***
— Скотина. — Сам такой! — возмутился Зиндро. — Да не ты, — прошипел скупщик. — А этот, долбаный неримец. — Что он сделал? — Шутил про куриные котлеты, говорил, что ему нравится мой голос, и клянчил скидку. Потом расплатился, и я увидел, что у него кошель полон золота. Зачем только время мое тратил, если деньги есть! — И куда он потом пошел? — А Черный страж его знает. — Совсем не обмолвился? — Нет. Мне все равно, на самом деле. Так что, за этот твой золотой кубок — сто пятьдесят? — Давай двести. — Морда твоя этернийская лопнет, дитя солнца. Сто пятьдесят пять. — Сто девяносто. — Да он грязный, будто в него ватиры плевали! Сто шестьдесят. — Это я его еще отмыл, поверь. И да, не только плевали, знаешь ли. — Фу! — взвыл скупщик. — Но это по-прежнему золото, а оно, говорят, не пахнет. Сто семьдесят? — Сто шестьдесят! И дам в придачу тебе в челюсть. Чтобы не носил сюда всякое го… Краем глаза Зиндро заметил у брошенного рыночного прилавка высокого человека в ралаимских одеждах и, пристально приглядевшись, с облегчением узнал в нем Тараэля. — Ну и катись, — сказал он, пряча кубок обратно в сумку. — Другим продам. — Торговаться не умеешь, — констатировал Тараэль, когда Зиндро, гордо игнорирующий недовольное ворчание скупщика, перешел на другую сторону улицы. — Не особо хотелось. — Сегодня видел твоего темного бога. Но в тот момент мы «навещали» механика с другим Голосом, и я не смог как следует с ним поговорить. — Ничего себе! И где? — У апотекариев. Он орал про какие-то кости и белый свет. Мне стоило некоторых усилий, чтобы привести его в чувство. Довольно иронично, что сумасшедший сам нашел лечебницу, не находишь? — Так может, он до сих пор там? Надо проверить! — Не удивлюсь, — пожал плечами Тараэль и, сменив тон на злую сталь, продолжил: — Он не показался мне вменяемым. То есть, он пытался выставить себя алхимиком, но при одном лишь взгляде на него понятно, что он настолько не в себе, насколько это вообще возможно. Будь осторожен с ним. Зиндро задумчиво кивнул. Единственное, чего ему действительно хотелось — покончить с этим как можно скорее. Они с Тараэлем ждали решения Отца о приглашении «наемника» в экспедицию уже несколько дней, а орденские дела вполне позволяли Прорицателю отлучиться в Подгород на некоторый срок, и временем Зиндро вполне располагал. Но смутная неуверенность в собственных силах и даре убеждения (который не позволил даже кубок продать по сходной цене!) подсказывала, что впереди его ожидает сокрушительный провал. Нет, он и не таких побеждал, конечно! Но… Убийца богов. — Слушай, Тараэль… — Что? — Если вдруг дело дойдет до стычки… — Даже не проси. Я не могу рисковать своей целью и своей местью. И ты не должен ею рисковать, ты обещал помочь мне! — Да-да. Понял, — Зиндро вздохнул с деланной грустью. — Я слишком многим обещал. — Ты найдешь его и спровадишь. Как и планировалось. — Да. Ты прав, Тараэль. — И мы вернемся к нашим делам. Поэтому — действуй быстро. Идем к лечебнице прямо сейчас.***
Ключ Мальфаса не сработал. Раздражающе простое, но тонкое; из тех заклинаний, к которым всегда нужен подход — и дело не в нем, о нет. Дело было в том, что я плохой маг. Я знавал хороших магов, знавал отличных, великолепных, совершенных. На фоне последних — последнего — я дымился жалкой кучкой пепла проглоченного энтропией трупа. Трупа. Мысль о накатившей внезапно грязной черной волне чуть снова не сбила меня с ног. Но надо держать себя в руках — на мой крик сбегутся стражи в масках или еще кто-то похуже, и придется пролить кровь. Они не виноваты, что я плохой маг и Темный бог, они не виноваты, что эта ноша вообще не по мне и я сломаюсь раньше, чем надеюсь, и тьма наконец разорвет здесь все. Отмычка скользнула в замочную скважину. Другое строение замка или я еще и плохой взломщик? Холод на кончиках пальцев. Я забыл, как ломать замки. Я забыл. Я забыл, как выл в пустой башне. Там не было никого. Даже меня. Не было видений, не было трех реальностей, не было той страшной минуты, когда я наконец нашел в себе силы обернуться. Я орал в лицо арктвендского солдата. Я орал на Аркта, чьи лики скрывала хохочущая тьма. Я орал в пустоту слившихся с морем небес на старом арктвендском причале. Я орал в залитом гноем Подгороде. Почему еще целы мои голосовые связки? Я орал от ужаса, от экстаза, я орал, потому что мной двигала надежда: — Весь мир заполнит смерть, уже заполняет! Она повсюду, она не ведает пощады, не знает преград! Достанет вас в горах и в пустыне, под землей, в самых темных уголках вашего разума! Вы слышите этот звук? Он орал нечто странное. Этот звук, мессир. Его издает… машина? Куча старого пирийского железа. Резкая боль в моем черепе, словно кто-то трет его о камень. — Вы слышите? Низкий пульсирующий гул, словно сердце, нагоняющее кровь в пустое тело. Это звук смерти! Смерть нашла меня, я был ее истинной целью. Я завязал себе глаза, что давно уже не видели лиц — и лишь ожидал казни. Так умирает не различающая лиц гордость — когда вынимают ей сердце — под этот потусторонний звук. Машина уже включена, она была запущена еще до того, как ее создали. Она дышит. Она бьется. Аркт не видит. Я вижу. Снова тьма. В ней страшный свет. Кипит и рвет. Вин становится точкой, точка расширяется до бесконечности. Я давно оглох от собственного крика. Отмычка не сломалась. Я открыл двери, ожидая, что за ними оживет один из моих старых кошмаров. Я предполагал что угодно: вид своей кельи в недрах Тирина, свод безымянной подводной пещеры, сверкающие дворцы Инодана, тело Темного бога Уральтеса, пронзенное сотней игл, огненный трон в пустой цитадели… Рассеяв полумрак слабеньким заклинанием, я вгляделся в бездну. За дверями был лишь подвал лечебницы. Странно. Я больше всего на свете хотел бы поведать, как все было на самом деле. Но если бы я только начал рассказывать эту историю, сотни голосов наперебой стали бы задавать тысячи вопросов, на которые у меня просто не было ответа. Тогда я решил, что напишу сказку и все в ней поменяю так, чтобы понял только тот, кто знает, тот, кто сам переживал подобное — что ты такое говоришь, ты не Тель’Имальтат! — тот, кто был участником тех событий. Прекрасно осознавая, что такого человека уже не существует, я положил книгу на старый стеллаж в середине заставленной хламом комнаты и тяжело опустился на пол. Я делал это уже много раз, движимый болезненным любопытством человека, раздирающего свои раны. Мне захотелось заглянуть в эти вероятности еще раз, чтобы вновь загорелось пепелище предыдущего пожара и я снова ощутил свою нежную боль — но другую, отчаянную, заполняющую, безысходную. Только она нужна была мне сейчас, только ее прикосновение я хотел бы ощутить на своей коже, только ее огнем я хотел бы пылать изнутри. — Я помню, как мне сказали, что Треомар пал и лежит в руинах. Я закрыл глаза, утонув в трех реальностях, и время остановило свое дыхание. Где ты? Я знаю, ты там, в подвале лечебницы в грязной, охрипшей от сквозняков пещере, но послушай мои слова. Послушай — я видел его, словно все эти годы заключения провел рядом с ним. Момент, когда он впервые осознал это: уже ничего не будет как прежде. Время утекает сквозь его пальцы, оставляя кровавые подтеки. Минуту назад ярость захватила его и он ударил кулаком по каменной стене своей тюремной камеры. Из-за двери спросили, все ли в порядке. Вода не смывает кровь. Видна кость. Зачем он это сделал? Я видел, словно все долгие десятилетия в тюрьме протекли кровью и водой и по моим венам тоже. — Мой след в этом мире — темное пятно или же последний проблеск солнца перед штормом? — уже в Кабаэте спрашивал он меня. Так далеко от Туманной башни, в которой провел тридцать лет, и дальше края света завела дорога, что пролегла из бездны в небесные чертоги. — Я помню свой ужас, помню чувство… Хм… Не знаю, похоже на вину. Перед теми, кого оставил в Треомаре, и теми, кого втянул в это. Как сейчас — тебя. — Кто кого еще втянул, Наратзул, — попытался отшутиться я. — Нет, я тебя не отговариваю. Но и против твоей воли не держу. Я слишком хорошо помню, что соратник, который помогает по принуждению, — это будущий предатель. — Если бы не хотел, давно покинул бы тебя, — ответил я, стараясь быть убедительным. — Меня не остановили бы ни кабаэтские снежные заносы, ни мировой потоп. И предавать точно не входит в мои планы. Я тебе не Баратеон! — Увидим. Забудь годы заключения. Я сделаю так, чтобы ты забыл, как оглушительно тихо было в подводной тюрьме. Чтобы не думал, что я способен так просто стоять в стороне — и не помочь тебе. Темное зло, объявившее себя богом, — Тир или я? — темная душа, что жаждала Вознесения средь картин в древних кричащих руинах, — кто из них умрет от твоего выбора? — и я никогда не оставлю тебя, я пройду этот путь до конца, я с тобой, я решил, будет так! — Этих людей поглотила гордыня, не различающая лиц, или же просто стечение обстоятельств? — продолжал Наратзул. — Тот путь, который ты поможешь мне пройти, тот, что необходимо пройти, — не испугает тебя? Нет. Потому что сомнения ничего не изменят. Вода не смоет кровь никогда, мне надо принять это; хоть все мое естество противится принятию и смирению — я должен. Другого выхода не будет. Моя дорога пройдена, она окончилась отчужденностью и тьмой этой башни, и те пути, что вели дальше, — оборвались и стали пусты для меня. Там, в глубинах расплывчатых реальностей, один бросится с обрыва на месте исчезнувшей комнаты картин, а второй, с криком протянув руку, не успеет поймать и так же окончит свои пути в темноте блуждая в бесконечных поисках по опустошенным городам и безмолвным руинам, ища, ища, ища собственное сердце. Будет ли способ… Был ли способ сделать все по-другому? Если бы я хотел знать, что такое добродетель, я начал бы с раскаяния. И я познал бы ее, и она стала бы частью меня, и горечь Неведомого и Недостижимого стала бы новой сладостью на моих устах. Я знал бы, чего еще желать. Я наконец-то стал бы свободным. — Мир наконец обретет те самые черты, которые делают цивилизации вечными, — явно устав от этого разговора, Наратзул отвернулся к окну, за которым бушевал обычный для этого времени года кабаэтский буран. — За завесой пустых обрядов, всех этих религиозных войн, взаимной ненависти, бесстрастной проповеди проступит нечто истинное — мир, освобожденный от ненависти и несправедливости, от «богов», что проливают кровь и рушат города. От людей, что сковали других «писаниями» и обещаниями вознесений. От смерти. Нужно постараться спасти от смерти столько людей, сколько мы сможем. Хотя бы ради тех, кто не дошел сюда. Я нерешительно подошел поближе. — Мы победим, — тихо сказал я, — чего бы мне это ни стоило, клянусь. Клянусь, я верну всё так, как было, и даже лучше! И даже Треомар… Треомар в этом сне не умрет. И никто никогда не умрет, Наратзул. — Не клянись. Никогда не знаешь, какую цену нужно будет заплатить на самом деле. У меня, например, были верные мне люди, что прошли со мной до самой бездны, — и я потерял их. Был отец, что никогда не говорил об этом, но любил меня, — и я запер его в крепости. Было Солнце Треомара, что светило даже ночью, — и оно разбито. Но… У меня остался этот огонь, что движет мной. И кроме него — пустота. «И еще есть я!» — последовал беззвучный ответ. Нет. Нет ничего, кроме руин. Я очнулся, и это был не Кабаэт и даже не башня Штормвенда. Холодная дрожь вернула меня в пустое тело Темного бога, в подвал лечебницы в глубинах Подгорода. Я встал с пола и пошатнулся. Я снял капюшон. Я нерешительно двинулся к выходу. Сквозь двери подвала пробивался луч света. Где-то текла вода. В дальнем углу, в шкафу, я услышал скрип костей.***
«Материнская боль» была больше книги о слепце, и Зиндро нехотя пролистнул ее до самого конца, поймав заинтересованный взгляд Тараэля. — Бред, — заключил Прорицатель, захлопнув книгу. — Когда только этот ушлый безумец успел отсюда сбежать! — Будем надеяться, апотекарии что-то видели, — ответил Тараэль, переведя взгляд на изуродованный труп заблудшего в углу подвала: — А это… Из шкафа что ли выпало? — Похоже. И стена разворочена… Хм… Тайный сундук? Не знаю, что более странно, то, что у апотекариев в шкафу труп, или… — Способ уничтожения. Только глянь на него — твой темный бог не только сумасшедший и сильный, он еще и… В ярости. Мне это нравится все меньше и меньше. — И именно поэтому ты сюда пошел со мной, — иронично заметил Зиндро. — Не могу избавиться от одной неприятной догадки. — Нет, — оборвал его Тараэль. — Мне плевать. — Ты задумал предложить ему убить Отца? — Вот еще. — Решил, он тебе поможет? Что он настолько силен, чтобы победить даже его? Не то что бродяга с арены! — Нет. — Тебе нужен тот, кто способен это сделать, — покачал головой Зиндро. — И признай, кто подходит лучше, чем убийца богов! — Мне нужен результат. А не рассуждения о способе. — Понял. Просто… Просто знай одну вещь, — Зиндро приоткрыл дверь, впуская снаружи тусклый свет переулка. — У тебя еще есть я. И если я обещал, я пройду этот путь с тобой до конца. — Не клянись. — Что? — Никогда не знаешь, — словно в пустоту ответил Тараэль, — какую цену нужно будет заплатить в итоге.