Потеряв, начнем заново

Утро начинается… Да не важно, в принципе. Хорошо, что это самое утро вообще наступило. Карл ведь мог и не проснуться… Итан — уже именно он, а не сгусток плесени — спит в той же позе, что и засыпал, и Карл даже думает, что все вчерашнее было не более, чем страшным сном, сраным кошмаром. Он вновь рассматривает острые лопатки, сгорбленную спину, виднеющиеся с этого ракурса пятки… Даже и не скажешь, что этот человек сначала убил всех мутантов в проклятой деревне, а затем восстановил свое тело после взрыва, разметавшего его на куски. Карл больше не уверен, что изучать Итана и ставить на нем эксперименты — это хорошая идея. И что как-то пытаться контролировать Итана, шантажировать и манипулировать им — тоже из разряда удачных задумок. Карл боится слезть со своего кресла, боится подойти к Уинтерсу ближе. Кажется, что все это обман, что тот рассыпется спорами от любого неосторожного движения, заползет Карлу в рот и нос, и Карла не станет так же, как не стало и других лордов, как не стало и Миранды. Останется только кучка кристаллов. Он пересиливает себя. Сначала вновь разжигает прогоревший камин, отвлеченно отмечая, что нужно вновь идти искать дрова, жестом приподнимает и убирает каталку к стене, чтобы не мешалась. Всячески оттягивает тот момент, когда нужно будет коснуться Итана, разбудить его… Поговорить с ним. Карл вздрагивает. Точно. Что вообще ему стоит рассказывать? Все сразу? Сильно урезанную версию событий? Или избирательно формировать картину? Почему-то у Карла ощущение, что, вздумай он соврать, правда вскроется очень быстро и вранье не обернется для него ничем хорошим. Проклятье. Почему с Уинтерсом всегда столько проблем? Когда Карл касается плеча Итана и тот поворачивается в полудреме, сонно моргая, Карл едва удерживается от громкой, грязной брани: вместо голубых радужек на него смотрит мегамицелий. Уже знакомые черные мушки, шевелящиеся, перетекающие туда-сюда. Как ночью. Это был не сон. Итан смаргивает несколько раз — и плесень впитывается, исчезает. На Карла снова смотрят голубые радужки растерянного, ничего не помнящего человека. — Эм… Привет? Наверно, Итан хотел сказать что-то вроде «Доброе утро» — несчастная жертва вежливого воспитания, но не уверен, можно ли утро назвать добрым в их ситуации. Карл широко, криво улыбается, скрывая за этой улыбкой нервозность и одновременно отвечая на приветствие. Он отходит резко, шагает к окну, убирая обратно секретер и распахивая ставни. В комнату врывается морозный порыв ветра, огонь в камине обиженно вспыхивает и ревет, а Итан сжимается в комок. После Карл хватает красивый резной стульчик и, поставив его напротив лежанки, усаживается, положив руки на спинку. Итан смотрит недоуменно и испуганно, обнимая колени руками. Наверно, слишком резкие и непонятные движения — Карл мысленно кривится. Лучше бы ему никак Уинтерса не нервировать, раз тот так легко теряет контроль над собственным телом, так легко забывает то немногое человеческое в себе. — Хочешь есть? Итан хмурится и вздыхает. — Какого черта, что за дурацкие? Я… — он растерянно осматривается, сжимает ладони в кулаки, а после и подносит выше к лицу, будто увидел что-то чрезвычайно увлекательное. — У меня точно должна быть правая рука?.. Не вслушиваясь в странный лепет, Карл позволяет завалявшейся в кармане сюртука металлической мелочевке выплыть в воздух. Итан умолкает, рассматривает парящую саму по себе монету с суеверным восторгом и настороженностью. — Повторяю вопрос — есть хочешь? Карл криво ухмыляется, а затем, не дожидаясь ответа, отправляет монету в полет через открытое окон. Оглушительно каркает ворона, и через оконный проем монета возвращается уже в обрамлении пернатой, тощей тушки. — Как ты… Карл снова не слушает. Вырывает монету из вороньего тельца, а затем ломает ее, окровавленную, усилием воли. Режет коротко острым краем себе тыльную сторону ладони, сует затем кисть Итану под нос, внутренне сжимаясь от чего-то, подозрительно похожего на страх, надеясь, что вид крови не спровоцирует то, что сидит внутри Уинтерса — или то, чем он является на самом деле. Карл все еще хочет жить, даже если не имеет ни малейшего представления, зачем ему это делать. Порез затягивается на глазах, и Итан глупо приоткрывает рот, не отводя взгляда. Даже тянется, забывшись, пальцем, ведет невесомо по коже, прослеживая тот неясный розоватый след, что остался на месте глубокой царапины, хотя прошла от силы минута. Карл задерживает дыхание, ощущая своей загрубевшей кожей прохладный палец, ведущий неожиданно нежно. Карл, если честно, совершенно не помнит, когда к нему прикасались в последний раз не с целью проткнуть когтями или корнями, а вот так — просто потрогать, просто узнать, какая на ощупь его кожа. Иногда… Когда было соответствующее настроение, Карл забирал на фабрику девушек из деревни, но Миранда и особенно Альсина смотрели на него с недоумением и брезгливостью. Эти безумные суки не понимали, зачем еще могут понадобиться люди, кроме смертельных экспериментов, и Карл перестал так делать. Прикосновение пугает и будоражит. Иррационально кажется, что этот сгусток плесени, ходячий мегамицелий, этот Итан, хранящий столько загадок и приносящий столько проблем может причинить боль, может обмануть и забрать жизнь, которую Карл столько лет так бережно хранил и оберегал. Карла ведет от мысли, что настолько могущественное существо, выжившее во взрыве огромной мощности, касается его с таким любопытством и так бережно. Он больной ублюдок. — Ты тоже так можешь. Даже круче, если честно, — хрипит Карл, морщится мысленно от звуков собственного голоса. Тот звучит пердящим мотором, работающим на последнем издыхании, и Итан предсказуемо отдергивает руку, прянет и сам ближе к стене и подальше от Карла. Карл не знает, что ощущает по этому поводу. Облегчение? Сожаление? Что за хрень с тобой происходит, Хайзенберг? Наверно, все дело в том, что он просто не может привычно скрыться за полами шляпы и черными стеклами очков. Да, все дело именно в этом. — Надо мной проводили научные эксперименты и теперь я не совсем человек. Или совсем не человек — не знаю. Регенерация и магнитное поле вокруг моего тела — это еще не все. И даже не самое крутое, что может быть. Карл выразительно смотрит на Итана, отходит подальше. То ли увеличивая между ними дистанцию, то ли желая прийти в себя, уложить скачущие в голове мысли на одну полку, вернуть себя в состояние относительного покоя. В такое, где не ощущает невесомую щекотку от чужих пальцев на своей руке. — Я не… Карл закатывает глаза и быстрее, чем Итан успевает закончить, отправляет половину монетки в полет, вспарывая уже не свою руку. Пусть Карл и боится за свою жизнь, но не провоцировать, не ходить по самой кромке для него сложно. Благо, Итан не превращается в огромный сгусток плесени, пожирающий Карла целиком. Просто болезненно, обиженно как-то стонет, смотрит на Карла испуганно, но тот качает головой — смотри лучше на свою руку. Царапина, которую он оставил Уинтерсу — куда длиннее и глубже чем та, что получилось нарисовать самому себе. И она затягивается вдвое быстрее. Мысленно Карл присвистывает от удивления. А если не заставлять Итана силой, а попытаться уговорить? Глупо будет упускать такой экземпляр, даже не попытавшись… В голове всплывает ночной кошмар, бывший явью, и Карл понимает, что его мысли — полный бред, нежизнеспособная хрень, и что лучше бы от них отказаться. — А теперь — понимаешь? Ты… Не знаю, на самом деле, что делали с тобой. Карл трет подбородок — он ведь и правда не знает. Итан просто пришел в деревню за дочерью — и у него уже была эта регенерация, эта аномальная живучесть и… стойкость, что ли? Его не удивили и не напугали до потери рассудка ликаны и живые мертвецы, не напугал Король, не напугали Лорды с Мирандой во главе. Он уже встречался с подобными проявлениями плесени. Итан куда интереснее и сложнее, чем хочет казаться. — Ты просто появился. Твоя дочь оказалась похищена, и ты был готов сделать все, чтобы спасти ее. Да, у тебя есть дочь. Роза. Уверен, она жива, но когда я нашел тебя — кроме нас с тобой живых в деревне не было больше никого. Карл помолчал, собираясь с мыслями, а Итану давая возможность переварить услышанное. Хотя, будет ли достаточно любого количества времени человеку, потерявшему память, но узнавшему, что у него есть дочь, и что сам он — мутант на это самое «переваривание»? Карл сомневается. Хотя, кто знает, быть может, Уинтерс и в этом вопросе уникален? Кажется, нет, не уникален. Карл едва сдерживает нервный смех. Он чувствует, что его жизнь болтается на волоске. У Итана наверняка возникнут вопросы. Много вопросов. И рано или поздно, но он узнает, что они враги тире несостоявшиеся союзники. А куда дальше завернет грибное сознание Карл не имеет ни малейшего подозрения. — Почему только ты и я? И где моя дочь сейчас? Итан звучит хрипло. Карл готов сорваться и побежать в любое мгновение, хоть и не уверен, что это поможет. В комнату врывается ледяной ветер, на пол падают косые лучи негреющего солнца, оглушающе каркают вороны в небе, и Карл встает, чтобы закрыть окно и придвинуть секретер обратно, выиграть еще немного возможностей для короткого молчания. — Был взрыв. Большой. Я успел спрятаться под землей довольно далеко от его эпицентра, а вот тебе выжить помогли, думаю, твои экстраординарные даже для мутанта способности. Карл совершенно точно не собирается говорить Итану, что тот ходячий гриб, впитавший в себя остатки самосознания древнего и могущественного корневища. Кто знает, быть может, Карл ошибается, и все совершенно не так? Но знать Итану о том, что он превращается в сгусток плесени, совершенно не обязательно. Сам когда-нибудь узнает. Карл в это время будет далеко. Итан хмурится. Он явно недоволен таким пустым ответом, но не настаивает. Понять все вот так, сходу, сидя в древнем незнакомом замке, посреди неизвестной долины и рядом с непонятным мужиком — довольно сложно, Карл может это понять даже при условии, что до этого общался только с ебанутой семейкой и жирным торгашом. — Что же касается твоей дочери… Тут были люди. В форме. Наверно, они забрали ее с собой. Карл закусывает губу. Сказать Итану про ту женщину, которую Миранда привела, возможно, год назад в деревню? Карл не знает, кем она была, а если Итан ничего не помнит — значит, говорить не имеет смысла, правильно? Они оба только больше запутаются. — Пойми меня правильно: я хочу тебе все объяснить, но и сам не знаю полной картины, а ты не помнишь никого и ничего, — Карл разводит руками. Он сейчас даже не врет, а это что-то новенькое для человека, вынужденного всегда, сколько он себя помнит, недоговаривать и скрывать истинные мотивы в самой глубине естества. — Я боюсь запутать тебя и сам запутаться. Итан отрывисто кивает. Поднимается на ноги, меряет шагами комнату, как еще совсем недавно делал сам Карл. — Что это хоть за место? Страна? Знаешь? Карл знает только отдаленно. Он не покидал деревню, и Миранда была не в восторге, когда он ловил радиоволны из внешнего мира. А сколько было вони, когда он притащил телевизор, выменянный у жирного урода на россыпь собственноручно сконструированных патронов, Карл даже вспоминать не хочет. Осознавать свою неосведомленность и необразованность неожиданно стыдно. Хорошо Карл знает только физику с математикой, все остальное, в принципе, покрыто дымкой невежества. — Румыния. Средняя ее часть. Больше ничем не могу помочь. Итан вздыхает, проводит ладонью по лицу. Он явно не в восторге от такой скудной информации. Молчит какое-то время, и Карл видит, как голубые глаза скачут с вычурного кресла на такие же вычурные обои, рамы, светильники — и не видят ничего из этого. Карл боится, что голубое станет черным, но ничего не происходит. — Ты многого мне не договариваешь, — наконец, говорит он, и Карл пожимает плечами. Ну да, он ведь так и сказал? Признался сразу, что просто не знает, как подать информацию — это Итан должен ведь понимать. Они снова молчат. Молчание нехорошее, настороженное, и Карл бесится. Он устал быть в вечном напряжении. Думал когда-то, что после заключения союза с Итаном и победы над Мирандой хоть на какое-то время окажется главным и всесильным, но даже и тут обломали. Итан возвращается к своей лежанке, садится, зарываясь пальцами в волосы на макушке. Карл ловит себя на дурацкой мысли, что разглядывает гладкий, бледный подбородок. Это ведь странно, что не видно даже намека на щетину, хотя времени уже прошло предостаточно? Сам Карл вскоре начнет напоминать медведя, если не найдет, чем подровнять свою недобороду. — Бесполезно. Я ничего не помню. Вообще не могу понять, о чем ты мне говоришь. Дочь, военные, взрывы… Звучит как бред сумасшедшего. Может, мы в психушке? Итан поднимает на него глаза, неожиданно улыбается — мягко, обаятельно. Карл отчаянно пытается вспомнить, когда ему улыбались. Просто улыбались. Улыбка Миранды, в которой читалось «подчинись или сдохнешь, сукин ты сын» — не в счет. И что ответить он не знает. Вся его жизнь была тем еще ебанутым кошмаром, и идея о клинике и мозгах набекрень кажется вполне логичной. — А можешь еще так? С монеткой и воронами? Есть хочется, но не… то, что есть на кухне, — говорит внезапно Итан, и Карл оторопело кивает, ведомый больше привычками, чем осознанным пониманием. Он ожидал истерики, в принципе, был готов к драке, к тому, что придется спасать свою шкуру — снова, но вот просьбы? Да еще и произнесенные с улыбкой? Это что-то совершенно новое. Вообще, в целом в его жизни просьбы — это нечто непривычное и невероятное. Карл совершенно не знает, как ему реагировать. — Я так понимаю, оружия здесь нет никакого, кроме металлической мелочевки? — Итан даже коротко смеется, рассматривая неровный, частично оплавленный край сломанной монеты, возвращает Карлу эту половинку, будто намекая, что птиц для насыщения понадобится много. Карл только кивает. Может, и есть. Он просто не искал — ему не надо. Впрочем, Итан не кажется расстроенным. — Нужен хотя бы с десяток. Сделаешь? А я ощипаю, — предлагает он. Карл все еще растерян. Это ведь нормально — делить обязанности с живым сгустком плесени? Готовить завтрак? Прежде максимум, что был у Карла — это приглашение Миранды впервые вкусить человеческой плоти. Он тогда убил своего первого человека — законы семейки Миранды были жесткими и однозначными. Карл давился рвотой и отвращением, отрывая жесткое, все еще пахнувшее человеком мясо зубами, Миранда прожигала его внимательным взглядом, Альсина заливалась хохотом. Совершенно не похоже на то, что происходит сейчас. Они перемещаются на кухню, чтобы не сорить в «спальне». На кухне есть ножи, которыми можно отрезать головы, и котелок, в котором можно вскипятить воды. Помедлив, Карл все же скидывает с крюков человечину, освобождая их под вороньи тушки, и Итан кивает, провожая куски жадным взглядом, а Карл понимает, что они не вернутся больше к этому вопросу, даже если в один прекрасный момент встретятся ночью на кухне, жуя сырое мясо, когда-то бывшее человеком. На кухне холодно: тут разбито окно, в старых каменных стенах хватает трещин, да и близость подвала с землей оказывают свое влияние — полы просто ледяные, а Итан все еще без обуви. Он усаживается на лавку, поджав под себя босые ступни, и принимается за работу, споро выдергивая перья из первой туши. Карл наблюдает за ним какое-то время: бледные руки — левая покалечена, но Итан управляется довольно споро даже так, сосредоточенный взгляд голубых глаз, легкая дрожь, иногда пробегающая по спине. Подумав, Карл снимает с себя плащ, накидывая его затем Итану на плечи, и, не оборачиваясь, выходит во двор, совершенно не размышляя о том, что он только что сделал. Температура его собственного тела в разы выше общепринятой человеческой нормы, и если у него нет каких-либо ран — на мороз и сквозняки Карл обычно не обращает внимания. В отличие от Итана. Это разумное распределение ресурсов, только и всего. Он довольно быстро сбивает еще с десяток птиц, которых над замком кружит предостаточно, и возвращается к Итану с трофеями, довольно скалясь. Благо, тот никак не комментирует поступок Карла — просто кивает, благодаря. То ли за ворон, то ли за плащ. Карл отрезает птицам головы, вешает на крюки, позволяя стечь лишней крови, ставит еще один котелок с водой. Вдвоем они довольно быстро справляются с ощипыванием, стараясь не заостряться на урчании в желудках. Карл так голоден, что сожрал бы и с перьями, и с потрохами вместе, но покорно нанизывает туши на вертел и даже ищет какие-нибудь специи на полках. Достаточно бесполезное занятие, если подумать — вряд ли клыкастым трупоедам нужна была соль. Что-то все же находится. Нечто пряное по запаху и довольно горькое, но лучше, чем ничего, и Карл щедро притрушивает засушенными травами уже подрумянившиеся туши, громко сглатывая набежавшую слюну. Итан за столом также нетерпеливо постукивает пальцами по столу, но не встает, и Карл дает себе пометку пошариться в замке и найти тому еще и обувь. Должна же где-то здесь быть обувь, раз получилось найти сюртук со штанами? Он ухмыляется во все зубы, представляя, что единственная обувь в замке — это огромные туфли Альсины, и у Итана нет другого выхода, как… Тот, кажется, пугается его ухмылки. Птицы получаются неплохими. Сыроватыми, но так даже лучше, и не сожрать все сразу трудно. Но Итан прав — лучше будет оставить на ужин часть, чем вечером снова заморачиваться со странной охотой. Нужно найти живность покрупнее — вечно жрать ворон тоже не получится. Нужно найти оружие. И одежду. Нужно выбираться отсюда — это понимают они оба, и Карл почему-то уверен, что Итан растворится в толпе сразу, как они доберутся до какого-нибудь мало-мальски крупного поселения. Карл думает, что вполне безумен для того, чтобы попытаться уговорить Итана остаться. Они пытаются общаться — и получается вполне спокойно и без криков, совершенно не так, как в бывшей «семейке» Карла: они вместе готовят, вместе едят. Карлу неожиданно нравится, его все устраивает, и он эгоистично не понимает, почему что-то должно меняться. Если Итан не вспомнит?.. — Нужно взять еще дров наверх, — прерывает тот его мысли. Стоит вполоборота на лестнице, ведущей из кухни наверх — босой, в плаще Карла, и уже заметно продрогший. Карл только машет рукой, показывая, что справится сам. Итан благодарно кивает, и остается только надеяться, что он не вляпается во что-нибудь или кого-нибудь по пути наверх, как умеет. Кажется, все нормально. По крайней мере, когда Карл входит в «их» комнату, Итан сидит на своей лежанке, уже как-то чересчур привычно поджав под себя ноги, целый и невредимый. — Расскажи мне. Но только все и без утайки, — просит он, и Карл кривится. Ну зачем? Зачем, черт побери, Итан?! Все складывается вполне неплохо, разве нет? Ты, я — мы — одни в замке, и у нас все прекрасно, мы живы и здоровы. Что тебе еще надо? Вслух Карл этого всего не говорит. Только вздыхает, но не пытается юлить или спорить. И рассказывает. О том, кто такая Миранда, что она сделала с ним, с другими, с дочерью Итана. И что в деревне делал сам Итан. Не все рассказывает, конечно, но большую часть. Итан не убийца. Монстры не люди. Карл ловит себя на мысли, что, следуя своему же рассказу, практически простил Итана за попытку собственного убийства. Он ведь тоже монстр. Карл тихо и незаметно фыркает себе под нос. Кажется, он просто сходит с ума. — И что ты делал, как Лорд долины? Итан ожидаемо — и все равно обидно — бьет в самое уязвимое место. Карл мрачнеет, но врать не собирается. Хочется спрятаться за очками и шляпой, да только их нет, и он просто прикрывает на мгновение глаза. — Все, что она мне говорила. И колбу с частью твоей дочери хранил, и убивал, и многое другое, что не имеет отношения к тому, что случилось с тобой, и что в ангела меня не превращает. Карл умолкает, жует задумчиво губу. Благо, Итан не осуждает — вслух по крайней мере. Смотрит настороженно, молчит. Свет от огня в камине освещает его бледное лицо, подчеркивает линию подбородка и скулы, и Карл ловит себя на мысли, что не может оторвать взгляда от пухлых губ, едва заметно вымазанных в птичьем жире, блестящих. Плащ Карла висит на спинке лежанки неподалеку — Итан снял его не так давно, согревшись далеко не сразу. В комнате, на вкус Карла, даже жарко, но кто знает, что там нужно ходячим кусками мегамицелия. Тропики с жарой под сорок? Пищу для переваривания-то Итан уже получил… — Хотел воспользоваться… Розой, — Итан не называет девчонку «дочерью». Наверно, какой-то механизм защиты — Карл не особо в этом разбирается, — как оружием? — И проводил эксперименты на трупах, превращая их в биосолдат. Я хотел жить, Итан, поэтому построил несколько конвейеров по их производству, разрывал могилы на кладбище и таскал из подвалов жилых домов трупы, отбирая еду у ликанов. Мне нужны были гарантии. Я до сих пор хочу жить и хочу гарантий, если тебе интересно. Карл понимает, что чересчур вспылил, вскакивает со стула, принимаясь носиться по комнате. Он не надеется на снисхождение и понимание. На самом деле, Карл считает, что давно ожидаемый им удар по затылку как раз сейчас будет максимально обоснованным и справедливым. Но Итан молчит, и Карл еще сильнее не знает, куда себя деть. Останавливается посреди комнаты, смотрит настороженно, исподлобья. Мысль о том, что Итан вновь станет ему врагом, приносит неожиданно сильную боль. — Я никогда не забуду то, что младенец для тебя был всего лишь вещью, — веско говорит Итан, и Карл забывает, как дышать. Больно, больно, почему, блять, так больно?! Он, вроде бы, не ранен. — Но я тебя понимаю. Понимаю твое желание и стремление выжить. Не конец? Неужели это не конец? Карл не смеет надеяться на такое чудо, а Итан не спешит продолжать говорить, давать какие-нибудь пояснения. И это Карл еще не рассказывал ему про забег через пещеры, полные ликанов. За окном клубится ночь, которая в горах всегда приходит довольно рано и неожиданно. Засыпают они в молчании, и молчание это не сказать, чтобы уютное. Плащ Карл не забирает, и поэтому может наблюдать еще какое-то время, прежде чем провалиться в яму без сновидений, как Итан укутается, пряча босые ноги. Карл, все же, пошарит по замку с самого утра и постарается найти какие-нибудь ботинки или сапоги, он дает себе слово. Ночью опять происходит это. Опять Карл просыпается, когда камин наполовину прогорел, и опять Итан торчит посреди комнаты силуэтом из черных, движущихся точек. Он молчит на этот раз, не двигается и, поколебавшись, Карл поднимается с кресла и медленно идет ближе. Самоубийство. Идиотизм. Инстинкты на пару с паразитом кричат ему, что все это глупость, что лучше держаться подальше, зачем ты лезешь, ты погибнешь… Карл не слушает. Он должен подойти ближе, должен прикоснуться! Проверить, есть ли под слоем плесени теплая кожа, упругие мышцы и твердые кости. Есть. Плесень будто разбегается прочь от его пальца, его ладони, когда Карл нерешительно прикасается к лицу Итана. И кожа у того — вовсе не теплая. Ледяная и как будто мокрая. Плесень идет волнами по всему телу — заметными и высокими, будто Карл потревожил ее, а затем у Итана подламываются колени. Он наверняка упал бы на пол со всей высоты своего роста, не будь Карл рядом и не успев его подхватить. Плесень быстро впитывается обратно в кожу, и в руках у Карла остается только Итан — дрожащий, холодный, как рыба, все еще спящий — или находящийся без сознания. И Карл в полной растерянности. Что ему делать? Попытаться разбудить? Или просто уложить обратно? И как быть, если Итан внезапно придет в себя и спросит, какого черта Карл с ним делает? Карл бесится из-за непонятных эмоций, бушующих внутри, укладывает свою ношу обратно на лежанку, и даже старательно укутывает в собственный плащ, подтыкая края под босые ступни. Это логично — так будет теплее, и дело вовсе не в том, что ему хочется коснуться бледного, неожиданно нежного свода и забавно согнутого мизинца. Ощущения чужой кожи — живого человека, имеется ввиду — тоже давно забыты, и Карл в полной мере удовлетворяет свое исследовательское любопытство, прослеживая пальцами морщинки. То, что у Итана такие гладкие пятки — тоже следствие его бешеной регенерации? Карлу нравится ощущение. Он мог бы часами водить своими пальцами по чужой ступне, надавливая в местах, где выпирают косточки щиколотки, щекоча подушечки о почти пух на голени, прослеживая выпирающую вену на подъеме, но Итан дергает ногой во сне, и Карл шарахается в сторону почти испуганно, отходя от спящего как можно дальше. Он не понимает, что сейчас произошло и зачем он это все делал: ощущение кожи Итана не несет в себе никакой практической пользы. Гладкая, тонкая, прохладная — что Карлу делать с этим знанием? Только прокручивать в голове раз за разом, вновь укладываясь спать? Нелепость…