Сердце Темного бога

      Я остановился перед борделем. Его сомнительные достоинства совершенно не привлекали меня, напротив, места, подобные этому, отвращали. Мысль о продажных лицемерах с улыбающимися лицами и выжранными личинками глазами вызывала тошноту.       Но я приоткрыл дверь, за которой почуял смоляной сладкий дым, словно это воскуривали богослужебный ладан в часовне Тирина, и решил, что мне нужно войти.       Священнодействие было в самом разгаре. Тени танцующих в отблесках огня женщин напоминали изящество статуй Ирланды. Приглушенная свечная дрожь, сплетающаяся с плавными тенями тел, была такой же, как пламя у храмового жертвенника. Улыбающаяся жрица преклонилась пред развязно сидящим в кресле мужчиной, и нагота ее, змеиная и гладкая, поблескивала маслом, словно ритуальный сосуд.       — Мессир, — послышался голос, низкий и хрипловатый, принадлежавший маленькой женщине с длинными, темными, как у Эзары, волосами. — Кто это тебя так изранил, мессир?       — Дорога, — ответил я, протянув к ней пальцы, но так и не коснувшись ее лица. — Ты назначаешь цены?       — Смотря чего ты хочешь.       — Хочу, чтобы ты мои раны излечила.       — И всё?       — И ту, что здесь, — я перехватил ее ладонь и, несмотря на испуг женщины, прижал к своей груди. — Чувствуешь?       — Что именно? — поморщилась она.       — Не бьется.       — Твое сердце? Бьется. Очень даже бьется.       — Это не так, — ответил я, прижав ее ладонь теперь к своим губам. — Я был с такими, как ты. Вы скажете что угодно, лишь бы получить власть над душой и золотом. Проститутки. Проповедники. Светорожденные. Вопрос в цене — итак, ты ее назначаешь?       — Пятьдесят.       — Всего-то? Моя душа стоит пятьдесят?       — А сколько ты можешь заплатить? — подозрительно сощурилась она, и я уже не мог не замечать ее пугающего сходства с Эзарой.       — Тысячу.       В ее глазах зажглось пламя, словно это был огонь гнева, распаленный неистовой богиней:       — Думаю, ты лжешь.       — Я не лгу. Дам тебе ровно тысячу, если излечишь меня.       — Если хочешь, — отняв свою руку от моих алчущих губ, она поманила меня за собой. — Идем. Я покажу тебе комнату.       В длинном коридоре с закрытыми дверями по обеим сторонам едва мерцали потухающие огарки, и в этом неверном свете каждая тень казалась знакомым силуэтом, а те, что были незнакомы, являлись мне из вероятностей, раскрывающих будущее. За мной шли по пятам двое. Этерна. Один — неримец, как я. Второй — вырос здесь, в Подгороде. Да вот только смерть вдохнула холод в их разомкнутые губы и вселила иллюзию жизни в тела, словно тела эти были сшиты из лоскутов, словно злая воля посеяла в них черное семя, и оно проросло иллюзорной жизнью.       — Сюда, — моя Эзара толкнула меня сумрачно-красную комнату, где очаг вонял смоляным хвойным деревом, а воздух — застарелым потом. — Располагайся, я принесу воды. Смоем кровь с тебя и…       Я притянул ее к себе и поцеловал, почувствовав, как она сопротивлялась первую секунду, не то от сомнений, не то от неожиданности, но вскоре поддалась мне, и ее горький, пропитанный дымом сон-травы поцелуй показался мне омерзительным.       Здесь я разглядел лицо, исчерченное тонкими шрамами и глубокими морщинами. Здесь я увидел, как грязна ее кожа, будто в нее въелась копоть. Ее почерневшие зубы. Спутанные волосы. Обломанные ногти.       Я закрыл глаза, отгоняя с обратной стороны век ее образ и вспоминая тот, что был так нужен мне. Какой-то холод шевельнулся под моими пальцами, что-то внутри зажглось пламенем, и я отверг все вероятности в эту мучительно обжигающую минуту слабости.       — Я нуждаюсь в тебе, — шепнул я ей на ухо, вдохнув в нее легкое псионическое заклятие. — Я скучал по тебе. Любовь моя. Моя, моя, моя — навечно любовь моя.       — Твоя, — на выдохе ответила она тихо-тихо, когда мои губы скользнули по ее шее, а руки стянули с нее платье. Не открывая глаз, я донес ее до кровати и, поцеловав в ложбинку между ключицами, провел рукой по ее животу и по бедру, нащупав пристегнутый потайной кинжал.       — Ты часто пользуешься им? — спросил я.       — Да.       — Убиваешь?       — Нет. Внушаю страх.       Я всадил кинжал в подушку в нескольких сантиметрах от ее лица, но Эзара, опьяненная псионикой, даже не дрогнула. Ее пальцы потянулись к застежкам моей куртки, но мое заклинание телекинеза прижало ее руки к кровати — я снова попытался представить не ее. Видение, сотканное из воспоминаний разрушилось в тот миг, когда предо мною непрошенно вновь возник настоятель Тирина, отчитывающий меня за побег из монастыря в Гилиад и за секс с бродячей танцовщицей — о, как теперь ты войдешь под свод священных залов! Как осквернен ты тьмой       тьмой       что размеренно голосом Аркта из моих снов с детства осушала мои слезы,       тьмой       что била меня плетьми руками скучающих монахов,       тьмой       в храмовом притворе, освещенном тусклой лампадой, где молитвы вытекали из моих глаз много лет, пока не стали горечью.       Как стать ты мог столь порочным человеком? В какой момент? Ты вроде бы был ребенком, но слишком быстро вырос.       Я больше никогда так не буду.       Я выдохнул жар в волосы сладко стонущей подо мной Эзары.       Прости. Я верну вероятность, в которой не спал с ней. Честно. Я понимаю, ты, похоже, разочарован во мне, но я не хотел ее. Она мне не нравилась.       — Вернешь вероятность! — хохотала тьма по углам. — Но разве этим ты оправдаешь себя?! Не проще ли закрыть осуждающие глаза вездесущих богов! Всадить клинок в глазницы! Выпустить стрелы в ослепленные лики!       — Нет, — ответил я, и свет от очага сильно дрогнул, на секунду уступив место оглушающей тьме псионики. — Это была не ты. Спи.       «Эзара» замерла, словно Эзара перед смертью, а я, с трудом держась от ужасного поступка, укрыл ее тонким грязным одеялом, вытянул из сумки несколько мешочков с золотом и, не считая, положил рядом с ней.       — Прощай, богиня.       — Прости, друг, — буркнул толкнувший меня на выходе из борделя паренек.       Друг.       Друга обычно выплевывал Аркт, когда хотел представить меня посещающим его торговцам. Больше друзей я не нажил, а те, что были, давно растворились в темноте.       Дверь сарая была открыта. Здесь лежали какие-то никому не нужные пыльные ящики, переплетенные паутиной бутылки, мешки, обломки мебели и разный мусор. Свет моего заклинания озарил шаткую, прогнившую лестницу, усеянную крошечными мышиными костями и дохлыми жуками.       Я поднялся наверх, снял сумку и, проигнорировав странный оранжевый сполох слева, позволил тяжкому сну наконец забрать меня.       Теплый стук сердца в стеклянной банке подарил мне новые видения, и там никогда не было тьмы: там не существовало меня и одновременно с этим я был ребенком не старше двенадцати лет.       Я сидел на крыльце своего дома в тени сплетенных ветвей жасмина и читал книгу про одного эндеральского мага, который во что бы то ни стало решил победить тьму и из ничего создал магическое солнце.       Тот маг не смог совладать с солнцем, магией или собственной гордостью — нравоучительная книга Ордена о пороках все объясняла именно греховностью того человека — так что все получилось наоборот, тьма победила мага и часть Эндерала погибла.       «Воистину, не ведал он также и смирения пред лицом смерти, — проповедовала книга, — ибо не страх пред отторжением, не опасение провала в глазах Мальфаса, но лишь смерть жены Эзартиры стала первым камнем лавины, обрушившейся на Талгард. Погиб еще не родившийся город, погиб древний лес, помнивший еще первых вассалов, погибли последователи Даль’Марака, а также все невинные люди, что оказались там или попытались защитить Арк».       Опасная магия в руках глупцов не знавших, что всему необходима какая-то противоположность. Свету — тьма. Злу — добро. Богам…       Я.       Знать бы наперед.       Почему тот маг до этого не додумался? Почему угробил столько людей, которые пошли за ним, верили ему и, согласно книге, оставались с ним до самого конца? Вероятно, он был плохим магом, а значит, человеком со слабой волей.       «Сколь были прекрасны и благородны его намерения, столь и печален был конец, уготованный ему». Глава «Гордость» оканчивалась неутешительно. Кем уготованный? «Добродетелью» Мальфаса?       Отец убил бы меня за эту мысль.       Порыв ветра перелистнул несколько страниц, но я уже не смотрел на них.       Пели птицы, вдалеке шумели воды Эродиса. Было лето. Скоро с рынка вернется мама и мы будем готовить ужин.       Сердце пело мне печальные песни.       Где-то очень далеко отсюда слышался странный тревожный гул.       Где-то раздавались крики.       Где-то в черно-синих отсветах плясали тени на влажных, поросших склизкой плотской дрянью стенах.       Где-то вкрадчивый голос вливался в уши десятков преклоненных — и жар крови где-то заливал каменный пол.       Где-то исчезла комната картин, где-то один шагнул за обрыв, а второй рванулся в бесплодной попытке поймать его.       Где-то был плач, всхлипывание разносилось рваным эхом под сводами. Где-то гремел гром и лилась вода тысячи разливов.       Где-то пылал огонь и сиял белый, рвущийся свет.       Как хорошо, что это будет всего лишь сон, не правда ли? Все грядущие беды еще не случились с нами, да и случатся ли теперь, когда дорога пройдена,       Темный бог.       Звон бьющегося стекла мгновенно разбудил меня. Видимо, во сне я случайно толкнул банку с сердцем.       Холод наполнил меня изнутри — полнейшее омертвение всех чувств, я не знал, я не мог, не помнил… Ничего не помнил. Где я? Как попал сюда?! Кто… Кто меня сюда притащил?..       «Я предупреждал, друг. Предупреждал. Не веришь мне — перечитай записи Уральтеса. Что? Что значит, никого не любил? А, я понимаю. Видимо, считаешь, что ты любил? Считаешь, что тебя-то, конечно, кара обойдет стороной? Но смотри — мы уничтожили Предопределение, а Цикл не разомкнулся. Какой еще способ, мальчишка? Противо… Что? Противоположность боли? Безумный ум. Противоположность боли — это смерть, ведь лишь только труп не чувствует ее, а твой план откровенно пуст. Так ты ничего не исправишь в Эндерале. Так нельзя сплести реальности, нельзя из трех плохих сделать одну хорошую. Если бы было можно, я бы и сам…».       Я почувствовал ком в горле и попытался что-нибудь произнести, но голосовые связки не слушались.       Мертвый серый кусок плоти лежал внизу среди осколков, и я не сразу понял, что это. Песня прервалась грубо и резко; слезы, черные, как сажа, хлынули из моих глаз.       Я спустился вниз. Положил последнюю книгу на ближайший ящик. Сотворил портал и исчез в нем, не оборачиваясь.

***

      Старый лагерь, пыльное и плесневелое помещение неподалеку от прохода на арену, скрывало в себе еще одну книгу, которую Зиндро, не пролистывая, собирался швырнуть в свой рюкзак и забыть до поры.       — «Странный друг», — Тараэль остановил его порыв, придержав новенький синий том и разглядывая тисненую вязь на обложке. — О чем бы это.       — Бред сумасшедшего, — фыркнул Зиндро. — Ни о чем.       — Зачем он оставлял эти книги? И для кого?       — «Для того, кто пережил подобное», — Прорицатель иронично процитировал «Материнскую боль».       — Вижу, ты проникся.       — Нет.       — Даже немного жаль.       — Чего именно, Тараэль?       Тот пожал плечами, вновь бездумно пролистал страницы и, помедлив, ответил:       — Нам все равно пора с этим заканчивать. Тот… То послание означает, что скоро Первый провидец призовет тебя и заниматься поисками нам уже будет некогда.       — Мы быстро. Та шлюха сказала, что он приходил всего два дня назад, — возразил Зиндро. — След еще свежий, я разыщу его. Я должен. То есть я до безумия хочу врезать ему!       — В другой раз. То, что мы нашли хотя бы старый лагерь — уже везение. Никто его не видел ни в округе, ни в соседних кварталах.       — Он затаился!       — Может быть, он ушел. Видишь, как долго мы смогли преследовать его — потому что в Подгороде всюду глаза и уши. Люди видели, как он заходил сюда, но не видели, как выходил.       — И?       — Что и?! — всплылил Тараэль, явно теряя терпение. — Поищи разорванный телепортационный свиток! Так узнаешь, куда его унесло!       — Твою мать, — посетовав на собственную «догадливость», Зиндро порыскал взглядом по усеянному мусором полу в поисках чего-то похожего, но здесь повсюду лежали какие-то обрывки и найти свиток было бы не так легко.       — «Ведь меня учил настоящий темный бог», — задумчиво прочитал Тараэль. — Звучит как лепет культиста, как по мне. Словно отзвук голоса Отца, но в другой… Черт, в другой реальности. Будет даже забавно, если этот твой темный бог найдет храм Ралаты — там его примут как своего. Интересно, что это был за «друг».       Зиндро внимательно осмотрел кусок пыльного пергамента: на одной стороне его было выведено «тридцать медяков, это наше последнее предложение», а на другой «я предам вам его».       — Не то, — сплюнул Прорицатель. — Ну, знаешь ли, бьюсь об заклад, что «друг» выдуман, как и все остальное. Больная фантазия. Повторяющиеся сны.       — Все-таки проникся.       — Нет!       — А вот, смотри, у лестницы, — Тараэль указал куда-то во тьму. — Блестит стекло.       — Нет, — Зиндро подсветил себе магическими огнями. — Просто какая-то грязь из разбитой банки. Черт его знает. Будь я Константином, поискал бы магический след, но…       — Скажешь своему Константину, что выполнил его задание, — Тараэль равнодушно захлопнул книгу. — Он ведь хотел, чтобы темный бог свалил из Арка.       — Ну… Да.       — И вот. Похоже, он это сделал. Идем. Теперь это уже не наше дело. Наше — Отец. Возможно, помощь тьмы и пригодилась бы нам, но… Сделаем всё сами. Верно?       — Верно, — ответил Прорицатель, нехотя беря из рук ралаима книгу. — Я, конечно, не темный бог, но зато постараюсь… То есть я совершенно точно ни за что на свете не подведу тебя. Обещаю.