Драконы и тигры

О том, что произошедшее на совете кем-то было продумано заранее, Лань Чжань понял довольно скоро — как только у него появилась возможность проводить достаточно времени в размышлениях, а поначалу с этим было трудно. Страшный совет окончился двумя похоронами, растративший остатки сил Не Минцзюэ умер вслед за Цзинь Гуанъяо. Пускай одна смерть была ожидаемой, а вторая представлялась справедливым наказанием, обе они вызвали общую подавленность, а ещё множество хлопот. Они потребовали людей, способных брать на себя руководство, их не находилось в достаточном количестве. Клан Не немедленно после похорон избрал главой Не Хуайсана, но тот был слишком убит горем, чтобы приступить к своим обязанностям. Ситуацию спасало то, что Не Минцзюэ принял меры на случай своей смерти и подготовил людей, способных взять на себя ключевые области управления — армию, налоги и казначейство, суд, канцелярию. Их трудами клан Не пережил перемену власти без больших потерь. Ланьлин не нуждался в новом главе, но так как Цзинь Лин был совсем мал, за регентство разгорелась тихая война. Лань Чжань не вникал в подробности, знал только, что глава Цзян в числе участников, и желал ему успеха. Дело кончилось тем, что регентов у маленького Цзинь Лина стало два — его бабушка, госпожа Цзинь, и глава Цзян. Специальным соглашением их права и обязанности были прописаны до мелочей, полномочия тщательно разграничены. Насколько понял Лань Чжань, Цзян Ваньинь не вмешивался в политику клана до тех пор, покуда не видел в ней угрозы жизни, здоровью или благополучию племянника. Для того, чтобы сомнений не возникало, он получил право навещать его в любое удобное время и забирать в Юньмэн на два месяца в году. Это стало хорошим решением, однако пока оно достигалось, дела самого клана Цзян успели прийти в некоторый беспорядок. Тогон покинул злополучный совет одним из первых и потом появлялся дважды, оба раза на похоронах, все остальное время его будто не существовало. Он сам и его войско были где-то там, в огромном Цишань Вэнь. Чем они там заняты и живы ли, никто не знал. А Лань Чжань с того страшного дня не покидал Гусу. После похорон Лянфань-цзюня брат немедленно вернулся в затвор и ни с кем не виделся. Дядя сначала, поджимая губы, напомнил Лань Чжаню о долге Второго нефрита. Потом уже прямо предложил вернуться и принять на себя дела клана. Отказаться значило бы повести себя бесчестно, и Лань Чжань вернулся. Так жизнь его снова стала размеренной и знакомой, но только в той части, которая касалась порядка. С людьми же было много хуже прежнего. Брат прекратил любое общение, дядя то раздражался, то отмалчивался. А самое главное, от Вэй Ина и Шихо не было вестей. Единственным, с кем Лань Чжань мог поговорить и отогреться, стал малыш Сычжуй. Только через несколько недель ему удалось уладить все неотложные дела и в два приема, с ночевкой на Погребальных холмах, добраться до Южного моря. Здесь ничего не изменилось. Может, стало немного меньше снега. Или это потому, что приближалась середина лета. Лань Чжань встал на тот же помост, где их встретили прошлый раз. Идти к домам ему показалось невежливо, и не пришлось — довольно скоро появилась женщина, которая подошла мелкими шажками и остановилась на расстоянии руки. Она была такой же маленькой, круглоголовой, как виденная им прежде, но казалась постарше. — Они давно ушли, — сказала она, не здороваясь. — Я говорила, это так. — Ушли куда? — Готовиться. Это не делало ответ понятнее. — Я могу найти их? Она наклонила голову набок, словно ей нужно было подумать над ответом. Потом подняла глаза. Они у нее оказались серыми. — Не бойся, — сказала она чуть нараспев. — Он здоров. Ты их найдешь. И мелко-мелко потрусила обратно к домам. Лань Чжань проводил ее глазами до самой двери. Где искать? Что значит здоров? Вэй Ин болел? И что значит “говорила”? Последний вопрос оказался самым простым, Цзян Чэн не стал отпираться. Да, был, спрашивал, ничего не добился. Сказали, все движется. Будто ему это нужно было знать! На Погребальных холмах Лань Чжань побывал тоже, там ничего не изменилось — стыло и пусто. Пробившаяся было трава была снова присыпана снегом. Кумирни были завалены подношениями, но смешливое божество с алой лентой покинуло эти земли. Можно было попытаться разыскать Тогона, но Лань Чжань не стал. Размышляя, кто подстроил произошедшее на Совете, он выбирал между Мэн Яо и Тогоном, были обстоятельства в пользу и той, и другой версии, причем выходило, что идею последнему подал он сам, Лань Чжань. Скорее всего, вели игру оба, но Тогон победил, потому что Сюэ Ян перешел на его сторону и дал суду доказательства вины Мэн Яо, которых без него наверняка бы не нашлось. Лань Чжань не считал недостойным разрешение проблем хитростью, потому что бывают люди и ситуации, которых не взять прямотой. А победить Мэн Яо его же оружием тем более достойно. Он признавал, что Тогон талантливый военачальник и умный человек. По-своему благородный, ведь он не только добился желаемого для себя, но и обелил имя Вэй Усяня. А смерть Мэн Яо определенно стала лучшим для всех исходом. Даже для брата, просто ему нужно больше времени для понимания этого, чем другим. И все-таки Лань Чжань не хотел видеться с Тогоном. Он вернулся в Гусу. *** Снег шел очень тихий. Редкие крупные хлопья кружились неспешно, появляясь белыми из бесконечной тьмы, и пахло так, словно этот снег — первый. Лань Чжаню нравился этот запах, и он оставил открытыми двери на террасу. Все-таки середина лета. Теперь у него было время играть на гуцине, и он много играл, восстанавливал навык. Он ложился спать в назначенный час, и просыпался так же. Ел в отведенное для приема пищи время. Его одежды были безупречны. Он исполнял долг перед кланом и следовал заветам. Обучал юных адептов. Возглавлял ночные охоты. Заботился о благополучии клана. Разве не так он всегда представлял жизнь достойного человека? Все условия соблюдены. Но отчего же нет покоя? Будто он не идет тем путем, что ему предназначен, но сбился с него, и ждет, что его окликнут. Тогда чего же он хотел на самом деле? Видимо, не этого. Или чтобы в этом всем был ещё один человек? Но это невозможно. У него слишком беспокойная душа. Лань Чжань улыбнулся. Так ведь и у него самого теперь, кажется, тоже? Раз ему теперь недостаточно того, что есть. Дядя бы это осудил. Пальцы ничего не забыли, музыка лилась свободно, как прежде. Разве что теперь они не были белоснежными. Но не были и смуглыми. Эта часть его жизни тоже уходила в прошлое, теперь зыбкая, неверная. От порыва ветра снежинки стайкой ворвались в комнату, укололи холодом пальцы, растаяли на алом шелке лепестков сливы. Это Лань Сычжуй нашел сломанную ветку, поставил в воду, и когда она ожила, принес в подарок — тайно, под полой. Сказал, если другие узнают, всю сливу обломают, а ему ее жалко. Лань Чжань улыбнулся снова. Если ожила ветка, оживут и деревья. Ничего не потеряно. Почти ничего. Музыка кончилась светлой, легкой нотой. Он дождался, когда гуцинь допоет ее , уже почти неслышную, и убрал руки. В первый момент ему показалось, что в проеме качнулись ветви и оттого двинулась тень. Но это поднялся сидевший у двери человек. И он улыбнулся — робко, чуть просительно, словно не был уверен, что ему сюда можно. — Не хотел мешать, — пояснил он. — Ты не мог. Лань Чжань смотрел и не мог отвести глаза. Это правда? Вэй Ин пришел и ждал на холодной террасе, пока он закончит играть? И он какой-то… новый. Не понять. С ним все в порядке? Он останется? — Где Шихо? — спросил он вместо этого. — Ты скоро ее увидишь, — Вэй Ин подошел к столу и опустился напротив Лань Чжаня. Смотрел долго, серьезно, чтобы сказать: — Мне без тебя очень пусто. — Я ждал тебя. Это Вэй Ин, конечно же это он. Лань Чжань мог ошибиться только на большом расстоянии, но вблизи он сразу почувствовал… Еще до того, как Сюэ Ян произнес “Чэн-Чэн” и этим себя выдал окончательно, Вэй Ин никогда так не звал своего шиди. И все же что-то изменилось. Вэй Ин знал, что это заметно, потому был так нерешителен. Словно он был не уверен, что его таким примут. Что за вздор? Лань Чжань поднялся сам и за обе руки поднял Вэй Ина. Посмотрел в глаза. — Говори. Вэй Ин улыбнулся свободнее, шире. — Сам догадайся. От него пахло снегом и влажными волосами, Лань Чжань прижался губами к его виску и замер, переполненный счастьем. Просто не мог ничего больше, молчал, чувствовал его и дышал им. Дышал ровно, пока не пришло понимание. Быстро нырнул рукой внутрь халата, выдернул нижнюю рубашку, притиснул ладонь к коже и только тогда выдохнул. Оно билось под рукой. Маленькое, как у подростка, но хорошо ощутимое. — Как? — он схватил Вэй Ина за плечи, сначала встряхнул, потом принялся срывать одежду, чтобы убедиться наверняка. — Ничего себе у вас в Облачных глубинах порядки! — Вэй Ин со смехом вырывался и пытался спасти хотя бы часть одежд. — Вы всех гостей так встречаете? Если бы я знал, что среди ваших правил есть такие интересные.... Лань Чжань схватил его, хохочущего, в охапку, отнес на кровать и навалился сверху. Сжал лицо ладонями, заставил смотреть на себя. — Как ты это сделал? Как? Я думал, это невозможно. — Помнишь, однажды женщина сказала тебе, что ты просто много мнящий о себе глупец? — Не совсем так. — Не буквально, но суть передана верно, — Вэй Ин раскинул руки, отказываясь продолжать возню, но все ещё улыбался. — Не только ты такой, Лань Чжань, все мы. И я, конечно. Это даже смешно, честное слово. Знаешь, как лошадям надевают шоры? Без них она видит как два человека спиной к спине, все вокруг, а ей оставляют просвет только спереди, и в нем она живет, остальной мир перестает для нее существовать. Но ведь лошадь не пишет ученые трактаты! А мы пишем. Не я это сделал, Лань Чжань. — Расскажешь, — пока Вэй Ин говорил, Лань Чжань осмотрел наконец его грудь, живот, бока. Никаких шрамов, но похудел. Это было трудно? Больно? Та женщина! Она ведь сказала, что он здоров. Так вот о чем были ее слова. — Цзян Чэн знает? — Ты по нему скучаешь? — заинтересовался Вэй Ин. — Он семья, — Лань Чжань пожал плечами. — Ты виделся с ним? Вэй Ин молча перекатил голову из стороны в сторону. — Нет. Все потом, — он протянул руку, осторожно погладил Лань Чжаня по щеке. Пальцы его были теплыми. — Если начистоту, мне немного не по себе. Все кажется слишком странным… Будто мне снится сон про меня прежнего. Но я другой, а здесь все так же. Даже дозорные на тех же самых местах. И кстати, обойти их все так же просто. — Ты опять залез на террасу с вишни? — Что значит опять? — возмутился Вэй Ин. — Откуда ты знаешь? Лань Чжань, тогда за мной следил? — Всегда. — Ты, может, и рисунок сохранил, который я тогда в твою книгу вставил? — Да. Вэй Ин фыркнул. — Вот полюбуйся, до чего тебя довело общение с порочным человеком. Он улыбался, но оставался при этом чуть рассеян, будто мыслями был не здесь. Лань Чжань поймал его руку, прижал пальцы к своим губам. — Тебе нужно время? Отдых? Ты голоден? Самый главный вопрос не прозвучал — ты останешься? Вэй Ин снова покачал головой, долго смотрел Лань Чжаню в глаза. — Мне нужно закончить начатое, — сказал он тихо. — И я готов. Завтра летим на Погребальные холмы. Завтра? Но уже ночь! А он даже ничего не рассказал Вэй Ину, он же не знает о Совете, о смерти Не Минцзюэ и Мэн Яо. И ещё ему обязательно нужно сообщить все, о чем поведал Сяо Синчень. Цзян Чэн и Не Хуайсан не поняли, почему это важно, но Вэй Ин поймет. Лань Чжань смешался. Он совершенно отвык от такой стремительности событий и некоторое время просто не знал, что сказать. Так вот почему Вэй Ин казался отстраненным. Он весь там, в завтрашнем дне. Что он задумал? Вэй Ин улыбнулся, соскользнул с кровати и как был, в распахнутых одеждах, двинулся к дверям на террасу. Лань Чжань смотрел, не дыша. Уйдет? Вэй Ин раскинул руки в дверях, замер, вглядываясь в ночь, глубоко вдохнул. А потом разом сдвинул створки, погасил светильник. Подошел к сидящему на постели Лань Чжаню и опустился у его ног, почти невидимый в слабом свечении углей через решетку жаровни. — Ты ложись, — сказал он тихо. — Я посижу с тобой, мне не уснуть. — Я хочу тебя рядом, — Лань Чжань поймал его руку, потянул к себе. Волнение Вэй Ина передалось и ему — завтра! Это уже так скоро. Вэй Ин не стал спорить, сбросил с плеч халат, замешкался, развязывая пояс. Лань Чжань быстро разделся тоже, накрыл их обоих одеялом и подумал, что здесь они вместе никогда не были. Впервые в этой комнате он будет спать не один. Они лежали молча — как всегда и как не случалось лежать очень давно: он на спине, Вэй Ин почти на нем, лицом в шею, рукой поперек груди. Наверное, нужно было начать рассказывать, хотя бы кратко и самое главное, но Лань Чжань молчал, перебирал пальцами пряди волос Вэй Ина, и был этим полон. Это молчание казалось ему важнее и значительнее слов. А потом он понял по дыханию Вэй Ина, что тот спит, и улыбался в темноте, пока не уснул сам. *** — Вы все смотрите на меня с вопросом, — Вэй Ин обвел взглядом собравшихся. — Хотите знать, зачем я вас собрал, почему в спешке и почему в этом заброшенном, недоброй славы месте. Но это долгая история, очень долгая. И ее нужно начать сначала. Потому я прошу вас сесть. Простите за убогость этого жилища, здесь никто не живет и некому проявить гостеприимство. Он повел рукой, указывая на жалкую мебель и ветхие ткани. Лань Чжань опасался, что заклинатели могут воспринять это как упрек себе, но этого, кажется, не произошло. Впрочем, здесь не было никого из известных крикунов, Вэй Ин собрал только четыре клана и Тогона — пять небольших отрядов. Из мелких кланов прибыть никто не успел или не решился, зато паломничество простолюдинов оказалось неожиданно значительным. Крестьяне, торговцы, ремесленники и мелкие чиновники — все они пришли пешком, некоторые с детьми и стариками, усаженными в заплечные короба, очень смущались заклинателей и не подходили к дворцу близко, но заполнили собой и дорогу, и склон горы. Как они узнали о событии, чего ждали, было неизвестно. — Это будет история о том, как важна история, — Вэй Ин усмехнулся, посмотрел в глаза поочередно каждому: непривычно тихому, торжественному Не Хуайсану, хмурому Цзян Чэну, госпоже Цзинь с четками в руках, очень бледному Лань Сичэню, удобно расположившемуся на земле Тогону. — Знакомо ли кому-то из вас имя Цзай Тянь? Я считал себя человеком неплохого образования, но не слышал его прежде. Учитель Лань, может быть, вы? Лань Цижень покачал головой. — А ведь это имя человека, создавшего этот мир. Он был ученым, изучал свойства вещей и жил в глубокой древности. Впрочем, уже тогда люди знали усин, — Вэй Ин продекламировал: — Пять шагов, пять движений, пять частей. Дерево это Дракон, гнев и ветер, его время года весна, его сторона света — восток. Металл это Тигр, тревога и сухость, его время года осень, его сторона света запад. Вода это Черепаха, страх и холод, его время года зима, его сторона света север. Огонь это Птица, радость и жар, его время года лето, его сторона света юг. Земля это Человек — беспокойство, сырость, межсезонье и центр мира. Собравшиеся молчали, хмурились, но не указывали Вэй Ину на ошибки, хотя они были очевидны и ребенку. — Даже не скажете, что я перепутал все стороны света? Мы же знаем, что все не так, только Человек действительно в центре. Металл на северо-востоке. Вода на юго-востоке. Дерево на юго-западе. Огонь на северо-западе. Откуда нам знать, что такое расположение не изначально, в таком порядке закрепил элементы Цзяй Тань? В наших книгах ничего нет об этом. Но есть люди, которые помнят. Его открытие состояло в следующем: если создать артефакты пяти элементов, и расположить их в определенном порядке, свойства мира изменятся. Мне неизвестно, сколько вариантов он опробовал. Но я знаю, чем отличаются два мира, наш и тот, что за Северным рубежом. Здесь есть заклинательство, а там его нет. Однако во всем прочем наш мир точно такой же, в нем Единое порождает Два. Тигр и Дракон ведут вечный бой, единые и различные. В этом новом мире заклинательство темное и светлое было изначально равным. Холодное небесное ян и темное земное инь. Однако равноправие закончилось после того, как светлое заклинательство совершило прорыв — оно нашло способ формировать золотое ядро. До того времени сила и талант заклинателя определялись врожденным даром, но это открытие все изменило. Теперь заклинателем мог стать любой, кто согласен был потратить достаточно времени и сил. Вэй Ин замолчал, собираясь с мыслями, и Лань Цижень воспользовался паузой. — Я слышу историю, которой удобно оправдывать свои проступки. — Об оправданиях будет позже, учитель Лань. — Вэй Ин ещё помолчал и спросил. — А случались ли в великих кланах бездарные дети? Я пытаюсь припомнить. Нет? Мне тоже так кажется. У простолюдинов иногда — довольно редко — рождаются одаренные. Но дети правящих семей всегда сильные заклинатели, потому, что светлое заклинательство стало приобретаемым навыком, пятым благородным искусством. А что делает искусство благородным? Сложность и дороговизна обучения. Сын ремесленника не сможет провести годы перед гуцинем, крестьянину не отточить искусство владения кистью. И всем простолюдинам запрещено носить меч. Светлое заклинательство с одной стороны быстро сделалось уделом людей знатных, с другой давало обучившемуся огромные дополнительные возможности. Ведь кроме силы, способности создавать талисманы и амулеты, золотое ядро одаривает обладателя долгой юностью, несокрушимым здоровьем и красотой. Пока светлое заклинательство развивало свое учение и техники, темное продолжало полагаться на природный талант и использовать умения, легко доступные многим — пение, игру на барабанах и флейтах дицзы. Нужно ли пояснять, чем должно было кончиться такое разделение? Конечно же, войной. Народ, который имеет собственную магию, трудно привести к покорности, а появление у знати новых возможностей побуждало ее к расширению власти. Если вам интересно мое мнение, я не склонен обвинять светлых заклинателей и представлять темных жертвами. Судя по тому, какой долгой, тяжелой и кровопролитной была эта война, противники оказались в ней примерно равны. Светлые заклинатели победили почти чудом, выжили немногие. Однако Первая ошибка была совершена именно ими. И она вовсе не в том, что они не захоронили, как должно, тела погибших. Я знаю, некоторые думают, что дело в этом. Что ж, такое небрежение и в самом деле не прошло бесследно. Но изменило мир не оно. — Вэй Ин выдержал паузу, пощипал кончик носа. — Дракон не может победить тигра. А тигр — дракона. Мудрость Неба в том, что их абсолютное равенство движет мир. Меж тем победившие в войне светлые заклинатели искореняли темное заклинательство под корень, выжигали остатки. Трудное дело, между прочим, ведь оно как трава, растет свободно и может дать всходы в любой семье, любом краю. Оно не требует долгого обучения, может быть стихийным. Уничтожить его нельзя, но подавлять — можно. Очернять, низводить, преследовать — можно. Заклинательский мир отлично с этим справлялся… До недавнего времени. Однако если подавление удается, это означает победу Дракона, что совершенно невозможно, это вызвало бы потерю равновесия в мире. А долгие годы царило благополучие. Следовательно, Тигр не был побежден, он до сих пор продолжает битву. И где же он? — Нечисть, — вздохнул Не Хуайсан. Значит, он все-таки понял, о чем ему рассказывал Лань Чжань. — Точно, нечисть. Попытки светлых заклинателей зачистить мир от соперников привели к тому, что мир заново уравновесил их усердие гуями, яогуаями, дзями и лютыми мертвецами. И это очень смешно — светлое заклинательство породило зло, с которым борется, не покладая рук. Что поделать, закон вечен, одно всегда рождает два. — Домыслы, — поджал губы Лань Цижень. Цокнул и рассмеялся Тогон. — Это оправдание зла, — сказал Лань Сичэнь. — Нет, — возразил Вэй Ин. — Злу нет оправдания, оно должно караться без жалости. Но зло не в способе заклинательства, а в душах людей. И нельзя допускать подмены. Лань Сичэнь медленно кивнул, и больше возражений не прозвучало. Вэй Ин выждал ещё немного и продолжил: — Нечисть досаждала, наносила ущерб, однако была и выгодна. Теперь простым людям приходилось полагаться на светлых заклинателей, единственно способных их защитить. Так мир пришел в идеальное равновесие и пребывал в нем несколько благополучных циклов. Достаточно долго, чтобы такой порядок стал считаться вечным и единственно верным. Даже появление темного железа его не нарушило, — Вэй Ин выкатил из рукава в ладонь черный каменный шар, поднял выше, он потек черным дымом, и госпожа Цзинь охнула, Не Хуайсан быстро отодвинулся, у Тогона взгляд сделался хищным. — Никто не сделал главного вывода — его появление стало возможным из-за небрежения историей. Заклинательскому миру не хотелось помнить древнюю войну и не хотелось тратить силы на упокоение лежащих тут. Другие цели казались важнее. Благополучие казалось незыблемым. К тому же выяснилось, что пользоваться темным железом способны любые заклинатели, золотое ядро ничуть этому не мешает. Напротив! Сильный заклинатель светлого пути при помощи темного железа способен подняться на недосягаемые высоты. Вы же все видели тому примеры? Конечно. И потому у каждого в клане есть какие-то артефакты, пленники, книги… У каждого. — Ну наконец-то ты заговорил как Мэн Яо, — сказала госпожа Цзинь. — Что ж, у нас с ним и в самом деле есть некоторые сходные качества. Мы не можем похвастаться высоким происхождением. Все наши заслуги и ошибки только наши. А ещё, случается, мы говорим правду, хотя всякому известно, что голос истины противен слуху. Отчего бы не говорить вещи более приятные, правда, госпожа Цзинь? Не возмущать спокойствие. Однако если вам кажется, что в разрушении спокойствия моя цель, вы ошибаетесь, — Вэй Ин отвел взгляд от госпожи Цзинь и посмотрел на остальных. — До этих пор я всегда говорил “светлые заклинатели, заклинательский мир”, будто он когда-нибудь был единым целым. Конечно, нет, его составляли и составляют множество родов. По итогам войны, которую стоит, мне кажется, начать называть Великой, выделились пять великих кланов — пять самых сильных правителей и лучших армий. Они перекроили послевоенный мир, заняв большую часть земель. Но главное, они взяли на себя заботу о мировом устройстве, именно это сделало их великими, а не размер владений. Это легко доказать — клан Гусу Лань заметно меньше Балин Оуян или Мэйшань Юй, однако великий именно он. Пять изменивших мир артефактов были доверены этим кланам, чтобы каждый берег вверенную ему часть. У артефактов было одно досадное свойство, они неохотно подчинялись светлой магии, будучи изначально и сущностно земными, иньскими. Пользоваться ими мог всякий, владеющий духовными силами, но повелевать способны были только темные заклинатели. Так родилась традиция Стражей. Каждый великий клан имел на своих землях одно селение темных заклинателей. С них была взята вечная, до последнего члена рода, клятва, что они не станут злоумышлять против клана, взамен клан обязался их защищать. Такое селение всегда располагалось в труднодоступных, окраинных землях, чтобы о нем по возможности никто не знал. Для недопущения вырождения этих небольших селений мужчины знатных семей брали в жены женщин-заклинательниц, но оставляли их и родившихся детей жить там. — Вэй Ин улыбнулся. — Забавный обычай! Сначала он имел практическое значение, но вытравливание памяти о темном заклинательстве привело к тому, что даже верховная знать перестала понимать смысл некоторых ритуалов. Брак с темными заклинательницами стал восприниматься как жертвоприношение древним божествам плодородия и одновременно давал возможность избежать семейной жизни так, чтобы не прогневать предков. На него охотно соглашались мужчины, которые стремились посвятить себя служению, наукам, отшельничеству. Лань Чжань постарался не смотреть на дядю, чтобы не дать понять ни ему, ни другим, какая мысль его посетила, а Вэй Ин даже спиной повернулся, но продолжал говорить: — Про значение пяти артефактов тоже в конце концов забыли. Клан Цзян приспособил свой под духовное оружие, Золотой человек Ланьлина использовался как украшение, Черная черепаха хранилась в клане Гусу Лань наравне с добычей прошлых войн. Не-сюн, тебе так и не удалось найти Тигра? — Увы. — Не Хуайсан пожал плечами. — Что стало с Птицей Цишань Вэнь тоже неизвестно. Но именно с Вэней все началось, причем много лет назад, незадолго до того, как мы, — Вэй Ин обрисовал треугольник между собой, Цзян Чэном и Не Хуайсаном, — прибыли на обучение в Гусу. В Цишань Вэнь уже полыхала жажда свершений и власти, неудивительно, что именно они первыми попробовали выйти за вверенный им Северный рубеж. Потревоженная Птица кружила над открытой границей между мирами, сигналя о беде, но никто не понял этого знака. Однако были люди, которые заметили Птицу и заинтересовались ей. Два юноши. Благородный юноша был наблюдателен, но не имел склонности к учебе, предпочитал, чтобы ею занимались другие. Юноша низкого происхождения был услужлив, умен и стремился добиться положения, которое считал себя достойным. Это он занимался поиском в книгах, делом весьма утомительным, знатному юноше не интересным. И только он знал, что поиски эти были успешны, однако продвигались медленно и требовали много сил. Прилежный юноша находил крупицы знания то тут, то там. Из них он собирал цельную картину. Тем временем клан Вэнь предпринял вылазку за Северный рубеж. Они нашли там страну пустынную, дикую, и утратили к ней интерес. Стражи клана, маленькое селение рода У, успокоили Птицу, и на время она пропала. А прилежный юноша интереса не утратил, он продолжал свой труд. Весьма достойное поведение, оно свидетельствует об уме ученого и проницательности правителя. — Однако он перепортил десятки книг, — проворчал Лань Цижень. Лань Чжань успел заметить, как брат, несколько оживший во время рассказа Вэй Ина, снова опустил глаза. — Прирожденный правитель, — согласился с учителем Вэй Ин. — Он понял, что Птица охраняет Рубеж. Узнал ритуал, которым его можно открыть. И выяснил, что он имеет последствия. Каждый великий клан обязался хранить границы мира, и небрежение навлекало тяжелую кару: разрушение духовных сил главы вело к его к быстрой старости, а клан в целом — к упадку. Хороший способ держать границы на запоре, но прилежный ученик увидел в нем и другие возможности. Зная живость его ума и терпеливость, я могу предположить, что первая попытка использовать полученные знания была предпринята им против Вэнь Жоханя. Но не смог заинтересовать его Северным рубежом настолько сильно, чтобы втянуть в перемещения туда и обратно, и тем незаметно подорвать его силы. Победа была достигнута другим способом, — при этих словах Вэй Ин был так безразличен, что человек не знающий не заподозрил бы в нем победителя. — А Вэней принялись истреблять с такой яростью, словно за дела правящего клана в ответе каждый крестьянский ребенок. В общей неразберихе пострадал и род У. Спасаясь от гибели, стражи пересекли рубеж и скрылись за ним. Птица осталась неприкаянной, а мир получил страшную рану, но ещё не понимал этого. Так большой корабль с пробоиной в днище ещё долго плывет, и с верхних палуб все кажется безмятежным, однако судьба и судна, и людей на нем уже определена, она ждет только порыва ветра или отмели. А наш мир ждал меня, — произнес Вэй Ин буднично. — И после столкновения со мной беда наконец стала очевидной. Желал ли прилежный юноша, на тот момент уже герой войны и не последний человек в клане, такого развития событий? Нет, не думаю. Он не мог знать, к чему приведет исчезновение стражей, ведь сведений об этом не осталось. Но он умел видеть возможности и не упускал их. В этом мире стало холодно. А за Северным рубежом, как он знал, жарко. Вот так нашелся повод пересекать границу. Дальнейшее вы все, думаю, хорошо понимаете. Юноша не спешил, чтобы себя не выдать, и почти добился желанной цели. Ему не хватало малости — способности закрыть Северный рубеж в нужный момент и вернуть мир в прежнее состояние. Сломать механизм можно, даже не понимая его устройства. Но починить без знания нельзя. — Вэй Ин глубоко вдохнул, выпрямился. — Я уже добрую стражу стою перед вами и рассказываю вам все это не для того, чтобы показать себя умнее и осведомленнее вас. И не для того, чтобы оправдать себя или кого-то другого. Я признаю все, что мной сделано, но не считаю нужным каяться. Я считаю нужным исправлять. — Ты можешь? — спросил Цзян Чэн резко, и Лань Чжань удивился его горячности, ему послышалась насмешка, но он быстро понял — это страх. — Я приложу все силы, — Вэй Ин широко улыбнулся, и Лань Чжаню сделалось тревожно от яркости этой улыбки. Его и так мучило странное чувство, что Вэй Ин избегает смотреть на него. Ещё утром они свободно говорили, а теперь его взгляд скользил по лицам других, но не обращался к нему. Возможно, он просто не хотел ставить Лань Чжаня в неловкое положение, обозначая их связь. Или сдерживался, чтобы не отвлекаться от произнесения речи. И все-таки… — Настало время выйти к Небу, — сказал Вэй Ин и первым быстро покинул зал. Слушатели немного помедлили, но вышли следом. Они не переговаривались между собой, каждый в своих мыслях, и все были насторожены. Оказалось, что перед Дворцом Фумо собралось довольно много людей. Площадка здесь была невелика, и заступить на нее люди не решались, но весь склон теперь был покрыт не только редкими корявыми деревцами, как обычно, но и плотной толпой. При виде Вэй Ина люди заволновались, но никто не решился выкрикнуть или подойти ближе. Некоторые поднимали детей, показывая им Старейшину Илина. А Вэй Ин смотрел в небо. Обычное, серое, тяжелое небо. Лань Чжань не спускал с Вэй Ина глаз, пропустил момент, когда из толпы вышли пять человек, и не сразу понял, что происходит. Шихо шла первой и смотрела на него. Но не бежала навстречу, не улыбалась, шла торжественно. И Лань Чжань подумал, как она изменилась с того времени, как он впервые ее встретил — стала выше, спокойней. Повзрослела. Теперь волосы ее были переплетены по-новому и черные одежды с красной вышивкой придавали непривычный вид. Вторая женщина не была Лань Чжаню знакома, но по мелким камушкам в ее волосах и особенной, семенящей походке он понял, что она из селения Хицзю. Он смог понять, что третья женщина родом из селения Токчи — те же простые одежды без всяких знаков, что он видел там. Две остальные, видимо, были от стражей Тигра и Золотого человека, но Лань Чжань не знал, кто из них кто. Одна была совсем стара, ее белые, скрученные жгутом волосы несколько раз обвивали шею, кончик жгута свисал на грудь. Возраст второй было не понять, и выглядела она обычной крестьянкой в плаще и шляпе из сухой травы. — Селение рода У было уничтожено, — сказал Вэй Ин, глядя на Шихо. — Выжил только один ребенок. Эта девочка перед вами. Она была слишком мала, когда погиб весь ее род, и не успела стать полноценным стражем. Четыре уцелевших рода стражей великих кланов отдают по одной заклинательнице для возрождения рода У. С этих пяти человек начнется восстановление равновесия, потому что создание нового клана Огня это и создание стражей Птицы. — То есть она… Они закроют Северный рубеж? — тихо уточнил Не Хуайсан. — Да. Но сначала глава нового клана должен принести им клятву. — И кто же это? — госпожа Цзинь не допустила в голосе насмешки, но всей своей позой сделала ее очевидной. — Я, — Тогон-хан вышел вперед и повернулся к остолбеневшим заклинателям. — Я слышал, пять великих кланов основали мясник, монах, торговец и странствующий заклинатель. Кем был основатель клана Вэнь, история не называет, но судя по его делам, он был солдатом, как и я. Военачальником. Я вижу в этом знак Неба. Лань Цижэнь задохнулся: — Глава клана должен быть заклинателем! На его духовной силе зиждется благополучие клана! — Значит, стану, — усмехнулся Тогон. — Это дело наживное, как я слышал? Небо не обделило меня настойчивостью. Госпожа Цзинь побледнела от возмущения, Не Хуайсан окаменел спиной, а Цзян Чэн понимающе переглянулся с Лань Чжанем. Только Цзэу-цзюнь смотрел куда-то вдаль и не проявлял к происходящему интереса. Тогон же, не обращая на их разнообразные чувства внимания, подошел к пяти новым стражам. По его жесту один из солдат принес ему золотую чашу и налил в нее вина. — Я, Тогон-хан, сын гурхана Аши, принимаю под свою руку земли Цишань Вэнь, — провозгласил он густым, зычным голосом. — И клянусь на золоте перед лицом Неба, что приведу вверенные мне земли и народы к миру, благополучию и процветанию. Я клянусь на золоте перед стражами, что никогда им и их роду не будет причинен вред ни мной лично, ни по моему указанию, но всегда обеспечена защита. После того как Северный рубеж будет ими закрыт, я приму на себя всю тяжесть наказания за попытки его пересечь. Да возложит Небо на меня свою тяжелую длань, если я нарушу клятву. Он выпил вино и с хрустом смял чашу. Сильные плечи напряглись, перегибая ее дважды, слепляя в ком. — Из этого золота будет выплавлена Птица, — объявил Тогон. — Свидетель клятвы. — Стражи рода У клянутся не желать богатств и власти, — звонко возвестила Шихо. — И не злоумышлять против клана. Мы служим Птице. Женщины разом топнули левой ногой, ударили в ладоши и что-то пропели. Лань Чжань посмотрел на Вэй Ина и наконец поймал его взгляд — мягкий, задумчивый. Снова тревожно екнуло сердце. Было в этой отстраненности что-то смутно знакомое… — Пойдем, — сказала самая старшая из женщин, с белой змеей волос вокруг шеи, и взяла Вэй Ина за руку. Он улыбнулся и отошел с ней на ровную каменную площадку перед дворцом, а потом лег, раскинув руки. Лань Чжань невольно сделал шаг вперед. Зачем он ложится? Так уже было однажды и это было страшно. — Не повтори моей ошибки, — очень тихо прозвучало у его уха, и Лань Чжань обернулся, посмотрел в серьезные глаза брата. Лянфань-цзюнь. Он был так же тих, понимая, что грядет последний в его жизни бой, и поздно решать, погибнет он или нет, но ещё можно решить — как. Во рту стало горько и сухо, Лань Чжань с усилием кивнул, показывая брату, что услышал его, и теперь смотрел только на Вэй Ина. Шихо опустилась на колени у его головы, старшая из заклинательниц у правой руки, остальные замкнули круг — левая рука, ноги. И Лань Чжань увидел, как губы Вэй Ина беззвучно прошептали девочке: “Не бойся”. Шихо торопливо облизнулась, кивнула, на мгновенье закрыла глаза. Голос у нее оказался низким, тягучим, и от его звука закололо в груди. Шихо пела, а руки ее двигались, отбивая ритм по коленям, земле, груди, и странная, тяжелая песня потекла под пасмурным небом. Все замерли, не дыша, прислушиваясь к ее тревожному звучанию. Песня свилась в кольцо и началась снова, но теперь вместе с Шихо пела заклинательница с седыми волосами, и звучание сделалось громче. В третьем круге сплелись три голоса, в четвертом присоединилась женщина из Токчи, в пятом вступила маленькая заклинательница из Хицзю. Ладони разом ударяли землю, колени, грудь, и на мгновение голоса сливались, они переставали быть пением, но звучали, как колокол. А потом снова расплетались на пять разных тонов, и то взлетали к небу, то оседали к земле. Женщины пели, прикрыв глаза, их руки двигались единым движением, их голоса были суть одно и бесконечное множество, и невозможно было оторвать глаз от этого странного танца-песни. Она взвивалась все выше, уходя на новый круг, и удары ладоней становились ударами сердца — пяти сердец заклинательниц и сердец всех людей. От тяжелого, чарующего ритма останавливался взгляд, дыхание сливалось с песней. И не было сил ни двинуться, ни закричать - только смотреть и дышать вместе с поющими. Песня заплеталась все туже, поднималась все выше, и дыхания уже не хватало, жгло в груди…. И тогда над миром раскинулись крылья. Огромные, они закрыли тьмой небо и ударили так, что выбили из легких последний воздух, из горла голос, взметнули снег, ветви, одежды. На миг небо и земля мешались в смертном бою… И Шихо запела снова. Теперь она пела очень тонко, еле удерживая голос, и Лань Чжань увидел, как она вцепилась в Вэй Ина, зажмурилась, а он корчился на земле, распятый между пятью женщинами, и черный дым полз по нему, как жадные пальцы, все ближе к горлу. Лань Чжань бросился в круг рывком — быстро, пока его снова не заплело песней, не приковало к месту. Упал сверху, обхватил Вэй Ина, подтащил ближе Шихо — и тут снова ударили крылья, воздух и свет на мгновение исчезли из мира, задрожала земля. — Пой! — кричал он без звука, вливая в тощее легкое тело так много силы, как мог. И она пела. Голос ее дрожал, слезы лились из глаз, но она пела, и кто-то ещё сплетал с ней голос, а Лань Чжань сжимал тело под собой, пытаясь впитать его боль, забрать на себя. Крылья плеснули снова — и тьма распалась алым светом. Чудовищный удар жаркого ветра закружил, потащил по земле, и кричали люди, с треском рушились деревья, а тонкий прерывающийся голос то ли пел, то ли плакал… И наступила тишина. *** Он пытался сесть, для этого пришлось сдвинуть с себя что-то тяжелое. И тут же потащить обратно — это был Вэй Ин. Недвижный, холодный, с окровавленным ртом и серым от пыли лицом. Лань Чжань прижал пальцы к его шее и замер, не дыша. Да. Он закрыл глаза, пережидая резь в груди, медленно сел. Рядом кто-то ворочался, поднимаясь. Брат. — Он жив, — прошептал Лань Чжань. — Девочка тоже, — брат поднял с земли обсыпанную пылью и снегом Шихо, усадил. — Да все живы… Вроде, — проворчал из-за спины Цзян Чэн, но все-таки запустил руку через плечо Лань Чжаня и проверил пульс Вэй Ина лично. — И лучше бы кое-кому прийти в себя и послушать, я ему много чего скажу… Лань Чжань с трудом, через боль отполз к ближайшей стене, затащил Вэй Ина себе на колени и устроил его головой на плече. Попытался влить немного ци, но увы, оказался пуст и бесполезен. Просто обнял. Лань Сичэнь с Тогоном помогали подняться дяде и госпоже Цзинь, заклинательницам. Не было видно Не Хуайсана, но Лань Чжань был уверен, что он куда-то забился ещё до начала песни. К боку прижалась Шихо, и Лань Чжань повернул к ней голову. — Страшно было? Она кивнула, чумазая и снова похожая на себя прежнюю. — Получилось? Шихо задумалась, прислушиваясь к чему-то внутри себя, и кивнула тоже. — Хорошо, — Лань Чжань закрыл глаза. В груди все ещё было больно и немели пальцы, но Вэй Ин дышал, и это было самым главным сейчас. А потом его кто-то потащил у него из рук, и Лань Чжань открыл глаза. Маленькая женщина с камушками в волосах деловито обшаривала Вэй Ина, прижимала пальцы то в одном, то в другом месте и пела что-то жалобное, на одной ноте. — Дай его, — сказала она. Лань Чжань покачал головой. Не даст. Пальцы бесцеремонно воткнулись ему под горло, потом под ребро. От резкой боли в груди он закашлялся, пальцы начало колоть. А потом дышать стало легче. — Глупый, — сказала она. — Но сильный. И пошла прочь. Лань Чжань проводил ее взглядом. — Ты тоже такой станешь? — спросил он Шихо. Она хихикнула — хрипло, будто закашлялась. Протянула руку к Вэй Ину, коснулась и долго прислушивалась. — Нет, — сказала наконец. — Я так не умею. Ну и хорошо, подумал Лань Чжань, снова закрывая глаза. В отдалении слышался голос госпожи Цзинь, она обращалась к людям, спрашивала, есть ли пострадавшие. Тогон отдавал команды. Кажется, велел разбирать завалы, помогать людям выбираться из-под деревьев. Плаксиво что-то рассказывал Не Хуайсан. Хорошо. Он сидел у стены, и Вэй Ин дышал ему в шею — слабо и хрипло, но дышал. От него пахло пылью и кровью, это не тревожило. Это в прошлом. А теперь спокойно, и лицу — тепло. Лань Чжань открыл глаза и запрокинул голову. Высоко над ним бесконечно серое небо прорвалось и лоскут чистой, забытой синевы имел форму пятиугольника. — Получилось, — сказал он тихо.