oh sooner or later it all comes down to faith

      Первым посетителем бара становится Чарли.              Она входит примерно через пятнадцать минут после того, как Дин завершил свою длинную пламенную речь о разнице между двумя марками пива, потому что да, Кас, это очень важно. Когда дверь открывается, раздаётся небольшой стук, привлекающий их внимание — Дин режет лаймы, а Кас расставляет разноцветные бумажные зонтики.              — О, — говорит Чарли, входя, — а я всё гадала, куда же меня несёт. Похоже, я безумно хочу повидаться с вами, ребята.              Дин облетает стойку и оказывается на полпути к Чарли ещё до того, как она заканчивает фразу, встречая её крепким объятием. Она тихонько смеётся и сжимает его в ответ, а затем заводит лёгкий разговор, пока Дин ведёт её к бару. Чарли заказывает напиток, Дин начинает делать его, и они с головой погружаются в беседу. Они говорят долго, прерываясь лишь когда Кас показывает ей истребитель «X-wing Starfighter», который он и правда смог закончить. Чарли в восторге, и Кас отдаёт ей Крестокрыл.              Прежде, чем она уходит, Дин говорит:              — Чувствуй себя здесь, как дома, Чарли, тебе всегда рады. Приходи выпить, когда захочешь.              — А когда не хочу, ты всегда можешь заскочить ко мне, — предлагает Чарли, ухмыляясь. — У меня есть костюм C-3PO в натуральную величину, он потрясающий.              — Я не знаю, где ты живёшь, — признаётся Дин.              Чарли пожимает плечами.              — Просто садись в машину и езжай. Если я буду дома и не против принять гостей, ты окажешься там, где нужно. Или можешь оставить записку. Она исчезнет, когда ты закончишь, и появится в нужном месте, а я отправлю её обратно. Чёрт, да просто позвони. Почему ты до сих пор не завёл телефон? Я всё ждала, когда твой номер появится в моём списке контактов.              — Я… я даже не подумал об этом, — бормочет Дин.              — Да ладно, Дин, сделай Небеса своей сучкой, пусть Рай работает на тебя, — подмигивает Чарли. — Кстати, где ты остановился? Не в Бункере, не так ли? Как думаешь, в небесной версии была бы библиотека? О, это было бы нечто.              Дин откашливается.              — Ты когда-нибудь была у Каса?              — Нет, — Чарли бросает весёлый взгляд в сторону Каса. — Полагаю, он не очень любит гостей, его сложно отыскать даже при большом желании.              — О, — бормочет Дин. Ему требуется секунда, чтобы оторвать взгляд от Каса и осмыслить этот лакомый кусочек информации. У него-то с поиском Каса не возникло никаких проблем. Хм. — Ну, в общем… я живу с ним.              — Круто, — щебечет Чарли, — может, ты сможешь убедить его не отшельничать, чувак. Я хочу приходить и устраивать киномарафоны. С масками, закопавшись в попкорн по самые уши.              Дин фыркает.              — У тебя есть видение.              — Небеса — мой холст, — отвечает Чарли с небольшой ухмылкой и щёлкает запястьем.              Перед уходом она целует его в щёку, и как только её маленькая жёлтая машинка уезжает, Дин прижимает Каса к барной стойке. Кас едва успевает пожаловаться на то, что его прервали в самый разгар процесса укладки соломинок, как Дин уже отчаянно целует его. Кас моментально включается в процесс — опрокидывает все соломинки в спешке приблизиться и поцеловать в ответ так же горячо и настойчиво, как целуют его.              — Дин? — ворчит он, когда тот отстраняется лишь для того, чтобы впиться губами в его челюсть и шею.              — Никто, кроме меня, не мог найти тебя, да? — бормочет Дин, нежно покусывая место, под которым прослеживается трепещущий пульс Каса, и наслаждаясь тем, как тот шипит и прижимается ближе.              Кас хмыкает.              — Джек, конечно, мог бы, но он знает, что я предпочитаю, чтобы мой дом был частным. Даже пытаться убедить себя, что я не хочу, чтобы ты приходил ко мне, было бы бессмысленно. Думаю, были дни, когда я хотел найти тебя, но потом останавливал себя. Не хотел признавать, что ты мёртв.              — Но ты скучал по мне, — бормочет Дин.              — Очень, — соглашается Кас, наклоняя голову вперёд, когда Дин поднимает свою, их лбы встречаются посередине. Он поднимает руку и нежно касается пальцами щеки Дина — благоговейно, с обожанием. — Небеса могли дать мне всё, что я хотел, но они не могли дать мне тебя. Это должно было произойти по твоей воле.              — Думаю, очевидно, что я вполне готов.              — Да, сейчас. Раньше… я просто не знал. Позволить тебе найти меня так легко не было моим сознательным решением, Дин. Я не осознавал этого желания. Просто Небеса дали мне шанс на то, чего я больше всего желал.              Дин резко выдыхает.              — Мне жаль, что я заставил тебя ждать так долго, Кас.              — Я ждал бы вечность.              — Знаю, — шепчет Дин. Он поднимает руку и трижды касается груди Каса, там, где бьётся его сердце. Медленно и нежно. Я люблю тебя.              — Я тоже тебя люблю, — говорит ему Кас.              Дин снова целует его, и Кас охотно отвечает на поцелуй. Они как раз занимаются этим, когда в баре появляется Джек — даже не воспользовавшись дверью. Он просто возникает здесь, и Кас замечает это первым, поворачивая голову и прерывая поцелуй. Он вздрагивает, прочищает горло и, моргая, смотрит на сына.              — Привет, — говорит Джек, привычно махая рукой. — Один сок, пожалуйста.              — Тебя что, в лифте растили? — бормочет Дин, отстраняясь от Каса и делая всё возможное, чтобы игнорировать жар, заливающий лицо. — Пользуйся чёртовой дверью, Джек, она для этого и существует. Никаких грёбаных манер.              — Я вырос в Бункере, — очень серьёзно сообщает ему Джек, пересаживаясь за барную стойку. Он оживляется, когда Кас протягивает ему коробочку сока.              — Джек не любит пользоваться дверями, — со вздохом говорит Кас. — Он может попасть куда угодно на Небесах, с разрешением или без.              Дин складывает руки на груди.              — Ну, только не сюда. Ты входишь через дверь, или не входишь вообще, понял?              — Хорошо, — соглашается Джек, кивая. Он ребёнок, и он Бог, и он всё равно будет следовать правилам, которые устанавливают его псевдо-родители. Это даже восхитительно. — Кастиэль говорит, что я тоже должен стучать, когда прихожу в дома. Он говорит, что это вежливо. А мама не заставляет меня стучать, когда я прихожу к ней. Она говорит, что мне рады в любое время.              Кас бросает взгляд на Дина.              — У нас с ней небольшие разногласия по поводу воспитания детей.              — Ты и Келли? — спрашивает Дин, приподняв брови.              — Да, — подтверждает Кас.              Дин усмехается.              — Но вы не родители, если не спорите о подобном. Границы — это хорошо. Джек, впредь, пожалуйста, стучи в двери.              — Я постараюсь, — сдаётся Джек, нахмурив брови.              Он некоторое время беседует с ними, потягивая свой сок и играя в «Найди отличия». Он втягивает в это Каса и Дина — на самом деле, Кас замечает все двенадцать, но он засранец и не говорит Дину и Джеку, где те находятся, — когда дверь открывается снова. Входят Эйлин с Сэмом, и Сэм переживает очередной момент головокружительного восторга при виде Джека. Его отцовские инстинкты, должно быть, разгораются не на шутку, потому что его глаза увлажняются, пока он хлопает Джека по плечу и ерошит ему волосы.              Кас и Эйлин почти сразу же заводят разговор на языке жестов, и Дину приходится неловко привстать со своего места, когда Эйлин настойчиво обнимает его. Он обводит глазами бар, готовит напитки, впитывает ощущение безопасности и наслаждается временем, которое проводит с семьёй.              Так продолжается до конца дня.              Приходит Бобби. Дин и Сэм проводят с ним уйму времени, и это очень приятно.              Заглядывают случайные люди, которых они прежде никогда не встречали — их желание пропустить по стаканчику оказалось достаточно сильно, чтобы они появились в этом баре. На вопрос Дина Кас отвечает, что на Небесах люди появляются в тех местах, атмосфера которых подходит им больше всего, а значит, этот бар станет их любимым.              Все, с кем Дин близок, рано или поздно интересуются, где он остановился — обычно просто потому, что хотят знать, как его найти. Дин просто отвечает, что живёт с Касом, и никто не кажется особенно удивлённым. Бобби лишь кивает, отвечает, что так и подумал, а затем просто продолжает разговор. И Дин никак не может понять, от того ли это, что люди считают, что, умерев холостым, он по умолчанию должен жить со своим лучшим другом, или он попросту настолько очевиден, что все знают о его чувствах к Касу.              Как бы там ни было, Дин ни разу не задаёт вопроса, будучи благодарным, что никто не находит нужным держать разговор в этом русле слишком долго. Единственные, у кого есть, вероятно, чёткое представление о происходящем, это Сэм и Эйлин — и Джек, по очевидным причинам — потому что им Дин действительно рассказывает об этом. Или, ну, использует этот факт в качестве оружия.              — Ну, как сожительствуется? — нахально интересуется Сэм, когда бар пустеет в перерывах между посетителями.              Дин смотрит ему прямо в глаза, заранее смакуя то, какой эффект его слова возымеют над младшим братом, а затем чистосердечно признаётся:              — Лучше, чем я ожидал, но, думаю, никто бы не жаловался, если бы его оттрахали до потери пульса. Всё просто превосходно.              Предсказуемо, Сэм вздрагивает всем телом и в ужасе смотрит на него, прежде чем прошептать:              — Дин! Гадость, чувак, какого чёрта? Лишняя информация. Я, конечно, рад за тебя, но Бога ж ради.              Дин, возможно, был бы оскорблён этим сильнее, не будь Сэм таким ханжой. Сойдись Дин с женщиной и начни рассказывать брату о своей сексуальной жизни, его реакция ничем бы не отличалась. Эйлин, всё это время жадно наблюдающая за артикуляцией губ Дина, наклоняется через стойку, чтобы дать покрасневшему Касу восторженное «пять».              В любом случае, бар — отличная идея. В течение дня люди заглядывают сюда небольшими наплывами. У Дина всегда есть время передохнуть между группами посетителей, а когда он хочет общения, то в баре показываются незнакомцы, которые ни черта о нём не знают. Его любимица дня — женщина по имени Ирэн, которая умерла в начале пятидесятых после того, как отравила своего мужа и ускользнула от властей. Она просто ходячий бунт.              На огонёк заглядывают друзья — приходит Эллен, Эш, Джо, Кевин и миссис Тран. Чёрт, даже Адам появляется, и это заканчивается тем, что Дин и Сэм садятся с ним на несколько часов, чтобы как бы… разрядить обстановку. Это нелегко, учитывая, сколько дерьма произошло между ними, но Адам счастлив на Небесах и считает, что нет смысла держать обид. Разговор становится странным, когда Адам признаётся, что искренне скучает по Михаилу.              — Ты ведь знаешь, что в конце он, вроде как, предал нас и весь мир, да? — неуверенно уточняет Сэм.              Адам пожимает плечами.              — Он не предал меня. Я уже был мёртв. Он бы не сделал этого, если бы… ну, если…              — Что, потому что ты был для него особенным, или что-то в этом роде? Любимый ручной человечек? — бормочет Дин, выгнув бровь.              — Ну, ты же всё об этом знаешь, не так ли, Дин? — Адам бросает взгляд в сторону Каса.              Дин захлопывает рот и не произносит больше ни слова. Не комментирует, даже когда Адам начинает рассказывать о проблемах Михаила с отцом — но, серьёзно, встань в очередь, это всё равно не оправдывает предательства. Пусть Дин об этом и промолчит. Он держит своё мнение при себе и в тот момент, когда Адам признаётся, что лично обратился к Джеку с просьбой дать Михаилу жизнь на Небесах, хотя бы ради счастья Адама. Выражение лица Сэма артикулирует сомнение за обоих братьев, но опять же, никто из них ничего не говорит. У них нет на это права.              К счастью, Адам уходит, когда в баре появляются Мэри и Джон. Они не успевают пробыть и трёх минут, как Сэм вдруг заявляет, что им с Эйлин пора уходить, а Эйлин — верная жена — подтверждает это со скрещенными руками, глядя Джону прямо в глаза и категорически заявляя, что у неё болит голова, потому что в баре слишком шумно.              Дин испытывает что-то сродни преклонения перед героем. Господи Иисусе. Она потрясающая. Он всегда знал, что она слишком хороша для Сэма, но теперь он уверен, что Эйлин слишком хороша для всех.              Кас тоже довольно быстро находит, чем себя занять, внезапно решив пойти пообщаться со всеми незнакомцами, на которых ему было абсолютно наплевать ещё пару минут назад. Это означает, что Дин остаётся наедине с мамой и отцом, и только когда он едва не опрокидывает пиво, которым собирается угостить Джона, понимает, что не очень-то этого ждал. Его руки дрожат. Он расправляет плечи и заставляет себя держаться ровно.              — Значит, это и есть твоя мечта, да? — спрашивает Джон, постукивая по стойке бара и оглядываясь по сторонам.              — Что-то вроде того, — бормочет Дин, протягивая им напитки. Перед ним возникает больше лаймов для нарезки, чему он благодарен — теперь есть, чем занять руки. Это даёт ему повод не сидеть на месте и сосредоточиться на чём-то ещё.              — Здесь очень мило, — говорит Мэри с тёплой улыбкой. Она оглядывается вокруг, поднимая брови в знак благодарности. — Мне нравится фоновая музыка. Это… это The Temptations, верно? «Papa Was a Rollin' Stone»?              Дин всё ещё сжимает лайм, который превращается в кашу прямо в его руках, сто́ит Дину прислушаться.              — Да, — отвечает он, механически продолжая нарезать лаймы. Его пальцы застывают. — Это классика.              — Моей маме понравилось бы здесь, — Мэри опирается на барную стойку. — Скажу ей, чтобы она заглянула. Ты назван в её честь, знаешь? А Сэм — в честь моего отца. Было бы здорово, если бы вы познакомились с ними. Они были… ну, они…              — С твоим отцом мы знакомы, как-то проводили время вместе, — отвечает Дин, а затем вдруг замолкает. — Долгая история. Он воскрес. Особой семейной привязанности не возникло. Сэм убил его.              Мэри моргает.              — О, это… ясно.              — Отлично, — бормочет Джон, — следующий семейный ужин будет вооружённым противостоянием. Браво, Дин.              — Я и с твоим отцом познакомился, — говорит ему Дин. Он кивает в ответ на взгляд Джона. — Он был хорошим человеком. Не знаю, здесь ли он, но ты должен попытаться найти его. Это тоже долгая история, но он никогда… он не бросал тебя, не специально.              Джон ничего не отвечает. Он просто делает большой глоток пива и смотрит вдаль.              — О, Кастиэль, — Мэри крутится на своём сидении и хватает его за руку, когда тот проходит мимо. Он удивлённо смотрит на неё, потом улыбается. Она улыбается в ответ. — Ты же не думал, что уйдешь, не поздоровавшись со мной, правда? Ты здесь дольше, чем Дин, а я тебя ни разу не видела.              — Я был занят, — отвечает Кас; скорее всего, это ложь. Дин научил его этому. Тем не менее, он позволяет Мэри коротко обнять его. — Помогал Джеку с реконструкцией Небес, так что у меня было мало свободного времени. Я прошу прощения.              — Всё в порядке, теперь ты здесь, — Мэри протягивает руку и хлопает Джона по плечу. — Эй, это тот другой, о котором я тебе рассказывала. Один из моих мальчиков.              Джон переводит взгляд на Каса, затем кивает ему в знак приветствия.              — Точно. Ангел. Да, припоминаю.              Кас даже не смотрит на него.              — Не обращай внимания. Он не всегда был таким грубияном, — Мэри закатывает глаза, качая головой. — Так ты теперь помогаешь Дину с баром? Ты просто всем помогаешь, да? Руфус рассказывал, как ты дарил ему резные изделия из дерева. Он использует их как ставки во время игры в покер, Кастиэль. Ты поощряешь его пристрастие к азартным играм.              — Не мне решать, как ему следует распоряжаться ими, — дипломатично отвечает Кас.              Мэри смеётся и кивает.              — Полагаю, ты прав. Наверное, на Небесах это всё равно не имеет значения. В конце концов, у каждого свои увлечения, да?              — Да, — соглашается Кас.              Джон передаёт Дину свой пустой стакан, и Дин молча наполняет его снова. Он продолжает нарезать лаймы, пытаясь сосредоточиться на этом, а не на том, что они с отцом оба прислушиваются к разговору Мэри и Каса.              — И какие у тебя? — спрашивает Мэри.              Кас, кажется, на секунду задумывается, а Дин отказывается поднимать глаза. Боже, храни его, если Кас ответит, что его увлечение — Дин…              — Садоводство, — говорит Кас.              — О, это мило, — улыбается Мэри.              Джон фыркает, и Дин поднимает голову. Он смотрит на отца, его пальцы крепко сжимаются на рукоятке ножа. Он практически видит осуждение на лице Джона. «Мужчины не копаются в грядках», — сказал бы он, а Кас ответил бы, что это не может быть правдой, поскольку он занимается садоводством, и он, по сути, мужчина — гендерфлюид, но всё же мужчина, — это различие Кас, вероятно, посчитал бы необходимым подчеркнуть, и тогда всё просто вышло бы из-под контроля.              Но на деле Джон говорит:              — Ты поливал цветочки в Эдемском саду?              А, шутки про ангелов. Менее… проблематично, но всё же.              — Никто не ухаживал за растениями Эдема, — отвечает Кас. — Однако Иешуа заботился о Райском Саде. Однажды он дал мне пару советов.              — Что, между тем, как ты командовал армией ангелов или убивал их всех? — сухо уточняет Дин, поднимая брови.              Кас поднимает бровь в ответ.              — Тебе придётся конкретизировать. И то и другое я делал неоднократно.              — Кто-то скромничает, — сардонически комментирует Джон.              — Так и есть, — бормочет Дин.              — Ну, я думаю, это мило, — продолжает Мэри, подталкивая Каса локтем. — Я никогда не представляла тебя управляющим баром, но, думаю, тебе это подходит. Тебе и Дину. Должны же вы чем-то здесь заниматься.              — Да, когда тебя нет дома, — соглашается Джон. Он смотрит на Дина. — Кстати, а где он? Ты ведь не с Сэмом живёшь?              — Нет, сэр, — говорит Дин, его желудок сводит судорога. Ему приходится на секунду опустить нож. — Я живу с Касом.              — У тебя что, своего места нет? — спрашивает Джон, хмурясь с видимым отвращением. Дин ясно видит это; он всегда отлично улавливал малейшие перемены в настроении отца.              — Есть, — отвечает за него Кас. — Со мной.              Джон смотрит на Каса, и происходит внезапная перемена. Дин наблюдает за происходящим, как в замедленной съёмке. Джон резко расправляет плечи, садится чуть прямее, в воздухе чувствуется напряжение — эта резкая, гнетущая атмосфера назревающей ссоры. Дин готовится к ней, оценивая Каса прищуренными глазами, но Кас даже не дёргается. Он спокойно встречает взгляд Джона, смотрит на него не мигая, без капли страха.              Зато всё тело Дина дрожит от напряжения между ними. Он задерживает дыхание, вероятно сам того не осознавая, поражённый мыслью о том, что Касу совсем не нравится Джон. Он истерично задаётся вопросом, как не понял этого раньше, ведь презрение Каса чертовски очевидно — именно этим и вызвана такая реакция Джона. Нужно быть слепцом или грёбаным идиотом, чтобы не заметить явного желания Каса поджечь Джона Винчестера на месте — потому что у него это буквально на лице написано, — а Джон — кто угодно, но далеко не идиот. Он приходит в боевую готовность за секунду, инстинктивно, и Дин это замечает.              Над входной дверью звенит колокольчик, и Дин тяжело выдыхает лишь для того, чтобы резко вдохнуть при виде фигуры на пороге.              — Миссури?! — восклицает Дин.              — Даже не думай перепрыгивать через эту перекладину, чтобы добраться до меня, сынок, — отчитывает его Миссури. — Ты подойдёшь и обнимешь меня, как полагается.              Плечи Дина расслабляются, и он усмехается, оставляя свои лаймы, чтобы обойти стойку, как ему и было сказано.              — Да, мэм, — говорит он, наклоняясь, чтобы обнять её. Он мог бы расцеловать её за то, что она появилась именно тогда, когда появилась, в самый подходящий момент. Быть может, Миссури остаётся экстрасенсом даже на Небесах, потому что она с улыбкой подставляет свою щёку, и Дин коротко целует её. — Рад тебя видеть.              — И я рада тебя видеть, но предпочла бы, чтобы тебе не пришлось умирать, чтобы навестить меня, — говорит ему Миссури, со вздохом похлопывая его по плечу.              — Ладно, ладно, — быстро отвечает Дин. — Ты, наверное, можешь узнать больше у Сэма.              Миссури кивает.              — Я скоро заеду к нему и его очаровательной жене. Он попросит у меня рецепты, так что мне нужно захватить поваренную книгу, прежде чем я уйду. А ты не представишь меня?              — Кому? О, — Дин слабо смеётся, поворачиваясь, чтобы увидеть, что Кас поспешно оставил Джона и Мэри, вместо этого предпочитая топтаться на месте у него за спиной. — Э-э, ну, ты уже знаешь, я полагаю, но это Кастиэль. Ангел. Пернатый засранец. Нимб, бунт, всё такое. Он тебе понравится.              — Без нимба, — поправляет Кас.              — Хммм… — секунду Миссури оценивает его, протягивая руки и накрывая ими плечи Каса, её губы сжаты в тонкую линию. Через мгновение она улыбается. — Да, у тебя всё получится, милый. Ну, чего вы тут стоите, а? Принесите мне выпить, — она поворачивается. — Джон Винчестер, не думай, что я не заметила, как ты пытался спрятаться от меня. Да, я вижу тебя. Нам с Мэри есть о чём поговорить, и ты будешь частью этого разговора.              Джон вздрагивает.              Дин решает, что Миссури — его новая любимица.              Всё прежнее напряжение рассеивается в присутствии Миссури. Она умеет расположить к себе любого человека, незлобива и прямолинейна, но при этом очень сердечна и благонамеренна. Даже Мэри, кажется, немного ошеломлена ею, в благоговении, и они ладят, будто прошли через огонь и во…              Ну, если отбросить неудачные метафоры, они ладят. Дин расслабляется в лёгкой атмосфере, чувствуя, что снова может дышать нормально. Он не совсем понимает, что теперь делать с тем, что Кас так очевидно и нескрываемо ненавидит его отца. Дин не уверен, что с этим вообще можно сделать хоть что-то.              А может, он не хочет ничего делать.              Эта мысль застревает в мозгу Дина на весь день, даже после того, как Джон и Мэри уходят. Да, он в курсе, что его отец далеко не подарок, Дин всегда колебался между защитой Джона и презрением к нему, и он не понимает, на чём следует остановиться сейчас. Сейчас всë иначе. Это вечность. Это Небеса, где всё… должно быть, в некотором смысле, проще.              Однако всё, что связано с его отцом, далеко не просто. Это сложно, потому что Дин не знает, как вести себя рядом с ним теперь. Это не похоже на появления Джона на пару дней из-за очередного сверхъестественного происшествия, его пребывание на Небесах не ограничено коротким промежутком времени, в который Дин может игнорировать его худшие стороны и сосредоточиться на лучших. Это вечность, бесконечно долгая, в течение которой ему придётся жить в присутствии отца, ненавидя и любя его в равной степени. Дин не хочет разбираться с этим дерьмом.              Он пытается не думать об этом, пока они закрывают бар и возвращаются домой. Он не думает об этом за ужином. Особенно успешно он не думает об этом в душе, потому что, когда Кас отправляется туда, Дин следует за ним. Ему удаётся даже почистить оружие, слушая разговоры Каса об уходе за растениями, и Дин продолжает успешно справляться с этим ровно до тех пор, пока они не оказывается в постели.              — Кас, — в конце концов говорит он.              — Да, Дин?              — Тебе не нравится мой отец, да?              Кас молчит некоторое время, затем прямо говорит:              — Да.              — Ты даже не знаешь его, — бормочет Дин.              — Я знаю достаточно, — холодно отвечает Кас.              Дин закрывает глаза и вздыхает, глубже зарываясь головой в подушку. Кас берёт его за руку, переплетая их пальцы, и Дину приходится проглотить непреодолимое желание наброситься на него за это. Вместо этого он бормочет:              — Он мой отец.              — Да, а Чак, технически, мой, — огрызается Кас, крепче сжимая пальцы Дина. — Если бы я решил, что ему можно давать поблажки только за то, что он мой отец, ты бы с этим не смирился.              — Ну, да, но мой отец не уничтожал весь грёбаный мир, Кас.              — Это тот предел, которого должен достигнуть отец, чтобы его действия сочли непростительными, Дин?              — Да ладно тебе. Всё… сложно, приятель. Пожалуйста, не усложняй это для меня сильнее, чем уже есть. Разве ты не можешь просто… — Дин устало поднимает свободную руку и неопределённо машет ею. — Я не знаю, не вмешиваться?              Кас издаёт низкий, сердитый звук.              — Тот факт, что Джон здесь, что я сам не утащил его в Ад — это и есть высшее проявление моего невмешательства. Я не стану провоцировать твоего отца, Дин, но если он сделает что-то недопустимое, в стороне я не останусь.              — Не сделает, Кас. Что он может выкинуть? Это же Рай, приятель. Он просто… он здесь, и у него есть мама, и всё может наладиться. Нам просто нужно время, — Дин переворачивается на бок и протягивает свободную руку, выводя бессмысленные фигуры на груди Каса. — Обычно я ни о чём не прошу, но я прошу сейчас. Не усложняй мне жизнь, Кас, пожалуйста.              — Хорошо, — соглашается Кас, и звучит это очень раздражённо, вот же засранец. — Я не буду… вмешиваться.              — Спасибо, — бормочет Дин. Он трижды постукивает пальцами по сердцу Каса, и Кас ловит их в свою руку, поднося к губам для поцелуя.              — Я тоже тебя люблю, — шепчет Кас, его голос смягчается.              Большим пальцем Дин очерчивает контур нижней губы Каса, чувствуя, как напряжение отпускает его. Он улыбается, ощущая ответную улыбку подушечкой своего пальца.       

***

             Появляется Гарт, и это становится грустным испытанием. Он проводит некоторое время со своей семьёй — теми, кто умер раньше него, — но начинает плакать, как только кто-то совершает ошибку, вспомнив его жену и детей. Это быстро становится известным правилом — не упоминать их в присутствии Гарта.              В качестве альтернативы Дину приходится пригнуться за барной стойкой и хрипеть от смеха, когда Гарт обнимает Бобби, рыдая у него на плече. Бобби продолжает называть его идиотом, и от этого Гарт плачет только сильнее, одновременно смеясь.              К счастью, Гарт отвлекается на Сэма и Эйлин — они, очевидно, сблизились после смерти Дина — что-то связанное с их детьми. Бобби улучает момент, чтобы ретироваться к барной стойке, а затем плюхается на свободное место, качая головой.              — Будь с ним помягче, — поддразнивает Дин. — Он тебя боготворил.              Бобби ворчит и машет рукой, требуя выпивку.              — Я не собираюсь провести остаток вечности, позволяя ему уливать меня слезами. Это была единоразовая акция.              — Душка, — усмехается Дин, наполняя бокал и наклоняясь вперёд, чтобы Кас мог проскочить мимо и добраться до бокалов с мартини. — А где сегодня Руфус? Вы обычно грызётесь, куда бы ни пошли.              — Ну, у каждого из нас своя жизнь, Дин, — сухо отвечает Бобби. — Разные семьи. Разные дома. Не все лучшие друзья остаются вместе.              Дин фыркает.              — А может, стоило бы. Упускаете кучу возможностей, Бобби, помяни моё слово.              — Он крадёт мои носки, — торжественно сообщает Кас, качая головой. — И даже не сочетает их.              — Ну, это прискорбно, — сочувственно говорит Бобби. — Мне жаль, что тебе приходится терпеть его.              — Отвалите оба, — бормочет Дин, с насмешливым видом запуская в Каса свёрнутым в трубочку куском бумаги. — Со мной чертовски приятно находиться рядом.              — Да, — прямолинейно соглашается Кас, — но я был бы признателен, если бы ты перестал путать мои носки.              Дин сдерживает улыбку и поворачивается, чтобы посмотреть, как Кас проскакивает мимо с напитком в руке — судя по всему, для Фрэнка. Он протягивает руку и трижды быстро постукивает Каса по груди — лицо Каса смягчается, после чего он с улыбкой идёт дальше.              Раздаётся звон колокольчика над входной дверью, и Дин поднимает глаза — входит Джон. По какой-то причине Мэри сегодня с ним нет, и Дин чувствует, как улыбка исчезает с его лица. На барной стойке внезапно появляется вышедший из строя блендер, требующий разбора и починки. Ещё одно занятие для рук. Отлично.              — Эй, чем сегодня занимается Сэмми? — спрашивает Джон, опускаясь на сиденье — через одно от Бобби, будто о столкновении локтями не может быть и речи.              Дин пожимает плечами.              — Откуда мне знать? Я что, его нянька?              — Попридержи язык, когда говоришь со мной, — Джон поднимает брови. — То, что мы уже мертвы и находимся на Небесах, не означает, что я не надеру тебе задницу снаружи.              — О, нет, не то будет восстание, — хрипло заявляет Бобби. — Я обязательно приглашу Мэри прийти и посмотреть, как ты уложишь собственного ребёнка в грязь, а, Джон? Это ещё если ты сможешь. Дин не мальчишка, и, полагаю, ты забыл, с кем он имел дело прежде.              Джон ворчит и взмахивает рукой в жесте, который Дин распознаёт с лёгкостью — просьба о выпивке. Когда Дин передаёт ему стакан, Джон бормочет:              — Да, ну, быть мёртвым — не значит забывать об уважении. В общем, я просто не так уж часто вижу Сэма, вот и всё. И никак не могу найти его чёртов дом.              — Может быть, он просто не хочет, чтобы ты там был, — прямо предполагает Бобби, откинувшись на стуле в совершенно невозмутимой манере, когда Джон хмурится, глядя на него. — Не знаю. Я уже дважды к нему заглядывал.              — Я дам ему знать, — быстро вклинивается Дин, бросая взгляд на Бобби, прежде чем кивнуть Джону. — Когда я увижу его снова, скажу. Не волнуйся об этом, пап. Он просто… да хрен его знает. Наверное, с головой в книгах или что-то в этом роде, он же ботаник.              — Скажи ему, чтобы завёл чёртов телефон, это Рай, а не каменный век, — ворчит Джон, качая головой и делая глоток пива.              — Точно, — бормочет Дин, снова сосредотачиваясь на блендере, и гримасничает, когда Бобби насмешливо фыркает.              Что ж, неудивительно, что потери привязанности не происходит. Дин знает, что у Бобби и Джона есть своя история, в основном связанная с тем, как Джон воспитывал Сэма и Дина, вплоть до того момента, пока вдруг не перестал. Он также знает, что Бобби и Джона связывает своеобразная дружба, которую они поддерживают по каким-то одним им известным причинам. Дин слышал от других, что они вместе что-то делают — пьют, рыбачат, или чем там ещё занимаются старики. По непонятным причинам они по-прежнему проводят время вместе, хотя Дин в курсе, что у Бобби есть проблемы с Джоном — всегда были. Очередные сложные отношения.              — Знаешь, Дин, твой бар — не единственный на Небесах, — вспоминает вдруг Джон. — У Эллен тоже есть. Придорожная закусочная. Её девчушка помогает ей там. Сказала, что они знали тебя много лет назад.              — Да, сэр, — безучастно соглашается Дин, не понимая, к чему тот клонит. Он снова подаётся вперед, когда Кас заходит за барную стойку, чтобы приготовить очередной напиток.              — Что там за история? — спрашивает Джон.              На мгновение Дин задерживает взгляд на Касе, но тот лишь сужает глаза и отворачивается, так что Дин решает, что никакой угрозы нет.              — Да ничего особенного, на самом деле. Ну, в общем, это был конец света. Э-э, первый. Об этом многие говорят, так что, уверен, в общих чертах ты уже имеешь представление. Люцифер, в основном. Некоторые демоны. Всадники Апокалипсиса. Мудачьё-ангелы. Кроме Каса. В общем, Эллен и Джо помогли с… со всем, если честно.              — А я что, пустое место? — ворчит Бобби.              — Нет, конечно, нет, — снисходительно соглашается Дин, закатывая глаза. — Ты тоже внёс свою лепту.              — Значит, вы все были довольно близки, да? — спрашивает Джон.              — Да, можно и так сказать, — хмурится Дин, пытаясь поставить насадку блендера на место.              Джон хмыкает.              — И что ты думаешь об этой Харвелл?              — Эллен? — размышляет Дин, даже не поднимая глаз. — Она классная. Крутая. Люблю её бар. А что?              — Нет, не Эллен, — отмахивается Джон. — Джо.              Взгляд Дина мечется вверх, его руки замирают.              — Ты с ней пересекался?              — Нет, не совсем, — признаётся Джон. — Эллен обслуживала меня, когда я заглянул. А она — нет.              — Её отец… — Дин делает паузу, не зная, как лучше подойти к этому разговору. Он прочищает горло. — Ты помнишь Билла?              — Да, помню. Он там с ними. Он…              — Погиб, когда охотился с тобой.              Джон делает ещё один глоток, его губы поджимаются, но он кивает.              — Верно. Она в курсе?              — Да, — подтверждает Дин.              — Я так понимаю, что не очень-то ей нравлюсь, да?              — Нет, сэр, я бы сказал, что нет.              — А ты ей нравишься? — спрашивает Джон, подняв брови.              Дин моргает.              — Ну, полагаю, что да. Мы… мы хорошо ладили до её смерти. И общаемся с тех пор, как я оказался здесь. Мы… друзья.              — Такая красавица, за пояс не заткнëшь, а ты хочешь быть ей другом? — тон Джона полон сомнения.              Сзади Дина раздаётся треск, и он застывает на месте, точно зная, что произошло, ещё до того, как оборачивается. Конечно, когда он всё же смотрит, Кас сжимает стакан с напитком, который он готовил, с такой силой, что тот разбивается вдребезги. «Твою мать», — думает Дин с неровно колотящимся сердцем.              — Закрываемся, — скрежещет Кас, кружась на месте и глядя на Дина. — Сейчас же.              — Да, — говорит Дин, поспешно оборачиваясь, чтобы похлопать рукой по барной стойке. Фоновая музыка обрывается, гости замолкают. — Ребята, сегодня мы закрываемся рано. Всем хорошего дня!              На случай, если его объявление оказалось не вполне прозрачным, напитки исчезают у всех из рук. Люди, конечно, немного возмущаются, но не задерживаются, чтобы выразить своё недовольство. Толпа начинает рассасываться, колокольчик над дверью то и дело позванивает.              — О, Боги, — бормочет Бобби, со вздохом сползая с табурета.              Джон недоверчиво смотрит на Дина.              — Ты, должно быть, шутишь. Вот так просто? Он говорит тебе закрыться, и ты просто делаешь это?              — Вон, — рычит Кас.              — Да кто ты, блядь… — Джон обрывается, когда Дин скользит вперёд, загораживая Каса, с натянутой улыбкой.              — Кое-что случилось, — лжёт Дин. — Небесные дела. Просто, эм, загляни попозже, хорошо? Бобби, ты не…              — Да, разумеется, — легко соглашается Бобби, протягивая руку, чтобы похлопать Джона по плечу. — Пойдём, у меня осталось немного виски, вкус и без земных воспоминаний просто райский. Пусть эти идиоты разгребают свои дела.              Джон усмехается, его брови низко опущены.              — Мой собственный сын вышвыривает меня из своего бара.              «Не впервой», — думает Дин.              — Не впервой, — говорит Бобби, указывая головой в сторону двери. — Давай, поднимай зад, тюфяк. Нам есть куда податься, и не думай, что я не расскажу обо всём Мэри.              Дверь бара громко хлопает, и Дин изо всех сил старается держать безукоризненное выражение лица, чувствуя, как Кас закипает прямо за его спиной. Его гнев сейчас не менее осязаем, чем физическое прикосновение. По коже Дина бегут мурашки.              Угроза расправой от рук Мэри, похоже, срабатывает на ура, потому что Джон бросает ещё один оценивающий взгляд на Каса, а затем поворачивается и выходит за дверь, ругаясь себе под нос. Бобби смотрит на Дина, качает головой и тоже уходит. Дверь захлопывается за ними, щелчок замка заставляет и без того бешено колотящееся сердце Дина ускориться до тревожного уровня. Ему приходится напомнить себе, что здесь, на Небесах, не бывает сердечных приступов.              — Кас, — это всё, что успевает вымолвить Дин, прежде чем его дёргают за руку, грубо прижимают к стойке и безрассудно, самозабвенно целуют.              Дину едва хватает времени восстановить равновесие, когда его внезапно толкают на барную стойку, раздвигая колени — пуговица на его джинсах почти оторвана, когда Кас пытается её расстегнуть. Он основательно вылизывает рот Дина, интенсивно и горячо, заставляя его голову кружиться, вытесняя оттуда любой намёк на здравые мысли. Дин не осознаёт, что стонет, пока это не переходит в придушенный звук, когда Кас вцепляется в пояс его джинсов, чтобы грубо стянуть их вниз вместе с боксёрами.              — Наклонись, — резко приказывает Кас, упираясь ладонью в грудь Дина и настойчиво надавливая.              Дин откидывается с глубоким вдохом, его глаза неосознанно закрываются. Кран раковины за барной стойкой упирается ему в спину, но он едва ли обращает на это внимание. Дин откидывается до тех пор, пока его затылок не упирается в поверхность стойки, как раз там, где минуту назад сидел его отец. Пытаясь разобраться в ситуации, Дин упирается каблуком ботинка в полки под стойкой, разбивая ещё больше посуды — винные бокалы, думает он в бреду.              Джинсы спущены по его бёдрам достаточно низко, чтобы дать волю уже наполовину твёрдому члену, и Дин поднимает голову со словами на губах, но хрен его знает, что это будут за слова. В тот момент, когда Кас наклоняется и берёт член Дина в рот, способность говорить или помнить, что именно он собирался сказать, благополучно покидает его. Он испускает высокий стон и ударяется затылком о барную стойку, резко втягивая воздух, дрожащие пальцы путаются в непослушных волосах Каса.              Не то чтобы Дину не делали минеты прежде. Разве что, этого не делали мужчины, но рот есть рот, так что, кому бы он ни принадлежал, суть одна. Тем не менее, в данный момент речь идёт не столько о технике и самом рте. В основном, дело в общем ощущении всего происходящего, в настроении. И прямо сейчас всё сводится к тому, чтобы разнести мир Дина на кусочки, с чем Кас прекрасно справляется. Дин принимает это, потому что, ну, он ничего не может с этим поделать.              Если оставить минет в стороне, Кас чётко знает, что именно делает. Для него это не чёртова шутка. Независимо от того, делал он это когда-либо прежде или нет, у него в голове явно есть представление о том, как всё должно быть. Он сконцентрирован, сосёт сильно, заглатывает глубоко, заставляя Дина издавать ошеломлённые звуки, а затем просто… не отпускает.              Не сломано, не чини — всё в таком духе. Что бы ни заставляло Дина быть настолько громким, Кас повторяет эти действия снова и снова.              Меньше чем за минуту Кас выясняет, что Дину особенно нравится, когда его заглатывают до основания, так что он продолжает это делать. Дин смутно и немного истерично задаётся вопросом, не удаётся ли это Касу только потому, что на Небесах невозможно испытать рвотный рефлекс или задохнуться. Какова бы ни была причина, Дин уверен, что не переживёт этого — он уже мёртв и всё такое.              Дело ещё и в напряжении, в том, как Кас впивается одной рукой ему в бедро достаточно сильно, чтобы оставить синяки, а другой пригвождает Дина к стойке; в том, что Кас… возможно, ревнует? Так вот что происходит? Он закипает от одной лишь мысли, что Дин сбежит и найдёт себе красивую девушку.              Кас стонет вокруг его члена, и Дин задыхается: «О, блядь… о, Господи, блядь, Кас»              Рука, упирающаяся в центр груди Дина, сдвигается, пальцы сгибаются, а затем скользят вверх. Дин чувствует это, нажим пальцев, впивающихся в грудь, потом в горло, затем в челюсть. Кончики пальцев давят ему на скулы, заставляя Дина открыть рот. Зачем? Дин не знает, да ему и не важно.              Он послушно открывает рот, потому что, очевидно, именно этого хочет от него Кас. Доходит до него лишь мгновение спустя, когда большой палец Каса скользит между его приоткрытыми губами, медленно, призывно. Это так чувственно буквально без всякой причины, и Дин слышит отголоски собственного стона на краю сознания — долгий, до невозможного развратный звук, заглушаемый пальцем у него во рту.              Рука Каса обвивается вокруг его челюсти, впиваясь в нежную, уязвимую нижнюю часть. Бёдра Дина дёргаются, глаза зажмуриваются, когда тепло разливается по каждому дюйму его тела, внутри и снаружи. Он снова стонет, на этот раз громче, и большой палец Каса давит на его язык, прижимая его и размыкая губы.              Всё тело Дина замирает, и единственное, что, блядь, он может делать — это стонать, самозабвенно посасывая палец Каса — его голова идёт кругом, когда приходит разрядка. Он прижимается к барной стойке, одна рука Каса по-прежнему пригвождает его бёдра к поверхности, вторая удерживает голову Дина на месте, впиваясь пальцами в его рот. У Дина ума не хватает как-то предупредить Каса, но в этом нет необходимости.              Кас просто… глотает.              Он продолжает глотать, даже когда Дину больше нечего дать, даже когда Дин бьётся в конвульсиях на стойке, даже когда Дин начинает смягчаться у него во рту. Чувствительность настолько сильна, что уголки глаз Дина вспыхивают жаром, когда он ощущает, как мягкое, горячее горло Каса сжимается вокруг головки его члена. Он издаёт приглушённый скулёж, дёргает Каса за волосы, бёдра бесполезно дрожат.              Наконец, наконец, Кас разворачивается над ним, вынимает палец изо рта Дина и тут же запускает его в свой. Дин ошеломлённо смотрит на него, пытаясь понять… буквально всё. Его трясёт так сильно, что стаканы на стойке, ещё не сброшенные на пол, дребезжат.              Кас вынимает палец изо рта и говорит:              — Перевернись.              — Ты… ты убьёшь меня, — хрипит Дин.              — Невозможно, — отвечает Кас. Затем снова: — Перевернись.              Дин закрывает глаза.              — Кас, я сомневаюсь, что смогу устоять на ногах, чтобы ты мог перегнуть меня через стойку и трахнуть.              — Хм, — Кас делает паузу, и когда Дин приоткрывает один глаз, ему кажется, он что-то серьëзно обдумывает. В итоге Кас кивает. — Ладно. На колени.              — О Боже, — шепчет Дин, по всему его телу снова пробегает волна дрожи.              Это так невыносимо горячо, что Дину кажется своего рода благословением тот факт, что они занимаются всем этим уже после смерти. Он откровенно убеждён, что в противном случае пережить подобное ему бы не удалось. Выкини Кас такое при жизни, Дин уверен, это сломало бы его, — не то чтобы он уже не был сломлен, но это — совершенно другой тип разрушения.              Блядь, он был бы так слаб для Каса.              Дин уверен в этом, потому что он слаб перед ним сейчас. Несмотря на то, что он весь дрожит и чувствует себя, как варёная лапша, он всё равно натягивает штаны, практически оседая на пол. Не очень грациозно, но в конце концов ему удаётся встать на колени, и только потому, что его мозг высосан прямо через член, Дин не очень-то задумывается над этим.              Дин стоит на коленях перед другим мужчиной, своим лучшим другом, и сейчас он до такой степени охренел от происходящего, что ему всё равно. Он просто откидывает голову назад, прикрывает глаза и ждёт.              Признаться, он понятия не имеет, что задумал Кас, и, возможно, прежде он запаниковал бы из-за последствий. Если это будет первый раз, когда у него во рту окажется член, так тому и быть. Кас может делать с ним всё, что пожелает, и Дин просто позволит этому случиться.              Как выясняется, план Каса заключается не в том, чтобы Дин ему отсосал. Нет, вместо этого он делает нечто более грязное — и более горячее, не то чтобы Дин когда-либо признал это вслух. Кас просто расстёгивает ширинку, опускает штаны, достаёт свой член и начинает вбиваться в собственный кулак, глядя на Дина яркими глазами. Дин смотрит на него, взгляд затуманен и потерян, он не в силах уследить за тем, что делают его собственные руки, пока Кас вот так смотрит на него сверху вниз. Так чертовски напряжённо, так властно.              Рука Каса тянется к щеке Дина. Большой палец надавливает на нижнюю губу, цепляясь за нее. Губы Дина раздвигаются почти автоматически, это безусловный рефлекс, павловская реакция, которую нужно было тренировать всего один раз. Кас резко вдыхает — это всё, что Дин получает в качестве предупреждения. Этого мгновения достаточно, чтобы он успел прикрыть глаза, после чего Кас кончает ему на лицо.              Абстрактно говоря, это довольно мерзко. Или, по крайней мере, должно быть. Кто-то только что залил его лицо спермой — горячей, мокрой, липкой. Однако, в реальности Дину приходится сопротивляться желанию поднять руку и провести пальцами по щеке, просто чтобы получить полное представление о диких последствиях произошедшего. Однако он остаётся на месте, что, как оказалось, было к лучшему, потому что в следующую секунду раздаётся звук застёгивающейся ширинки, после чего Кас с глухим стуком опускается на колени напротив него.              А затем… ну, Кас очищает его своим ртом. Снова. Что, опять же, почему-то очень возбуждает мозг Дина, который по консистенции уже и без того напоминает пудинг.              Когда Кас находит, что беспорядок устранён, то отстраняется и говорит:              — У нас выходной. Думаю, стоит навестить Джека.              — Кас, чувак, ты должен… ты должен дать мне секунду. Господи Иисусе, — бормочет Дин, падая обратно на задницу с хриплым, прерывистым смешком. Он проводит рукой по лицу, морщась от того, что оно слегка влажное от языка Каса.              — Может быть, у Сэма и Эйлин, — продолжает Кас, будто бы ничего судьбоносного не произошло минуту назад. — Первым делом стоит отправиться туда. Я знаю, как связаться с Джеком. Если он не с матерью, то обязательно появится.              — Слушай, не могли бы мы… не знаю… сместить фокус на секунду, чувак? — бормочет Дин, недоверчиво глядя на него. — Ты просто… ты…              Кас окидывает взглядом лицо Дина, в его голубых глазах появляется смущённое выражение.              — В свою защиту могу сказать, что ты не жаловался.              — Да, не жаловался, тут ты меня подловил, — Дин прочищает горло и упирается руками в колени. — Но, тем не менее, ты не можешь закатывать истерику всякий раз, когда ревнуешь.              — Мне очень нравится Джо, — дипломатично говорит Кас, что даже близко не похоже на согласие.              Дин фыркает.              — Да, я понимаю. Дело не в Джо, а в самой идее. Верно? Просто мысль о том, что я могу… оказаться с кем-то другим. С кем угодно.              — Ну, — Кас хмурится, — да, это так.              — Ладно, хорошо, — бормочет Дин. — Тебе не о чем беспокоиться. Я никуда не уйду, так что расслабься немного.              — Я не беспокоюсь об этом, — Кас звучит искренне, по крайней мере. Он склоняет голову набок, чуть прищуриваясь. — Мне просто это не нравится.              — Точно, понял. Позиция предельно ясна, приятель, — фыркнув, отвечает Дин. Он показывает на свое лицо, поднимая брови. — Знаешь, наверное, было бы быстрее, если бы ты просто помочился на меня, собственнический ты ублюдок.              Кас хмыкает.              — Полагаю, это было бы менее приятно для обеих сторон.              — Ты такой идиот, — бормочет Дин, протягивая руку, чтобы схватить Каса за галстук и притянуть ближе. — Иди ко мне.              — Хочешь, чтобы я извинился? — шепчет Кас ему в губы, их носы соприкасаются.              Дин смеётся и игриво закусывает его нижнюю губу.              — Не смей, мать твою.              Кас издаёт довольный звук и глубоко целует его. Дин позволяет ему это, обхватывая руками за плечи — возможно, им с Касом не стоит валяться в осколках стекла, утопая в медленных, сладких поцелуях, потому что это как-то по-идиотски. Тем не менее, Дин без остатка отдаётся этим мгновениям, потому что сейчас в мире нет ничего, желаемого им сильнее.              Он может привыкнуть делать то, что хочет, думает он, особенно если это будет происходить вот так.       

***

             Проходит несколько недель, прежде чем Дин снова встречает отца.              Кас чистит блендер за стойкой, хмуро глядя на составные части устройства, разложенные перед ним, в попытке понять, как собрать механизм обратно. Дин подходит к нему сзади и наблюдает за процессом, опустив подбородок ему на плечо — в баре сейчас только Сэм и Эйлин — и не предлагает Касу свою помощь. Кас любит делать всё самостоятельно, а Дину нравится наблюдать за тем, как серьёзно он подходит к выполнению обычных, казалось бы, задач — это вызывает у него всплеск привязанности, тепло и ярко растекающийся в груди.              Дин вздыхает и опускает руки на бёдра Каса, слегка сжимая.              — Сэму подавай чёртов клубничный Дайкири. Замороженный. Мне кажется, что всё сделанное мной ради него было зря.              — Второй блендер свободен, — говорит ему Кас, не отрывая взгляда от своего занятия.              — Да, хорошо, но ты, кажется, меня не понял. Клубничный дайкири, Кас, — Дин придвигается, чтобы отхлебнуть, и цокает языком, чтобы скрыть веселье. — Знай я, что моя смерть заведёт его вкусовые пристрастия в эту область, я бы повременил умирать и спас его от самого себя.              Кас бросает на него взгляд.              — Ты тоже любишь клубничный Дайкири, Дин. И Пина коладу, и…              — В комфорте моего собственного дома, где никто не может по праву осудить меня за это, — перебивает Дин, испытывая небольшое возбуждение от того, как глаза Каса на мгновение загораются, когда он называет их дом своим.              — По праву, — категорически соглашается Кас, глядя на него так, словно он, несомненно, осуждает Дина за это, и даже больше. В конце концов, Кас закатывает глаза и возвращается к своему разобранному блендеру, снова нахмурив брови.              Дин допивает напиток Сэма и снова прижимается к спине Каса, просто потому что может.              — Кажется, у тебя небольшие трудности?              — Я справлюсь, — бормочет Кас.              — Ммм… — Дин тянется вокруг тела Каса, под его руками, чтобы взять две детали, которые нужно скрепить в первую очередь. — Начни с этого. Нужно прокрутить до щелчка, иначе в следующий раз, когда ты воспользуешься блендером, его разнесёт по всему бару.              — Понятно, — отвечает Кас тоном, не оставляющим сомнений в том, что ни черта ему, на самом деле, не понятно. Он подаётся чуть назад, плотнее прижимаясь спиной к груди Дина, и хмыкает, явно отвлекаясь — по этой причине они практически ничего не делают в баре, по ней же Кас до сих пор не умеет чинить чёртовы блендеры.              Дин утыкается лбом в изгиб плеча Каса и закрывает глаза. Тепло его тела пьянит и притягивает. Он испытывает искушение закрыть бар пораньше и просто пойти домой, где сможет надолго потеряться в ощущениях рта и кожи Каса — что они с недавних пор делают достаточно часто, так что, наткнувшись на закрытый бар, завсегдатаи вряд ли будут сильно удивлены.              Небеса — странное место для любви, но когда речь заходит о них, это кажется идеальным. Они начали свой путь в Аду, прошли через Чистилище и пережили бок о бок на Земле так много, что здесь, в Раю, кажется логичным наконец расставить всё по своим местам. Чёрт возьми, они были неравнодушны друг к другу в каждой точке Мироздания — даже в Пустоте, если подумать, учитывая, как Кас погиб в последний раз.              — Сэм ждёт, — внезапно напоминает Кас, наклоняясь вперёд и отпихивая Дина, чтобы снова сосредоточиться на блендере. — Отнеси ему коктейль. Твои родители на подходе, так что я приготовлю что-нибудь для них.              — Да, да, — бормочет Дин, отступая назад, чтобы взять напиток Сэма и отнести его по адресу. Если по дороге он и делает маленький глоток, то нет, это неправда, потому что он — авторитетный владелец бара и никогда бы так не поступил.              Мелодичный звон оповещает о появлении Мэри и Джона — Дин кивает им, проходя мимо. Мэри тепло улыбается, а Джон бросает взгляд на напиток в руках Дина и гримасничает. Дин ускоряет шаг и сопротивляется желанию вылить Дайкири и принести Сэму пиво.              — Чертовски вовремя, — бормочет Сэм, выхватывая коктейль из рук брата и принимаясь потягивать его из ярко-жёлтой соломинки, словно розовый зонтик, тыкающийся ему в щёку, ничуть его не беспокоит. Эйлин с нежностью наблюдает за ним. Отстранившись, Сэм улыбается Дину. — Знаешь, может дело в моём преклонном возрасте, но это гораздо лучше, чем виски.              — Не совсем согласен, но как скажешь, — отвечает Дин.              Но Сэма уже не остановить, потому что он переводит взгляд на Эйлин.              — На вкус как наша пятая годовщина. Мы ходили в…              — …в тот гостиничный бар, да, — подхватывает она, дублируя фразу жестами. — Мы притворились незнакомцами на одну ночь. Это было здорово.              — Так, если вы двое собираетесь быть отвратительно милыми у меня перед носом, то я отчаливаю прямо сейчас, — бормочет Дин, ткнув большим пальцем через плечо.              — Да, тебе придется уйти, — признаёт Сэм, ухмыляясь во все тридцать два. — Можешь позвать маму? Я так и не рассказал ей о первой влюблённости Дина.              — Ты и мне об этом не рассказывал, — размышляет Дин, отступая назад, немного сбитый с толку тем, что делит с сыном Сэма одно имя. Это мило и всё такое, но когда имя всплывает в разговоре, это слегка выбивает из колеи. Кроме того, это своего рода клише. Неважно, он не осуждает. — Ты говорил, что это было уморительно.              — О, тебе понравится, — улыбается Сэм. — Когда ему стукнуло четырнадцать, я познакомил его с Гартом и его детьми. Касу было семнадцать, и Дин влюбился мгновенно. Он практически не признавал существования Сэма, потому что так звали его отца, но Кастиэль? Да, лёгкая добыча. Это было чертовски уморительно — видеть, как история повторяется, понимаешь?              Дин отмахивается от него.              — Умри.              — Уже, — весело отвечает Сэм. — В общем, Дин пошёл по стопам дорогого дядюшки. Кас — младший, в смысле, — понятия не имел. Он уехал в колледж, и мой сын был в полном раздрае из-за этого.              — Тот Кас — его первое разбитое сердце, — Эйлин ностальгически вздыхает.              — Тяжёлый случай, — слабо говорит Дин, не в силах удержаться от того, чтобы послать своему племяннику нелепую мысль в духе «Да, я в том же дерьме, приятель».              — Вот тут он точно весь в тебя, — поддразнивает Сэм с улыбкой.              — Отъебись, — бормочет Дин. — Кас не был моим первым…              — О, умоляю, — фыркнув, перебивает Сэм. — Я хоть и стар, но с памятью у меня всё в порядке. Я прекрасно помню твои сердечные муки, молодой человек.              — Может, хватит вести себя так, будто ты старше меня, только потому что я умер молодым? — ворчит Дин, поворачиваясь на месте. Он резко окликает его через плечо: — И, серьёзно, отъебись!              Сэм только смеётся ему вслед.              Мэри и Джон берут напитки, приготовленные Касом, когда Дин снова огибает стойку. Он улыбается в ответ на улыбку Мэри.              — Сэм просил позвать тебя. Хочет поделиться историей первой любви твоего внука. Похоже, я не последний Дин, слишком сильно привязавшийся к Касу.              — Ах, да, — глаза Мэри блестят, когда она поднимает свой стакан и соскальзывает с табурета. Она похлопывает Джона по руке. — Скоро вернусь.              — М-м, — губы Джона подрагивают, его взгляд следует за ней, когда Мэри удаляется. Он до сих пор смотрит на неё так, будто перед ним самая красивая женщина в мире, что может быть немного оскорбительно для матери Адама, живущей на другом конце города и прикладывающей максимум усилий, чтобы не пересекаться с Джоном.              Дин полагал, что неловких встреч на Небесах не бывает, но, похоже, он ошибался. Вероятно, его отцу не очень-то весело было наблюдать за общением Мэри и Кейт, и Дин благодарен, что его не было рядом, даже если он узнал об этом позже от сплетника Бобби.              Кроме того, Бобби сказал, что Джону было несколько неуютно, когда он узнал, что Адам, Сэм и Дин собрались вместе, словно два его мира столкнулись самым дискомфортным образом. Возможно, Дину не следовало бы испытывать мстительный всплеск веселья из-за этого, но что он может поделать?              — Твой племянник, — начинает Кас, сведя брови вместе, — и… девушка по имени Кэсси, полагаю?              Дин фыркает.              — Не очень-то прогрессивно с твоей стороны, Кас. Не знаю, в курсе ли ты, но Гарт назвал своих сыновей-близнецов Сэмом и Кастиэлем. Мой племянник, очевидно, встретил их и влюбился в Кастиэля с первого взгляда.              — О, — Кас моргает, затем щурится. — Гарт назвал ребёнка в честь меня? Он никогда не говорил.              — Ты же знаешь, он редко говорит о Бет и детях. Ему грустно, — напоминает ему Дин, задевая локоть Каса своим, и замирает, когда Кас отстраняется от него. Ладно, странно.              Джон опускает свой стакан на столешницу и складывает руки перед собой.              — Эй, как насчёт того, чтобы отправиться порыбачить на озеро, которое пересохло ещё до того, как мне стукнуло двадцать? Очень хорошее место. Ехать почему-то около часа, но Бобби и Руфус уже согласились.              — А, я не могу, — говорит Дин. — Мы с Касом…              — Ты должен поехать, — прерывает Кас, глядя прямо перед собой, слева от Джона.              Дин смотрит на него.              — Что?              — Он дело говорит, — вклинивается Джон, полностью сосредоточившись на Дине. — Какие бы планы у тебя ни были, они не могут быть важнее, чем время, проведённое с отцом. Просто отмени их.              На самом деле, у них с Касом на носу была четырёхчасовая поездка до дома Келли: она живёт в месте, похожем на Нью-Йорк, и делит потрясающую квартиру с бывшим президентом. Келли сильно сблизилась с Касом, что неудивительно, учитывая, через что им пришлось пройти вместе. Они видятся гораздо реже, чем хотелось бы, а потому решение Каса отменить поездку выглядит крайне странно.              Да к чёрту всё это. Если бы он хотел отправиться на рыбалку с отцом, то прыгнул бы в Детку и подрулил к дому родителей, где Мэри всеми правдами и неправдами выпихнула бы Джона на улицу. Конечно, было бы неплохо повидаться с Бобби и Руфусом, но он видит их очень часто. И правда в том, что Дину совсем не по душе идея ехать с отцом без Сэма, ведь велика вероятность, что брата там не будет. Сэм заявит о боли в спине, что означает, что он не в настроении разбираться с отцом, и что ж… справедливо.              — Ты должен пойти, — повторяет ему Кас.              — А как же Келли? — спрашивает Дин, нахмурившись.              Кас моргает в ответ.              — Я передам ей привет, если хочешь.              — О, — Дин поражается внезапной мысли, что Кас вовсе не планировал отменять поездку. Нет, вместо этого выясняется, что он явно не против провести день вдали от Дина (а возможно и ночь, потому что иногда они остаются у Келли до утра). — Ладно. Ты, эм, уверен?              — Да, — говорит Кас.              Джон постукивает по барной стойке.              — Конечно, он уверен. Ты же не обязан везде водить его за ручку. Ну, значит решено. Пригоняй машину. Не терпится вновь вывести её на дорогу.              — Ее заберёт Кас, — быстро говорит Дин, пресекая эту просьбу ещё до того, как она успевает прозвучать до конца. Он полностью игнорирует хмурый взгляд отца и поворачивается к Касу, скрещивая руки. — Приятель, всё хорошо? Ты…              — Прекрасно, — отрезает Кас, отступая назад, когда Дин протягивает к нему руку. — Если вы меня извините, я хочу кое-что обсудить с Эйлин.              Прежде, чем Дин успевает открыть рот и возразить, Кас уходит, чтобы присоединиться к остальным. Дин смотрит ему вслед, моргая и чувствуя себя не в своей тарелке. Это очень странно. Кас больше не ведёт себя так скованно, и уж точно не отстраняется, когда Дин пытается приблизиться к нему.              Они в ссоре? Конечно, иногда у них бывают разногласия. Было бы хуже, если бы их не было вовсе. Обычно они цапаются по мелочам, о которых Дин уже давно забывает к моменту примирения. Порой они ругаются по более серьёзным поводам — в основном, это связано с чем-то произошедшим между ними при жизни.              Но это редкость. Да, препирательства всегда в ходу, но всегда с юмором. Чаще всего это флирт. В общем, они всегда счастливы и просто стараются не распускать руки слишком часто. Всё хорошо. Даже прекрасно, если подумать. Быть с Касом вот так — чертовски приятно, и больше всего на свете Дин сожалеет о том, что им не довелось испытать это, пока они были живы.              Поскольку большинство их ссор откровенно смехотворны, Дин задаётся вопросом, какого чёрта он сделал не так на этот раз. На Небесах довольно трудно что-то испортить — по крайней мере, физически, — так что, скорее всего, он что-то не то сказал. Такое тоже случается, если подумать, и чаще всего это происходит ненамеренно — Дин прирождённый засранец, и из-за этого у него могут быть неприятности с Касом даже здесь. Но что именно, чёрт возьми, он сказал? Дин ломает голову, пытаясь понять, за что ему нужно извиниться, но ничего не может вспомнить. У него нет ни единой догадки.              — Ты выглядишь как побитая собака, — говорит ему Джон, глядя на него ровным взглядом и поджав губы.              Дин автоматически выпрямляется и отрывает взгляд от места, куда он (скорбно) смотрел — на Каса.              — Когда выдвигаемся?              — Бобби и Руфус должны заехать ко мне на рассвете. Путешествие на весь день, — Джон приподнимает бровь. — Ты действительно разрешаешь ему брать машину?              — Да, сэр, — отвечает Дин и с облегчением смотрит вниз, когда раздаётся звон — перед ним внезапно появляется груда кружек, которые нужно натереть. — Детка — эталон скорости, а путь неблизкий. Всё в порядке. Я и Сэму бы позволил.              — Он — не Сэм, — замечает Джон.              Дин только пожимает плечами и сосредотачивается на стакане, который сейчас тщательно протирает. Между ними воцаряется тишина, висящая до тех пор, пока Мэри, наконец, не возвращается — остаток времени Дин проводит за разговором с ней. Он знает её не так давно, как отца, и не так хорошо, но с ней ладить гораздо проще.              После их ухода Дину дышится легче.              При попытке уломать Сэма присоединиться к рыбалке, тот только кривится и отвечает:              — Не могу. Почти уверен, что потянул мышцу.              — Чувак, на Небесах нельзя потянуть мышцу, — ворчит Дин. — Можешь просто сказать, что не хочешь проводить время рядом с папой, знаешь ли. Это… я не собираюсь быть мудаком из-за этого.              — Знаю, — голос Сэма смягчается. Он опускает глаза вниз, хмуря брови. — Наверное, я просто… прости. Я понимаю, что было бы неправильно оставить тебя разбираться с ним в одиночку, но…              — Эй, да ладно, тебе не за что извиняться, — Дин протягивает руку и легонько хлопает брата по руке. — По каким бы причинам тебе ни требовалась дистанция от него, я не собираюсь на тебя сердиться. Я покончил с этим дерьмом в свои тридцать, полагаю. Отец… всё в порядке. Я знаю, как с ним обращаться. И знаю, что ты так и не понял, как это делать.              Сэм смотрит на него, хмурясь.              — Сейчас всё сложнее. Всё меняется, когда у тебя самого появляются дети. Хочешь знать кое-что? Когда я узнал, что Эйлин беременна, я был напуган. Просто в ужасе. Во-первых, я не хотел проходить через это без тебя, но, что важнее, я боялся, что стану похожим на него.              — Он был не так уж плох, — бормочет Дин — рефлекс, который заставляет его сморщиться: он наполовину убеждён в том, что это правда, в то время как какая-то его часть кричит о том, что это совсем не так.              — Он был хуже, — резко говорит Сэм. — Как я уже сказал, всё меняется, когда у тебя самого появляются дети. Я знаю, что ему было нелегко, но я никогда не смог бы представить, что брошу своего грёбаного ребенка где-нибудь в мотеле. Мы могли неделями не слышать от него ни слова. Как будто ему было всё равно, а ты…              — Сэм, — резко обрывает его Дин.              Сэм отворачивается и прочищает горло.              — Просто в какой-то момент было тяжело взглянуть на это с той перспективы, с которой я смотрю теперь. Тогда я не понимал, не осознавал, как сильно ты обо мне заботился. То есть, я знал, но не понимал, пока не вырастил собственного ребёнка. Я понял, что где-то на этом пути я делал для своего сына то же самое, что ты делал для меня, а тебе было всего шесть лет. И отец… — Сэм качает головой, глубоко вздохнув. — Если говорить начистоту, Дин, то я должен называть тебя папой, и, наверное, мамой тоже — а не их. Я люблю их, не пойми меня неправильно, но сомневаюсь, что смогу провести с ними много времени, не поссорившись или не ввязавшись в драку.              — Тебе не нужно об этом беспокоиться, Сэмми, — говорит Дин, его голос смягчается. — Я разберусь.              — Как всегда, да? — спрашивает Сэм с горькой улыбкой и качает головой.              Дин пожимает плечами и улыбается.              — Это мой долг. Неважно, сколько тебе лет, я всегда буду заботиться о тебе.              — В том то и дело, — хрипит Сэм, его лицо искажается от боли. — Об этом я и говорю. То же самое я говорил своему сыну. Эти слова должен был говорить нам отец, а не ты.              — Отдай ему должное, — бормочет Дин, отводя глаза. — Когда он был нужен…              — Я знаю. Иногда. Были времена, когда мы нуждались в нём, а его не было рядом. Но в нём я никогда не нуждался — только в тебе. И, Дин, — Сэм наклоняет голову, его взгляд серьёзен, — это говорит не он. Вот в чём беда.              — Не суди его так строго, — шепчет Дин.              — Ты справляешься с этим за нас обоих, — Сэм тянет руку и со вздохом хлопает его по плечу. — Слушай, я постараюсь быть… я хочу облегчить тебе жизнь, может быть, снять с тебя часть груза. Знаю, что тебе тяжело, особенно из-за… Каса.              Дин ненадолго закрывает глаза, делая глубокий вдох.              — Я не… я не знаю, как…              — Это не его дело, — твёрдо заявляет Сэм.              — Знаю, — соглашается Дин.              Сэм долго смотрит на него, потом резко выдыхает.              — Просто дай мне ещё немного времени. Не рыбалка, но… в следующий раз, что бы он ни затеял, я буду там, хорошо? Ради тебя.              — Ты не обязан…              — Дин, заткнись и не спорь. Просто дай мне это сделать.              — Сэм, — начинает Дин, но Сэм твёрдо стоит на своём. Дин вздыхает и кивает. —Хорошо.              Он чувствует себя виноватым за то, как сильно это его успокаивает. Но чувство вины странное: он так переживает из-за отца, что присутствие рядом брата, способного переключить на себя часть внимания, было бы облегчением. Но в то же время он чувствует, будто бросает Сэма под перекрёстный огонь, хотя на самом деле никакой опасности нет, да и не должно быть. Дин давно привык справляться с таким дерьмом в одиночку, чтобы уберечь Сэма от необходимости делать это, и мысли о том, что теперь Сэм будет пытаться делать то же самое для него, просто…              Вместе они через многое прошли, но укоренившийся инстинкт Дина принимать на себя тяжесть всего и вся, чтобы уберечь брата, никуда не делся даже на Небесах. Дин уверен, что это — неотъемлемая часть его натуры.              Большую часть дня он молчит, прикладывая титанические усилия, чтобы не накрутить себя из-за предстоящей рыбалки. Вдобавок ко всему, Кас тоже ведёт себя немного странно. Он всегда странный, но в этот раз всё иначе.              Дин пытается принять мысль, что Кас собирается поехать к Келли без него. С тех пор, как он появился на Небесах, они трижды были у Келли, дважды оставались у неё на ночь. Дин спал рядом с Касом буквально каждую ночь с тех пор, как ступил на Небеса, и он немного… ну, признаться, немного расстроен тем, что ему, возможно, придётся провести ночь одному.              Странности добавляет и то, что по возвращении домой Кас уже в норме. Он поливает свои растения и тащит Дина на улицу, чтобы тот повалялся в гамаке, прижавшись спиной к его груди, пока Кас читает. В конце концов, он засыпает, и книга выскальзывает из его рук. Дин гладит волосы Каса и старается ни о чём не беспокоиться хотя бы пару часов, после чего будит Каса ужинать.              — Ты действительно дашь мне Импалу? — спрашивает Кас позже той же ночью, когда они оба устраиваются под одеялом лицом друг к другу.              Правда в том, что Дин не позволит Джону сесть за руль. Он избегает этого — точно не знает, почему, но сама мысль об этом заставляет его чувствовать себя… ну, не нравится ему это, вот и всё. Возможно, это лишь мелочное собственничество — Импала принадлежит Дину, не отцу. И не имеет значения, чьей она была прежде. Никто не в праве водить её без разрешения Дина, и уж точно никто не имеет права требовать её, даже Джон, мать его, Винчестер. Дин настоит, если придётся — на уважении к его грёбаной машине и уважении того факта, что она принадлежит ему. Кас это делает. Джон — нет.              Дин хмыкает.              — Да, приятель. Всё хорошо?              Вместо ответа Кас забирается на него, разводя ноги Дина в стороны, и целует, после чего берёт смазку, появившуюся у головы Дина. Кас растягивает его мучительно медленно, сначала разрушая на части, а затем заполняя до предела. Они находятся в объятиях друг друга, задыхающиеся, потные. Кас трахает его долго, часами, не спеша, изводя Дина до такой степени, что в конце концов ему приходится бесстыдно умолять о разрядке.              Затем Кас, как всегда, очищает его ртом, после чего переворачивается и прижимается спиной к груди Дина. Иногда он требует быть маленькой ложечкой, даже не открывая своего чёртова рта, и Дину приходится прикусывать невольную улыбку, касаясь губами затылка Каса, когда тот возится, чтобы устроиться поудобнее. Он протягивает руку и оборачивает её вокруг груди Каса, выстукивая «Я люблю тебя» у его сердца. Кас ловит пальцы Дина, переплетает их руки и целует.              Кас шепчет «Я тоже тебя люблю» в ответ, после чего они засыпают в комфортной тишине.              Когда Дин просыпается, Каса и Импалы уже нет.              Рыбалка проходит не так плохо, как он изначально предполагал — разговор по большей части ведут Бобби и Руфус. Кроме того, рыбалка — занятие тихое, что играет ему на руку.              Дину всегда нравилась эта версия его отца. Не пьян, не раздражён из-за отсутствия новых наводок на Желтоглазого, не огрызается на Дина из-за Сэма, не исчезает на несколько дней и недель подряд. Сейчас перед ним лучший из образов Джона Винчестера, который он только мог припомнить — отец, расслабленно сидящий где-нибудь, потягивающий пиво, в хорошем настроении. Именно в такие моменты ладить с ним было легче всего, и Дин вдруг ловит себя на мысли, что ему этого не хватало.              Возможно, дело в присутствии Мэри, но Джон теперь кажется беззаботным, даже счастливым, менее жёстким во всём. Он по-прежнему требует к себе уважения, но Дин прекрасно знает, что Джон будет настаивать на этом всегда. По крайней мере, это… ну, это близко к умиротворению, как никогда прежде. Дин искренне наслаждается этим.              Вечером, когда Джон подвозит Дина домой, он останавливается у озера, впечатлённый мерцанием у поверхности воды. Дин рассказывает о светлячках и с улыбкой сообщает, что такой вид открывается перед ним каждую ночь.              — Это придумал Кас, — признаётся Дин, стараясь не выдать скрытую дрожь гордости в своём голосе — и ему это не удаётся. — Он очень хотел такое озеро. На самом деле он… ну, он прагматичен во многих вещах, так что это была своего рода поблажка с его стороны.              — Ага, — Джон смотрит на него, немного гримасничает, потом отворачивается. — А что с ним вообще? Знаю, он твой друг, но он чертовски странный.              Дин немного напрягается.              — Он не странный. На самом деле, он крут. Знай ты его тог… ну, он был рядом долгое время. Когда мы впервые встретились, он был практически машиной, отлаженной делать лишь то, что велено. Не имело значения, правильно это было или нет, у него был приказ, и он должен был его выполнять.              — И? — скептически хмыкает Джон.              — А потом он просто… взбунтовался, — бормочет Дин, и тяжесть этих слов обрушивается на него. Он прочищает горло. — Следующее десятилетие он провёл, практически показывая Богу средний палец и помогая людям. Я хочу сказать… он старался изо всех сил, да, совершал ошибки, оступался то тут, то там, но ведь и все остальные тоже. Чёрт, да как и мы с Сэмми. В защиту Каса скажу, что он не человек. Даже когда он стал человеком, он им не был. Он… он не странный, папа, он просто… Кас.              Джон поворачивается на месте и смотрит на него. Он поджимает губы, потом ворчит:              — Ты должен сказать ему, чтобы он больше не смел смотреть на меня так, как сейчас. Да будь он хоть грёбаным Иисусом, я не потерплю такого отношения.              — У него просто лицо такое, — врёт Дин.              — Ну, он может исправить его, или я подправлю его сам, — коротко говорит Джон, поднимая брови.              И снова Дин напрягается. Его челюсть разжимается, и он очень твердо говорит:              — При всем уважении, сэр, нет, вы не сделаете этого. Вы и пальцем его не тронете.              — Что? — брови Джона взлетают ещë выше. — Он взрослый человек, Дин. Если он захочет начать со мной драку, я, блядь, её закончу, так что лучше скажи ему.              — Я не буду ничего говорить, — отвечает Дин. — Потому что здесь нечего ни начинать, ни заканчивать. Кас — семья, пап.              Джон грубо фыркает.              — Не моя.              — Ну, моя, — огрызается Дин. — Мы — пакетная сделка, так что ты либо оставишь его в покое, либо станешь тем, кому придётся объяснять маме, почему вы двое не можете найти меня до конца вечности. Уверен, разговор будет не из приятных.              — Должно быть, он и правда какой-то друг, — жёстко говорит Джон, глядя на него ровным, изучающим взглядом.              Дин скрипит зубами.              — Лучший из всех, что у нас с Сэмом когда-либо были.              — Ну, — бормочет Джон после долгого молчания, — пока он держит себя в руках, всё будет хорошо. Угрожай мне своей матерью, сколько влезет, Дин — все угрожают, я знаю — но это не меняет того факта, что пока он не спровоцирует конфликт, ничего не случится. Я уважу его, если он сможет сделать то же в ответ. Просто мне кажется, что он не может.              — Он может. Он уважает, — говорит Дин, потому что Кас действительно может, он правда проявляет уважение. Джон даже не представляет, насколько. — Не беспокойся об этом. Слушай, я пойду внутрь. Увидимся.              — Ага, — ворчит Джон, глядя, как он выходит из машины, и недовольно кривя губы.              Разочарование. Дин прекрасно знает это выражение лица. Оно ничуть не изменилось.              Дин хлопает дверцей и идёт к дому, крыльцо скрипит под подошвами его ботинок. Без Каса здесь странно тихо, но Дин не позволяет этому заставить его дрогнуть. Он спокойно входит в дом, включает свет и через глазок наблюдает за тем, как уезжает Джон. Стоит его машине скрыться из виду, Дин глубоко вздыхает и с глухим стуком прислоняет голову к двери.              Простояв так несколько мгновений, он отправляется в душ. Дин старается не зацикливаться на мысли о том, что он только что перечил собственному отцу, чтобы защитить Каса. Прежде он и представить бы не смог, что сможет так поступить, и сейчас ощущения такие странные…              Но правда в том, что Дин не собирается оставаться в стороне и позволять отцу бесконтрольно говорить подобные глупости. Он так же не остался бы в стороне, если бы объектом нападок Джона стал Сэм. Чёрт, да и сам Сэм не стерпел бы такого обращения с Эйлин. Джон права не имеет вот так заявлять о готовности вступить в схватку с кем-то из партнёров его собственных детей. Конечно, он не знает, что Дин и Кас вместе, но это, возможно, к лучшему. Дин без труда может представить, что произойдёт в противном случае, и это… картина не из приятных.              Его отец был бы… блядь, это была бы катастрофа. Джон не из тех, кто готов выбить дерьмо из кого-то только за то, что тот гей, но он так же из тех, кто просто пожмёт плечами, сделай это кто-то другой. Он не собирается связываться с Чарли — и это хорошо, потому что Дин его убьёт, — но она и не его ребёнок. Он может не принимать её любовь к женщинам, но на деле Джон просто покачает головой и промолчит. Не станет вмешиваться. Не его ребёнок, не его семья, не его дело.              Но Дин — его ребёнок. Дина растили определённым образом. Когда ему было семь, он сказал отцу, что у его школьного друга красивые глаза, и отец пережевал и выплюнул его за это — «У мальчиков не бывает красивых глаз, Дин, чтобы я такой дури больше не слышал». В свои девять он сказал Сэму, что плакать — это нормально, а его отец ясно дал понять, что это не так. В тринадцать его волосы отросли достаточно длинными, чтобы девочки в школе могли заплести их в маленькие косички, и с тех пор отец стриг его очень коротко. В шестнадцать у него появился друг-девушка, и отец сунул ему презерватив с просьбой «не обрюхатить её», хотя Дин был в этом вовсе не заинтересован.              К семнадцати Дин уже всё понял. Он понял, чего добивался отец: будь мужчиной, будь жёстче, веди себя так, говори так, не делай того и этого. Будто он всю жизнь плутал по лабиринту, а когда наконец понял, как в нём ориентироваться, то воспользовался обретёнными знаниями не для того, чтобы выбраться; вместо этого он решил продемонстрировать, что знает, пройдя каждый дюйм лабиринта.              И дело в том, что Дин хотел вести себя именно так. Он выбрал это сознательно. Ему нравилось оружие, он любил женщин, слушал рок. Он обожал свою кожаную куртку и флиртовал с любой дамой, попадающей в поле зрения, у него была грубоватая, крутая машина и способность вламываться в бары, без труда вписываясь в компании мужчин, похожих на его отца. И ему правда это нравилось — в какой то степени, нравится до сих пор. Просто уже не так показательно и агрессивно — потому что по большей части ему уже не нужно использовать это, чтобы скрыть, что ему, так уж получилось, нравятся и другие вещи.              Он любит готовить, и что с того? Ему нравятся смешные носки, и Тейлор Свифт, и задротство на фильмах ужасов в жанре слэшер, и комфорт, когда обнимаешь собаку, и вид детей, смеющихся во время праздника, и улыбка Каса. Ему нравится то, над чем его более молодая версия — версия его отца — посмеялась бы.              Ему потребовались годы, чтобы признаться в этом даже самому себе. И он всё ещё не в восторге от мысли, что другие люди могут как-то узнать или догадаться об этом, особенно Джон.              Потому что Джон может не сказать Чарли ни слова, но Дина будет ждать совершенно другая история — ведь он так и не смог оправдать ожиданий отца, не смог стать тем, кем Джон хотел бы его видеть — мужчиной с женой и детьми. И будет катастрофой, если отец узнает, что Дин находится в таких отношениях с Касом.              Но, как сказал Сэм, это не его собачье дело. Это вечность, и будь Дин проклят, если потратит её на попытки осчастливить отца. Он переступил через это многие годы назад. По большей части.              Вздохнув, Дин выходит из душа и с недовольной гримасой начинает расхаживать по странно пустому дому. Он ужинает в одиночестве, хмуро глядя на унылый бутерброд — на вкус он как момент, когда Дин нашёл Каса в Чистилище — те объятия, то слегка запредельное прикосновение к щетине на лице Каса, тот долгий взгляд и улыбка на лице Дина. Закрыв глаза, он воспроизводит эти детали с поразительной ясностью, и с недоумением думает: «О, так мы были влюблены там, да?»              Дин быстро теряет аппетит, бросает недоеденный бутерброд и поднимается на ноги. Он поливает растения Каса, потому что уверен, что Кас хотел бы этого. После этого он принимается за чистку оружия, но даже это кажется странным, потому что рядом нет Каса, который возился бы с каким-нибудь дурацким пнём или читал бы на диване. И проигрыватель не работает. Чёрт.              Вздохнув, Дин вскакивает на ноги, чтобы переодеться во что-нибудь — что угодно, — смутно досадуя от того, что его привычный распорядок оказался выбит из колеи. Он надевает первое, что попадается под руку, и возвращается, только чтобы замереть на полпути, услышав песню.              [Come out Virginia, don't let 'em wait]              [Выходи, Вирджиния, не заставляй их ждать]              — Да вы, блядь, издеваетесь, — бормочет Дин, поворачиваясь к проигрывателю. Снова грёбаный Билли Джоэл. Скажите, что он ошибается.              [Well, they showed you a statue, told you to pray.       They built you a temple and locked you away.       Aw, but they never told you the price that you pay       For things that you might have done]              [Тебе указали на статую и велели молиться,       Для тебя возвели храм и заперли тебя внутри,       Но тебе не говорили о цене, которую ты платишь       За то, что уже давно могла испробовать]              Дин со стоном бросается на диван, хватая подушку и крепко прижимая её к груди. Он хмуро пялится в потолок, слушая песню и ненавидя её. Он ненавидит эту грёбаную песню, потому что знает — просто знает, — что для Каса она имеет более глубокий смысл. Для него это не о попытке переспать с католичкой, вовсе нет.              Дин и без подсказки понимает, что Касу нравится эта песня, потому что она символизирует его переход от роли щита Господня к восстанию. Дин, конечно, в этом сценарии — Билли, искушающий Каса сделать этот выбор, как в итоге и случилось.              Когда речь заходит о них, «Only The Good Die Young», фактически, становится песней о любви, и Дин ненавидит её, потому что всё совсем не так. Он не должен быть так благодарен за то, что сбил ангела с пути — пусть Кас с этим и не согласится. «Ты изменил меня, Дин», — сказал он. Чертовски верно подмечено. И, в конце концов, для них всё закончилось хорошо, не так ли?              Если отвлечься от происходящего на Небесах и сосредоточиться на их земном пути… нет, ничего хорошего. Кас не должен, блядь, превозносить это. По правде говоря, у Дина зубы сводит от одной мысли о том, какой конец их ждал. У них должно было быть больше. Больше времени, больше шансов, больше… всего. Особенно у Каса.              [So come on Virginia show me a sign.       Send up a signal and I'll throw you the line.       The stained-glass curtain you're hiding behind,       Never lets in the sun.       Darlin' only the good die young]              [Выходи же, Вирджиния, дай мне знак,       Пошли мне сигнал, и я брошу тебе спасательный круг.       Занавес из витражей, за которым ты прячешься,       Совсем не пропускает солнечный свет.       Дорогая, только праведники умирают молодыми]              — Не делай этого, Вирджиния, — шепчет Дин. — Ты просто погибнешь из-за грёбаного идиота.              Вздохнув, Дин накрывает подушкой лицо и оставляет её там. Он закрывает глаза и слушает песню, ненавидя и любя её в равной степени. Он потакает собственному драматизму до тех пор, пока песня не заканчивается — «Oh sooner or later it comes down to faith. I might as well be the one» («О, рано или поздно всë сводится к вере. Так почему бы мне не стать тем самым?») — и тогда он заставляет себя встать и тащится обратно, чтобы закончить с чисткой ружей, как раз когда затухает последний куплет. Другие песни Билли Джоэла приемлемы, но «Just The Way You Are» — это тонкий лёд.              До Дина долгое время не доходит, что он просто сидит в ожидании, а затем он срывается: «О, Господи Иисусе», потому что он ни в коем случае не сидит, глядя на дверь в ожидании Каса, из-за того, что скучает по нему.              Дин морщится от собственного идиотизма и заставляет себя лечь в постель. Он провел годы, засыпая в одиночестве. Это не должно быть трудно. Но кровать кажется слишком большой и холодной, и он всё время смотрит на пустое место рядом с собой, с каждой секундой всё больше расстраиваясь.              Нормально поспать ему так и не удаётся.              Дин предполагает, что ему удалось выкроить несколько часов сна. На Небесах это не имеет значения. Недосып не вызывает головной боли и вялости, он не чувствует себя угрюмым или сварливым — во всяком случае, из-за недостатка сна. Нет, его дурное расположение духа связано с тем, что он спал один, и, судя по всему, Дин собирается вести себя из-за этого как маленькая сучка.              На следующий день он не открывает бар, полностью игнорируя причину этого поступка. Он не ждёт появления Каса. Он не ждёт.              Дин сидит за столом и пьёт кофе, разглядывая разноцветные цветочные горшки Каса, расставленные на подоконнике. Его колено дёргается вверх-вниз, и он уверен, что просто разорвёт Каса на части, когда тот вернётся домой. Будет ссора. Он чувствует это.              Так и происходит.              Едва входная дверь успевает открыться, как Дин рывком выпрямляется на стуле, кружка с громким стуком опускается на поверхность стола. Он слышит шаги Каса. Он знает их ритм, знает их звук. Кас проверяет свои чёртовы растения, ублюдок.              В конце концов, он появляется в дверном проёме кухни. Кас бросает взгляд на Дина, затем прищуривается. Дин сужает глаза в ответ.              — Понравилось тебе у Келли? — спрашивает он.              — Да, — прямо отвечает Кас.              Это, как говорится, становится последней каплей. Дальше начинается шквал, и Дин поднимает цунами, потому что он — мудак, и потому что он на взводе из-за того, что сидел здесь, как милая жёнушка, ожидающая возвращения мужа с грёбаной войны. Весь оставшийся день Дин обходит Каса стороной или просто огрызается на него, хлопая всеми дверьми на своём пути и ведя себя откровенно нелепо.              Он, конечно, так не считает, но тем не менее.              Кас, никогда долго не терпящий ничьего ублюдства (даже Дина), отдаёт не меньше, чем получает. На каждую колкую фразу Дина у него есть не менее едкий ответ; они превращают друг друга в игольницы, ходят вокруг да около, будто это — соревнование, в котором каждый намерен победить.              Дин знает, что Кас пытается выяснить, в чём его грёбаная проблема, но он не в настроении дарить Касу какие-либо подсказки. Сейчас он полностью сосредотачивается на поддержании удовлетворительно высокого уровня своей пассивной агрессии, делая всё возможное, чтобы вывести Каса из себя и задеть его чувства. И то, и другое Дин сочтёт за победу.              Каждый из них прекрасно знает, как причинить другому боль. Они оттачивали этот навык годами. Любая их серьёзная стычка заканчивается плохо — они задевают самые уязвимые места друг друга, точно зная, куда именно следует наносить удар, чтобы причинить максимум боли. Дину кажется, что каждая их серьёзная ссора, выходящая за рамки рядовых препирательств — лишь фасад, сдерживающий механизм, не дающий им вцепиться друг другу в глотки.              А может быть, это лишь катализатор, чтобы продолжать любить кого-то так сильно, имея за плечами столь долгую историю.              «Копаясь в прошлом, мы забываем жить настоящим», или как там говорил Гэндальф, но Дину на это плевать. Он создаёт волны, всё больше и больше, и любой другой человек в мире давно бежал бы к берегу, вместо того, чтобы терпеть его дерьмо. Но нет, только не Кас, не этот мудак, который с тем же успехом мог уже превратиться в грёбаную русалку — насколько он невосприимчив к идиотизму Дина.              В конце концов, после того, как Дин высказывает ряд весьма нелицеприятных вещей (за которые на месте убил бы любого другого, посмевшего сказать Касу подобное), повисает продолжительная тишина — они молча смотрят друг на друга в спальне, куда перебрались, когда приблизилось время сна; и в этой тишине Дин вдруг испытывает неподдельный страх, резкий укол паники от мысли, что Кас решит, что с него хватит, и уйдёт.              И тут Кас прищуривается и говорит:              — Ты ведешь себя так, потому что… скучал по мне, Дин?              — Нет, — тут же отвечает Дин. — Да пошёл ты. Захочешь свалить снова — мне будет насрать. Скатертью дорожка. Вообще-то, знаешь, в следующий раз задержись там подольше.              — Как пожелаешь, — отвечает Кас, с вызовом выгнув бровь. — Келли будет рада провести со мной ещё несколько дней.              Дин захлопывает рот, колеблясь. После долгой паузы он бормочет:              — Ну, если ты так туда рвёшься, кто я такой, чтобы останавливать тебя?              — Если ты хочешь, чтобы я ушёл, — настаивает Кас, — я уйду. Подай мне мою сумку из шкафа.              — Я… — Дин останавливается, сжимая челюсть. Он загнал себя в угол, и выход буквально один. Почему проглотить гордость так трудно? На вкус она кислая, как батарейка.              — Моя сумка, Дин, — повторяет Кас, наблюдая за ним, не отступая. Ждёт. Знает. Он уже, блядь, знает. Разумеется, знает.              Патетически, всё, на что способен Дин — это простое:              — Не надо.              Не «Пожалуйста, не уходи, я не хочу, чтобы ты уходил, прости, что вёл себя, как мудак». Просто «Не надо». Только и всего. Если бы Дину пришлось мириться с самим собой, он бы ушёл. Он бежал бы так далеко и так быстро, как только могли бы нести его ноги, потому что, чёрт побери, он — ёбаная катастрофа.              — Хорошо, — спокойно кивает Кас, принимая то, что ему дают, будто ему этого более чем достаточно. Его губы подрагивают в улыбке, и он смотрит вниз, на свои ботинки, довольный.              «Ты заслуживаешь большего, — хочет сказать Дин. — Ты заслуживаешь большего. Этого тебе не должно быть достаточно. Этого недостаточно».              В момент, когда мысль о том, что этого недостаточно, занозой вины проникает под кожу Дина, он будто сдувается и со вздохом плетётся к кровати. Кас наблюдает за его приближением, не настороженно, но и не особенно удивлённо. Лёгкая улыбка появляется на его губах ещё до того, как Дин успевает протянуть руку и трижды коснуться пальцами его груди. Он открывает рот, чтобы ответить, но Дин наклоняется и целует его прежде, чем тот успевает это сделать.              На этот раз Дин не заслуживает услышать ответные слова, обычно приятным эхом отдающиеся в голове долгими мгновениями после. Он заслуживает в разы худшего за то, что вёл себя, как последний кретин, вот только Кас не такой мудак, как он.              Он что-то бормочет себе под нос, всё ещё улыбаясь, и Дин охает от осознания, что Кас не воспринимает этого дерьма всерьёз. Дин тянет руку, чтобы толкнуть Каса в плечо и опустить его на кровать. Кас, наконец, перестаёт улыбаться и одобрительно хмыкает.              Волны успокаиваются, начинается прилив — шум воды успокаивает, по поверхности бежит лёгкая рябь, потоки больше не разрушают ничего на своём пути. Дин целует его, целует, и целует — медленно, тепло и сладко. Он неспеша освобождает Каса от одежды, выдыхая смешок ему в челюсть, когда они случайно сталкиваются локтями в попытке вывернуться и спихнуть ненужную ткань прочь.              Дин впервые в жизни трахает Каса, он даже не просит — смазка падает на кровать, Дин ложится на него сверху, и Кас просто раздвигает ноги без единого слова, будто он уже знает, чего хочет Дин. Даже Дин не знал, что хочет этого, пока у него не появляется возможность — и тогда он едва может сосредоточиться на чём-то ещё. Похоже, сегодня Кас на нижней койке, что должно быть интересно.              Так и есть. Прежде Дин никогда не засовывал пальцы в мужскую задницу. В женскую — да, но это совсем другое. Из-за смазки всё немного грязнее, и он, честно говоря, не уверен, что у него получается так же хорошо, как у Каса, но он чувствует жар и напряжение, и это заставляет его сглотнуть. По опыту с женщинами он знает, как это приятно, и сомневается, что с мужчиной всё иначе.              И оказывается прав.              Это действительно чертовски приятно. Дину приходится уткнуться в горло Каса, когда он, наконец, входит до конца, и Кас запускает пальцы в волосы Дина, слегка сжимая их. Его захват становится чуть грубее, когда Дин начинает двигаться, пальцы дёргают голову Дина вверх, чтобы они могли стонать друг другу в рот, содрогаясь.              Дин пытается быть осторожным, он действительно пытается, но Каса это не устраивает. Видимо, ему надоели нежные прикосновения и медленное покачивание бёдер Дина, потому что в следующее мгновение свободная рука Каса скользит по его спине, впиваясь ногтями в кожу и крепко хватая Дина за бедро. Кас усиливает хватку и дёргает на себя, побуждая Дина двигаться быстрее и сильнее. Голова Дина плывёт, но он охотно следует невербальному приказу.              Кас, конечно, громкий. Он всегда такой. Он предельно ясно заявляет о том, что ему нравится, хотя Дин уверен, что Кас никогда не произносит ничего, кроме его имени. В основном он просто стонет, низко и раскатисто — звук, от которого кожа Дина покрывается мурашками. Дин говорит за них обоих, бормоча по мере нарастания напряжения и едва осознавая, какого хрена вылетает из его рта.              Когда Дин чувствует, что близок, он выдыхает: «Ни хрена себе, Кас», и пытается выйти, потому что Кас — джентльмен и всегда так делает, так что у него возникает далёкая мысль, что ему, возможно, стоит поступить так же.              Однако Кас просто выгибается на нём, сжимает пальцами ягодицы Дина и прижимает его бёдра ближе. Дин дёргается, хрипло выдыхая «О, о Боже, блядь, Кас, блядь» снова и снова, а затем изливается в Каса, который стонет, когда Дин начинает неистово водить рукой по его члену, — и устраивает беспорядок на груди обоих.              Дин дрожит, выходя из Каса, а затем падает на бок, ошеломлённо моргая. Он пытается осознать тот факт, что Кас хотел, чтобы Дин оставался в нём до конца — что сделать довольно тяжело, учитывая, что его мозг в данный момент имеет консистенцию пудинга. Опять. Как всегда. Кас переворачивает его мир с ног на голову каждый чёртов раз.              Он всё ещё тяжело дышит, когда Кас наклоняется, чтобы убрать свой собственный беспорядок с груди Дина. Ртом. Потому что он всегда это делает. Это всегда горячо, и Дин послушно застывает на месте, кусая губы и позволяя Касу делать всё, что ему, блядь, заблагорассудится. Это странно? Скорее всего, странно. Но Дин чувствует, что его понятие о странном в последнее время претерпевает значительные изменения.              Кас проводит пальцами и по собственной груди, а затем облизывает их, и мозг Дина накаляется добела, пока он наблюдает за происходящим. Когда ему удаётся немного прийти в себя, он не может не спросить:              — У тебя что, пунктик на сперму?              «Это какая-то гейская фишка?» — чуть не добавляет Дин, но в последний момент затыкается, потому что даже в его спутанных мыслях это звучит не очень.              — Ты жалуешься? — спрашивает Кас, выгибая бровь.              — Нет, — признаётся Дин. — Просто спрашиваю. Ты всегда, гм, слизываешь её. И мою, и свою.              — Мне хочется, — отвечает Кас.              Дин моргает.              — О. Ладно.              Кас ложится рядом с ним, со вздохом опуская голову на подушку и слегка улыбаясь. Дин долго наблюдает за ним, пытаясь догнать откровение, пронёсшееся в его мозгу. Что-то связанное с поглощением, с поглощением каждой частички кого-то. Это что, собственничество?              Дин не знает наверняка, но в одном он уверен на все сто — ему плевать, потому что это горячо. У всех свои заскоки, и на это он жаловаться уж точно не собирается.              Кас задерживает на нём ещё один долгий взгляд, а затем тихо говорит:              — Знаешь, я тоже скучал по тебе.              — А ты, блядь, так себя не вёл, — полусерьёзно ворчит Дин. Он протягивает руку и проводит по носу Каса, хмурясь. Кас ловит его пальцы, лениво переплетая их со своими.              — Я пытался «не вмешиваться», — Кас поднимает одну руку, изображая кавычки, ублюдок, — как ты и просил меня делать, когда речь заходит о твоём отце. Я не хотел давить на тебя или ставить перед выбором.              Дин сужает глаза.              — Между тобой и им?              — Да.              — Да ладно, приятель, это же не соревнование.              — Но ты смог поехать с отцом, не испытывая неловкость от необходимости в последний момент отказывать мне в поездке к Келли, — бормочет Кас.              — Если бы я хотел порыбачить с отцом, я бы явился в его чёртов дом и пригласил его на рыбалку, Кас, — Дин опирается на локоть и пристально смотрит на него. — Может, ты позволишь мне самому решать, как я хочу проводить время, а? Потому что в девяти случаях из десяти я захочу быть с тобой.              Губы Каса мгновенно изгибаются в улыбке, взгляд смягчается и теплеет.              — Хорошо, Дин.              — Дурачина, — с насмешкой бормочет Дин, но всё равно наклоняется, чтобы поцеловать Каса в лоб, просто потому, что знает: это заставит его улыбнуться ещё шире.              — Кстати, — говорит Кас мягко, вкрадчиво, — я тоже люблю тебя, Дин. Очень.              Дин с шумным вдохом откидывается на подушку, закрывает глаза свободной рукой и ворчливо говорит:              — Заткнись и спи, Кас. Прошлой ночью я почти не спал, так что…              — Ах, не повезло, а вот я прекрасно выспался, — размышляет Кас.              — Пошёл на хуй, засранец.              — Разбуди меня через час, и я это сделаю.              — Правда? — Дин отрывает голову от подушки и поднимает брови, на что Кас лишь закатывает глаза. — Ловлю на слове, ясно?              — Как скажешь, Дин, — отвечает Кас.              — Эй, Кас?              — Хм?              — В следующий раз, когда ты уйдешь, я сожгу эту чёртову пластинку Билли Джоэла, — говорит ему Дин.              Кас хмыкает.              — Я просто проявлю её снова.              — Суть в том, — бормочет Дин, — не уходи.              — О, точно, — Кас прижимается к нему, пряча улыбку в его плече. — Хорошо, Дин.       

***

             Бар забит под завязку. Появилась Донна — она только что приехала после посещения своей семьи и легко вписалась в компанию на Небесах благодаря своему неизменно весёлому нраву. Она только сказала, что надеется, что девочки не будут сильно по ней скучать. Целых два часа она расписывает Касу, какой потрясающей женщиной выросла Клэр — отменной охотницей, женой Кайи, наставником для других детей, оказавшихся вовлечёнными в охотничью жизнь. Дин долго обнимает Донну, а потом ещё дольше навёрстывает упущенное в её компании. Затем появляется Джо, и Чарли тут же ударяется в попытки соблазнить её, так что Дин поспешно оставляет их, время от времени с любопытством наблюдая, не выйдет ли из этого чего-нибудь.              Дин понятия не имеет, что именно провернула Чарли, но каким-то образом ей удаётся заполучить приглашение в чёртов дом Джо. Он таращится на Чарли, а та просто подмигивает ему, хватая ещё один коктейль для Джо. Что ж, к вашим услугам.              Снова заглядывает Джек. К счастью, он часто бывает здесь — Дин показывает ему, как делать напитки, забавляясь мыслью о том, что трёхлетний ребенок подаёт алкоголь в его баре. Кас посылает ему неодобрительные взгляды, но Дин только усмехается, позволяя Джеку мешать коктейли. Похоже, Каса успокаивает то, что Джек не интересуется самими напитками, лишь их приготовлением — для питья ему достаётся только сок. Все, кому Дин рассказывает об этом, находят историю просто уморительной.              Бывший президент — Джефферсон — укоряет Дина за то, что он из тех отцов, кто вечно говорит о своих детях, и Дину приходится придумывать более изощрённые способы объяснить, что он не совсем отец Джека, хотя он им, вроде как, является. Обычно это заканчивается только большей путаницей — им остаётся просто сдаться и сойтись на том, что количество родителей Джека превышает любые разумные показатели. Количество отцов, в основном.              Дин в очередной раз пытается объяснить Джеку процесс приготовления «Кровавой Мэри», когда в и без того заполненный под завязку бар приходят Джон и Мэри. Касу внезапно требуется пойти пообщаться с завсегдатаями, и Дин вздыхает, когда он уходит.              — Кажется, я опять напортачил, — хмуро бормочет Джек. Стакан пустеет — явный признак того, что именно это и произошло. Он поднимает взгляд, когда Мэри и Джон садятся напротив, а затем ярко улыбается им обоим. — Здравствуй, Мэри. Джон.              — Привет, Джек, — с улыбкой говорит Мэри. — Дин показывает тебе, как делать напитки, да?              — Да, — подтверждает Джек, кивая.              Джон косо смотрит на Джека, но ничего не говорит — оно и к лучшему. Для Дина не секрет, что у Джона есть определённое мнение на счёт Джека — он слышал историю о том, как Мэри умерла во второй раз. Вероятно, для него мало приятного в том, чтобы находиться рядом с ребёнком, который приложил к этому руку, какой бы запутанной ни была ситуация. Мэри часто общается с Джеком и не держит на него зла, но Джон не был бы Джоном, если бы взял и просто смирился с этим. Однако он мудро остаётся в стороне.              — Звучит заманчиво, — Мэри приподнимается на локтях, перегибаясь через стойку. — Джек, какие у тебя планы на вечер?              — Я подумывал об обеде, — заявляет Джек без капли иронии. — Мне нравится орео. Я макаю его в молоко.              Улыбка Мэри становится шире.              — А кому не нравится? Я планирую устроить большой семейный ужин, приготовлю пару пирогов. Ты приглашён.              — О, звучит неплохо, — говорит Джек.              — Сэм уже согласился, — говорит ему Мэри, затем переводит взгляд на Дина, в уголках её глаз появляются морщинки. — Ты ведь тоже придёшь, да? Ты и Кастиэль? Я наготовила столько, что хватит прокормить целую армию.              Дин чувствует себя застигнутым врасплох, но раз Сэм и Джек будут там, придётся пойти. Он ещё не ступал ногой в дом своих родителей, но знает, что не сможет избегать этого вечно.              — Да, звучит здорово. Я приду.              — Кастиэль тоже? — уточняет Мэри.              — Э-э, — тянет Дин, — да. Определённо.              Он бросает беглый взгляд на Джона — тот смотрит в одну точку, сжав губы в тонкую линию. Дин быстро отводит взгляд и улыбается Мэри.              Когда Кас узнаёт, по какой причине бар закрывается сегодня раньше обычного, он говорит:              — Нет, я не пойду.              — Почему? — спрашивает Джек, усаживаясь на барную стойку и болтая ногами. — Похоже, будет весело. Мэри приготовит пирог. Я люблю пироги.              — Я знаю, Джек, — устало говорит Кас. Он оглядывает пустой бар и тихо вздыхает, прежде чем посмотреть на Дина. — Я…              — Да ладно, приятель, я уже обещал маме, что ты придёшь. Она будет там, так что всё будет в порядке, — Дин касается колена Джека и подергивает большим пальцем, кивая, после чего Джек послушно спрыгивает с барной стойки, позволяя Дину протереть поверхность. — Сэм будет там, Эйлин, Джек… Неужели ты бросишь нас на произвол судьбы?              Кас прищуривается на него.              — Ты знаешь, почему мне не стоит приходить, Дин.              — Почему ты не хочешь идти? — спрашивает Джек, моргая на Каса. — Все Винчестеры будут там! Мы тоже Винчестеры. И я Винчестер.              — Знаю, Джек, — повторяет Кас напряжённым голосом.              Джек хмурится, глядя на него.              — А в чём дело?              — Не о чем беспокоиться, приятель, — бормочет Дин, подталкивая Джека локтем. — Кас просто беспокоится без причины. Всё будет хорошо.              — Ты тоже практически Винчестер, — заявляет Джек со всей своей грёбаной детской невинностью, не замечая выражения лица Каса. — Ты определённо должен пойти.              — Парень дело говорит, — соглашается Дин, поднимая брови.              Кас сжимает губы в тонкую линию, но в конце концов отрывисто кивает.              — Отлично, — заявляет он резким тоном. — Но помни, что я сказал, Дин. Я никому не позволю обращаться со мной, как…              — Нет, эй, я знаю, — Дин бросает тряпку на стойку и подходит ближе к Касу. Он протягивает руку и накрывает его плечо, сжимая, а затем ловит и удерживает его взгляд. — Я знаю, что ты… знаю, да, но… всё равно спасибо, что согласился. У нас в запасе есть ещё несколько часов, давай отправимся домой и немного развеемся?              — Это приемлемо, — сдаётся Кас, сузив глаза.              — Джек, ты с нами? — спрашивает Дин, оглядываясь на него.              — Да, с удовольствием.              Они выходят из бара, и Джек с удовольствием забирается на заднее сиденье Импалы, напевая что-то себе под нос. Дин включает радио — AC/DC, что весьма кстати, и они наслаждаются спокойной поездкой домой. Джек в какой-то момент просовывает голову в пространство между ними, чтобы спросить, не прибавит ли Дин звук — это «Hotel California», так что у ребёнка есть вкус, — в остальном всё тихо и спокойно, и Кас, кажется, немного успокаивается.              По возвращении домой Дин обнаруживает стопку настольных игр и несколько новых пластинок на столе — похоже, они появляются только вместе с Джеком, когда он приходит, так же как и дополнительная дверь в коридоре. Дин предполагает, что Джек просто живёт, где хочет и когда хочет, поэтому у него есть комнаты везде, где он останавливается — но всегда с кем-то из родителей. У него нет своего дома, потому что его дом, как правило, со всеми остальными. Но он — ребёнок, так что в этом, в общем-то, и смысл.              Появление и исчезновение комнаты Джека немного странно, но Кас объясняет, что она действительно перемещается вместе с Джеком. Это одна и та же комната, куда бы он ни пошёл, она обнаруживается в любом доме, где он появляется. Сама комната по большей части является точной копией его комнаты в Бункере — за исключением того, что она настолько явно детская, что это даже не смешно — на полках стоят чёртовы фигурки солдатиков, собранные конструкторы Lego, которые Дин находит просто потрясающими, хоть никогда и не признает этого вслух. У каждого есть внутренний рёбенок, и Джек поразительно хорошо будит его в каждом, кто оказывается рядом с ним.              Как сейчас.              Джек хочет поиграть в «Найди отличия», поэтому Кас отменяет вечернюю резьбу по дереву, за что ковёр перед камином, вероятно, крайне ему благодарен. Дин откладывает чистку оружия на потом и уютно устраивается в комнате, чтобы провести с ними несколько часов. Кас идёт включать музыку и получает по голове за то, что из проигрывателя снова начинает вопить Билли Джоэл — в ответ Дину прилетает по лодыжке.              Они выпивают пару бутылок пива, Джек ест мороженое — совместное времяпровождение перед предстоящим ужином бодрит всех. Они веселятся, расслабляются и ни о чём не переживают. Дину нравится, когда приходит Джек, особенно если он остаётся на ночь, потому что это означает, что они будут смотреть «Скуби-Ду» ещё долго после того, как Кас закатит глаза и уйдет спать. Дин также знает, что Джек перемещается между их домом, домом Сэма и Эйлин, домом Келли и Джефферсона. Есть что-то бесконечно забавное в том, что у нового Бога есть три разных времени отхода ко сну.              Когда приходит время отправляться в путь, Дин ждёт, пока Джек выскользнет на улицу, а затем притягивает Каса за щёки и быстро, смачно целует его в губы, сопровождая это нелепо-картинным «Мва!»              Кас недоверчиво смотрит на него, но при этом улыбается, и Дину этого достаточно.              Дом Мэри и Джона — что ж, Дин его знает. Этот дом не только стоит перед ним сейчас, но и живёт в его воспоминаниях. Тот самый, в котором погибла Мэри. Дин крепко сжимает руль Импалы, затем медленно выдыхает, выходя вместе с Касом и Джеком. Сэм и Эйлин подъезжают прямо к крыльцу, и в течение продолжительного мгновения Сэм и Дин просто смотрят друг на друга — тысячи невысказанных вещей проносятся между ними в этом взгляде, но Дин слышит все до одной.              — Скажи только слово, и я не стану передавать Джону соль, — заявляет Эйлин, подходя и обнимая его. Она отстраняется с озорной улыбкой и выразительным взглядом. — И перец тоже, если осмелею. Я могу научить тебя, как показать это жестами.              — Ты просто чудо, Эйлин Лихи, — заявляет Дин с улыбкой.              — Винчестер, к твоему сведению, — поправляет Эйлин, а затем начинает обучать его знакам соли и перца на случай, если он захочет привлечь всех к тому, чтобы быть пассивно-агрессивными засранцами по отношению к его отцу.              Единственный человек, которому предстоящий ужин не кажется настоящим испытанием — это Джек. Он светится, воплощая в себе вселенскую непосредственность. Подходя к двери, он стучит в неё — работает над соблюдением границ. Келли наконец-то уступила и согласилась с тем, что следует перестать спускать Джеку с рук буквально всё.              Дверь открывает Мэри — она заключает в объятия каждого гостя, болтая без умолку. Длины её волос достаточно, чтобы она могла собрать их в небрежный пучок на затылке, но несколько прядей всё же спадают ей на лицо. Она рассеянно сдувает их между фразами, и Дину кажется, что она делала так всегда, будто это её привычка, вот только он никогда не знал об этом — у него не было возможности узнать её по-настоящему. Это больно.              Отличное начало. Дин уже хочет уйти.              — Пироги в духовке, — сообщает Мэри на пути к кухне.              Перед глазами Дина проносится яркая вспышка воспоминания, нечётко оформленного, но до боли реального: он вбегает на полной скорости в эту самую кухню со своим игрушечным грузовиком, и его подхватывает на руки смеющийся Джон. Дину кажется, что он хихикал и пытался вырваться, пока Джон ерошил ему волосы, а Мэри стояла на заднем плане, держа руку на округлившемся животе, и наблюдала за ними с едва заметной ласковой улыбкой.              Воспоминание разбивается вдребезги, когда Дин видит, что его отец уже сидит за столом и окидывает взглядом гостей. Это напоминает кривое зеркало в Комнате Смеха, исказившее то, как всё должно было быть, и заместившее это той реальностью, которая обрушилась на них в итоге. Хуже всего, думает Дин, что у Сэма, похоже, нет вообще никаких воспоминаний об этом месте — нет мечты, которую он мог бы сравнить с тем, что было на самом деле. Для него всё началось с проклятого пожара годы и годы назад.              Кас садится как можно дальше от Джона.              Всё начинается не так уж плохо. Видеть Мэри такой немного странно — в голове Дина её образ был сформирован ещё до их встречи: она не Сюзи-домохозяйка; его мать — охотница с коварной жилкой, человек, совершающий ошибки, горячо любящий свою семью и положивший начало генетической склонности заключать идиотские сделки ради спасения близких. Она знает толк в оружии, она ударила самого Люцифера прямо в лицо, она не смогла, не смогла и не смогла стать матерью, в которой Дин и Сэм так нуждались. Она может сочетать в себе всё это разом — такая уж она есть. И благодаря этому Мэри Винчестер навсегда останется, в первую очередь, загадкой.              Вот почему видеть её сейчас за столом, лучезарно улыбающуюся семье, отпускающую шутки и раскладывающую тарелки, немного странно. Будто она балансирует между двумя образами, наполовину соответствуя ожиданиям Дина, и наполовину будучи их полной противоположностью. Всё сложно, всё очень запутано, и Дин не хочет думать об этом. Но он всё равно об этом думает.              Но даже здесь, на Небесах, она всё ещё крутая. Единственная стихия, способная удержать Джона в узде. Это кажется безумным, но Дин не в силах удержаться от мысли, что в этом есть что-то удивительное.              Почти весь обед всё идёт хорошо. Джек, Мэри и Эйлин, кажется, берут инициативу на себя. Дети и женщины — они всегда на высоте. Мужчины? По сути, бесполезны, и это видно по тому, как Кас, Сэм, Дин и Джон едва разговаривают бóльшую часть времени. Они просто едят и иногда отвечают, когда Мэри обращается непосредственно к ним.              Всё катится к чертям, когда Мэри заговаривает о Донне.              — Она переживает, что Джоди и девочки будут слишком сильно скучать по ней. И надеется, что ещё какое-то время они не появятся здесь, но предположила, что в случае с Джоди это маловероятно — они обе были в преклонном возрасте. Ей кажется, девочкам будет гораздо тяжелее, если Джоди не станет так скоро после её собственной смерти.              — Донна кажется приятной женщиной, — комментирует Джон, когда Мэри смотрит на него.              — Она замечательная, — тихо соглашается Сэм.              Джон кивает.              — Хорошо её знали?              — Да, — кивает Сэм. — Эти женщины сформировали просто невероятную связь. Подумать только, всё началось с Джоди и Алекс, потом появилась Клэр. И всё благодаря Касу.              — Благодаря ему? В смысле? — Джон поднимает брови.              — Э-ээ, — невнятно тянет Сэм.              — Клэр замечательная, — радостно заявляет Джек. — Она называет меня Бинстоком, и я… я не совсем понимаю, почему, но мне нравится.              — «Джек и бобовый стебель», — поясняет ему Дин. — Это… такая сказка. Позже объясню.              Кас поворачивается на месте и строго смотрит на Джека.              — Ты навещаешь Клэр? Кажется, ты обещал, что не станешь вмешиваться?              — Я и не вмешиваюсь, — бурчит Джек, широко раскрыв глаза. — Я никогда не вмешивался, честно. Мы просто переписывались, после того как спасли Кайю из Плохого места. Она до сих пор иногда пишет мне, хотя я никогда не отвечаю. Сообщения проходят даже сюда.              — Ты сохранил свой телефон? — спрашивает Кас, сузив глаза.              — Мне Сэм купил, — оправдывается Джек. Он наклоняет голову, заметно смущаясь.              Дин фыркает.              — Кас, остынь, приятель. «Мотовство до добра не доведëт», верно? Я думал, ты пытаешься привить ему какие-то ценности и всё такое.              — Не лезь в это, — рассеянно отмахивается Кас, всё ещё хмурясь на Джека. — Я буду вынужден сообщить об этом твоей матери, Джек. Ты обещал…              — Да ладно тебе, Кас, — говорит Сэм, — это всего лишь телефон. Он — не Чак. Ты же слышал, он сказал, что даже не отвечает. Может, для Клэр это утешение — а они, по сути, братья и сестры в очень странном смысле, понимаешь?              — Господи, — бормочет Джон, — да сколько ещё детей он подобрал?              Сердце Дина замирает в груди, когда Кас выпрямляется, медленно поворачивая голову. «О нет, нет, нет, нет», — проносится в голове у Дина, его глаза широко распахиваются. Одно дело — нападать лично на Каса, но совсем другое — делать хотя бы призрачный намёк на дерьмо в сторону его детей, которые на самом деле не его, пусть он о них и заботится. Даже Дину не сходило с рук подобное отношение к Джеку. Кас с головой ушёл в заботу о том, что будет лучше для Джека, ещё до его рождения, в результате чего они с Дином сильно поссорились.              Грядёт буря, Дин уже знает это. Даже Сэм выглядит встревоженным, бросая взгляд на Дина и вздрагивая. Кас смотрит на Джона холодным взглядом, его губы сжаты в тонкую линию, будто он вот-вот перейдёт на рык.              — Разве есть что-то плохое в заботе о детях? — спрашивает Кас, каждое слово звучит чётко и резко. — Или для вас это настолько далёкая концепция, что она не вписывается в рамки вашего восприятия?              — О, чёрт, — выдыхает Сэм.              — Это ещё что, блядь, значит? — огрызается Джон, бросая вилку в тарелку.              — Джон, — резко говорит Мэри.              — Кас, — бормочет Дин, качая головой.              — Ты хочешь мне что-то сказать? — Джон продолжает, наклонившись вперёд с выжидающим прищуром.              Ноздри Каса раздуваются, но в следующее мгновение его глаза находят взгляд Дина, и он выдыхает.              — Я мог бы многое сказать тебе, Джон Винчестер, но ради других я не стану этого делать. Я не подбираю детей, потому что дети — не вещи, которыми можно владеть и распоряжаться по своему усмотрению. Джек и Клэр — моя ответственность, и, откровенно говоря, не ваше дело, почему это так.              — Не уверен, что согласен с тобой, Кастиэль. Джек сидит за моим чёртовым обеденным столом, не так ли?              — Да, по приглашению Мэри, поскольку это и её дом. Если вы не желаете видеть здесь его или кого-либо ещё, полагаю, вам следовало бы обсудить это со своей женой. Это семейная проблема, а не моя.              — Кастиэль! — изумлённо восклицает Мэри.              — Папа, — предостерегает Дин.              Сэм сползает по спинке стула и шепчет: «Чёрт, чёрт, чёрт, чёрт, чёрт, чёрт…»              — Какого хрена ты о себе возомнил?! — Джон бьёт рукой по столу, заставляя посуду дребезжать, Дин и Джек одновременно вздрагивают. — Понятия не имею, кто, блядь, вбил тебе в голову, что ты в праве появляться в моём доме и проявлять неуважение ко мне. Можешь убираться к чёртовой матери, пока я сам тебя не вышвырнул.              — Хотел бы я посмотреть, как ты попытаешься, — немедленно парирует Кас, и да, это катастрофа. Всё очень плохо.              — А я бы, блядь, не хотела, — огрызается Мэри, поднимаясь со стула, чтобы окинуть взглядом сначала Джона, затем Каса. — Я не знаю, какая муха вас всех укусила, но…              — Меня? — Джон поднимает голову и сжимает челюсть, уставившись на жену. — Почему он вообще здесь? Какого хрена ты его пригласила?!              — Потому что он — член семьи, — резко отвечает Мэри. — Эйлин же я пригласила? И Джека. Они — семья.              — Что, просто потому, что Дин живёт с ним? — лицо Джона искажается недоверием.              Мэри смотрит на Джона, сводя брови вместе.              — Джон, Кастиэль и Дин…              — Ах! — кричит Сэм, отпихивая стул и вскакивая на ноги. Все оборачиваются, чтобы посмотреть на него, и он кашляет. — Ах, я… моя спина. Спазмы.              — Нет у тебя никаких спазмов, сядь, блядь, на место, — приказывает Джон, и челюсть Сэма напрягается, его глаза вспыхивают. — Не знаю, за какого идиота ты меня принимаешь, но я прекрасно знаю, что спина у тебя не болит, — он поворачивается обратно к Мэри, прежде чем Сэм успевает открыть рот. — Так что там с Дином?              — Ничего, — вклинивается Кас. — Она не собиралась ничего говорить. Джек, вставай, мы уходим.              Джек бросает на Джона настороженный взгляд, но всё же поднимается на ноги. Кас указывает на дверь, его губы сжимаются в тонкую линию, и Джек выходит. Дин мгновение колеблется, затем тоже поднимается на негнущихся ногах. «Могло быть и хуже», — думает он, как раз перед тем, как становится ещё хуже.              — О, так ты тоже идёшь? — огрызается Джон.              — Да, — хрипит Дин. — Я всё равно за рулём, так что мне стоит…              — Сядь, — жёстко говорит Джон, — с тобой я ещё не закончил. Назови мне хоть одну причину, по которой я должен терпеть его до конца вечности.              Ноги Дина как бы… перестают работать, и он опускается обратно на стул, беспрекословно исполняя волю отца. Будто это — единственное, что он когда-либо мог делать.              — Пап, да ладно тебе…              — Дин, — предупреждает Кас.              — Заткнись, чёрт возьми, мы не с тобой разговариваем, — огрызается Джон, указывая на него.              — Папа, — кричит Сэм, в то время как Мэри шипит: «Джон!»              — Так я и не к тебе обращался, — заявляет Кас, просто поворачиваясь, чтобы посмотреть на Дина. — Нам нужно идти.              — Хорошо, — Дин прочищает горло, снова поднимаясь на ноги. — Так, давай просто…              — Нет, у тебя, блядь, есть проблема со мной, и ты имеешь какое-то отношение к моему сыну, — Джон тоже вскакивает на ноги, огибая стол с угрожающей скоростью. — Я не знаю, какого хрена ты с ним сделал, или что ему сказал, но это — не тот Дин, которого я растил. Он был выше того, чтобы позволять таким, как ты, трепаться со мной в таком тоне, и если он не объяснит тебе, почему, я буду чертовски рад показать…              Джон замолкает и отступает назад, когда Дин проносится вокруг стола, едва не сбив Сэма, чтобы добраться до него и загородить Каса собой.              — Папа, прекрати. Никто никому ничего не будет показывать. Очевидно, семейные ужины не войдут в традицию, так что… это даже не важно. Просто остынь. Мы уезжаем.              — Уверен, они проходили бы намного спокойнее, не будь его здесь, — ворчит Джон. — Если бы ты не бегал за ним, как какая-то…              — Кто? — спрашивает Дин, делая шаг назад и глядя на Джона. Он ничего не чувствует. В комнате становится тихо, атмосфера угнетает и душит, словно все резко встали на дыбы. Дин не жалеет секунды, чтобы поблагодарить небесные силы за то, что Джек сейчас снаружи.              — Сучка, — выплёвывает Джон. — Ты как его чёртова сучка, ты знаешь это? Ты хоть понимаешь, как ведёшь себя рядом с ним? Ты всегда с ним. Ты живёшь с ним. Ты заправляешь с ним грёбаным баром. Ты хоть представляешь, как это выглядит, Дин?              Дин отводит взгляд в сторону, уставившись в угол, где, как он смутно припоминает, отец играл с ним в полицейских и грабителей.              — И как это выглядит, папа? Скажи мне.              — Ты правда не понимаешь? — Джон качает головой и поднимает руку, чтобы провести ладонью по рту. Дин так делает. Точно так же. Это у него от отца? — Вслух никто не говорил, но я могу гарантировать, что они думают об этом. Думают, что ты и этот твой ангел…              — Что? — снова спрашивает Дин. Он слышит себя. Его голос звучит ровно и тихо, доносится до него, будто из-под толщи воды, тоннами и тоннами обрушивающейся прямо ему на голову, и всё просто… невыносимо громко, и вместе с тем очень далеко. Рот Дина двигается механически, когда он говорит: — Что? Трахаемся? Об этом думают люди, папа?              Джон смотрит на него, его лицо медленно вытягивается. Это занимает всего секунду, потому что он — не идиот, вовсе нет. Его глаза вспыхивают, желваки дёргаются, когда он сжимает челюсти. Джон медленно и очень резко говорит:              — И они правы, не так ли? Думая, что ты и он…              Дин ничего не отвечает. Он просто… готовится. Это странное ощущение, старое, знакомое и привычное, укоренившееся — оно Дину ближе собственной кожи. Впрочем, удивляться тут нечему — его кожа держит синяки от Джона куда лучше, чем когда-либо держали воспоминания.              В комнате стоит такая густая тишина, что Дину кажется, будто в ней можно задохнуться. Он не смотрит на отца, его взгляд скользит по сторонам, он всматривается в лица остальных. Мэри не выглядит удивлённой, и в этот момент Дин понимает, что она уже знала, что она знала о них с Касом всё это время, возможно, даже до Рая. А вот на Джона она смотрит так, словно видит его впервые — будто перед ней незнакомец.              Сэм, кажется, колеблется на месте, не зная, как вмешаться, но явно желая этого. Он не такой, как Дин. Он не знает, как обращаться отцом. Он понятия не имеет, что для этого нужно поместить своё тело между Джоном и тем, что является его целью. Сэм не знает, потому что мишенью обычно был он.              Эйлин смотрит на Каса, которого Дин не может разглядеть за собственной спиной. Её рука вцепилась в спинку стула, глаза распахнуты, губы сжаты в тонкую линию.              Наконец, Джон говорит:              — Так вот, в чём дело? Вот почему ты позволяешь ему помыкать собой и разрешаешь говорить и делать всё, что угодно? Ты вбил себе в башку, что любишь его, Дин?              И снова Дин ничего не говорит.              — Отвечай! — кричит Джон.              И Дин отвечает, потому что не знает, что ещё делать. Он уже давно усвоил, что лгать отцу — смертный приговор, а потому шепчет: «Я люблю его», прежде чем успевает подумать дважды.              — Ха, любишь, да? — усмехается Джон, кривя губы. Он поворачивает голову, чтобы взглянуть на Каса. — Я должен был, блядь, догадаться, просто глядя на тебя. По тому, как ты смотришь на него, я сразу увидел, что это ненормально.              — Я не нуждаюсь в твоём одобрении, — рычит Кас.              — Ты нуждаешься в грёбаном пинке по зубам, — отвечает Джон, его голос низок, в нём чистый гнев. — И я буду тем, кто даст тебе его, поскольку Дин, очевидно, слишком размяк и уже никуда не годится. С тобой он не поедет. Он остаётся здесь, чтобы я мог с ним разобраться, как полагается, а ты, хуесос и ублюдок…              Только после того, как Джон влетает в стол, Дин вообще понимает, что он сжал кулак, занёс его и запустил прямо в лицо отцу. Костяшки пальцев не болят, и он немного удивлён, наблюдая за происходящим будто со стороны: Джон падает на стул, стол трещит под его весом, бокалы опрокидываются, а бутылки с пивом разлетаются повсюду.              Мэри что-то кричит, Сэм тоже, Эйлин отбегает от стула, а Джон, покачиваясь, поднимается обратно. Всё происходит в мгновение — Дин даже ничего не успевает понять.              Дин и раньше дрался со своим отцом, обычно это были какие-то тренировки. Ещë его толкали, били по голове, хватали так сильно, что оставались синяки, а в одном особо памятном случае он действительно получил удар по лицу, когда сделал ненадлежащий комментарий в неподходящее время. Джон всегда был хорош в том, чтобы вдавить Дина в грязь. Он силён. У него прекрасный хук правой. Отточенные рефлексы и прошлое в армии. Он сражался и убивал всевозможных монстров, вплоть до демонов.              Дин сражался с дьяволом. Дин сражался с Богом. Демоны для него — рядовой понедельник. Он прошел через Ад, буквально; он дрался с версией самого себя из будущего; он убил стольких тварей — ангелов, демонов, адских гончих, людей, Смерть, даже грëбаного Первого Убийцу, Каина.              И всё же, в тот момент, когда отец бросается на него, Дин просто… замирает. Он застывает. Он принимает всю тяжесть удара, его голова по инерции откидывается в сторону. Боли нет, лишь её отзвук — лёгкая тень ощущения, но Дин уверен, что вызвана она скорее тем, что стоит за ударом, нежели им самим. Правда в том, что если прежде после этого его душа разорвалась бы на куски изнутри, то сейчас он даже не вздрагивает. Самый худший вариант из возможных.              Может быть, это признание что-то размыкает в его мозгу. Может быть, дело в том, что Кас стоит у него за спиной, и он будет следующим, за кого примется Джон. Возможно, дело в Сэме, который бросается вперёд, чтобы вот-вот узнать, что значит встать между отцом и его мишенью. А возможно, Дин просто внезапно становится так зол, что всё остальное теряет для него всякое значение. Может, он реагирует за всех остальных, но Дин чертовски уверен, что в первую очередь он реагирует за самого себя.              Когда Джон заносит руку для следующего удара, широко размахнувшись, Дин ловко уклоняется в сторону, бьёт его в колено и толкает в плечо, после чего отшатывается, когда тот начинает терять равновесие. Джон спотыкается, и Дин просто… просто сбивает его с ног. Ударив локтем в шею и ботинком по колену, Дин сбивает отца с ног и хватает его руку, заламывая её назад. Он упирается коленом между лопаток Джона и сжимает его запястья с такой силой, что ему кажется, будто он слышит скрежет костей.              — Не рыпайся, мать твою, — огрызается Дин, его слова прорезают внезапно наступившую тишину. Джон пытается поднять голову, и Дин вжимает его в пол сильнее, заставляя его щёку упереться в половицу. — Сейчас я встану и уйду отсюда. Попытаешься остановить — сделаю так, что в следующий раз на ноги ты не поднимешься.              Джон хрипло смеётся.              — Приятно знать, что став геем, ты хотя бы не стал нюней.              — Вообще-то, я не гей, — категорично заявляет Дин, — если тебе интересно. Меня привлекают и те, и другие. Каково это — знать, что твоего сына привлекают оба пола, а он всё равно закончил с мужчиной?              — Это отвратительно, — хрипит Джон.              Дин хмыкает.              — Не сомневаюсь. Хотя лучше поинтересуйся у Каса, каково это — он каждую ночь пробует меня на вкус, пока я кончаю, и он будет продолжать делать это вечно, а я буду позволять ему, и ты ни черта не сможешь с этим поделать.              — Ты, грёбаный… — Джон бьётся на полу, как рыба на суше, но он в тисках. Он не может двигаться. Он снова замирает, поворачивая голову со стоном.              — Тебе следует быть чертовски осторожным, оскорбляя здесь кого-то, ведь ты идёшь по очень тонкому льду, папа, — предупреждает Дин. — Понимаешь, Джек… Ну, он — ребёнок Каса. Попробуй предположить, как быстро он сбросит твою задницу обратно в пекло, если все его родители попросят об этом, а?              Каким-то образом Джон становится ещё более неподвижным — это неестественное оцепенение, порождённое страхом. Дин чувствует прилив мстительного восторга, как хищник, наблюдающий за добычей, которая понимает, что бежать некуда.              — Ты здесь только из-за мамы, — жёстко продолжает Дин, наклоняясь ниже, его голос тих и резок. — И уж точно не потому, что ты заслужил место на Небесах. Многие из нас не заслужили, но мы, по крайней мере, это признаём. Ты не был хорошим отцом.              — Не смей, блядь, — шипит Джон, с трудом передвигаясь. — Я делал всё возможное…              — Да что ты говоришь?! — Дин рывком встаёт на ноги, усмехаясь. — Почему бы тебе не сесть с мамой и не провести долгий-долгий разговор о том, как ты бросил её грёбаных детей ради миссии мести, которой она даже не хотела? Почему бы тебе не рассказать ей, как ты обошёлся с Сэмом, когда он посмел захотеть жить не так, как ты того желал? Почему бы тебе не рассказать ей обо всех тех случаях, когда ты спихивал нас на пастора Джима или Бобби, обо всех тех случаях, когда ты давал понять, что Сэмми — единственное, блядь, ради чего я живу, обо всех тех чёртовых случаях, когда ты плевал на своих живых детей, гоняясь за мертвецами?              Джон застывает под ним.              — Не смей говорить со мной в таком тоне! Ты прекрасно знаешь…              — Заткнись, блядь! — рычит Дин, снова упираясь коленом в спину Джона, только чтобы услышать очередной хрип. — Ну же, скажи, что я лгу. Скажи мне, что я лгу, папа! Я ведь лгу, правда?!              — У тебя есть мужество, парень, — кашляет Джон, ударяясь головой об пол. — Не буду говорить, что у тебя есть яйца, поскольку твоё нынешнее увлечение держит их в руках. Поразительно, что он их ещё не подрезал.              — Ты не хочешь, чтобы мама узнала, не так ли? — холодно интересуется Дин. — Давай, папа, скажи ей. Сделай это. Почему бы тебе не рассказать ей, как мы раньше голодали? Что мне приходилось идти на хитрости, чтобы прокормить Сэма? Ты знал об этом? Ты знал, что мне было восемнадцать, и я дрочил старикам и женщинам в подворотнях сомнительных баров? Впервые я прикоснулся к чужому члену, потому что ты не вернулся, чтобы заплатить за номер в мотеле, где оставил нас одних, и мы несколько дней жили на арахисовом масле, которое едва могли выскрести из банки.              — Кто знает? Может, с этого всё и началось, Дин, — ворчит Джон. — Тебе следовало бы скорее умереть от голода, чем делать это.              — Мы и умирали от голода! — кричит Дин. — Так и было, блядь, неужели до тебя не доходит? Я голодал, но я не мог оставить голодным Сэмми. Если бы ты просто… если бы ты… — Дин захлопывает рот, смутно осознавая, что его подбородок дрожит. Он напряжённо моргает. — В следующий раз, когда ты подойдёшь ко мне, или к Сэму, или к Касу, лучше бы ты полз на коленях, блядь. Когда я встану, я уйду, и если ты когда-нибудь, когда-нибудь захочешь иметь что-то общее со мной, или Сэмом, или твоей семьёй, ты проглотишь свою грёбаную гордость начнёшь вести себя, как мужик. И относись к Касу как к ангелу, потому что так же легко, как он вынес меня из Ада, он утащит туда тебя. Поверь мне, он может.              Дин не ждёт. Он просто спрыгивает с отца и отступает назад, наблюдая, как Джон тут же вскакивает на ноги. В течение долгой секунды они смотрят друг на друга — эмоции меняются, всё рушится между ними, всё смещается.              Джон делает шаг вперёд, и Мэри вдруг оказывается рядом, отвешивая ему пощёчину. Это происходит так внезапно и так громко, что Дин вздрагивает и удивлённо моргает. Джон даже не дёргается, он просто смотрит на Мэри, сжав губы в тонкую линию. Она поднимает на него палец, но еë рука начинает дрожать, когда она делает несколько фальстартов, не в силах произнести слов — только звуки.              Наконец, она шепчет — только это, только резкое, дрожащее:              — Сядь и начинай рассказывать.              — Пойдём, — тихо говорит Сэм, протягивая руку, чтобы схватить Дина. — Дин, нам не… нам лучше уйти. Давай просто… давай уйдём.              — Да, — бессильно соглашается Дин, а затем разворачивается и, не оглядываясь, направляется прямо к двери. На улице он немного истерично думает о том, как жаль, что ему не довелось попробовать мамин пирог ещё хоть раз.              Снаружи они видят Джека, расположившегося на заднем сидении Импалы, и Эйлин тут же срывается с места, чтобы подойти и проскользнуть внутрь — предположительно, поговорить с ним, успокоить его, может быть, объяснить кое-что, а может быть, и нет.              Дин замирает в нескольких футах от машины и смотрит на свои ботинки. У него возникает абсурдное желание рассмеяться. Господи, мать твою, он только что сказал отцу, что Кас каждую ночь глотает его сперму. Господи Иисусе.              — Дин, — тихо говорит Сэм. Выражение его лица тяжёлое, обеспокоенное, и Дин вдруг понимает, что брат только что услышал… ну, всё.              — Всё в порядке, — бормочет Дин. — Я в порядке. Правда. Не волнуйся об этом, Сэмми. Всё в порядке.              У Сэма перехватывает дыхание.              — Дин, я никогда не знал, что ты…              — Да ладно, Сэм, я не хочу об этом говорить, чувак. Только не сейчас, ладно? — Дин поднимает руку, чтобы провести по рту ладонью, но останавливается, как только осознаёт, что делает. Он прочищает горло. — Слушай, я… я чертовски устал. Я просто хочу домой. Мы можем разобраться с этим дерьмом завтра. Я заеду.              — Если ты уверен, — говорит Сэм.              — Уверен на сто процентов, — заверяет его Дин.              — Кас, — бормочет Сэм, бросая на него серьёзный, оценивающий взгляд, — справишься тут со всем?              «Всё» — это, очевидно, Дин, поскольку Кас отвечает, как всегда прямо:              — Да, не беспокойся, Сэм. Я позабочусь о нём.              Дин хотел было возмутиться, но при виде того, как плечи Сэма опускаются от облегчения, Дин захлопывает рот и ничего не говорит. Когда они приближаются к Детке, Эйлин выскальзывает с заднего сидения с натянутой улыбкой. Она ничего не говорит, просто наклоняется, чтобы обнять Каса, затем дарит объятие Дину, только при этом она довольно яростно целует его в щёку.              Дин синхронно с Касом садится в Импалу и заводит мотор, трогаясь с подъездной дорожки и не глядя в зеркало заднего вида. Путь обратно занимает почти час, потому что Дину, видимо, скорее нужно проехаться на максимальной скорости, чем добраться до дома. Терапия вождением — что-то с чем-то, она и правда работает. В любом случае, ни Кас, ни Джек не жалуются, что дорога занимает больше времени, чем обычно.              Когда они всё же возвращаются домой, все сидят в тишине салона ещё какое-то время после того, как Дин глушит двигатель, и смотрят на светящееся озеро. Дин дышит. Он продолжает ждать — чего-то. Чего угодно. Сейчас ничего не происходит, но он уверен, что произойдёт.              И оказывается прав.              Джек наклоняется вперёд и бормочет:              — Мне кажется, я не очень нравлюсь Джону.              Дин думает: «Ха, я тоже, приятель», а потом просто…              Он наклоняется вперёд и прижимается лбом к рукам, которые до сих пор держит на руле — пальцы крепче сжимаются вокруг него. А затем это происходит. «Что-то» оказывается жёстким давлением в его груди, заставляющим Дина разрыдаться в попытке его ослабить. Он начинает плакать внезапно и сильно, будучи не в силах остановиться.              — Джек, — мягко говорит Кас, — оставайся сегодня с мамой, хорошо?              Ответа нет, но Джек, должно быть, исчезает, потому что Кас перебирается на переднее сидение и накрывает плечо Дина. Тот издаёт пустой смешок, всё ещё плача — что бессмысленно и бесполезно, и абсолютно никому не помогает. Если уж на то пошло, это только усугубляет всё это дерьмо. Он плачет и параллельно думает о том, что отец назвал бы его за это менее мужественным.              Это странный вид плача. Опустошëнный, но очень грязный. В нëм нет ничего красивого. Дин сгибается у руля Импалы, схватившись за него, как за спасательный круг, сотрясаясь от глубоких, идиотских спазмов, вызываемых рыданиями на выдохах, и ощущения, что его грудь проваливается куда-то внутрь. Это отчаянный плач, возникший от осознания того, что слёзы ничему не помогут. Помогать уже нечему.              Это выводит его из себя. Дин делает глубокий вдох и выпрямляется, ударяя рукой по рулю. Он делает это снова, и снова, и снова. Он делает это, пока не начинает чувствовать боль от этого, и тогда он понимает, что Небеса дают ему это, потому что он сам этого хочет. Он сжимает кулак и лупит по рулю до тех пор, пока костяшки пальцев не разбиваются в кровь, пока боль не становится невыносимой, пока Кас не ловит его за запястье. Костяшки заживают почти сразу.              — Дин, — твёрдо говорит Кас, — хватит.              — Дело даже не в том, что он делал, Кас, — задыхается Дин, поворачивая голову, чтобы посмотреть на него мутными глазами. — Дело в том, что он даже не сожалеет.              Выражение лица Каса полностью меняется. Он берёт Дина за запястье и придвигается ближе, притягивая его к себе. Дин просто прижимается к нему и закрывает глаза, утыкаясь лицом ему в плечо. Его сбитое дыхание вырывается из груди чередой судорожных выдохов. От Каса очень приятно пахнет. Дин не хочет двигаться.              — Он не сможет найти тебя — ни здесь, ни в баре, пока ты сам этого не захочешь, — бормочет Кас. Он гладит шею Дина, слегка задевая волосы на затылке. — Ты уже определил условия, при которых он увидит тебя снова, и у него не получится это, пока не выполнит их.              — Значит, я больше никогда его не увижу, — кривится Дин.              Кас долго молчит, затем снова проводит рукой по волосам Дина.              — Возможно, увидишь. Возможно, он поймёт, что ты важнее его собственной гордости. Возможно, однажды он перестанет держаться за ваши с Сэмом промахи, чтобы оправдать свои собственные. Но наверняка я знать не могу.              — Я так долго защищал его, Кас, — Дин качает головой, вдыхая его пьянящий запах. — И я всё ещё хочу защищать его. Да, я знаю, идеальным отцом он не был, но я никогда… я не знаю, был ли он плохим отцом. Просто я был так зол, я всегда так…              — Я знаю, Дин, — тихо успокаивает его Кас.              Дин откидывается назад, поднимает голову и смотрит на Каса, его губы слабо дёргаются.              — Не так ты должен был узнать о том, что я… что…              — Что?              — То, что я делал, чтобы прокормить Сэма.              Кас тихо вздыхает.              — Дин, я уже знал.              — Ты всегда знаешь, — бормочет Дин. Он кривится и отодвигается, увеличивая пространство между ними. — Наверное, моя реакция на нас кажется просто нелепой, учитывая всё то дерьмо.              — Это не нелепо.              — Просто я не думаю об этом, Кас. Для меня это не считалось. Меня там на самом деле не было. Я не заходил дальше рук. Обычно я мог умаслить людей, чтобы они дали мне за это денег. Я идеально подходил, понимаешь? Молодой, симпатичный, всё такое. Если кто-то пытался переступить черту, я надирал им задницу. Так что, это не… отец был не прав. Всё началось не с этого. Я просто делал то, что, блядь, должен был делать ради Сэма, только и всего. И я всё равно заблокировал воспоминания, по большей части — я едва это помню.              — Сэм не знал, — говорит Кас.              Дин качает головой, глядя в сторону.              — Конечно, он не знал. На кой хрен ему об этом беспокоиться? Я знаю его. Он бы расстроился. Он и будет расстроен. Я не знаю, как объяснить ему, что для меня это… не имеет значения, — он смотрит на Каса, сглатывая. — Будет лучше вообще не говорить об этом, понимаешь? Я просто… я не могу выразить, насколько далёким это для меня является. Я знаю, что я делал. Я просто не помню всего этого. Вообще ничего. Я помню, что приносил еду домой Сэму. Вот что имеет значение. А остальное? Нет.              — Я понимаю, — Кас откидывает голову, упираясь затылком в спинку сидения. Некоторое время он выглядит задумчивым, затем хмыкает. — Я не помню пыток Наоми, если это имеет смысл. Я знаю, что это произошло. Я знаю, что благодаря тебе я вырвался из-под её контроля. Остальное… — он неопределённо взмахивает рукой, вздыхая. — У меня нет никакого желания вспоминать всё это, так что я понимаю.              — Эй, — бормочет Дин, следя глазами за ленивым движением пальцев Каса, — какие мы с тобой всё-таки безнадёжные, а?              — М-м, — мягко соглашается Кас. Он смотрит на Дина и слегка улыбается. — Я же говорил, что мы хорошо подходим друг другу.              Дин слабо смеётся и качает головой. Он протягивает руку, чтобы ухватиться за край плаща Каса — не того самого, к счастью. Это один из плащей Дина. Он дергаёт за торчащую нитку, опустив глаза.              — Ты же не собираешься вести себя, как те герои из сериалов, которые не знают, как обращаться со своим, гм, любовником или кем-то ещё после того, как узнают, что те… что…              — Ублажали незнакомцев в нежном возрасте восемнадцати лет и старше? — прямо заканчивает за него Кас.              — Да, это, — бормочет Дин.              Кас сужает глаза, пристально глядя на него.              — Ты беспокоишься, что я буду относиться к тебе по-другому? Что мои чувства к тебе изменятся?              — А они?.. — Дин поднимает взгляд.              — Нет, — просто отвечает Кас.              — Потому что я не хочу, чтобы ты боялся прикасаться ко мне, или что-то в этом роде. Я ничего даже не помню. Ад был хуже, если честно. То, на что я тогда пошёл, не было худшим из того, что я когда-либо делал. Так что не надо относиться ко мне, как… не думай, что я…              Кас протягивает руку, чтобы схватить Дина за шею и притянуть к себе для — откровенно говоря — очень грязного поцелуя. Дин моментально расслабляется и со вздохом теряется в мгновении, запуская пальцы в волосы Каса. Он придвигается ближе и позволяет Касу высказать свою точку зрения, позволяет ему вылизывать свой рот, как и в любое другое время, позволяет Касу целовать себя с той же страстью — как он целовал его с самого первого их поцелуя.              В конце концов, поцелуй смягчается, становится медленным и томным. Дин как бы дрейфует в нём, на мгновение забывая, почему его глаза горят, даже будучи закрытыми, и почему они вообще сейчас в Импале. Это просто ещё одна ночь. Ничего не изменилось, совсем ничего. Медленно, Кас отстраняется, тихо хмыкнув в знак одобрения.              — Не буду, Дин.              — Я не знаю, как любить тебя нормально, — шепчет Дин, и, может быть, лишь потому, что они находятся в безопасном пузыре домашнего уюта, коим является Импала, он может признаться в этом. А может, потому, что поцелуй выбил последние крупицы здравого смысла из его головы. Он сглатывает и закрывает глаза, заканчивая признание. — Мне кажется, я вообще не умею любить никого нормально. Со мной всегда так — либо ничего, либо слишком много. И я не понимаю, что нужно делать, чтобы это исправить.              — Значит, ничего не нужно, — спокойно говорит Кас. — На случай, если это ускользнуло от твоего внимания, дам тебе знать, что я тоже люблю тебя ненормально. Я люблю тебя больше, чем… — он делает паузу, затем прочищает горло. — Ну, полагаю, любовь к тебе пронизывает самую суть моего существа. Всю мою жизнь — я не могу иметь одно без другого. Если я не люблю тебя, то меня, вероятно, уже нет, потому что прекратить моё существование — единственный способ заставить меня перестать любить.              — Ладно, Шекспир, уймись, — ворчливо бормочет Дин, опуская голову и снова сосредотачиваясь на торчащей ниточке. Он опускает руки и снова начинает лениво дёргать за неё. — Мне не стоило заставлять тебя приходить. Всё покатилось к чертям, а я просто… мне казалось, что ничего не случится, ведь там была мама. Думаю, до этого момента она и не подозревала, каким может быть отец в гневе.              — Полагаю, она догадывалась, — бормочет Кас. — Когда Небеса стали более открытыми, и она начала общаться с кем-то ещё, помимо твоего отца, она узнала — некоторые были довольно прямолинейны в этом вопросе.              — Она выбила из него всю дурь.              — Да, выбила.              Дин глубоко вздыхает.              — Ну, теперь в моём послужном списке ещё и крах брака моих родителей — добавлю в длинный список того, что испортить я уж никак не ожидал. В своё оправдание скажу, что они оба уже были мертвы, так что…              — У тебя талант бросать вызов невозможному, — соглашается Кас, улыбаясь, когда Дин фыркает.              — Это пиздец, если мне кажется, что стоит вернуться и позволить отцу надрать мне задницу, да?              — Честно? Да, немного. Ты не сделал ничего плохого.              — А ты не предвзят? — язвительно интересуется Дин.              Кас окидывает его взглядом.              — Ты не сделал ничего плохого, Дин. Его действия были непростительны. По сравнению с ним, ты был мягок. Я не понимаю, почему ты винишь себя за то, чего никогда бы не случилось, не соверши он столько непростительных поступков. Он мог позволить тебе уйти, когда ты пытался это сделать. Он мог бы воздержаться от провокаций. Он мог принести своим детям еду. Он мог бы остаться с ними, вместо того, чтобы уходить. Он мог бы оплакивать свою погибшую жену и растить детей, подарив им жизнь, которой она бы гордилась. Есть много других вещей, которые Джон Винчестер мог бы сделать иначе; если ты веришь в это для себя, почему ты не можешь поверить в то же для него?              — Это прозвучит очень глупо, учитывая всё, что произошло, но… он мой отец, — Дин слегка пожимает плечами с самоуничижительной улыбкой. — Иногда мне кажется, что я его ненавижу. Но я всё время знаю, что люблю его. Не могу не любить.              — Тут я не могу тебе помочь, — признаётся Кас. — Я совершенно не люблю своего отца. По правде говоря, он вообще никогда не был настоящим отцом. У ангелов, как ты знаешь, всё немного иначе, а Чак был…              — Пустозвоном? — бормочет Дин.              Кас хмыкает.              — Да, именно. Так что, нет, я не знаю, что тут сказать. Не буду вводить тебя в заблуждение и лгать, что понимаю. Я не понимаю. Я считаю, что он заслуживает ненависти. Только ненависти.              — Он не всегда был таким, знаешь ли, — Дин смотрит в лобовое стекло, хмурясь. — Он — жестокий человек, это правда, но были времена… Ну, он научил меня разбираться в машинах — в частности, в Детке. Он помог мне собрать мой первый в жизни микстейп. Когда мы вместе работали над делами, до того, как всё стало по-настоящему серьёзно с Желтоглазым, папа всегда ждал меня с кофе, когда я только просыпался. Да, он не был из тех отцов, которые без конца сюсюкаются со своими детьми, но у него была своя версия привязанности. Плохого было больше, чем хорошего, врать не стану, и чертовски много нейтрального. Но хорошее? Это было хорошо, чувак.              — Хорошее не может стереть плохое.              — Нет, не может, но кто сказал, что мне не позволено больше хорошего с ним теперь, если я, блядь, хочу этого? Да, он изменился после смерти мамы. После этого он уже не был прежним человеком, и то, что он здесь… Не знаю, думаю, он способен стать лучше. Возможно, он мог бы…              Когда Дин замолкает, Кас вздыхает и наклоняется к нему, поджав губы.              — Я с тобой не спорю, Дин. Твои отношения с отцом — это твоё личное дело. Он никогда не будет мне нравиться — мне жаль. Однако, если он поступит правильно, и это сделает тебя счастливым, я буду… благосклонен.              — Это не важно, Кас. Я знаю своего отца. Он никогда не примет того, что я с тобой, — Дин переводит взгляд на Каса, облизывая губы. — Дело не столько в двух мужчинах, как мне кажется — будь это кто-то другой, он держал бы своё мнение при себе. Но это я. Я его сын. И, дружище, ты ему совсем не нравишься.              — Это более чем взаимно, — сухо отвечает Кас и надолго задерживает взгляд Дина. — Я не собираюсь предлагать тебе бросить меня, чтобы угодить отцу, потому что сомневаюсь, что это сделает тебя счастливее, чем игнорирование его существования ради отношений со мной. Дин, я думаю, что на этот раз именно твой отец должен принять правильное решение. Мне жаль, что он не смог. И мне жаль, что я — один из факторов, почему это произошло. Жаль, что это повлияет на тебя, и ты ничего не можешь сделать, но я повторю снова: ты не сделал ничего плохого. Не ты потеряешь его, если он не сможет поступить правильно — это он потеряет тебя, и Дин, это большая потеря.              — Что ж, — говорит Дин с порывистым вздохом, — думаю, нам просто придется подождать и посмотреть, да? Жизнь продолжается. Ну, загробная, но тем не менее. Мы на Небесах. Всё должно быть просто.              Кас с нежностью смотрит на него.              — Свобода никогда не бывает лёгкой, Дин. Вот почему она такая особенная.              Дин закрывает глаза.              — Я знаю.