Таймаут, бэйби, таймаут, увы
Я знал, что ты сигнал любитьТаймаут, бэйби, таймаут, увы
Я пойму, если будет лучшеЯ твой друг, если тебе нужен
Чувства есть, оставить всехДумать о себе
Кирилл, честно признаваясь себе, уже давно заебался. Он бы мог не быть такой мразью, если бы не его безразличие. Их безразличие, в котором он купался с детства. Он был готов на что угодно — даже на смерть, лишь бы они его любили, обращали внимание и понимали. Если бы его не бросили в одиночестве, которое до определённого момента в своей жизни он не признавал, упорно твердя про себя, что он кому-то да нужен. И всё это до его шестнадцатилетия, когда в его груди сгорела последняя надежда — думал, что отец проведёт этот день вместе с ним, хотя бы это день рождение; хотел или думал, что, наконец, встретит маму… Маму, которая оказалась продажной лярвой, убежавшей за мужиком побогаче Гречкина-старшего, а ведь говорили няни в детстве, что подслушивать разговоры взрослых — плохо, только вот кто знал, что это обернётся ему полным разочарованием в тогда ещё любимом папаше? И мать сбежала, и отец матери на чём свет стоит, подбирая более унизительные оскорбления, дабы отыграться на сыне за сбежавшего соулмейта. И тогда в голове Гречкина был только один вопрос — а я в чём виноват? И Кирилл до сих пор твёрдо верит, что не виноват, и он прав — ребёнок не мог ничего сделать, а что мог бы, когда ему даже года-то и не было, как его бессовестная мать прыгнула в постель к левому мужчине, не таясь от мужа? Весёлое семейство, не правда ли? И Кирилл бы сейчас сорвался, опять бы поехал в дорогостоящий клуб и напился вдрызг, чтобы забыться. Забыться в дорогом алкоголе, но сейчас он даже думал, что ему и дешёвое пойло поможет. Правда, сейчас он уже не будет поступать так опрометчиво, он больше не сорвётся. — Пора уже браться за ум, — вслух произносит Кирилл, стягивая с плеч белоснежную рубашку и бросая её на кровать, — а-то как и мать сдохну от алкоголизма. Кто бы мог подумать, что она сопьётся и умрёт от рака печени. Дверь со скрипом отворилась, на пороге с серьёзным лицом стоял отец. — Надо же, мой сын задумался о чём-то важном! — Гречкин-младший ухмыльнулся, и подошёл ближе к отцу. Всеволод сощурил глаза и нахмурился. — Собрался бросать, значит… — Надо же что-то менять в своей жизни, не правда ли? — Кир отходит к окну и кивает отцу, чтобы он подошёл. Всеволод нехотя подходит, надеясь, что это не очередное враньё. — Пожалуй, мне нужно начать с себя? — Посмотрим, что из этого выйдет, — Гречкин-старший смотрит на сына, оглядывает пейзаж за окном и, наконец, уходит, — удачи, сынок. — Удача для неудачников, — блондин театрально взмахивает руками, но всю его радость перебивает страшная неожиданность. «Вы издеваетесь? Надо мной жизнь и так поиздевалась, куда хуже-то?» Лучше бы он был глухим или без соулмейта, только бы не с тем, кому испортил жизнь. Еда, лежащая на столе и принесенная Марией Владимировной, с гулким грохотом падает на пол. Резко дверь снова распахивается, и в комнату влетает перепуганная прислуга. От внешнего вида Кирилла им и плакать, и смущаться хочется. Лицо Гречкина было искажено, он смотрел в зеркало напротив, но видел не себя, а как раз полный осуждения взгляд того парня. В отражении был лишь веснушчатый милый парень, с красивыми, но наполненными болезненной ненавистью, глазами. Кириллу стало ужасно душно, он, проигнорировав все вопросы работников и отца, накинул на голую грудь олимпийку и выбежал из комнаты, покидая дворец на своей любимице. Было уже довольно темно, когда он гнал по автостраде на высокой скорости. В эту минуту он уже не боялся кого-то сбить — думал, что попасть за решётку сейчас вполне необходимо. Он хотел скрыться от всего: совести, непонимания и его ненависти, прожигающей душу. Теперь он понял, почему ему было так плохо, и всё горело внутри. Если бы он только знал, что Макаров его соулмейт… А что «если»? Это «если» уже ничего не изменит. Остаётся только свыкнуться с мыслью о последующем одиночестве, потому что Лёша не из тех, кто простит. Он, даже если и будет притворяться, что простил, никогда не сделает этого, всегда будет напоминать и пытаться отомстить. Возможно. Где-то мелькали огни. Где-то перед глазами, но Гречкину было похуй, даже если он умудрился выехать на встречку, и сейчас перед ним едет другая машина. Пусть, это будет фура, чтобы наверняка. Кирилл смеётся. Несколько минут назад, дома, он думал о том, что хочет измениться и изменить свою жизнь, а сейчас мечтает о смерти. Для того парня будет лучше никогда не встречать Кирилла, остаться без него, чтобы дальше не сыпать соль на рану видом убийцы сестры. Да, так будет лучше. — Глупость какая… — шипит Кирилл, крепче сжимая руль и выезжая в центр Санкт-Петербурга. Куда его приведут его же действия — неизвестно. Главное — подальше от дома, от себя, от всех. Кататься по вечернему городу весело, но не тогда, когда на душе скребут кошки, и интуиция говорит катиться обратно домой. Перед глазами предстаёт Пятёрочка, и дикое желание закупиться ненужной хернёй, как раньше. Желательно, с бутылкой гаража, может быть, парочкой. — Эх, были времена… — тянет Гречкин, вспоминая, когда ему и обычного гаража хватало, чтобы успокоиться. — Может, прокатит? Парень выходит из машины и стоит пару минут на тротуаре, посматривая в экран телефона. До закрытия полчаса. Он, не задерживаясь больше ни на секунду, заходит в магазин, осматривая полки с продуктами. Послать их всехЭгоизма нет
Как бы не клинило вечеромБуду один, это весело
Я не настроен взять эту больТрудно рассчитывать, когда ты ноль
×××
Я ждал всю жизнь сигнал любитьТаймаут, бэйби, таймаут, увы
Я знал, что ты сигнал любитьТаймаут, бэйби, таймаут, увы
Отложить календарь своих буднейТы не успела, я бы тут тебе помог, но у меня нет идей
Противоположный тротуар, в паре сантиметров от поребрика, посеревшего со временем. Лёша стоит, таращась куда-то вдаль, торопящиеся люди обходят его, некоторые толкают плечом. Рядом стоит Гром, унылый и отчего-то хмурый, а возле него и Дубин, глаза которого бегают с Игоря на Лёшу. — Лёша, — тихо начинает испуганный Дима, подходя ближе и цепляясь за плечо подростка, — что случилось? — он говорит почти шёпотом, свист колёс на автостраде заглушает его голос. Макаров не реагирует, его мозг отчаянно пытается осознать уже переваренную информацию. — Лёшенька?.. — Всё хорошо, — сипит Лёша, одёргиваясь. Перед его серо-голубыми глазами пляшут незабытые больные образы. — Макаров, — Гром звучит жёстче, увереннее, оттого Алексей вздрагивает, бросает на полицейского беглый грустный взгляд и снова опускает его, делая вид, что рассматривает грязный серый асфальт на тротуаре, — что, чёрт возьми, случилось? — Лучше бы я сдох вместе с ней тогда, — шепчет парень, прекрасно зная, что его услышат, — не разочаровывался в жизни ещё больше сейчас тогда бы, — Лёша замолкает, но буквально на пару минут, оставляя для собеседников маленькую крупицу объяснений, — а знаете, Дмитрий, у вас прекрасная способность каркать. Дубин удивлённо вздымает брови, истерично смеётся и, поворачивая взгляд на Игоря, безмолвно вопрошает. Спустя пару секунд он снова смотрит туда, где стоял Макаров, но его будто ветром сдуло. Дмитрий снова смотрит на Грома, до которого, наконец, дошло. — Чего это с ним? — Дима поправляет куртку и шарит в карманах. Беспокоится. — Да так, — Гром бубнит себе под нос, заворачивая в сторону отделения. За ним бежит и Дубин, — чёрная полоса в жизни поздоровалась. — Так, — блондин на пару секунд замолкает, обдумывая и пытаясь понять, — а я-то причём? — А вот ты, Дима, дал имя этой чёрной полосе, — Гром поправляет головной убор, заметно ускоряя шаг. Диме приходится уже почти бежать за ним, но он, пока ещё, не жалуется, — Кирилл Всеволодович Гречкин. Помнишь такого? — Конечно, он же его сестру… — тараторит младший, сильнее запахивая тоненькую куртку от холодного питерского ветра. — Стоп, что? Гречкин-то в чём опять виноват? — Дима, у тебя серое вещество отказало? — Игорь останавливается и оборачивается на своего соулмейта, таращущего на него глаза по пять копеек. — Подсказку надо? Дима молчит, хмурясь и опуская взгляд в ноги. — Второй раз предлагать не буду, — ворчит полицейский, тяжело вздыхая, — слушай, ты вроде бы такой умный, но и такой глупый. — Игорь, — Дима складывает руки на груди и топает ногой совсем как маленький ребёнок, — подсказку. — Ведь ты как я, а я как ты, — Гром напевает, фальшивя и наиграно низко не там, где нужно, — мы как две капельки воды. Понял? — Ты серьёзно? — блондин буквально теряет дар речи, когда до него, наконец, доходит, в чём проблема. — Дима, — басит Гром, закатывая глаза и нарочно охая. — Да понял я, — оправдывается второй, опять следуя за старшим, — но у меня в голове всё равно не укладывается. Как ему так повезло? — Хороший вопрос, — в кармане Грома звенит мобильный, он отвлекается, но мысли его до сих пор крутятся вокруг произошедшего, хоть его это, в общем, волновать не должно. Лёша в этот момент пытается снова убежать от реальности, найти способы стереть себе память или, в конце концов, попасть в аварию хотя бы с получением амнезии. Он медленно проходит один квартал за другим. Свинцово-серое небо становится для него ещё более мрачным, наполненным тьмой и предвестием хаоса. Кажется, что скоро пойдёт дождь. Тяжёлый вздох, наполненный всей скопившейся внутри парня горечью, вырывается из его груди. Случись это хотя бы днём ранее, он бы злился, кричал, плакал и истерил. Он бы рвал и метал. Клоками бы выдирал волосы, царапал кожу и кусал губы и щёки до крови. Сейчас он уже ничего не хочет. Ему кажется, что он уже смирился, будто его уже ничего не удивит и не сможет разбить. Его крохотные надежды на хорошее, счастливое будущее были разбиты вдребезги самой судьбой, которая самостоятельно насмехалась над бедным парнем. Он шёл, противно шаркая обувью об асфальт. Вокруг него были люди. Каждый казался ему счастливым и весёлым, он слышал только смех и радостные голоса чужих людей. Где-то вдалеке послышалось приевшееся «Выходи за меня». Теперь же он никогда не сможет почувствовать счастье, познать его и уже не будет надеяться. Нет, он будет надеяться больше никогда его не встретить. Никогда не увидеть этого нахального и самовлюбленного блондина с грилзами на зубах. И откуда он помнит такие мелочи о нём? Неужели подсознание уже тогда почувствовало, что им суждено быть друг другу предначертанными. — Нет, — пытается заверить самого себя Лёша, правда, у него это плохо получается, — это просто глупое наваждение. Очередной пешеход и зелёный для транспорта. Минуты ожидания тянутся мучительными часами для парня. Загорает жёлтый, только уже для пешеходов. Как сейчас помнит, что это цвет предательства и лжи, измен. Спасибо урокам литературы в детдоме. С другой стороны, этот цвет становится ещё противней, чем был раньше. Напоминает о его цвете волос, о золотых побрякушках и о роскоши, в которой Гречкин купается. Горит зелёный для пешеходов, люди всё куда-то торопятся, и Лёша, честное слово, не понимает, зачем куда-то так бежать? Опаздываешь? Имей совесть выходить раньше. Хочешь прийти пораньше? Выходи раньше. На всё «выходи раньше». Светофор противно пищит, в ушах у детдомовца противно звенит. Он сливается с толпой и также куда-то бежит, правда, у него совсем нет на это причин. Он бежит от реальности, идущей за ним по пятам. От несправедливости, находящей место быть во всех сферах жизни общества. Он бежит от своей жизни. Сереет. Небо вечернего Санкт-Петербурга становится ещё темнее, но оттого прекраснее. На жалость вечерней прогулке звёзд на небе совсем не видно из-за застилающих небо лилово-чёрных туч. Кажется, что в этом городе жизнь кипит круглосуточно. Вот так и котелок у Лёши Макарова сейчас тоже кипит. Лёше кажется, что он ходит кругами, он хочет найти ближайший магазин, потому что в горле порядком пересохло. Хочется простой воды — и никакой колы не надо. Сделаешь пару глотков — тебе уже хорошо, а от газировки только больше пить хочется, честно. Светящаяся надпись привлекает внимание парнишки, он заходит в Пятерочку, идёт к холодным напиткам и хватает бутылку воды, пытаясь нашарить в карманах джинсовой куртки монеты. — Как раз, — около кассы стоит пара человек, Лёша встаёт позади последнего и пересчитывает рубли. Кассирша странно посмотрела на парня, считая рубли и нервно то поднимая, то опуская левый уголок губы. Будто узнала. Спёртый, глухой воздух в магазине сменился чистым и влажным на улице. Лёша вздохнул полной грудью и повернул в сторону близлежащего парка. Может нам повезёт хоть один деньНет, я так не думаю, не выношу уже, это не наше теперь
Как бы не клинило вечеромБуду один, это весело
Я не настроен взять эту больТрудно рассчитывать, когда ты ноль
×××
Я ждал всю жизнь сигнал любитьТаймаут, бэйби, таймаут, увы
Я знал, что ты сигнал любитьТаймаут, бэйби, ну таймаут, увы
В руках Кирилла небольшой пакет с тремя бутылками гаража и колой на всякий, пачка чипсов и горький шоколад с грушей и цельным миндалём со вкусом бренди. Киру кажется, что у него далёкие семнадцатые годы жизни в жопе заиграли, он даже немного по ним скучает. Парень хмыкает, расстраивается от несдержанного обещания. Неужели ему нельзя отпраздновать своё шаткое обещание и цель бросить пить да взяться за ум последней парой бутылок алкоголя? Почему нет? Он бросает пакет на соседнее сиденье, откидываясь на водительское и вновь ожидая чуда. Чудо — это ошибка грёбанной системы человеческой жизни. Что он, Кирилл Гречкин, и Макаров даже не являются соулмейтами. Кирилл пытается вспомнить случаи ошибок системы, но не может. Ответ находится на самой поверхности. Их никогда не было. Машина отъезжает с парковки. Гречкин вспоминает ближайшие места отдыха, проворачивая баранку. В мыслях до сих пор бардак, каким бы он не казался нарциссичным идиотом, он понимал весь ужас ситуации. Он не знал, что делать. Питер горел огнями, глаза от них противно слепли. В салоне было прохладно, на нем одни лишь брюки и тонкая олимпийка, неспособная спасти от холода поздней осени. В кармане брюк пачка дорогих сигарет, Кирилл пытается вспомнить, когда он начал курить. Он, сбавив скорость, достаёт одну и закуривает, крепко удерживая руль. Дым прожигает лёгкие, впитывается в кожу и одежду, Кирилл хочет закашлять, понимая, какая это херня. Правда, он так и не останавливается, потихоньку затягиваясь. — Блять, — шипит он, пытаясь притормозить где-нибудь, где есть урна. Подходящее место обнаруживается только спустя несколько минут. Он думает, что раньше бы просто выбросил окурок на дорогу, а сейчас его культурное «Я» запрещает ему это. Он тушит остатки об край урны, и окурок падает во тьму — туда, где ему и место. Кирилл усмехается. Он уже давно живёт во тьме, тщетно пытаясь выбраться, но постоянно отказываясь от света. Он возвращается к авто и снова катит вдаль, понимая, что ближайшим местом для одиночной пьянки будет Марсово поле. До него остаётся недолго, но Гречкин нарочно сбавляет скорость, оттягивая время. Желает ли утопиться в мыслях? Так, чтобы не выплыть позже. Он паркует неподалёку Lamborghini, хватает пакет с алкоголем и едой и уходит в парк, освещённый где тусклыми, где яркими фонарями. Он шагает прямо вглубь; вокруг — пустота и безграничный мрак, затягивающий глубокой пропастью. Неожиданно с неба капают холодные капли, Гречкину становится холоднее. Он ёжится. У Кирилла внутри что-то щёлкает, будто внутренний предохранитель срабатывает. — Что ты здесь забыл? — этот голос Гречкин-младший не забудет никогда в жизни. Голос праведной справедливости, голос его ненавистника. Голос бедного шестнадцатилетнего мальчика, потерявшего сестру по вине Кира. Блондин останавливается окончательно только тогда, когда до него, наконец, полностью доходит вся кошмарность ситуации. Он оборачивается и видит перед собой обиженный облик, а главное глаза. Глаза, полные ненависти и осуждения, в которых Кирилл никогда не сможет найти прощения. Я ждал всю жизнь сигнал любитьТаймаут, бэйби, таймаут, увы
Я знал, что ты сигнал любитьТаймаут, бэйби, таймаут, увы