* * *
Сдаться теперь кажется не такой уж ужасной идеей. Расставлять приоритеты уже бесполезно, точно так же, как и следовать своим непреклонным и нерушимым принципам — справедливость и удача явно не стороне Ченлэ. Всяко лучше, чем сопротивляться и в итоге быть униженным Джисоном, что пытается сделать из него дрессированного пса, хотя, если говорить честно, у него неплохо получается. За этот промежуток времени он нарушает два своих самых главных принципа: ни за что в жизни не извиняться и никогда никого не слушаться. Проще говоря, быть мудаком. Независимым мудаком, если точнее. Ченлэ думает, что похищение — не так уж и плохо. Интересное приключение, не каждый день такое с людьми случается. А ещё в школу ходить не надо — это самое главное. Может, так и экзамены сдавать не придётся. Да и условия охренительные, если вовремя затыкать рот. Не то чтобы у него это хорошо получается. Если Джисон молчит, то и он тоже молчит. Ещё лучше, когда он не смотрит, но стоит Ченлэ увидеть на его красивом лице чёртову ухмылку, и поток оскорблений уже на автомате извергается из его рта. Однажды Джисон заклеивает его рот скотчем, когда совсем надоедает, хотя это мало помогает. — В следующий раз я привяжу тебя к кровати, чтобы руки не распускал, — Джисон щёлкает языком, потирая бедро, по которому только что неплохо так ударили. Случайно, Ченлэ честно не хотел. — Это двусмысленно. — У кого что болит, — и снова эта чёртова ухмылка, от которой чешутся кулаки. Ченлэ возмущённо встаёт с кровати, почти что прикрикивая от такой наглости: — Да ты… Просто заткнись! Ченлэ соврёт, если скажет, что Джисон вызывает только раздражение. В основном, так и есть, но всё же если задуматься, то это не единственное чувство. При взгляде на парня возникает что-то наподобие интереса, в те моменты, когда он молчит, он просто смотрит незаметно, как, по крайней мере, кажется, и задумывается о том, как живёт Джисон, почему он вообще стал наркоторговцем (Ченлэ уверен, что тот им стал не из-за собственной прихоти, да кому вообще, блять, будет в кайф заниматься незаконной торговлей, когда тебя в любой момент могут посадить или вообще грохнуть), не заебался ли он на своей работе, и о чём вообще думает каждый день. В общем, как до жизни такой докатился. Ченлэ должно быть плевать, поэтому он склонен думать, что это всё из-за отсутствия других людей для обычного общения. Дружба между похитителем и жертвой — полный отстой и ничем хорошим это никогда не заканчивалось, не считая тупых фильмов, где в конечном итоге торжествовала сладкая любовь между ними двумя. Хрень какая-то или просто стокгольмский синдром. Хотя какая разница, ведь это одно и то же. Ченлэ никогда не думал, что будет скучать по присутствию людей в своей жизни. Когда-то ему так хотелось со всеми прекратить общение и не контактировать ни с кем, но сейчас этого слишком не хватает. Джисону не то чтобы страшно задавать какие-либо вопросы, граничащие с личными, когда они всё ещё никто друг для друга, но что-то внутри отговаривает его начать хотя бы обычную беседу. Ченлэ думает, это всё из-за отвратительного характера — как бы ни хотелось, он сорвётся первый, как только ему что-то не понравится, и начнёт говорить либо только сарказмом и насмешками, либо матом и оскорблениями. Или и то, и другое. Можно сказать, нормально общаться за свои семнадцать лет он так и не научился. Ничего не двигается с места до определённого момента. — Умеешь играть в шахматы? — как-то спрашивает Джисон, заходя вечером в комнату. Ченлэ его даже не посылает и спустя минуту раздумий соглашается сыграть с ним. Донельзя скучно. Проигрыш. Ченлэ, разумеется, просит сыграть ещё раз. А потом ещё, ещё и ещё десять раз. Джисон выигрывает все разы. Кажется, это не лучшее начало нейтральных взаимоотношений между ними, если игрой в шахматы Джисон хочет сделать Ченлэ более дружелюбно настроенным. В конечном итоге это усугубляет ситуацию, а их отношения становятся ещё более напряжёнными. Кроме этого, к большому удивлению Джисона (если серьёзно, он правда охуел от такого поворота событий), — сломанная доска и вмятина в стене. Ченлэ даже не старается скрыть весь свой гнев из-за проигрыша. Нескольких проигрышей, если точнее, и это неимоверно выводит из себя. Он с самого детства ненавидит проигрывать и тем более занимать второе место. Даже последнее место его удовлетворит больше, чем второе. На первом месте самых отстойных и ненавистных вещей его излюбленное — «признавать свою вину и извиняться». Второе — «слушаться и подчиняться кому-то» мгновенно сдвигает Пак Джисон, что всё время выигрывает его во всём. Он решает, что лучшим решением будет никогда и ни за что не приходить к парню с предложением поиграть во что-нибудь, потому что Ченлэ превращает абсолютно всё в соревнование. По итогу проигрывает, и это, естественно, сильно задевает его. Джисон один раз пробует поддаться, но Ченлэ быстро раскусывает это, и после десятиминутных громких оскорблений, после которых закладывает уши, он больше так не делает. Ему надоедает выслушивать чужие истерики каждый день, но он всё равно продолжает играть, ведь иначе Ченлэ превращается в настоящего зверя. Это напоминает отношения между родителем и ребёнком — родитель приходит домой после работы и играет со своим ребёнком в игрушки или игры, и всё идёт спокойно, когда ребёнок выигрывает. Но стоит ему один раз проиграть, то родитель об этом обязательно пожалеет. Вот и Джисон жалеет, что вообще спросил про эти чёртовы шахматы. Если бы он знал, во что всё превратится, ни за что бы не спросил. Ченлэ злится на всё и всех. Он не понимает, почему Джисон вечно выигрывает. Это невыносимо и просто несправедливо, но он всё равно не сдаётся. Он просто обязан выиграть. Отец всегда говорил: «Если ты не первый — ты никто». Глупо такое говорить семилетнему ребёнку, но если ты вбил в него это однажды, он больше не выкинет это из головы и будет придерживаться этому правилу. Вся эта хрень, про которую твердила раньше мама — «если не получается, попробуй ещё раз» нихрена не работает. Ченлэ постоянно пробует. Но он всё равно проигрывает. — Слышал о таком чудесном выражении: «Главное не победа, а участие?» Видимо, нет, если я вижу очередную вмятину. Ты скоро так всю комнату разрушишь. — Бред, а не выражение, и ему следуют только слабаки! Нет никакого смысла принимать участие в игре, если ты всё равно проиграешь. Какое же удовольствие тогда, если ты получаешь только разочарование от проигрыша? Это было бы полным ответом, но Ченлэ большую часть жизни говорит на пассивно-агрессивном языке и не хочет отвечать так. Иначе окажется, что он что-то чувствует. — Сильные личности, а не слабаки, Ченлэ, — серьёзно произносит Джисон, и от осознания сказанного хочется просто захлопнуть дверь и больше никогда не разговаривать. Проще говоря, Джисон намекает на то, что Ченлэ — самый настоящий слабак. Что-то новенькое, обычно в свою сторону он слышит то, что самый настоящий ребёнок, ну и ещё кучу оскорблений, но про то, что он слабый — никогда. Он считает это самой настоящей глупостью, потому что неумение проигрывать не делает его слабым, а признавать поражение совсем неважно в его жизни. Полный бред, но всё равно так сильно выводит из себя, что в стене появляется новая вмятина. Джисон даже не удивляется. Ченлэ поражается чужой стойкости. Джисон либо настоящий терпила, либо просто ёбнутый. Но, скорее, и то, и другое.* * *
Джисон снова грозится запереть парня в подвале, если он не перестанет буянить из-за каждого проигрыша, поэтому приходится в очередной раз смириться. Ченлэ немного поражён тем, как долго тот держится, сам бы он ещё на первой же вмятине, ничего не спрашивая и не говоря, насильно бы запер самого себя в подвале на всю жизнь и никогда больше не заходил бы туда. Непонятно только, чего он церемонится. Раздумывая над этим целый вечер, он не выдерживает и спрашивает: — И чего ты ждёшь? Джисон вопроса не понимает. Удивлённо приподнимает брови, отвечая вопросом на вопрос: — О чём ты? — Ну, не знаю, может, ты ждёшь подходящего момента, чтобы взять меня за шкирку и бросить помирать в жутком, грязном, тёмном и очень страшном подвале? Джисон сначала смотрит так, будто не может поверить в сказанное, а затем так громко смеётся, что Ченлэ невольно вздрагивает. Он скрещивает руки на груди: — Что смешного я сказал? — Так соскучился по подвалу? Если тебе правда туда хочется, то почему бы и нет… — Ну ты и идиот! — Ченлэ от возмущения хочется кинуть в парня что-нибудь тяжёлое, но под рукой только подушка, которой он ещё и не попадает, потому что Джисон будто заранее чувствует и успевает быстро увернуться. Это заставляет рассмеяться ещё сильнее, от чего Ченлэ уже хочет начать драку. — Да ты… Захлопнись уже! — А если серьёзно, — Джисон громко выдыхает, пытаясь успокоиться. — Ты же совсем не виноват, тебе просто очень не повезло. Нет нужды держать тебя взаперти и обращаться по-скотски, — он слабо усмехается, но смотрит всё равно предельно серьёзно. — Ты мне не враг, Ченлэ. Ему хочется сказать обратное, но вместо этого он спокойно наблюдает за тем, как Джисон удаляется из комнаты. И злится. Очень злится, потому что его снова поставили в неловкое положение, когда он не знает, как стоит ответить правильно. Если не враг, то кто? На что похожи их взаимоотношения? Не враги сейчас, станут ими потом — он уверен. И, видимо, это случится очень даже скоро. Джисон приходит на следующий день и выглядит слишком серьёзным для того, чтобы в очередной раз поиздеваться. Это озадачивает, и Ченлэ внимательно наблюдает за ним. Почти не выдерживает напряжённой обстановки и уже хочет спросить, но Джисон резко говорит: — Твой отец теперь знает, что ты находишься у меня в качестве заложника. От услышанного Ченлэ даже приободряется, присаживаясь. Он взглядом показывает, что ожидает продолжения. — Однако моё возвращать он не очень хочет. Неужели это ему важнее родного сына? Джисон не говорит последнее с издёвкой, это выглядит, как смятение. Они оба этого не ожидали. Один ждал, что мужчина быстро спохватится и наплюёт на всё, вернув то, что нагло украл, а другой надеялся, что его непременно спасут, когда узнают, где его держат. Ченлэ только устало падает на кровать и скрещивает руки на груди: — Это пиздец. — Ещё какой, — Джисон усмехается. Не так Ченлэ планировал провести лето.