Потеряв, начнем заново

Он недовольно ворчит себе под нос, устало потирая переносицу, ненавидя самого себя. Итан Уинтерс — или то, что от него осталось — удивительно гармонично смотрится в его схроне, на его постели. Черный от плесени, нечеткий. Живой гриб или мертвый человек — непонятно. Карл смотрит на него, не отводя взгляда, и железяки вокруг него мелко подрагивают, будто в нетерпении. На столе стоит очередная бутылка, а лампочка на полке светит ровно и ярко. Хотя нет, иногда она мигает, начинает слепить — и Карл выдыхает, старается откинуть прочь тяжелые мысли, заставляющее металлические детали кругом вибрировать с тихим гулом. Он задумчиво рассматривает Уинтерса, дрожащие контуры его тела. Плесень перетекает с места на место, и с момента, как Карл нашел остатки, нижние конечности явно удлинились: уже видно коленные чашечки и намеки на голени. А вот пальцам на левой руке, почему-то, так и не везет. Карл задумчиво постукивает себя по губам. В голове до сих пор не укладывается, как Уинтерс выжил. Деревню разметало взрывом до последнего камешка, даже Миранда погибла — теперь Карл в этом уверен на сто процентов. А Уинтерс, будучи раненным и измученным еще до взрыва, выжил. И теперь активно регенерирует, возвращаясь к жизни. Карлу отчаянно не хватает его инструментов и оборудования, не хватает ощущения… почти дома, что давала ему фабрика. Он знал там каждый уголок и тупик, там громыхали конвейеры с солдатами, а днем и ночью шипели машины, вживляющие в трупы реакторы. Там, в царстве металла, он был в относительной безопасности, там он мог бы разрезать Уинтерса на тонкие ломтики, рассмотреть всего и изучить, понять: то ли глубоко внутри того плесень, то ли он сам — плесень с сознанием человека и чужими воспоминаниями. Карла до сих пор гложет какая-то детская обида. Другой мальчик не захотел с ним играть, не захотел делиться своими игрушками — и Карл расстроен. Согласись Уинтерс — и все, возможно, получилось бы по-другому. Войско биороботов, они вдвоем — против Миранды, Уинтерс, которому не нужно собирать себя клетка за клеткой и впитывать в себя остатки мицелия, Карл во главе уцелевшей… ну, или почти уцелевшей деревни. BSAA они бы смогли прогнать. Или договориться — в обмен на Роуз, допустим. Но только после того, как Карл бы выкачал из нее все, что его интересует. Уинтерс так отчаянно жаждал ее спасти, защитить от всего мира… Неужели думал, что его собственные дружки из спецслужб позволят девчонке спокойно жить? Наивный дурак. А Карл бы все эксперименты проводил под зорким взглядом беспокойного отца — и все было бы прекрасно. Он снова кривит губы. Обида не отпускает, хотя в ней уже нет никакого смысла — все закончилось относительно хорошо. Как для Карла — так и вовсе прекрасно. С Уинтерсом — вопрос спорный. Плесень цветет на его теле, перетекает через грудь тонкими ручьями, лицо — шевелящийся комок черного, со сглаженными чертами, маска: не видно ни выступа носа, ни провалов глазниц. Карла пронзает острый, почти непривычный приступ брезгливости: кровать одна, а спать на полу ему совершенно не хочется. Но Уинтерс — то, что от него осталось — тянется, стоит только сесть рядом, пачкает штанину брюк и, кажется, впитывается сквозь ткань в саму кожу. Каду в груди откликается неистовым стуком, шевелится, и Карл громко чертыхается, отскакивая. А затем и открывает очередную бутылку. Он все же добирается до своей фабрики. Оставляет Уинтерса в схроне, на кровати, перед этим с гадким смешком кинув тому на живот ломоть тухлого мяса то ли кого-то из бойцов BSAA, то ли ликана. Плесень приходит в восторг, тут же обнимает кусок, растворяя буквально в считанные мгновения, и Карлу иррационально приятно от сотворенной пакости. Он бы тоже не отказался — или, точнее, то, что живет у него внутри. Но пока прокатывают и консервы с виски. Добраться до фабрики получается только через подземные шахтные ходы — сверху все просто сложилось и обвалилось. Шахты тоже основательно завалило, но пробиваться отсюда значительно легче. Благо, он почти восстановился, и листы металла покорно расходятся в стороны, разгребая куски бетона. Тут до сих пор пахнет машинным маслом и оплавленной изоляцией. Даже чувствуй он себя идеально — на уборку ушли бы долгие недели, поэтому сейчас Карл просто целенаправленно прорубает путь к одному единственному помещению, опасаясь, что в любой момент насыпь из обломков у него под ногами посыплется вниз, а сверху придавит и перекроет кислород. Бесполезно. Лаборатория разрушена, как и все остальное. Резервный генератор ухнул куда-то вниз вместе с крышей и частью пола, и в помещении, куда раньше и через вентиляцию-то воздух с трудом проникал, теперь гуляет морозный ветер. Части стен просто нет, свисают с потолка оборванные провода, и тетрадь с заметками сгинула где-то под завалами. Компьютер искать просто бессмысленно. Единственное, что удается найти полезного — небольшой чемодан с реагентами, очки с увеличительными стеклами и покореженную каталку. Подумав, Карл со смешком распрямляет стойки и забирает каталку с собой. Его идея тупая, как старый ржавый нож — и при этом абсолютно гениальная и дерзкая настолько, что Карл скалится до боли в щеках. Остается только надеяться, что гигантская сука не вернется с того света, возмущенная, что он шарится в ее замке. Он тоже покосился от взрыва, но выглядит все равно лучше и надежнее, чем остов фабрики. Каталка с Уинтерсом тарахтит следом по брусчатке, Карл бросает за спину внимательный взгляд — ноги почти восстановились, и черные мушки замедлили свой бег настолько, что кажутся неподвижными. В замке разбиты почти все окна — то ли от взрыва, то ли Уинтерс постарался. Карл ежится и недовольно кривит губы. Приходится довольно долго пошататься по бесконечным коридорам, прежде чем он набредает на относительно подходящую ему комнату, в которой не стоял бы полнейший дубак. Карл знает, что кровожадные дочурки не любили холода, но и чтобы найти дрова приходится основательно попотеть, вновь плутая по замку. Он с брезгливым любопытством рассматривает вычурные позолоченные орнаменты на стенах, тяжелые резные рамы картин, благородное дерево стоек и перил лестницы. Красиво, но совершенно бесполезно — такая высокопарщина. Замок можно было бы уменьшить вдвое, если не втрое — и при этом без каких-либо потерь в функциональности. Карл ловит себя на том, что старательно ищет, к чему можно было бы придраться. К светильникам на стенах? К огромным фарфоровым вазам, в которых при желании, наверно, можно спрятаться целиком? К небольшой веренице портретов в маленькой неприметной комнате? Все женщины и девушки на этих портретах неуловимо напоминают Альсину, напоминают Карлу, что среди Лордов он — единственный, не принадлежащий долине целиком и полностью. Его родня уехала отсюда еще до его рождения, и долгое время не вспоминала о славных родовитых предках и семейном гнездышке, рушившемся под сыростью и снегами. Отец, переживший Первую мировую, быстро погиб на Второй, оставив на память только жетон — даже лица его Карл не помнил. А затем в одно прекрасное утро он проснулся на операционном столе, и над ним нависала Миранда, а в банке рядом копошилось Оно — нечто уродливое, мерзкое и живое. Возможно, все было не так, возможно — наверняка — Карл забыл очень многое, но спросить было не у кого, и в конце концов забылось даже то малое, что он помнил. Кроме шевеления Каду в груди, его мерзких отростков и моря боли. Карл невидящим взглядом пялится на семейную галерею Димитреску, а затем в ярости, громко рыча, принимается срывать портреты со стены, ломая рамы и разрывая полотно на клочки. Этим ничего не исправить и не повернуть вспять, но он хотя бы выпускает пар, накопившуюся горечь — и становится легче. Когда Карл возвращается в комнату к Уинтерсу, тот все также лежит на своей каталке живым сгустком плесени. Карл хмыкает: было бы странно, изменись что-нибудь за те полчаса, что он отсутствовал, но мало ли… Практика уже подсказала, что Уинтерс может быть непредсказуемым настолько же, насколько, наверно, и сам Карл. С очередным хмыком он разжигает камин, позволяя живительному теплу поплыть по комнате, подвозит каталку ближе к очагу, а сам идет в сторону подвала — во время блуждания по замку нашлась ванная, и нужно проверить водовод. С водоводом все в порядке, а вот с Карлом не очень — он с маниакальной жестокостью кромсает мороев найденными по пути металлическими прутьями до тех пор, пока вместо них не остается решето, истекающее кровью, расползающееся по швам уже-не-тело, а нечто, лишь отдаленно его напоминающее. Подвалы затоплены кровью, а в кухне с крюков свисает человечина, и Карл задыхается от ненависти, брезгливости, тупой злобы, которая уже не найдет выхода — мисс здоровенная сука мертва. А еще ему все-таки хочется есть, и консервы тут уже не помогут. Он чувствует небольшое послабление, облегчение, когда заваливается в ванну Альсины. Весь в грязи, вонючий, потный и в потеках засохшей крови — в надраенную белую ванну, в замке Димитреску. Карл хохочет, наблюдая, как от него по воде тут же расходится маслянистая рыжеватая пленка, а на бортиках остаются разводы от его пальцев. Это очень странное ощущение — принадлежать только самому себе, не зависеть ни от кого, никого не бояться… Карл даже в растерянности. Глупо переодеваться в грязное после долгого отмокания в горячей воде, но у него особо и нет другого выбора, кроме как пошататься голышом. Карл задумчиво рассматривает себя в огромное ростовое зеркало во всю стену, цокает языком. Старые шрамы, новые шрамы, еще не успевшие затянуться порезы, гематомы и странно торчащее ребро. С коротким рыком Карл, надавив, вправляет его обратно. Все же, нужно спускаться в кухню. Одежда киснет в свежей порции горячей воды, и Карл не знает, сколько понадобится времени, чтобы хоть немного размягчить твердую от пота ткань в подмышках. Как-то это все удручающе. Босиком топать по каменным полам довольно холодно, но его радует, что после можно будет запереться в натопленной комнате и, наконец, поспать. Он зажигает огонь в печи, насаживает кусок мяса на вертел, и жарит его, не дожидаясь даже, пока прогорят дрова. Языки пламени скорее обугливают, чем готовят, но у Карла нет сил терпеть и ждать. Он достает его полусырым, швыряет на первую найденную тарелку и вгрызается в жесткие, еще цельные волокна, давясь едва подогретой кровью, стараясь не вдыхать аромат подветрившейся и подгнившей плоти. С насыщением приходят спокойствие и сонливость. Он облизывает пальцы, стараясь избавиться от запаха, а затем медленно бредет в облюбованную комнату. Запирает ее изнутри, как и дверь, ведущую в этот коридор, передвигает тяжелый секретер к окну — и только после этого ощущает себя в безопасности. Димитреску с дочерьми давно горит в адском котле, но меньше живности в замке не стало, и Карл не хочет проснуться от зубов мороя в плече или шипа крылатой твари в груди. Он уваливается в кресло — благо, оно достаточно широкое, чтобы вполне комфортно в нем разместиться — и долго смотрит на черный шевелящийся мушиный силуэт, пока сон не забирает его в свои объятия. Спать и есть — это становится его девизом на еще несколько дней. Карл думал, что немного придет в себя и сразу поймет, что делать дальше. Но время идет, мясо на кухне постепенно заканчивается, Карл чувствует себя все лучше — даже шрамы белеют и становятся практически невидимыми, а планов в голове как не было, так и нет. Он не хочет признаваться в этом себе или кому бы то ни было, не хочет думать об этом, но… Без Миранды и ебанутых «сестричек» с «братиком» Карл… Совершенно растерян. Долгие годы он воображал себе, как поднимает восстание. Вот сделает еще с десяток солдат… Еще пару десятков… Сотню… Миранда, конечно, разметает их за несколько минут, но отвлечется от Карла, и он… Только сделает заряд помощнее и поубийственнее. Компактнее? Тяжелее? Или, наоборот, легче? Нужно проверить баллистические свойства. Придумать запасной план — и запасное же оружие. Защитить самого себя. Создать еще солдат, других, усовершенствованных, больше… Годы шли, не замеченные, Карл был погружен в работу и исследования, проверял различные теории, выполнял приказы Миранды и «просьбы» других ее детишек, учился контактировать с ликанами. В его, по сути, пустой жизни была цель. Теперь цели нет — и Карл болтается в пустоте, плавает, как кусок дерьма в ночном горшке, не зная, куда бы податься. В ярости он разносит одну из комнат, ломает мебель, глубоко вгоняет в стену какой-то фамильный меч с подставки… Злоба клокочет внутри, не имея выхода, и Карл носится по замку загнанным зверем. Смешно сказать — он бесится, что Миранда мертва. Бесится, потому что не убил ее сам? Чертов Уинтерс. Карл давится собственной слюной от злобы, чувствует, как паразит внутри него едва ли не верещит, взбудораженный сильными эмоциями. Успокоиться получается с трудом. Приходится побродить по замку, наверно, минут двадцать, прежде чем грохот крови в ушах стихает, а гудение магнитного поля вокруг его тела сходит на нет, и Карл может вдохнуть медленно и спокойно. Уинтерс не виноват, что был одержим идеей спасения дочери настолько, что не видел и не слышал никого и ничего вокруг. Наверно, Карлу и правда не стоило упоминать свои далеко идущие планы на Роуз в присутствии ее озверевшего плесневелого папаши. Карл замирает у разбитого окна, с высоты замка рассматривая уничтоженные окрестности. Провалы, обрывы, растерзанная взрывом река. Скоро остатки деревни затопит, наверное, и оставаться в замке нет никакого смысла. В этих горах оставаться нет никакого смысла. Можно попробовать восстановить фабрику, но зачем? Просто чтобы занять себя чем-то, выпускать излишек электричества? Это Карл может делать и в замке, благо, во внутреннем дворике до сих пор хватает мороев, тупых и медленных. Он трет ладонями лицо, раздраженно, глухо ворча. Тупость. Неужели он ничего не представляет из себя без Миранды? Без огромной суки, безумной куколки и рыбоголового урода? Неужели Карл стал таким же никчемным, чокнутым монстром, как и остальные Лорды, и ему нет выхода из этой проклятой долины? Накрывает страх — или порыв ледяного ветра из окна, и Карл торопливо идет прочь, обратно в свою комнату, уговаривая себя, что дрожь, прошивающая тело — исключительно из-за переизбытка электрического заряда в теле, а вовсе не из-за острого чувства никчемности. Уинтерс за эти дни из бесформенного комка плесени превратился в почти человека. Уже угадываются черты лица, стало видно кожу на шее и плечах, а ноги отрегенерировали до такой степени, что различаются пальцы. Не видно ран и ожогов, и в целом тот выглядит почти нормально, если, конечно, не учитывать черное и живое там, где у нормальных людей живот с бедрами. Наверно, там он пострадал сильнее всего. Пальцы на левой руке так и не отросли, и у Карла свербит в груди узнать, как именно Уинтерс их потерял. Разобраться во всем, возможно, провести несколько экспериментов. Карл не уверен, что на него не набросятся сразу же, как процесс восстановления будет завершен, и в уничтоженное тело вернется сознание. И будет ли это сознание — сознанием человека, а не доисторического сверхразумного гриба. Карла почему-то успокаивает наблюдение за Уинтерсом. Есть нечто завораживающее в том, как плесень клубится на его теле, едва слышно чавкает и потрескивает. Подумав, Карл снова кидает тому на живот кусок мяса, и плесень начинает двигаться активнее, принимается пожирать плоть задорно и торопливо. Интересно, не приносит ли он этим больше вреда, чем пользы. Тупой вампирской суке кровь и плоть нужны были постоянно и без всяких оговорок, остальным Лордам — без такой категоричности, но все же лучше с, чем без. Карл может считать себя кем угодно, но паразит в его груди имеет совершенно другое представление об их организме. Способности в обмен на человеческую плоть — таков вердикт, страшный диагноз после всех экспериментов Миранды. Очередная причина ненавидеть себя, очередной пункт в длинном списке под названием «Я не знаю, что дальше». Со скуки Карл берется мастерить себе новую кувалду взамен потерянной, с нервным смехом отгоняя от себя мысль выбраться из замка и найти старую. Она осталась на фабрике, и до нее наверняка не добраться. А еще выбираться из замка не хочется. Он находится на возвышении, на каменной скале, и с него видно окрестности, видно, как над горами восходит солнце, заливая бывшую деревню светом. У Карла странное ощущение, что такое здесь — впервые. Обычный солнечный свет над оплотом мрака и смерти, что, конечно, глупость. Были в истории этой деревни и солнечные дни, и туманные, и холодные и темные ночи. Совершенно не зависящие от поселившегося здесь зла, они же не в фильме, черт побери. Карл возится с кусками металла: решетками с парочки окон, кочергой и трубой, которую он выломал в подвале — и это успокаивает. Мерное жужжание тока, разогревающего металл, сплавляющего разрозненные куски в одно целое, мелкие движения пальцами, требующие усердия и внимания. Относительно тонкая работа, особенно если учитывать, что у него нет ничего из его инструментов. Когда он заканчивает — Уинтерс впервые шевелится. Дергает рукой, водит глазами под закрытыми веками. Карл весь обращается в слух и внимание, левитирует кувалду прочь, хотя это, наверно, зря. Кто знает, кем или чем будет этот обновленный Уинтерс. Но все заканчивается относительно быстро: тот снова замирает, и Карл даже расстраивается. Возможно, он бы встряхнулся, размялся, вздумай на него напасть кусок плесени. Пришел в себя, ощутил что-то знакомое: горячность боя и задорную злость, собственную силу. Отсылка к дням, когда он знал, что дальше, чувствовал твердую почву под ногами и кошмарил жителей деревни угрозами разрыть могилы и забрать трупы на фабрику. Запугивал просто, конечно, — ему не нужно было ничье разрешение. Он снова впадает в раздражающую апатию на долгие часы и дни — до тех пор, пока чернота не всасывается в тело Уинтерса полностью. Успевает соскоблить остатки с чересчур белой кожи ножом, складывая затем в какую-то скляночку Альсины, обещая себе, что проведет позже парочку экспериментов. Когда-нибудь, когда найдет себе новый набор инструментов и оборудования. Карл наблюдает за Уинтерсом еще примерно минут сорок — не отрываясь и не моргая — в надежде, что вот-вот тот очнется и начнется что-то интересное. Тщетно. Кажется, Итан просто уснул слишком глубоким сном. Карлу даже кажется, что тот не дышит, но нет — грудь просто слишком редко и мелко вздымается, и если не присматриваться… Это все глупость. Карл резко поднимается на ноги, раздраженно отшвыривая нож прочь. Пересекает комнату в три широких шага, разворачивается, шагает в обратную сторону. Носится в замкнутом пространстве, как обезумевший зверь. Он ненавидит себя за то, что настолько… зависим от других. Миранды нет, нет других Лордов — и Карл совершенно не знает, чем себя занять, не знает, куда приткнуться, куда податься. А теперь вот — смешно сказать! — весь смысл сконцентрировался в чертовом Итане Уинтерсе. В том, кто отверг протянутую руку, кто уничтожил «детишек» Карла, кто убил его… Попытался убить. Карл горько фыркает. Он жалок. Он просто жалок. Когда-то давно он пытался… не подружиться, но найти какое-то понимание у остальных. Миранду он возненавидел сразу и безоговорочно, но, получив несколько внушительных взбучек, научился ненависть свою прятать и скрывать, копить ее в себе. На будущее. Остальные на ее фоне казались не самым плохим выбором. Карл надеялся найти у них поддержку, расспрашивал осторожно о Миранде и жизни в деревне, весь дрожа при этом то ли от нервозности, то ли от зашкаливающего электрического потенциала в его теле. Где-то поблизости всегда гудели металлические детали, готовые сорваться в головы то ли не состоявшимся союзникам, то ли в него самого — тогда он еще не умел так филигранно контролировать собственное тело и способности. Все оказалось бесполезно. Альсина была преданна и благодарна за новую жизнь, Моро — боялся и отчаянно искал одобрения. Славная безумная куколка казалась слишком отчужденной, слишком выше простых мирских проблем, и Карл так и не понял, как Донна относилась к Миранде. Надежды на понимание, на кого-то вроде друга и сподвижника быстро истончились и пропали. Карл был один — даже среди таких же ебанутых мутантов, как и он сам. И даже по прошествии огромного количества лет ничего не поменялось — Уинтерс оказался таким же. «Ты хотел использовать его драгоценную дочурку как гранату в битве с Мирандой», — отравляет ядом разумное подсознательное, и Карл кривит губы, бесится. Да, хотел! Хотел, черт побери, гарантий, что выживет! Девчонка распалась на кристаллы в его присутствии, оказалась запечатанной в четыре колбы — и Миранда при этом улыбалась такой нежной улыбкой, которой Карл у нее никогда прежде не видел. У него не было оснований полагать, что с ребенком случилось что-то непоправимое. И что случится непоправимое, если он немножечко воспользуется ею и ее способностями. Жаль, что Уинтерс не понял этого. Или не захотел понимать. Поддался отцовскому инстинкту. Карл фыркает себе под нос — какая глупость! А Уинтерс, наконец, открывает глаза. Голубые радужки блуждают по комнате, останавливаются на лице Карла, заставляя настороженно и любопытно замереть. Итан делает попытку подняться — получается далеко не с первого раза. Он голый, он бледный, как смерть, в остаточных разводах то ли плесени, то ли грязи. Он не понимает, что происходит, если судить по тому, как трясет головой и жмурится. Карл чувствует, что ручка новой кувалды дрожит, вибрирует неподалеку, готовая скакнуть в раскрытую ладонь. — Что… Что с… Уинтерс будто пытается вспомнить что-то. Запинается, начинает снова, умолкает, жалко кривит губы. В груди Карла зреет презрение, смешанное со жгучим интересом. Уинтерс будто спит до сих пор, а просыпается — до отвратного медленно. Оковы растерянности не отпускают его, и Карлу хочется подскочить ближе, встряхнуть того за плечи. Быстрее, быстрее. Мне было так скучно все это время! Наконец, Уинтерс приходит в себя. Смотрит прямо, настороженно, но без страха. Крепче смыкает губы, поджимает их так неодобрительно, что Карл ощущает себя нашкодившим котенком. — Кто ты? И где я нахожусь? — наконец, произносит Уинтерс, и Карл впервые за свою долгую жизнь не знает, что ответить.