* * *
Ченлэ наконец-то делает вывод — ему не нравится этот кот, и это, оказывается, взаимно. Кот шипит каждый раз, как только он появляется на расстоянии ближе десяти метров. Чем вызвана неприязнь — непонятно, но Ченлэ уверен, что во всём виноват Джисон. Всегда. И либо кот подслушал их разговор и резко стал понимать корейский, либо Ченлэ просто его не привлекает. Животные, впрочем, всегда сторонятся его. Нет никакой причины, он сам по себе своим существованием им не нравился. Именно поэтому их единственного пса отдали другой семье. А ведь обидно, Ченлэ было всего десять, он привязался и ещё долго тосковал. — Какой породы этот комок шерсти? — из интереса спрашивает он, рассматривая кота, что лежит на коленях Джисона и ластится к нему. — Бурмилла. И его зовут Оникс. — Ты бы его еще Феликс назвал, — Ченлэ фыркает. — Не люблю котов. — Они тебя тоже. — Ага, даже коты, — и пожимает плечами. Джисон на секунду дёргается, но ничего не говорит. Ченлэ очень любит собак. Он всё детство тосковал, когда его единственную за всю жизнь собачку отдали, и с вселенской грустью даже сейчас смотрел на бездомных. В такие моменты ему кажется, что не такой уж он жестокий и холодный, может быть, какие-то тёплые чувства он может испытывать. Но, как думает Ченлэ, — на самом деле, это просто детские воспоминания и привязанность, без этого никакой жалости он бы не испытывал. Ченлэ всегда повторяет себе это, когда видит бедных или бездомных. «Им не повезло, а мне — повезло, и это не моя проблема». Ченлэ мог завести себе крысу или хомячка, а ещё пожертвовать деньги в какой-либо фонд или просто подкармливать животных, но ему не хочется снова привязываться и грустить, когда животное умрёт. И добрым быть совсем ему не идёт, да и вдруг кто увидит его слабым? Ведь синоним к фамилии Чжон — «холод», и никто из его семьи не смеет показаться другим. Отец был слишком строгим в воспитании и за любую пролитую слезинку наказывал. Ченлэ помнит, как заплакал в детстве из-за ушибленной коленки, ему было всего пять лет, по-другому среагировать было трудно, даже зная, что за этим последует. Отец не нашёл ничего лучше, чем взяться за ремень, и бил он так, что Ченлэ плакал всё сильнее и сильнее. Это ему не особо понравилось, поэтому с того дня Ченлэ ни разу не проронил ни слезинки на людях. Ему иногда кажется, что и слёз у него после того случая с Марком нет — никогда не идут, как бы не было больно. И за это он благодарен отцу, потому что плакать — признак слабости, ведь он парень, а парни не имеют права на слёзы. Он почти всегда уверен в том, что ничего больше не чувствует. Ни истинной жалости, ни симпатии, ни сострадания, а тёплых чувств — и подавно. Ченлэ очень любил маму, но после её смерти все чувства он закрыл глубоко в себе, где они и умерли. Единственный человек, который действительно заботился о нём, ушёл так рано, и вспоминая детство с мамой, Ченлэ думает, что тогда он был таким счастливым, а сейчас просто жалкое подобие человеческих чувств и набор неправильных эмоций. Ни одна девушка ему по-настоящему не нравилась, Ченлэ не хочет признаваться, но Джемин действительно был прав. Каждый раз, начиная отношения, в голове всплывает фраза: «она та самая», но никогда это не было действительностью. Потому что Ченлэ было противно заниматься сексом и даже просто разговаривать. Заполнить пустоту отношениями было провальной идеей изначально. Ченлэ не жалко всех этих девушек, даже смотреть на их искренние слезы после расставания тоже не жаль. Он ничего не чувствует во время отношений и после них тоже. Ченлэ просто не умеет любить. Он проводит забавную ассоциацию — Джисон никого не любит, кроме своего кота. Привязанность к домашнему питомцу оказывается сильнее родительской. Хотя Ченлэ не спрашивает про родителей, но он почему-то уверен, что у Джисона их нет или, по крайней мере, они не общаются. Он не собирается спрашивать об этом, потому что тема семьи для самого него болезненная и слишком личная, чтобы спрашивать о таком у незнакомца. Ченлэ скучает по дому. У него всегда жизнь на полную катушку: непременно найдётся, о чём рассказать. Вот позавчера от ментов убегал, вчера напоил одного, а сегодня сидит в заложниках. Не жизнь, а кино, теперь глупо отрицать, что живёт он насыщенной жизнью, полной риска. Думает, что когда выберется отсюда — это будет его самая охренительная история за все семнадцать лет. Только вот Ченлэ надеется, что сможет выбраться отсюда до своего дня рождения. Неизвестно, когда отец соизволит спасти его и собирается ли вообще. Он очень надеется, что собственный сын дороже денег. А до дня рождения четыре месяца, и Ченлэ не очень хочется провести оставшуюся половину лета с Джисоном, что и сам не очень жаждет теперь разговаривать не на агрессивном, потому что у Ченлэ по-другому не получается. Джисон предпочитает молчать, и Ченлэ думает, что он окончательно того заебал. — Ну поговори со мной, — он почти хнычет, когда Джисон заходит к нему в комнату с ужином. — Нет. — Почему?! — Не хочу. — Сразу видно, что у тебя друзей нет, — Ченлэ закатывает глаза, отворачиваясь. — Прям как у тебя. Как много у нас общего, да? — Джисон усмехается, вгоняя того в небольшой ступор. — У меня есть друзья. — Разве? Ченлэ замолкает, не зная, что на это ответить. Джисон же считает это за ответ и, оставив поднос, бесшумно выходит из комнаты, оставляя в очередной раз парня одного. Без слов понятно, о чём думает Ченлэ. По глазам всё видно, что данный факт его огорчает и заставляет разочаровываться в самом себе, как бы он ни хотел себе признаваться. Ведь Ченлэ знает, что только его вина в том, что у него никого не осталось и не будет вообще, как бы он ни пытался винить во всëм Марка и остальных в том, что они отдалились друг от друга и вместо тёплых доверительных отношений теперь исключительно приятельские, которые он обозначил как «не подходите ко мне ближе, чем на десять метров, и лучше не разговаривайте со мной вообще никогда». Ченлэ так и сказал, что не нуждается в близких отношениях и искренне рад, что он так внезапно охладел к Марку. Но он просто в очередной раз соврал. Ченлэ никогда не охладевал к лучшему другу, а только сделал вид, что это так. На самом же деле, он тихо страдал в стороне, наблюдая, как тот счастлив без него с другими, после чего он убедился, что им будет лучше без него. Он всегда был лишний в их компании. Ченлэ уверен, что они даже не вспоминают о нём и даже не интересуются, куда он пропал, скорее всего, подумали, что он уехал куда-нибудь подальше ото всех, никому не сказав, ведь это так в его стиле. А от лишнего груза всегда будет приятно избавиться. Ченлэ впервые за всю свою подростковую жизнь не убегает от этой мысли, а принимает. К ужину он даже не притрагивается, и поднос остаётся нетронутым до утра. Джисон не задаёт никаких вопросов и молча забирает его. Ченлэ в тот день больше ничего не говорит.* * *
— И что нам с ним делать? Алехандро крутит в руке пластиковый стаканчик, подперев рукой подбородок, считая такое поведение вполне уместным, пока Джисон задумчиво в очередной раз смотрит в окно, стоя к ним с Пабло спиной. Дежавю: всё почти так же, как когда они обсуждали план по захвату младшего Чжона. — Думаете, мистеру Чжону всё равно на него? — Всё возможно. — Неужели Вам придётся держать при себе этого несносного ребёнка неизвестное количество времени, которое, по моему скромному предположению, будет продолжительным? — Пабло презрительно кривит губы, вспоминая подростка. — Разве у меня есть выбор? — Заприте его снова в подвале, уж слишком он избалованный и буйный, — предлагает Алехандро, но встречается только с холодным взглядом Джисона, который говорит сам за себя. — Вы свободны, — спокойно отрезает он, но в голосе проскальзывает суровость и едва различимое раздражение. Те, переглянувшись, уходят. Джисон вздыхает, после чего тянется за излюбленной пачкой любимых сигарет и достает одну, а потом и зажигалку. — Никогда бы не подумал, что буду курить так часто из-за какого-то семнадцатилетнего придурка, у которого в башке нет ничего, кроме секса и вечеринок, — усмехается Джисон, качая головой, после чего выдыхает дым. У него в голове всё это не укладывается и, если честно, хочется забить голову чем угодно, но не этим, потому что, даже если и появляются какие-то мысли, их все перебивает образ Ченлэ. Никто так прочно не заседает у него в голове, к тому же это не кто-то важный и особенный, а чёртов заложник, у которого шило в заднице. Джисон никогда бы не подумал, что у него будет в пленниках школьник с развитием, как у пятилетнего ребёнка. В какие-то моменты он реально не может поверить, что Ченлэ уже семнадцать, потому что на свой возраст он себя не ведёт. Джисон знает, как тот бесится, когда он обращается с ним, как с ребёнком. Один раз он предложил покормить с ложечки, за что получил потом этой ложечкой по лбу, причём не слабо так. Это весело, с одной стороны, — издеваться над Ченлэ и наблюдать за его реакцией, за тем, как смешно он кривится от негативных эмоций, но, с другой стороны, — это оказывается слишком выматывающим занятием, потому что Ченлэ именно требует с ним разговаривать. Джисон был бы не против, будь у них нормальный адекватный разговор без оскорблений, криков, вербальной агрессии и не закончилось бы никакими травмами. И вмятиной в стене, конечно. Но это просто не представлялось возможным и они оба это знают, просто кто-то не может признаться себе в том, что не может без общения и согласен даже на Джисона. Но теперь, кажется, просто смиряется с укрепившимся отношением к нему и своим положением, и ни то, ни другое, не поменяется, потому что не меняется сам Ченлэ. Джисон не злится даже на него и тем более не ненавидит, как тот, скорее всего, думает. Несмотря на их сомнительную связь пленника и похитителя, он не испытывает неприязни и презрения. Вообще ничего. Он бы просто хотел, чтобы это всё закончилось. И Ченлэ этого хочет. Но его отец, видимо, не особо. Джисон понимает, что им обоим тяжело, но ничего не может поделать, потому что Ченлэ уже не пойдёт ни на какие уступки, находясь в сильной обиде и в силу своего сложного характера. И пытаться уже сил нет, поэтому он просто избегает любых разговоров с ним. По крайней мере, он пытался. (Ченлэ тоже).* * *
— Не выстрелишь, — Ченлэ старается говорить уверенно, но выглядит слишком взволнованно, чем и пользуется Джисон. — Уверен? Джисон и подумать не мог, что их очередная перепалка закончится его срывом и угрозами. Ченлэ же не думал, что после очередной его истерики на него направят ствол. — До сих пор не понял, что это больше не сеульская весёлая жизнь без забот, когда ты мог делать все, что вздумается? — Джисон почти рычит от злости, и Ченлэ понимает, что тот сам на грани истерики. — Твой мозг совсем деградировал? Куда ты засунул инстинкт самосохранения? Ченлэ слышит всё будто через толщу воды и не может разобрать некоторые слова, сосредотачиваясь на гулком шуме — на самом громком звуке — стуке сердца. Впервые за всё время пребывания здесь он боится. Ченлэ неотрывно смотрит тому в глаза и не может опустить взгляд ниже, на пистолет в чужих крепких руках. У Джисона глаза горят, но даже не какой-то суровостью или, что очевидно, злостью, а словно насмешкой над тем, что он снова держит всë под контролем, и чувством превосходства над беспомощностью Ченлэ. Он знает, что выглядит жалко. — Ты не видел меня в настоящем гневе, поэтому, если не хочешь гнить в подвале и питаться землёй от голода, советую прислушаться к последним отголоскам разума, — уже спокойнее добавляет Джисон, тяжело дыша от переполнивших его эмоций. Когда он полностью успокаивается, то победно улыбается, видя чужое поражение. Джисон убирает пистолет и скрещивает руки на груди, с насмешкой спрашивая: — Всё ещё не хочешь дружить? Ченлэ дрожащими руками касается шеи из-за охватившего его резкого стресса и, сглатывая, с облегчением прикрывает глаза. Спустя минуту он отвечает: — Я не настолько ебанутый, — Ченлэ осторожно встаёт напротив, приподнимает подбородок в недовольстве. Джисон испускает смешок. — Мы не уживёмся. — А вот я так не думаю. Знаешь, наблюдать за твоей реакцией было даже забавно. Пистолет-то даже не заряжен, малыш. — Да блять… 2:0 в пользу Джисона.