Twin Swap

— Это временная краска, — поспешно объясняет Даби, потому что, боже, он забыл, какой становилась Фуюми в гневе. Странно смотреть на собственное лицо, на то, как кровоточит собственная щека, потому что она выдернула скобу, когда кричала. Он надеется, что она ничего не подожжёт. Он не уверен, что сможет потушить её после того, как его причуда повела себя в переулке, — смоется после пары мытья волос. Или, по крайней мере, выцветет; с этой дешёвой краской никогда не угадаешь. Главное, что это не навсегда, и он сделал всё возможное. К тому же вернуться сюда как можно скорее было намного важнее. Он может только надеяться, что они ещё не знают, кто он такой. Пока у Фуюми хватает ума не болтать, всё должно было быть в порядке, но после встречи с её девушкой Даби не уверен, что он доверяет её уму больше, чем её вкусу в партнёрах. — Надеюсь! Даби закатывает глаза и проходит мимо двойника Твайса. — Эй, по крайней мере, я их не осветлил, — говорит он, — скажи спасибо. Ему, вероятно, не стоило удивляться летящей в его сторону подушки. Даби инстинктивно пригибается, а клон Твайса издаёт короткий звук, когда она попадает по его лицу и он впечатывается в стену. — Эй, какого черта? — он встаёт в полный рост (во все нынешние метр шестьдесят), чтобы взглянуть на Фуюми и остальных членов Лиги придурков, которые уставились на них, как на реалити-шоу. Всё довольно плохо, но затем его взгляд останавливается на Ястребе, которого здесь вообще не должно быть, и который по праву выглядит как олень, застывший в свете приближающихся фар. Когда Даби настороженно оглядывается на Фуюми, её взгляд оказывается более волевым, чем он ожидал, особенно на его собственном лице. — А, да, у меня есть вопросы, — говорит она, и её слова сочатся сладким ядом. — Начиная со скоб и заканчивая цыплёнком-переростком! — она машет рукой в сторону упомянутого цыплёнка, который в этот момент выглядит смирившимся со своей судьбой, — сегодня я встречалась с самыми разными людьми, Даби, и, честно говоря, я бы очень, очень хотела остановиться. — Ну, по крайней мере, в этом мы согласны. — О, ты встречался с людьми, которых не хотел бы видеть? Может быть, нашим братом? Я почти уверена, что остальные мои… — Я встретил твою грёбаную девушку, и после этого с меня хватит на сегодня, — огрызается Даби, — На… наш брат был там достаточно долго, чтобы сказать ей, что я не ты, но ещё Я. Встретил. Твою девушку. Твой вкус отстой… — чёрт, он не может называть её Юми, если она ещё не сказала им своё имя, — дура. Фуюми усмехается. — Моя девушка потрясающая, и я не потерплю клеветы. И я восприму твоё неодобрение как знак того, что я делаю что-то правильно. Кроме того, как ты с ней столкнулся? У неё же... — она запнулась, явно подыскивая подходящий эвфемизм для Геройского патруля, который она может сказать рядом с кучей злодеев, — ...работа. — Это произошло случайно, — с отвращением говорит Даби. Он подходит к дивану и пристально смотрит на Компресса, пока тот не отодвигается достаточно, чтобы позволить Даби сесть задницей на противоположный от Ястреба подлокотник дивана и положить ноги на подушки. Она бросает на него злобный взгляд; Даби остаётся нераскаявшимся. На его ботинках нет ничего хуже того, что этот диван видел раньше, — она увидела меня, подумала, что я это ты, и подошла поздороваться. Сучка подкралась ко мне и, возможно, я просто рефлекторно уронил её, а может, и нет. Фуюми хмуро смотрит на него с потерянным видом. — Уронил? — Борцовский приём, — с готовностью добавляет Компресс, — что-то вроде броска с прогибом, о котором вы, вероятно, слышали? Ах... я уверен, что с вашей девушкой всё в порядке, это не вредно, правда… Лицо Фуюми становится пустым, когда она продолжает смотреть на Даби. Он признается, что пытается вывести её немного из себя, хотя бы для того, чтобы они могли сосредоточиться на реальной проблеме, а не на унизительном дерьме, которым был его день, но он понимает, что поступил совершенно неправильно. Улыбка расцветает на лице Фуюми. Даби с внезапной ясностью понимает, что все, кто насмехается над ним по поводу скоб, правы, – он выглядит как мудак, когда ухмыляется. — Ты, наверное, имеешь в виду, что попытался уронить её, — лукаво говорит Фуюми. Даби ненавидит всю свою жизнь. — Заткнись нахуй, у тебя мышцы, как у котёнка. Фуюми напевает: — Я уверена, что в этом-то и проблема. Она посмеялась над тобой, не так ли? Даби сердито смотрит: — Она сучка. Фуюми смеётся над ним. Смеётся. Над. Ним. — Я надеюсь, — говорит она, гораздо более жизнерадостная, чем две минуты назад, — что ваша маленькая встреча была для тебя мучительно неудобной. Она намекает на всю эту геройскую историю, которую они тщательно скрывают перед Лигой, но Даби тут же решает, что сделает всё, что в его силах, чтобы помешать ей узнать о том, как Мируко несла его на руках. — Ну, твоё гребаное желание исполнилось, — огрызается он. Фуюми закатывает глаза. Раздаётся деликатный писк, в котором Даби узнаёт кухонный таймер, и она выпрямляется, внезапно становясь внимательной. — Я сейчас вернусь, — говорит она комнате и исчезает на кухне. Даби всё ещё пытается осмыслить произошедшее, когда Спиннер заглядывает в комнату. Отлично, все на месте: именно то, что он хотел. — Я услышал кого-то нового. Даби вернулся? Тога очень быстро кивает. — Они спорили, ты слышал их? Они совсем как настоящие брат и сестра. Даби хотел бы сказать, что это потому, что они и есть настоящие брат и сестра, но, честно говоря, у него другие приоритеты. Например: — Какого чёрта она там делает на кухне? Все сразу же смотрят на Компресса. Учитывая, что именно так они обычно реагируют на информацию, которая заставляет Шигараки внезапно захотеть все разносить, Даби не совсем успокоился. — Она печёт от стресса, — величественно говорит он, указывая на стопку тарелок с печеньем и пирожными на столе, — Твайс сходил за ингредиентами для твоего рецепта карри. Она сказала, что знает его. Так что скоро она начнёт готовить от стресса, я полагаю... Он получил ответ на один вопрос, и в его голове возникли двадцать новых. Даби не знает, чего он ожидал, но точно не этого. — Выпечка? И ты её ешь? Неужели никто из вас не подумал, что она могла её отравить? — А она стала бы? — с любопытством спрашивает Компресс. — Вы все кучка параноидальных психопатов, — кричит Фуюми через закрытую кухонную дверь, — большинство людей ничего не знают о ядах, надеюсь, вы понимаете. Даби делает паузу, оценивая реакцию Лиги, – как выясняется, в основном они пожимают плечами. Весь этот обмен мнениями не говорит ничего хорошего о чувстве самосохранения Фуюми, но у Даби есть смутное подозрение, что это не говорит ничего хорошего и о них самих. — Нет, она бы не стала, — соглашается Даби, — но вам, ребята, всё равно стоило проверить. — Мы это сделали! — уверяет его Тога, — я попросила её съесть печенье. Она подумала, что мы ведём себя глупо, но всё равно сделала это. Это безопасно. Попробуй сам! Она сует ему в лицо кунжутное печенье, и он отбрасывает её руку. Он не хочет иметь дело с едой, охраняя своё нынешнее лицо. — Может быть, позже. О, и что, блять, случилось со вторым диваном? — на том, на котором они сейчас втиснуты, действительно не хватает места для всех; Тога сидит на столике, который определённо не предназначен для того, чтобы держать её, а Спиннер неловко парит, как будто не может решить, прислониться к стене или просто стоять. — Шигараки снова взбесился? — Пошёл ты, нет, — Шигараки убирает руку со своего телефона только для того, чтобы послать Даби, что Даби считает маленькой победой, — когда твоя сестра поменялась с тобой местами, мы подумали, что у тебя бэдтрип или что-то в этом роде. Потом она увидела меня, закричала, упала с дивана и подожгла его. Мне пришлось стереть его в пыль, чтобы он не поджог всю нашу базу. — Есть видео? — произносит Спиннер со слишком большим интересом. — Спиннер, — ровным голосом говорит Даби, — мне нужно, чтобы ты помнил, что это дерьмо не навсегда, и скоро я смогу снова тебя поджечь, — он наслаждается тем, как Спиннер съёживается, и снова смотрит на Шигараки, — пожалуйста, скажи мне, что она больше ничего не поджигала. — Она угрожала поджечь меня, — вступает Ястреб. Даби, прищурившись, смотрит на него. — Чушь собачья. Она слишком душка, чтобы делать это нарочно. — Ну сначала она спросила меня, чувствую ли я боль от перьев, а затем, что не хочет никому причинять боль, а затем очень-очень широко улыбнулась и пригрозила поджечь меня. Так что... я был ... убеждён, — Ястреб выглядит почти таким же встревоженным, как чувствует себя Даби. Это сделала Фуюми? Фуюми? Черт. Действительно, в тихом омуте… Ястреб смущённо пожимает плечами и признается: — я думаю, что увидев меня, она отчаялась. Она пошла печь сразу после этого и с тех пор почти не выходила из кухни, и я уверен, что не пойду туда. — Ух ты, ты грёбаный трус. Считай, что я удивлён, — Даби хмуро осматривает комнату, медленно осознавая, что изменения коснулись не только пропавшего дивана, — а что, черт возьми, случилось с ковром? Теперь он, типа, однотонный? — Очевидно, это была пыль от причуды Шигараки, — деликатно говорит Компресс. — Твоя сестра сделала уборку на фоне стресса. — Я помогал! — объявляет Твайс. Даби надеется, что Фуюми не надела фартук, потому что, если остались фотографии, он будет обязан поджарить кого-нибудь за это. Подождите, у них вообще есть фартук на базе? Он может быть в безопасности. Может быть. — Стресс-выпечка, стресс-уборка – какого хрена вы, ребята, сделали? Обычно она не… взвинченная, — по крайней мере, она всегда была более психически стабильной, чем их мать. У Даби может быть искажённое представление о том, что на самом деле представляет собой «взвинченность». — Боже, интересно, почему я стрессую? — Фуюми выходит из кухни, держа тарелку с кексами, закрывая дверь толчком бедра с такой сдержанной жестокостью, что она ударяется о стену. Даби отчасти впечатлён тем, что ей удалось придать этому жестокий вид, особенно с кексами в руках, — я же не оказалась в злодейском логове без какого-либо предупреждения. В любом случае, кексы тоже не отравлены, но если нужно выбрать, кого не жалко… Даби, попробуешь? — Я пас, — говорит Даби. Кексы выглядят хорошо, но ему нужно беспокоиться о более важных вещах, например, о том, чтобы спрятать лицо. — Я не собираюсь пытаться съесть это через маску. Эй ... — он дёрнул подбородком в сторону Фуюми, не желая пока давать ей какое-либо прозвище, — ты, кажется, обустроилась... как-то… —Он с сомнением смотрит на выпечку. — Ты дала этим идиотам какую-нибудь идентифицирующую информацию? — Очевидно, нет. — Включая причуду? Фуюми закатывает глаза: — Очевидно. Даби кивает с большим облегчением, чем хочет показать. Если бы она назвала им свою фамилию, они набросились бы на него, как гребные пираньи, в ту же секунду, как он вошёл в дверь, но любая подсказка, которую она могла им дать, могла привести к тому, что они выяснят это позже. Он всё ещё не может снять маску, но, по крайней мере, его личность пока в безопасности. — Так какое же имя ты используешь? — лучше бы это была не Снежинка, или какое-нибудь другое дурацкое прозвище на тему льда, которое, как он знает, могло придти ей в голову. Фуюми кладёт кексы на кофейный столик и смотрит на него долгим, непроницаемым взглядом. — Ихай, — коротко говорит она, — ты знаешь, это то, что оставляет за собой «Кремация». Забавно, что даже без своей причуды Фуюми может заставить всю комнату застыть на месте. К тому времени, как Даби удаётся разморозиться, Фуюми возвращается на кухню, и он долго, чертовски долго колеблется, идти ли за ней или сбежать нахуй. Он знает, что не может, не тогда, когда это оставит её с Лигой, но он хочет. Он думал, что ему удалось избежать неловких, неудобных эмоций, когда он сбежал от Нацуо. Он думал, что самое трудное – добраться сюда незамеченным. Раньше ему не приходилось вести ужасных разговоров, потому что у него была готовая маска, которую он мог надеть перед Нацуо и даже Мируко. Они не могли видеть его шрамы; они ничего не знали о том, куда он ушёл или почему; они не знали его, потому что Тойи больше не существует, и он мог повторять это, пока не убедит себя, что это правда. Но с Фуюми всё по-другому, и он не знает, почему он этого не предвидел. С Фуюми всегда всё по-другому. — Я сейчас вернусь, — неловко говорит он в ледяной тишине и следует за сестрой на кухню.

* * *

Фуюми сердито достаёт из шкафа миску и рисовую муку, чтобы начать готовить моти. Ей нужно будет вычерпнуть все маленькие шарики мороженого, а затем дать ему остыть на нескольких часов, прежде чем он будет готов к употреблению, так что всё будет готово только поздно вечером или завтра утром, но это нормально. Ничего никогда не шло так, как она этого хотела, и ничего никогда не было там, где она в последний раз видела, так что на данный момент её нельзя удивить Она могла бы начать готовить карри, но для этого нужно много чего нарезать, и она не уверена, что сейчас доверит себе нож. Дверь со скрипом открывается, и Тойя бесшумно входит на кухню. Фуюми решительно игнорирует его. Она не хотела говорить этого тогда, в гостиной. С её дыханием в его лёгких и его жизнью, о которой она не знала, она уже несколько часов изнашивалась, как нить, а изношенные нити… ну, они рвутся. Она изнашивалась намного дольше, чем несколько часов, если быть честной. — Привет, Ф… Ихай, Ихай, — Тойя останавливается и разочарованно вздыхает, — мне правда нужно тебя так называть? — А мне нужно называть тебя Даби? — коротко и резко отвечает Фуюми. — Это моё имя. Он звучит так сердито. Каждое слово, которое он произносил с тех пор, как попал сюда, звучало сердито. — Почему? — спрашивает она. Её голос тоже звучит сердито, но более того, он звучит надтреснутым, как разбитая чашка с краями, больше не подходящими друг к другу. Почему ты изменился? — Мне нужно было, — Тойя оглядывается на дверь и понижает голос до сердитого шёпота. Это ужасное место для такого личного разговора; стены недостаточно толстые, чтобы скрыть его, но они справятся. Они выросли с достаточной практикой, — мне нужно было изменить это, и ты чертовски хорошо знаешь, почему. И я не хотел... Я не собирался ничего оставлять после себя. Я был... кремацией. От меня не должно было ничего остаться. — От тебя что-то должно было остаться, — шепчет Фуюми. Тойя отводит взгляд. — Они отдали нам твой прах. Что это было на самом деле? — Я не знаю. Я же сказал тебе, я ничего не оставил. — Ты бросил меня. Резкими, грубыми движениями Тойя стаскивает медицинскую маску, закрывающую нижнюю половину лица. Видеть своё собственное лицо, свой собственный рот, резко скривлённый в разочаровании, – всё равно, что смотреть в зеркало всех выражений, которые она спрятала слишком глубоко в своей душе, — У меня было мало вариантов. Что я должен был делать? — Ты должен был вернуться домой! — глаза Фуюми чешутся, горят от подступающих слёз, но зрение не затуманивается. — Посмотри на меня, — внезапно шипит на неё Тойя, хватая её за запястья и выкручивая их, обнажая яркий, пятнисто-фиолетовый цвет и проколы скоб, — посмотри на эти шрамы. Ты думаешь, это был несчастный случай? Как ты думаешь, откуда они взялись? Откуда они могли взяться? Фуюми провела десять лет в неведении. Они отдали ей его прах, и в семье была только одна причуда, которая могла так сильно обжечь. Но Тойя не прах, он здесь, и это значит… Фуюми всхлипывает, жжение в её глазах перерастает в боль. — Ты думаешь, я не знал, что со мной было бы, если бы я вернулся? Боль усиливается. Фуюми вырывает руки из его хватки и прижимает пальцы к глазам. Её веки на ощупь как наждачная бумага, и жжение не утихает. — Ой. Ой, что... — вырывается из очередного всхлипа, и Фуюми падает на корточки, одной рукой опираясь на нижние дверцы шкафа. — О, чёрт, есть глазные капли? — Глазные капли? — выдавливает Фуюми, — что... что у тебя с глазами? Больно. — Это физраствор, ничего особенного, — она чувствует, как руки Тойи роются в карманах его собственной куртки, пока его пальцы не сжимаются вокруг чего-то маленького. Он кладёт руку ей на плечо, — просто смотри наверх и держи глаза открытыми. Она кладёт руку поверх его и наклоняет голову вверх. Открыв глаза сквозь боль, она ждёт и верит, что он знает, как это исправить. Глазные капли заставляют её рефлекторно моргнуть, ещё одна царапина наждачной бумагой, но после пары капель её глаза перестают гореть. Облегчение, которое заставляет её прерывисто вздохнуть, но вздох быстро превращается во всхлип. Что-то стекает по её щеке – избыток физраствора, притворяющийся слезами, которые, как она понимает, должны были пролиться. — Мои слёзные железы повреждены, — бормочет Тойя быстро и тихо, будто это не самая ужасающая вещь, которую Фуюми слышала за день, уже полный слишком многих ужасающих откровений. Он прячет глазные капли обратно в свою куртку – её куртку, и похлопывает по карману, стараясь не встречаться с ней взглядом, — к сожалению, оказывается, что эти штуки нужны не для слез, а для другого дерьма. Если у тебя зачешутся глаза, просто закапай по капле в каждый глаз, это увлажнит их и всё такое прочее. Делай это, по крайней мере, каждые несколько часов. Отлично, она не может плакать. Фуюми чувствует жжение, чувствует тиски вокруг своих лёгких, стеснение в горле и жжение в носу, – но она не может плакать. Обычно она терпеть этого не может, обычно она предпочитает держать эту боль в секрете и тишине, но неспособность причиняет боль так, как она не может выразить. — Я не понимаю, что с тобой случилось, — признается Фуюми хриплым голосом, — теперь мне всегда больно, и я, я слышала, как ты кричал той ночью, Т… — она останавливается. Для неё небезопасно произносить его имя. — Даби, — поправляет он её, самым нежным тоном, который она слышала от него со дня его смерти, — теперь я Даби. Или, может быть, она сможет произнести его имя. Просто другое. — Даби, — шепчет она, — я слышала тебя. Даби осторожно вытирает физраствор с её щеки большим пальцем, но ничего не говорит. Его рука нежно касается её щеки тёплыми пальцами. Фуюми не может вспомнить, чтобы когда-либо чувствовала тепло чьего-то тела, даже в детстве, но сейчас это утешение. Она утыкается лицом в его руку. Это пугает его; она чувствует, как его пальцы внезапно холодеют, и он начинает отстраняться, но она хватает его за запястье, не глядя, прижимая его руку к своей щеке. Круто, нервы становятся всё холоднее, и даже если позже им придётся вести какие-то серьёзно неловкие разговоры, если они не будут вести их сейчас, Фуюми отчаянно нуждается в пакете со льдом. — Обледеней меня, — серьёзно говорит она. Даби смотрит на неё так, словно она сошла с ума, что... ладно, справедливо, но это всё его собственная вина. — Сейчас у тебя моя причуда, — уточняет она, — приложи лёд к моему лицу. — Что? — кричит он шёпотом, — нет. Я не собираюсь использовать здесь твою причуду... — У тебя болят скобы, — шипит ему в ответ Фуюми, — пакеты со льдом из морозилки бесполезны, я их даже не чувствую. Я не знаю, захочу ли я их использовать, в любом случае, учитывая, что они лежат там рядом с кровью, — она прерывисто вздыхает. — Смотри. Это был очень долгий, правда ужасный день, и у меня болит лицо. Пожалуйста, сделай так, чтобы было чуть менее больно. Даби смягчается и осторожно рисует холодную снежинку на одной стороне её лица. Фуюми вздыхает с облегчением, позволяя ослабить хватку на своём запястье, когда её кожа остывает и, наконец, перестаёт гудеть от этой низкой, ноющей боли. — Я не хочу называть тебя Ихай, — тихо признается Даби. «А я не хочу называть тебя Даби», — хочет сказать она, но начинает думать, что это нечестно с её стороны. Если это когда-то и было просто кодовым именем, то теперь уже нет. — Я знаю. Но я думаю, что тебе придётся, по крайней мере сейчас. Используй его, чтобы, что на этот раз не бросить меня здесь. Даби не отвечает, но поднимает другую руку, чтобы по собственной воле обхватить её лицо, и позволяет ледяной причуде принести ей некоторое облегчение. Облегчается не только боль от скоб. Это жужжащая тревога последних нескольких часов, когда она гадала, где её близнец и что происходит, гадала, доживёт ли она до конца дня. Она закрывает глаза, ослабляя бдительность, пока не перестаёт чувствовать ничего, кроме шкафа у себя за спиной и рук её брата на своём лице. Он осторожен с её причудой, и более того, он нежен. Он всё ещё может быть нежен с ней… Она знает: что бы ни привело его сюда, это не полностью стёрло то, кем он был. Может быть, было бы проще, будь это так, но Фуюми не ищет лёгких путей. И, может быть, она не искала своего близнеца десять лет спустя после того, как потеряла его навсегда, но, к лучшему или к худшему, она нашла его и больше не отпустит.