Жизнь невмоготу

— Что это? — Долохов ткнул пальцем куда-то вниз, указывая, скорее всего, на ботинки ученицы. Гелла нахмурилась, смешно сводя брови над переносицей и поджимая губы, сложила руки на груди и уставилась в глаза наставнику: — Что-что, ботинки. Вы же сказали, что если я сломаю шею в неудобной обуви, совесть вас мучать не будет — вот, я надела удобную. Антонин с трудом подавил желание закатить глаза, потому что «удобный» — это последнее прилагательное, которое могло бы относиться к тому разврату и пафосу, который нацепила Блэк. Во-первых, ботинки были на толстой, грубой, наверняка тяжёлой подошве, во-вторых — довольно высокими, закрывающими щиколотки, но на тугой шнуровке. В общем-то, эта массивная пара, подозрительно смахивающая на маггловские мартинсы, только из дорогой драконьей кожи, вряд ли была практичной — во-первых, девчонка наверняка не сможет в них бежать достаточно быстро, во-вторых — случись что, не сможет молниеносно обуться или, напротив, скинуть ботинки, в-третьих — была слишком приметной для обуви молодой Пожирательницы Смерти… В-четвёртых, Долохов постоянно отвлекался, влекомый своим тайным фетишем. Нет, он в целом был почти как маггловский режиссёр Тарантино, чью картину случайно увидел в позапрошлом году — и не то, чтобы скрывал свои пристрастия, но шестнадцатилетняя девчонка, тем более, с её прошлым, была не лучшей кандидаткой на роль любовницы со специфическими бонусами. По меркам Антонина, Гелла находилась где-то между возрастом, подходящим для игры в куклы, и годами, когда благовоспитанной девице стоило бы выйти замуж — в общем, ловить там было нечего, но эти ботинки… …и драные маггловские штаны, из которых торчала коленка в сетчатых колготках… — Дорогуша, а тебе не кажется, что ты с утра одевалась явно куда-то не туда? — поинтересовался Долохов, усаживаясь в кресло — когда-то изумрудно-зелёное, а теперь просто тёмное и запылившееся: с тех пор, как хозяин мэнора направился обживать камеру в Азкабане, домовики перестали слушаться незваных гостей и совсем не уделяли внимания уборке. Блэк пожала плечами и плюхнулась в кресло напротив, закидывая ногу на ногу: — Что не так? Ну, подумаешь, надела джинсы, в них же удобно! Или мне в юбке и корсете бегать, как маман в своё время? Про мать девчонка напомнила вовремя — даже Беллатрикс он в отцы годился, а уж её дочери… Но эта манера закидывать ногу на ногу, щиколотку правой пристраивая на колене левой, была для Антонина слишком вызывающей. Вся Блэк была слишком вызывающей, от завязанной на животе клетчатой мужской рубашки до шнурованных ботинок, никаких юбок и корсетов не надо. — Обувь, — ляпнул Долохов, не отрывая взгляда от украшенных массивными серебряными кольцами пальчиков, рассеянно постукивающих по голенищу. — Ботинки. Они всё ещё не совсем то, что нужно. — Не понимаю вашей претензии. These boots are made for walkin', that's just what they'll do, one of these days these boots are gonna walk all over you! — пропела девушка, ухмыляясь. Неужели догадывается? Если нет, то почему она смотрит с такой иронией, обещая наступить на него? Или это в очередной раз невыносимые английские фразовые глаголы с двойным значением, которые Долохов до сих пор не мог запомнить? — Смейся-смейся, душенька, — Антонин с трудом отводит взгляд в сторону, чтобы не смотреть на Геллу. — Только ведь с огнём играешь — кое у кого здесь, в мэноре, лет пятнадцать женщин не было, а ты бродишь полуголая. На тебя и без того некоторые облизывались, а тут, считай, голодное зверьё свежим мясом дразнишь. Долохов, конечно, не о себе говорил — он и в Лютный успел наведаться, да не один раз, но вот остальные, кому не свезло морду подправить… Многие и после освобождения из Азкабана носа наружу не казали, кроме как на задания, какие уж тут женщины. Так что девчонка и вправду сглупила, когда разоделась на манер маггловского подростка… *** Дурой Гелла всё же не была — в Пожирательскую ставку она больше иначе как до пят закутанной в мантию не совалась, только Антонину от этого лучше не стало — во-первых, треклятые ботинки никуда не делись, во-вторых, под мантией могло прятаться абсолютно что угодно, и неугомонная фантазия так и норовила подкинуть образ-другой. Долохов стоял лишь на том, что когда-то — в прошлой, ещё доазкабанской жизни — эту же девчонку держал на руках. Она тогда была очаровательной крошкой в белом платьице, и не умела толком ни ходить, ни говорить, но… Но двадцать лет спустя Тони не обманулся бы напускной легкомысленностью кокетливой дурочки, хотя «плохой девочки» в Гелле было больше, чем «хорошей» — девчонка остро, зло, опасно, голодно смотрела на мир огромными опаловыми глазами в опушке густых длинных ресниц — красивыми, хоть святых выноси, красила губы сочно-бордовой помадой, курила «Визенгамот», безошибочно давила на его фетиши и в то же время была безупречной служительницей Лорда, хоть и не верила ему — Долохов по глазам видел, что не верила, что вела свою игру, только не знал, какую. Конфетно-сладкая оболочка, наружность холëной избалованной юной аристократки, напускная кокетливость легкомысленной молодой дурочки не могли скрыть начинки из жгучего перца и пороха, что выгодно отличало её от многих девчонок. Она была до мозга костей порождением своей семьи: она была настолько Блэк, что от каждого знакомого жеста кровь вскипала в жилах. Поворот головы, собранные в узел на затылке мягкие антрацитовые локоны, насмешливый излом чёрной брови, кошачий росчерк высоких скул — она была совсем-совсем как молодая Вальбурга, даже удивительно. С такой у него не было права на ошибку, но пропустить её мимо не позволяло некое шестое чувство, своего рода нюх. Это не грязнокровка, которой суждено умереть через несколько часов; это не глупая девчонка, возомнившая себя аврором; это не предательница, отказавшаяся служить Реддлу. Её не будут пытать, она не будет извиваться змеëй от боли на каменном полу, ночь с ним не покажется ей избавлением от страдания. Блэк его побаивалась, как многие, хоть и смеялась в лицо, как четверть века назад боялась и преувеличенно громко хохотала её мать — превосходство Долохова было очевидным, ведь среди Пожирателей его позиция держалась не только на расположении Лорда, но и на силе. А силу уважали все, начиная от оборотней и заканчивая такими ублюдками, как Макнейр. Долохова боялись, не зная, чего ожидать от давнего товарища того, кто называл себя Тёмным Лордом; не знали, чего ждать от мрачного, молчаливого русского, не брезгующего тёмными фамильными проклятиями, боялись грубой силы — и потому избегали злить. Антонин не был для неё хорошим наставником, да Гелла и не просила — вместо этого вслед за ним научилась курить маггловские сигареты покрепче, бить насмерть, не оставлять следов и отпаиваться терпким жидким жаром — Долохов не раз говорил, что маггловская вещица, но девушка была уверена: русское зелье. После него не страшны рейды, не страшны пустые глаза проклятых, не страшны крики грязнокровок — хотелось лишь заснуть тяжëлым, мутным сном, где воедино сплетались чужие вопли, вспышки заклятий, кровь, боль, глухая щемящая тоска, и наутро оставался лишь горький привкус тягостного опустошения. Вроде дешёвого кофе из первой попавшейся забегаловки, который пьёшь лишь для того, чтобы взбодриться от омерзительного вкуса, а вовсе не ради удовольствия. Блэк перестала бояться, перестала плакать даже тайком — делала то, что прикажут, без лишних эмоций шла в рейд по первому слову, без лишних эмоций выпускала «Аваду», без лишних эмоций смывала с себя грязь и кровь — а потом пришла к Долохову с предложением, от которого он не смог отказаться. Она знала, не могла не знать, раз задала такой вопрос, вот только кто ей рассказал? — Вы хотели бы… сделать мне больно? Антонин понял, что погиб, окончательно и бесповоротно сгинул в болоте опалово-чёрных глаз, захлебнулся в бархатном тёмном безумии взора, как в проруби на Крещенскую ночь, и нет ни ему, ни ей дороги обратно. — Раздевайся, — сухо приказал мужчина, подходя к комоду. Он едва сдерживался, чтобы выдержать паузу и казаться спокойным, равнодушно просматривая содержимое ящиков, когда хотелось вышвыривать вещи в поисках такой нужной сейчас плети — это только звучало банально, на деле же… Моргана раздери, она слишком хорошо его знает! Гелла скинула свою неизменную мантию, и Долохов едва устоял на месте: под одеянием Пожирательницы Смерти не было практически ничего — не считать же, в самом деле, за одежду чулок на поясе, своим чёрным кружевом так правильно оттеняющих белизну нежной кожи, и пары тех самых ботинок? Видеть это вживую было лучше любой, даже самой красочной фантазии: Блэк опустила голову, не пытаясь скрывать смущение и робость, но вместе с тем предлагала себя так очевидно, что мужчина ощутил резкий прилив возбуждения. Антонин рассеянно отложил плеть на комод. Подойдя к девушке, он взял её подбородок пальцами, заставляя поднять глаза; Гелла прожигает его взглядом, неприлично огромные на бледном лице, чёрные, как жжёный кофе, очи вспыхивают, как разворошенные угли. Она боится, и Антонин это понимает. Он не хочет, чтобы его боялись, это совсем не то, что сейчас нужно им обоим, и Долохов мягко обхватывает лицо девушки руками. — Ты точно этого хочешь? Блэк отвечает, не задумываясь: — Мне это нужно. — Дай мне знать, если захочешь, чтобы я остановился, — произносит Антонин и гладит девушку по волосам. Она вздрагивает, будто не ожидала этой капли ласки, и тянется было обнять, но тут же прячет руки за спину, не уверенная, что ей это дозволено. Долохову хочется её поцеловать, хоть это и «не по правилам». Он садится, жестом приглашая девушку устроиться на его коленях, и та с опаской подчиняется, вздрагивая, когда мужская рука скользит от голого живота вверх, по груди, задевая торчащий сосок. — Посмотри на меня, — скорее просит, чем приказывает Пожиратель. Блэк глядит на него напряжённо, выжидающе, но без опаски: скорее, нервничает из-за неизвестности, чем боится по-настоящему. — Что не так? — Давайте начнём, — девушка заливается смущённым румянцем, произнося эту нехитрую фразу, отчего член Антонина натягивает ткань его брюк, и мужчина наконец отпускает себя: целует Геллу яростно, страстно, сминая и прикусывая её губы, выворачивая запястья за спиной. Левой рукой он собирает в кулак густые мягкие волосы, оттягивает их назад, оголяя шею, и помечает бледную кожу своим укусом. Блэк тихо стонет, прикрывая глаза, её, кажется, ведёт от возбуждения, и Долохов считает момент подходящим, чтобы заставить девушку встать на колени уже перед ним. Гелла податлива, как тёплый свечной воск: она принимает указанную позу, без слов понимая жест, и не просто опускается на колени, а ещё и разводит их, выпрямив спину, и с вожделением смотрит в глаза мужчине. Он нежно гладит Блэк по щеке, и в следующий миг отвешивает звонкую пощёчину — не сколько болезненную, сколько хлёсткую и унизительную. Долохов приманивает заклинанием плеть и опускает её на плечи девушки, не отрывая взгляда от её лица — он хочет видеть, что ощущает Гелла. От удара остаётся ярко-розовый след, но девушка только вздрагивает, даже глаза ещё не увлажняются подступающими слезами, и Антонин замахивается вновь — уже сильнее. Наверное, Блэк было гадко от того, что она творила — она с такой покорностью и с таким желанием принимала всю ту боль, которую мог причинить ей Долохов, что это завораживало. В какой-то мере он сам знал, что это такое: когда тянет почувствовать себя в чьей-то власти, не думать о дамокловым мечом нависших над тобой миссиях, ответственности, угрызениях всё ещё живой, трепыхающейся помаленьку совести, ненадолго ощутить себя живым - не той бездушной тварью, которой сделал тебя Тёмный Лорд. Боль была иллюзией чувств, тем, что заставляло почувствовать себя прежним, и Антонин не раз этим пользовался — смешно, но даже здесь девчонка пошла за ним. Долохов знает, как причинить настоящую боль, потому что многое испытал на себе. Мужчина осторожно прощупывает границы дозволенного — Блэк ещё слишком мала, чтобы понять самостоятельно, где заканчивается освобождение и начинается безумие. Она пришла к тому, кого считала жёстче, увереннее, сильнее и взрослее с тем, чтобы вверить ему себя, и Антонин хотел, чтобы это повторилось вновь. Плеть рассекает воздух с лёгким свистом, её хвосты с каждым разом оставляют всё более тёмные полосы — из глаз Блэк уже текут слёзы, и она дышит так тяжело, будто взбежала по самой длинной лестнице Хогвартса, но ещё не вскрикивает, лишь кусает губы и мучительно стонет. Её красивые пальцы впиваются в собственные запястья — Гелла никогда не была настолько примерной ученицей, как сейчас, когда даже руки держит за спиной, хоть Долохов об этом не просил. Как далеко ты готова зайти, девочка? Антонин хлещет её по плечам с оттягом, на лопатках уже красуется столько отметин, что кожа кажется красной, но девушка просит большего, заливаясь слезами. Долохов бьёт её ещё раз, вспарывая нежную кожу, и Геллу прорывает — редкие всхлипы становятся безудержными рыданиями. — Иди ко мне, — просит мужчина, и Блэк снова забирается к нему на колени. Долохов обхватил ее лицо ладонями, раздвигая солёные от пролитых слёз девичьи губы языком. Ближе. Мужчина притягивает её за талию, так близко, что животом Гелла прижимается к его животу, и промежностью давит на стоящий колом член сквозь брюки. В руках мужчины она расслабляется, перестаёт вздрагивать, принимает каждое ласковое поглаживание, сама не замечая, как успокаивается. А вслед Блэк удивлённо распахивает глаза. Долохов больше не целовал её в губы. Он сцеловывал с её щёк слёзы. «За чем же ты пришла на самом деле?» — хочет спросить мужчина, потому что Гелла подставляется под каждое нежное прикосновение, прижимается щекой к его ладони, льнёт к нему всем телом, словно желала лишь этого — как побирушка в Лютном новенький галеон, как течная сука кобеля, как голодный узник куска хлеба — это уже не про наказание, и даже не про секс, на который девчонка не раз намекала. Но Антонин не задаёт этого вопроса — он не уверен, что готов услышать ответ. Долохов хочет рассказать ей, что подчиняющийся на самом деле обладает особой властью над подчиняющим, тот, кто сверху, нуждается в своём нижнем так же остро, как нижний нуждается в верхнем. И Гелла — совсем ещё юная, но уже не по годам взрослая, на чьих плечах лежит тяжкий груз потерь и причинённой ей когда-то боли, груз ответственности за боль, что причинила она — та, которой он готов показать всё это, дать побыть с обеих сторон, вверить себя, позволить подчинить… Это в её характере. Без лишних слов Антонин вкладывает плеть в руку Геллы, и та смотрит на него — с удивлением, но без отторжения. Она слишком умная девочка, чтобы не попробовать. Жадная до жизни и жизненных удовольствий — настоящая Блэк, гордость породы до кончиков растрепанных тёмных волос. Гелла сидит в его кресле, положив ногу на ногу, и по-хозяйски приказывает Долохову снять рубашку — только рубашку. — И ремень, — добавляет она высокомерным тоном, подумав. Долохов кривится — порку ремнём он не любит, но на сегодня готов уступить, поэтому молча протягивает девчонке собственный ремень. То, что происходит дальше, заставляет его удивлённо ахнуть: Блэк стягивает ремнём его запястья, да так, что мужчина теперь едва может шевелить руками. Она слишком хорошо понимает, что ему нужно: уже не столько отражает его действия в начале вечера, сколько пробует на вкус новую игру. Антонина слегка пугает азарт в её тёмных глазах, но Гелла строго командует: — На колени, спиной ко мне. Ты же хочешь этого? — Да, — хрипло произносит мужчина. Возбуждение становится почти болезненным, но у него нет никакой возможности прикоснуться к себе = остаётся лишь сдаться на милость Блэк. Она легонько проходится плетью по его плечам — не больно, скорее — обжигающе чувственно. — Так? — спрашивает она. — Или мне отстегать тебя так, что ты потеряешь сознание от боли, но прежде — охрипнешь от собственных криков? Долохов знает, что она и в самом деле умеет так — Петтигрю Гелла попросту забила заклятием Невидимого Хлыста до отключки, но с ним она этого не сделает, и в низу живота тянет от неудовлетворённого желания. Ему нравится предвкушение и беспомощность, а не сама боль, нравится находиться в чужой власти. — Ты боишься меня? — почти нежно тянет Блэк. — Да, — честно отвечает мужчина. Он и вправду её боится, не видя лица и не зная, о чём та думает, но… верит, что Гелла понимает, что делает. Блэк осыпает его спину ударами, отчего кожа начинает гореть, но рубцов не остаётся, лишь приятный жар распространяется по телу, отдаваясь мучительным напряжением в паху. В голове у Долохова блаженная пустота, и он даже не сразу понимает, когда девушка откладывает плеть и проводит по его спине прохладными ладонями. Встав, она обходит мужчину, замирая прямо перед его лицом. — Я хотела бы, чтобы ты сделал мне хорошо, — произносит Гелла. Антонин смутно понимает, о чём она — неужели о… Тяжёлый ботинок оказывается на его плече, заставляя склониться к истекающему смазкой лону. Блэк распробовала их игру по-настоящему. Долохов ласкает девушку языком, раздвигая большие половые губы и собирая каждую капельку терпкой на вкус влаги, обводит клитор и наслаждается каждым её стоном. Гелла жёсткой рукой хватает его волосы и направляет мужчину ниже, придавливая ногой его плечо — тот без слов понимает намёк, проникая языком внутрь. Блэк протяжно стонет, её ноги начинают мелко вздрагивать, и девушка отстраняется, обессиленно падая на софу. — Я не могу! — почти плаксиво жалуется она. — Это не то! Подойди ко мне, я развяжу тебя, и… Антонин подползает к ней на коленях и вытягивает руки вперёд. Чертыхаясь, Гелла освобождает его запястья, и вдруг смотрит ему в глаза. — Я хочу попробовать, каково это — сидеть у мужчины на лице. Ты мог бы мне помочь? — Хочешь сказать, ты не делала этого раньше? — хрипло переспрашивает мужчина. — Нет, — Блэк вновь очаровательно заливается краской, отчего Долохову кажется, что его член сейчас попросту разорвёт брюки. — Но мне очень хотелось бы… — Дай мне лечь, девочка, — просит её мужчина. Блэк встала, уступая ему место на софе; Долохов устроился на мягких подушках, и девчонка, уперевшись коленом левой ноги рядом с плечом мужчины, перекинула правую ногу через его голову. Мужчина мягко взял её за талию и потянул вниз. Гелла двинула бёдрами, отчего смазка размазалась по лицу мужчины, и выгнулась, прошептав: — Ты можешь отлизывать мне здесь и трахать пальцами мою киску? Да чёрт возьми, это было то, чего Долохов сейчас и хотел! Стоило ему проникнуть пальцами в жаркое, тугое лоно, Блэк всхлипнула, насаживаясь на них глубже. Мужчина вытянул язык, лаская клитор, которым девушка прижималась к его губам, и втянул чувствительный бугорок. — Пожалуйста… — выдохнула девушка. — Я сейчас… Долохов задвигал пальцами быстрее, стараясь подвести девушку к оргазму. Она нечленораздельно всхлипывала, пока умелый язык вылизывал складки её плоти, а влагалище туго обхватывало мужские пальцы, и наконец наслаждение полностью захватило её, заставляя вскрикнуть. Он тоже хочет получить свой оргазм — поэтому заставляет оглушённую негой Блэк слезть с него и перевернуться на спину, после чего стягивает с себя брюки вместе с бельём, нависает сверху и шепчет: — Хочешь кончить для меня ещё раз? Девчонка кивает, не в силах говорить, и Антонин хватает её невозможно длинную ногу в чёртовом ботинке, закидывая себе на пояс — контроль снова в его руках, но Гелла, кажется, готова с этим поспорить. — Обхвати ногами, — требует мужчина. Одним резким движением он входит в девушку на всю длину, и щиколотки скрещиваются у него за спиной, притягивая ближе — ботинки даже бьют его по спине, задевая саднящую от порки кожу, и это одновременно настолько больно и хорошо, что Долохов толкается напористее, глубже, чаще. Блэк хватает его за плечо, когда мужчина склоняется ниже, впивается длинными ногтями, Антонин в отместку забрасывает её ногу на плечо, входя ещё глубже — это почти ожесточённая схватка, но им обоим нужно именно это. Именно сейчас. Гелла сдаётся первой, хотя получила свой оргазм только что — Долохов наконец-то видит, как искажается при оргазме её лицо, чувствует, как тесно обхватывает его член жаркая, влажная плоть, и кончает вслед за девушкой. Блэк улыбается. — Повторим при случае?