probably sad stories

Грязный подъезд с кучей бездомных кошек, рыскающих в поисках тепла и уюта, родной пролёт с древними перилами, у которых давным-давно облупилось синее покрытие и кое-где проглядывают прошлые слои желтой, местами грязно зелёной краски. Прокуренная лестничная площадка, неровная плитка, положенная кое-как, мерзко скользящая под ногами, липкий от пролитой недавно газировки подоконник и грязное окно, с разводами чье-то крови, маленькими отпечатками пальцев и ладошек детей. Звёздное небо вяло освещало улицу, а в окно сочился едва уловимый свет желтоватой луны. Угольный шатёр играл яркими созвездиями фигур, все больше завораживая парнишу. - Я любил, когда ты мне в детстве рассказывал про космос, про бесконечность вселенных, инопланетян и чёрные дыры, - раздался тихий голос снизу, а за тем и до ушей донеслись мягкие шаги стёртых кроссовок о каменные ступени, скрип мозолистых рук о шершавые перила и немного надрывное дыхание. Бежал, видимо. - А я любил, когда ты меня слушал, - медленно затягивается сигаретой, секундой позже выпуская сизый клубы дыма, пропитывая свои лёгкие изнутри зловонным никотином. Без лишних слов он поднимается выше, выше на несколько ступеней, в легкую ступая на площадку и мигом оказываясь на подоконнике. - Опять, – марк не спрашивает, скорее утверждение самому себе, стряхивая пушистый пепел в пустую банку из-под пива, даже не смотря в его сторону. Кивок. Без лишних слов. Они понимают друг друга на полуслове, на дыхании, на игре глаз и гибких пальцах. Они слишком хорошо друг друга знают, чтобы не замечать чужих проблем. Да, никто и не пытается скрыть, оно всегда так – на поверхности сознания, просто возьми и прочти. Это легко только для него, для других – невыполнимо. Только он ждёт его с тлеющей сигаретой, в смешных кроксах, спортивках на голое тело, взрывом атомной бомбы на светлых волосах, потому что только ему он позволяет видеть себя таким: немного подвыпившим по дороге, в растянутой худи, жвачкой баблгам, чтобы перебить запах алкоголя и полупустой рюкзаком, вечно свисающим с одного плеча, у которого лямки с самой покупки не отрегулированы и смешно болтаются при беге. - Что произошло? – передаёт сигарету в смуглые пальцы, ненадолго задерживаясь на шершавости чужих подушечек. - Буянил. - Что сделал? - Бутылкой. - Больно? - Неа, - выпуская прямо ему в лицо дым, щурясь и грустно улыбаясь. Оба знают, что ложь, оба знают, что чертовски больно на душе, что синяки по всему телу тоже боль, но физическая, с ней легче, она со временем уйдёт, залижутся раны, затянутся шрамы, а душевная такая сука, искоренить её – почти невозможно, но можно облегчить, поэтому он и пытается помочь ему, в смешных кроксах и с тлеющем ощущением его губ на их общей сигарете.