах до сих пор бьёт музыка из авто, он тщетно пытается заглушить катаклизм внутри. Он не хотел ни пить, ни курить, ни-че-го. Только чтобы этот кошмар внутри заглох хотя бы на минуту — он и этому благодарен будет.       Благодарен…       Внутри него что-то страшно перевернулось. Он начал вспоминать моменты, когда был кому-то искренне благодарен, и, вот незадача, он не мог вспомнить ни одного. Теперь его грызла и резко проснувшаяся совесть. И за дебоширство, и за неблагодарность, и за блядки, и за… Лизу Макарову.       А хотел ли он её сбивать?..       Определённо, нет.       Вот только мало кто ему поверил бы, каждый человек, считающий себя сверхразумом, глупо предполагал, что Кирилл, мать его, Гречкин был конченным аморалом, неимевшим ни совести, ни моральных принципов. Эдакий психопат на развивающейся основе.       Заглох.       Огонь внутри как и начался резко, так и заглох быстро. Кирилл даже понять не успел, в какой момент ему стало так спокойно. Он выбросил на внутреннюю свалку все свои неозвученные мысли, встал и подошёл к зеркалу во весь рост. На него из отражения смотрел парень, который всё потерял. И мечты, и цели, и желания — всё исчезло в один миг, когда он, будучи подростком-максималистом, как это обычно бывает, понял, что нахер никому не нужен.       И ему было тихо. Даже слишком, отчего в голове ненароком пропадали мысли, и ему казалось, что он вот-вот исчезнет, упадёт в пустоту и, возможно, даже уснёт вечным сном. Он понимал, что это не его ощущения и даже не пытался понять, почему у предначертанного ему человека всё так плохо.       «Ты — ничтожество! Мразь, тварь, урод, аморал, неблагодарная свинья, гнида…"​       В голове всплыли почти все оскорбления, которые он слышал от самого родного человека в его жизни — отца. И только сейчас, за сорок минут до отъезда в офис Гречкина-старшего, он задумался:       «А отец ли он мне?»       Ему было пусто. Больно было и плохо

Ты не спасал меня герой

Твое оружие — слово

Ты не полезешь в бой

Больно было и плохо

Ты не спасал меня герой

Твое оружие — слово

Ты не полезешь в бой