Take my pain away

Можно терять столько вещей

Только прошу себя не потеряй

Теряй

Можно искать столько людей

Только прошу себя не потеряй

Теряй

Кажется, я не знал, что можно любить себя

Собирал разные взгляды

И кому это надо теперь?       Лёша был не из тех, кто реагировал на зов в кабинет директора детского дома спокойно. В груди мальчика тут же поднимался ураган эмоций и негодования, а в голове ненароком пролетала мысль о том, в чём он опять провинился и где накосячил, а косячил он к слову очень редко, но, как говорится, метко. Макаров тихо шёл за воспитательницей, ему казалось, что даже его шагов в этом водовороте не слышно. С улицы доносились голоса детей, явно веселящихся отчего-то.       Лёша прокручивал в голове события прошедших дней и никак не мог вспомнить, что он мог натворить. Конечно, воспитатели были очень строгими, но доходить до крайности и просто так вызывать к директору они не стали бы, а значит сейчас есть весомый повод утянуть Макарова в этот ад на земле. От негодования Лёша даже не заметил, как они подошли к самой двери. Потоптавшись у порога пару секунд, он с тяжёлым вздохом вошёл внутрь, за ним и Елена Аркадьевна.       — Не стесняйся, — голос Екатерины Григорьевны звучит спокойно, даря мальчику уверенность в том, что он выйдет из кабинета живым. — Присаживайся. — продолжает она, указывая на кресло возле её стола, полного макулатуры самого разного рода. Узнай, что думает по поводу этих бумажек Макаров, Григорьевна взбесилась бы и стала самым настоящим цербером.       Лёша, опять же, подумав пару секунд, тихо присел на край кресла, тут же хрустя от тревоги пальцами. Нет, он не боялся, но внутри всё-таки засел червяк негодования, не дающий парню и секунды покоя. Он не чувствовал чего-то катастрофически ужасного, но мог смело предполагать, что хорошего будет мало. Возможно, то, зачем его позвали к директору, ему не понравится совсем, но сейчас судить об этом он не может.       Напротив села и Елена Аркадьевна, закинув ногу на ногу и поправив появившиеся на носу очки. Она и сама была немного нервной, возможно, даже боялась чего-то, как и боялась даже заикнуться об этом. Она несмело постучала по столу, призывая к вниманию Екатерину Григорьевну. Женщина посмотрела на коллегу и кивнула, тут же переводя взгляд на Макарова.       — Лёша, ты точно не лжёшь? — снова начинает воспитательница, заставляя Макарова закатить глаза и почувствовать прилив новой головной боли от его нынешнего состояния. — Прости, конечно, что не верю, но это очень важно.       — Ничего страшного, Елена Аркадьевна, — спустя несколько минут гробового молчания говорит Лёша, подавляя в себе желание ударить чем-нибудь потяжелее воспитательницу, чтобы она наконец поняла, что у него нет причин врать. — Я не лгу, честное слово. Я правда чувствую всё, что с ним происходит.       Екатерина Григорьевна долго смотрит на Лёшу, иногда кивает своим мыслям и хмурится. Макаров же надеется, что долго не задержится в кабинете; он долго смотрит на воспитательницу, чувствуя на себе взгляд директрисы. Внутри него сейчас ураган бушует из эмоций, причём именно своих, а не чужих. Его эмоции сейчас не заходят за грань неизвестного, как и то, что с ним происходит.       Будто он спит.       Да. Так тихо, как никогда раньше, и оттого на душе становится так спокойно. Макарову кажется, что таких спокойных и тихих моментов ему не хватало всю жизнь, словно вся его жизнь была полна шума, нервности и тревожности.       И это было ошибкой.       Он жил спокойно, на его теле не было ран — практически. Видимо, пара когда-то вляпывалась в любопытные истории и получала звездюлей, возвращаясь побитой шавкой… домой.       Домой.       В его жизни это слово значило до боли в грудной клетке много. У него это забрали — он не был нужен, а за ненадобностью кроется одна малюсенькая тайна — ты в любой момент останешься наедине с собой и своими личными тараканами в голове. Лёша настолько сильно плутает в своих размышлениях, что не слышит голоса директрисы, отгоняя его от себя за несколько метров и наивно думая, что с ним это никоим образом не связано. Внутри что-то щёлкает, и он даже торопится извиниться перед людьми, но ему кажется, будто он воды в рот набрал и слов не знает.       — Макаров, чёрт бы тебя побрал! — уже над ухом горланит Елена Аркадьевна, прожигая мальчика хмурым и злым взглядом. Ему на несколько секунд даже кажется, что воспитательница готова его в клочья разорвать прямо здесь и сейчас. — Прошу меня простить, не сдержалась. Екатерина Григорьевна, это уже невыносимо! У ребёнка нет ни стыда ни совести!       — Простите, я просто немного выпал из реальности. — оправдывается Лёша, бегая взглядом по стенам кабинета, цепляясь за подлокотники кресла руками и дёргая от тревоги ногой. Воспитательница цокает и замолкает, складывая руки на груди. Лёше даже кажется, что его сейчас убьют, а причиной — взгляд директрисы.       — Раз так, Алексей, то прошу выслушай меня и не перебивай. Ясно? — голос Григорьевны остаётся спокойным, но Макаров нутром чует что-то неладное. Ему кажется, что сейчас произойдёт то, что перевернёт всю его жизнь с ног на голову.       И тут начинается самый что ни на есть кошмар.       Он впадает из крайности в крайность только от одной фразы директора. Его лицо сменяется одним выражением на другое, а чувства и эмоции скапливаются воедино, образуя нечто нечитаемое и странное до боли в глотке. Он, конечно, верил словам работников детдома, но принять эти слова его разум отказывался.       Вроде бы, что страшного в фразе о том, что ты уже встречал своего соулмейта и причём несколько раз, исходя из твоих ощущений, такого страшного и невыносимо странного?       Лёша Макаров и сам не мог ответить на этот вопрос, но внутренне он уже ощущал, что горькая правда о том, кто его пара, его не обрадует. Словно это тайна за семью замками, которую от него прячут во благо ему же самому. Или он просто знатно преувеличивает? Только вот Макаров готов был поклясться, что ничего хорошего тут нет.       Воспитательница и директор выжидающе смотрели на него, Екатерина Григорьевна нервничала и постоянно дёргала шариковую ручку на своём столе. Елена Аркадьевна наигранно вздыхала, поправляла юбку-карандаш и изредка стучала ботинком по полу.       В тот день было невероятно холодно. Время близилось к вечеру, как казалось Лёше, его пара бодрствует, но в состоянии лёгкого похмелья. Что ж, ему, кажется, повезло больше, чем Макарову. Лёша, будь честным, давно бы признался соулмейту, что завидует этому, только вот он должен сначала разобраться с тем, кто его пара.       Сидя в кабинете директора сильно не пораскинешь мозгами, когда на тебя уставились в две пары глаз. Для Лёши это было сродни пытке, которой он испытывался много дней со смерти Лизы. И вот опять его мысли возвращаются к грустному.       — Лёша? — голос воспитательницы дрожит, словно она сама чувствует что-то неладное. Она медленно придвигается к мальцу и кладёт руку ему на плечо. Лёша подрывается, словно от удара током и выбегает из кабинета, как ошпаренный чем-то.       В кабинете становится тихо. Его не пытаются догнать, позвать, приказать прийти даже не пытаются. Он, как оглашенный, бежит к выходу из детдома и сам не понимает, куда несётся, сбивая всех на своём пути. Он, честно, до сих пор не понимает, с кем связан, но тревожные колокола всё ещё бьют внутри него свой переливистый звон.       Кто-то всё же набирается смелости и кричит что-то ему в догонку, но он не оборачивается вслед. Макарову кажется, что убежать сейчас — выход. Выход для него, у которого был шанс найти судьбу, но он его так жалко просрал. Внутри он материл себя всеми известными ему словами и тут же извинялся перед теми, перед кем мог, за его нецензурщину.       А перед кем мог?..       Конечно, ​ перед Лизой. Перед своей маленькой сестрой, которая до конца дней хотела видеть своего старшего братика хорошим и добрым человеком. Человеком, который следит за своей речью, поступками, жизнью — всем, что лично с ним самим связано, но Макаров уже несколько раз подрывал её маленькое желание видеть брата идеальным.       Сколько раз сам Алексей Макаров говорил ей, что идеальных людей не существует?       Ужасно много.       Проблема была в одном: она никогда ему не верила. И он очнулся, словно ото сна. Оказался в чужом и незнакомом ему месте в огромном городе. И он уверял себя в том, что не жалеет о своём спонтанном решении сбежать от своей же проблемы. Проблемы в лице незнания будущего. Если раньше он предполагал, что его соулмейт может находиться на другом конце России, если даже не Земли, конечно, то сейчас он не мог так уверенно сказать, что это так.       Мысли Лёши бегали с одной темы на другую, он не мог сосредоточиться на чём-то одном, что создавало для него огромную проблему. Раньше на его памяти такого не было никогда. Возможно, страх неизвестного заставляет его путаться, но он так не думает.       Макаров остановился, оказавшись в каком-то парке, полном людей всех возрастов: и дети, и взрослые, и пожилые люди отдыхали в парке.       Впереди маячила пустая скамейка, к которой и пошёл Лёша в надежде, что её никто не займёт. И какого же было его счастье, когда этого не случилось. Он плюхнулся на скамью, тут же пожалев об этом — отбил весь зад и теперь был готов выть на всю округу. Его мучения продлились недолго и, быстро вспомнив, о чём думал, он стал перебирать все возможные варианты.

И старый, новый друг

Все просто пропадут

Так, что собираюсь с мыслями

Слишком быстро, но

Зато искренне

Время не щадит, а я хочу его поймать

Каждый день я запишу в свою тетрадь

×××

Можно терять столько вещей

Только прошу себя не потеряй

Теряй

Можно искать столько людей

Только прошу себя не потеряй

Теряй

Плачут стрелки на часах

Они знают мой самый главный страх

      В кабинете отца было до одури душно. Кирилл, словно хозяин этого роскошного помещения, не спрашивая разрешения, открыл несколько окон сразу. С улицы повеяло приятной прохладой несмотря на ещё очень даже летнее время. Отец даже не обратил внимания на действия сына, продолжая копаться в бумагах. Сам же Гречкин-младший и не мог вспомнить, как так быстро оказался в этом треклятом месте. Вроде ещё несколько минут назад он буквально умирал от бунта, организованного его организмом, а сейчас он стоит напротив отца в красивом здании Санкт-Петербурга и ждёт неизвестно чего.       Кирилл был готов поклясться, что если бы он не свистнул, отец бы и не обратил на него внимания. Всеволод Гречкин поднял взгляд на парня, как обычно сунувшего руки в карманы спортивных брюк, и снова вернулся к бумагам, бросая Кириллу тихое «Подожди». И, к слову, Кириллу несказанно повезло, что его отец был в хорошем настроении — это раз, и что он не видел того, как нетерпеливый парень закатил глаза — это два.       — Сядь уже, хватит наматывать круги по моему кабинету! — бросает Гречкин-старший, наконец отрываясь от бумаг. — Скоро весь пол мне так сотрёшь.       Скрепя сердце Кирилл сел на кресло напротив. Воспоминания нескольких дней нахлынули быстрее, чем он мог себе представить. Он не стал задавать вопросов, огрызаться, устраивать очередных скандалов, иначе он снова поругается с отцом, а у него вся эта ругань, как и у Гречкина-старшего, уже поперёк горла стоит. Кирилл безотрывно смотрел на отца, иногда кивая каким-то своим недосягаемым мыслям.       Молчание затянулось. Всеволод Гречкин упрямо чего-то ждал, и Кирилл отчётливо понимал, что ему от него нужно, но исполнять это парень не собирался даже под страхом смерти. Уж чего-чего, а извиняться перед человеком, которому он нахер не нужен, он не собирается.       — Что ж, — устало тянет мужчина, потирая виски. — Я так и думал.       — О чём ты? — Кирилл вздыхает, прекрасно понимая, что любой из них сейчас просто лопнет от раздражения. Кирилл — от того, что не понимает, нахрена его вызвали, а отец от того, что не может дождаться заветное слово.       — Не играй дурака, — вырывается из Гречкина беззлобно, он даже улыбается, чего очень давно не делал. — Хотя бы при мне. Не делай вид, будто ты не понял, о чём я говорю.       Кирилл хмыкает, ему хочется уже сейчас уйти из кабинета и плевать, что, возможно, отец вызвал его по более важным причинам.       — Я не буду извиняться, — уныло отвечает парень, откидывая голову на спинку кресла и сверля взглядом уже не Всеволода Гречкина, а потолок. — Я не буду молить о прощении, и ты это прекрасно знаешь. Если это всё, ради чего ты вызывал меня, то я смею откланяться, чтобы не портить нам обоим настроение.       И Гречкин-младший буквально взлетает с кресла и уже оборачивается к выходу, как его резко прошибает током от одной лишь фразы, которая раньше не имела такого эффекта.       — Где ты вчера был?       Кирилл оборачивается на отца, оглядывает его сверху вниз, и просто вздыхает, понимая, что именно сейчас всё может пойти туда, куда не надо, то бишь к очередному скандалу.       — Я надеюсь, что ты не будешь орать хотя бы потому, что окна-то открытые, — бросает парень, кивая на них. — А какая тебе разница, где я был?       — Я твой отец, Кирилл. — говорит Всеволод, тут же получая удивлённый взгляд серо-голубых глаз. Отец отчего-то опускает взгляд. До него доходят слова, которые он сейчас сказал.       — Ой, какая новость! — удивлённым и наигранно счастливым голосом цедит Кирилл, вскидывая руки чуть не выше собственной головы. — А я даже не знал!       — Кирилл… — начинает мужчина, но его нагло и бессовестно перебивает парень, подошедший к нему буквально вплотную.       — Отец? — уже более серьёзным тоном произносит младший, обратно суя руки в карманы и сжимая их в кулаки. — Тогда объясни мне, мой дорогой папочка, где же ты пропадал всё то время, пока я рос и нуждался в твоей поддержке?! — срывается Кирилл, пытаясь сдержать сильное желание перевернуть здесь всё, что только можно. — Где?!       — Кирилл, я…​       — Что ты? — продолжает нападки парень, понимая, что сейчас начнётся катастрофа. И, заметьте, он не кричит. — Не оправдывайся. Мне твоих сказок не нужно. Я ими по горло сыт.       — Кирилл Гречкин, успокойся! — терпение мужчины уже колеблется где-то между единицей и нулём по десятибалльной шкале.       — Я? — шипит Кирилл, отходя назад и тяжело вздыхая. — Да я спокоен, папенька! Это ты сейчас нервничаешь. И, заметь, не я вывел ситуацию в социальный конфликт, а ты!       — Кирилл, мать твою! — терпение сдаёт по швам.       — Если это всё, ради чего ты меня вызывал, то, — окидывая отца презрительным взглядом бросает Кирилл, хватаясь за ручку входной двери, — ариведерчи.       И Гречкин-младший вылетает из кабинета отца на первой космической, напоследок слыша собственное имя и пронзительный громкий звук падающего предмета размером с стол или кресло. Вероятно, что-то из этого было снесено в порыве гнева. Кирилл ухмыльнулся, проходя в лифт и опираясь о его холодные стенки.       Он тихо выдыхает, облегчённо, и понимает, что он наконец высказал то, что кипело внутри него долгие годы. И не сказать, что это было всё, что собралось внутри избалованного парня — он выразил отцу лишь каплю в океане того, что он хочет ему сказать. И он сказал бы, если бы не сохранившиеся моральные тормоза, остановившие его в нужный момент. И только одному Богу было известно, что бы могло случиться, не остановись бы парень в нужный момент.       Лифт противно запиликал, парень открыл глаза и пошёл к выходу, напротив которого красовалась его ламба. Охрана у входа лишь оглядела его апатичным взглядом, Кириллу даже показалось, что уже весь мир знает об их новой ссоре с отцом. Он, натянув привычную ухмылку, вышел из здания и тут же отправился восвояси.       Перед глазами пролетали улицы, кварталы, и так весь Питер, пока он не оказался около особняка, в который и заходить-то страшно было. Вдруг опять. Но к его облегчению ничего из ряда вон выходящего не произошло. Перед глазами бегала прислуга, Гречкин удивлённо изогнул бровь, припоминая все случаи, когда работники так бегали. Казалось, они даже его не замечали, пока одна из них не остановилась и не сообщила Кириллу «преприятнейшую» новость.       — О, Кирилл Всеволодович! — затормозив около коридора в кухню произносит женщина среднего возраста. Её глаза лихорадочно блестят, она поправляет помятый фартук и улыбается. — К нам сегодня ваш отец наведается. Думаю, он вам уже сообщил.       — Нет, спасибо за новость, — цедит парень, внутренне понимая, что, скорее всего, именно ради этой новости отец и вызвал его. — И когда он запланировал этот приезд?       — Честно, не знаю, — складывая руки на груди отвечает женщина. Её лицо меняется в непривычную для Кирилла задумчивую гримасу, она пытается что-то вспомнить. — Нам он о своём визите сообщил за несколько минут до вашего приезда.       — Ясно, спасибо, — бросает поднимаясь по лестнице на второй этаж, тут же оборачиваясь, чтобы сказать что-то ещё, но не решается, ограничиваясь одной простой фразой, — Мария Владимировна, можете принести мне что-нибудь поесть, пожалуйста?       Женщина слегка «тормозит», осмысливая улышанные слова. Гречкин усмехается, прекрасно понимая причину. Она, улыбнувшись как можно искреннее, кивает и удаляется на кухню. В лестничном пролёте Кирилл, опять же, сталкивается с несколькими горничными; он всегда удивлялся огромному количеству прислуги в доме и не понимал, зачем её так много.       Отец на это лишь говорил, что «за тобой только глаз да глаз и нужен, оставь без присмотра — и от особняка и места живого не останется». Гречкин, проходя в свою комнату, отчётливо помнил один диалог с Всеволодом, который мог воспроизвести в точности.       Это случилось перед длительным отъездом отца. Какая-то там командировка за границу. Кирилл тогда не особо вслушивался в причины отъезда, его радовал только факт того, что он может делать всё, что захочет, и дорогой папенька об этом не узнает в ближайшее время.       Так вот, в чём же основная суть. Гречкин-старший тогда сказал, чтобы сын за особняком следил. Кирилл усмехнулся и сказал, про себя подумав, что, вероятно, не сдержит обещания, что дом будет в наилучшем состоянии, каком только может, конечно. Его отец тогда перебил и вставил свои пять копеек, заставив сына засмеяться. Он сказал, что особняк хотя бы должен быть. Стоять. Существовать. Что он должен его увидеть целым, а не в развалинах и обгоревшим, потому что Всеволод Гречкин прекрасно понимал, что в пьяном и ещё каком другом угаре его сын способен на всё, что только можно.       Кирилл как сейчас помнил эту ситуацию, помнил, что это было каких-то три года назад. Три года. Он не думал, что его память способна запоминать события такой давности, если уж учитывать то, что он около получаса вспоминал то, что было вчера.       Комната встречала его всё тем же запахом лаванды, шторы были распахнуты, кровать застелена. Всё было идеально чисто, по сравнению с тем, что было здесь около полутора часов назад, когда парень подыхал от внутреннего катаклизма.       Гречкин, тяжело вздыхая, пытался нашарить в кармане спортивки телефон, но не мог и внутренне уже паниковал, ощупывая все карманы, что были на его одежде. Неужели у отца оставил?.. Для самого парня возвращение в офис отца было трагедией, потому что за этим последовало бы продолжение скандала. Хотя, как подумал Кирилл, ему уже терять нечего. Он прекрасно понимал, что когда отец приедет на ужин, он обязательно вернётся к их «разговору» в его кабинете, так что, отбросив все ненужные сомнения, он пошёл к машине, но всё же сохраняя надежду, что телефон он оставил именно в ней.       Перед тем, как выйти из особняка, он услышал голос Марии Владимировны, держащей в руке поднос с едой.       — А как же еда, Кирилл Всеволодович? — стоя напротив парня вопрошает женщина, кивая на поднос.       — Можете занести в мою комнату. — бросает он, тут же выходя из дома. Авто как обычно стоит напротив входа в особняк, Кирилл почему-то утерял привычку ставить свою любимицу в гараж.       И, на радость парню, телефон оказался брошенным на соседнем с водительским сиденьем месте. И тут его словно током прошибает, он болезненно падает на водительское сиденье, хватаясь за руль, как за спасательный круг.       Неужели снова?.. Я кручу их налево, направо — нельзя

Чтоб никто не узнал

Пусть пронзают снова сквозь

Все слова, что не всерьёз

Просто играют, им даже не стыдно

Они не знают, как это обидно

Время не щадит, а я хочу его поймать

Каждый день я запишу в свою тетрадь