Жизнь невмоготу

Блэк нависает над ним — серьёзная, как никогда, высокий лоб от напряжения прорезала пара морщинок, тёмные глаза прищурены, а на руках маггловские чёрные перчатки — медицинские, из остро пахнущего латекса. Долохов знает, что сейчас ему лучше бы думать не о красивых длинных пальцах, затянутых в латекс, но стараниями Геллы безобразная ссадина с рваными краями даже не чувствуется — вероятно, девчонка могла бы стать превосходным целителем, даже рану, с которой не больно-то сработала магия, кажется, смогла зарастить. Фенрир опять взбесился, даром, что сейчас только новолуние — с тех пор, как оборотень обрюхатил кого-то из стаи, он стал слишком уж нервным, взвиться мог по любому поводу. Сегодня он внезапно припомнил, как Долохов и Макнейр наводили порядок в стае лет этак двадцать назад, и полез в драку, прихватив Антонина клыками прямо от ключицы до сердца. Рана-то была неглубокая, только края рваные, да слюни оборотня не давали затянуть её обычным заживляющим, вот Долохов и пришёл к Блэк. Та как раз закончила — морщинка на лбу разгладилась, странная, кривая иголка упала в металлический поддончик, и Гелла потянулась за палочкой. — Рана была неглубокая, даже крупных сосудов не задела, только протяжённая, — произнесла она, стягивая перчатки и обрабатывая руки чем-то, подозрительно пахнущим спиртом. — И края драные. В принципе, я, как умела, отсекла все эти клочки, промыла, шов наложила — давай ещё раз попробуем стянуть края заклинанием, пока обезболивающее зелье действует. — То есть, мне уже ничего не угрожает? — улыбнулся Долохов. Блэк была потрясающе хороша в роли строгой целительницы, так и хотелось попросить её провести полный осмотр. — Я этого не сказала, — поджала губы девушка, натягивая новую пару перчаток с негромким щелчком. Антонин даже губу прикусил — вот чего-чего, а таких фетишей он за собой не подозревал, только член заинтересованно дёрнулся. — Vulnera Sanentur! Кажется, у Геллы всё получилось: её лицо озарилось радостной улыбкой. — Антон, смотри! — она приманила зеркало, не переставая улыбаться. — Нет, нет, не шевели пока рукой! Блэк приподняла милое туалетное зеркальце над грудью Долохова, позволяя ему увидеть результат её труда. Вначале Антонина едва не затошнило: всё же разводы йода и какой-то мази, которую, как пояснила Гелла, она применяла для лечения повреждений, которые оборотни наносили себе самостоятельно или получали в драках с себе подобными, выглядели не слишком приятно, но… — Он сейчас такой тонкий, как царапина, — Антонин потянулся пощупать ранение, но Блэк шлёпнула его по руке. — А где шов? — Внутри, — пожала плечами девушка, отставляя зеркало. — Не переживай, я взяла рассасывающийся материал, так что… — Стоп, — Антонин прищурился. — Объяснишь, почему ты держишь дома эти штуки? Гелла рассмеялась. — Видишь ли, всё началось… Кхм… Даже не знаю. В детстве, когда мне было скучно или грустно, я читала книги по целительству. А потом в Хогвартсе я отсиживалась у мадам Помфри или в библиотеке — мне не больно-то были рады в школе, — Блэк горько улыбнулась. — Потом я пару лет была самым важным человеком в команде — мальчишки охотно давали их лечить, если что по мелочи, лишь бы до Больничного крыла не ходить. Позже… Очень близкий друг семьи часто нуждался в помощи. — Так оборотни за тобой вьются, потому что ты их лечишь? — вскинул брови Долохов. — Да, — просто ответила девушка, убирая остатки мази с кожи стерильной салфеткой. — В некотором роде, они скорее мои подопытные, нежели пациенты: например, на части из них я рискнула попробовать неволшебные методы хирургии. На тебе сегодня — и то, потому что рана была несерьёзной — решила совместить. Получилось, вроде, неплохо… Лежи-лежи! Гелла подозвала эльфа-домовика и указала ему на мусорное ведро: — Кричер, уничтожь это, а мои инструменты простерилизуй и убери в шкаф. Так вот, об оборотнях… С одной стороны — то, чем я занимаюсь, незаконно. С другой — Мордред побери, оборотнями вообще никто не хочет заниматься, даже в Мунго порой отказывают в помощи, что уж говорить о тех, кто скрывает свою сущность! — девушка сдёрнула перчатки и швырнула их в мусорное ведро с видом праведного негодования. Гневно бурча себе что-то под нос, старый ушастый эльф с громким хлопком исчез. Долохов подумал, что она невозможно красива, даже когда злится. — Блэк, — он провёл пальцами по груди. Царапина даже не болела. — Гелла. Брюнетка обернулась. Антонину хотелось сказать так много, что он едва мог найти слова: — Спасибо тебе за это, — он постарался улыбнуться, но вышло плохо. — Ты очень… Мне кажется, ты будешь отличным целителем, когда всё это закончится. — Когда всё это закончится, — эхом отозвалась девушка, глядя в окно. Серый зимний свет делал её кожу мертвенно-бледной; длинная косынка, прикрывавшая волосы, съехала, отчего Блэк напоминала не то монахиню, не то средневековую деву. — И… Ты очень красивая, — выдохнул Антонин. Гелла едва заметно улыбнулась, потирая пальцами переносицу. — Ты мне льстишь. Да, продолжая разговор о твоём ранении — я всё же переживаю, как оно будет себя вести, так что пару дней тебе лучше бы соблюдать постельный режим. От словосочетания «постельный режим» Долохову хочется застонать — от этой юной целительницы оно звучит настолько двусмысленно, да и взглянула она на него так лукаво, что ему кажется, будто здесь таится намёк… — О, ты выдержишь целых два дня? — смеётся Антонин. — Выдержу, — Блэк закусывает губу, краснея, и вздыхает так тяжело, будто должна сказать что-то неприятное… — Я так испугалась, когда увидела тебя в крови. — Я люблю тебя. Их слова звучат одновременно, и Гелла удивлённо смотрит на кушетку, где лежит мужчина. — Ты… Что? Мне не послышалось? А у Долохова внутри, кажется, распускаются цветы — ведь не беспокоятся за тех, на кого наплевать, значит, и она его…? — Я люблю тебя, Гелла, — повторяет Антонин. Блэк нервно комкает платье, не решаясь приблизиться, и пристально смотрит мужчине в глаза. — Я люблю тебя, — снова произносит Долохов. — Не как ученицу или друга. Как женщину. Девушки — странные создания, и эта — не исключение. Отчего-то из глаз у неё текут слёзы, когда она порывисто, в пару шагов преодолевает расстояние между ними и склоняется, чтобы поцеловать мужчину. Её губы солоны на вкус, но этот поцелуй — ответ, лучше которого Гелла не смогла бы дать. Это и «я люблю тебя», и «не отпускай», и «я правда волновалась» — отчаянно честно, исключающе недопонимание и куда интимнее, чем всё, что они делали раньше. — Останешься у меня? — Блэк отчаянно краснеет, предлагая это, и тут же выстреливает наспех придуманной отговоркой: — Я просто хочу наблюдать за заживлением раны, да и дома некому за тобой поухаживать! — Останусь, — Антонин гладит обеспокоенную девушку по плечу. — Как будет лучше — если я встану, или ты меня отлевитируешь? — О, у меня есть идея получше, — заговорщицки шепчет девушка. — Кричер! Домовик появляется так внезапно, что Долохов вздрагивает — в своё время этот носатый эльф был куда своенравнее, слушался он только Вальбургу. Её сынка, наверное, он не слушается до сих пор, но хозяйка дома — другое дело. — Кричер, подготовь гостевую спальню, — требует Блэк. — Ту, что по соседству, даю тебе полчаса — там нужно, наверное, только проветрить хорошенько, сменить бельё и вымыть пол. С достоинством кивнув, эльф исчез так же внезапно, как и появился, после чего Гелла, заклинанием заперев дверь, развернулась к мужчине. — Ты спрашиваешь, выдержу ли я два дня твоего постельного режима? — интересуется она, как бы между делом устанавливая заглушающие чары. — А сам готов? Антонину кажется, что он всё же умер и попал в рай.