Круги на воде

Бешеный маятник судьбы в полнеба качается Надо бы плюнуть и забыть, да не получается Надо бы сердце сдать в ремонт, желательно с головой Жаль, не гарантийный случай, не страховой. Н. Гринько

Странное состояние: Этери собирает бумаги и аккуратно раскладывает их по папкам - эти завтра передать в федерацию, эти раздать спортсменам, эти руководству. Руки сами справляются с задачей, а сознание давно выключилось и уже вовсю стремится на встречу с будущим, каким бы оно ни было. Что же их подвело? Наверное, молчание. Хотя, стоит сказать, что именно молчание сначала казалось целительным. Не было ни сил, ни желания ворошить прошлое. Этери не хотелось возвращаться к боли, которая ее накрывала весь 2018, Жене не хотелось говорить о собственных обидах, хотя те вряд ли полностью покинули ее. И то и дело на тренировках прорывались эти невысказанные обиды и боли короткими жестокими шутками, пристальными взглядами, упрямством без видимого основания. Как жестоко они воевали на льду, никогда утром не зная, что случится днем и какой ничего незначащий жест или обычное слово запустит очередную горячую фазу противостояния; так ночью мирились больно, горько, жарко и неотвратимо. А на следующий день снова начинали готовиться к войне и ждать полномасштабного конфликта. Если, не дай бог, приходилось делить один лед между Загитовой и Медведевой, то “дружественного огня” в свой адрес Этери ждала не с префиксом “если”, а исключительно в режиме “когда”. И ей обязательно прилетало, нежным голосом, на ухо, что-то вроде: “Две чемпионки и обе не прыгают. Ты была права - мы обе врушки.” Милая шутка из прошлого, если не смотреть в глаза той, кто ее произнесла. А во взгляде никакой легкости и юмора. Злость и боль. Надо признаться, что Этери Георгиевна тоже не отставала в комментариях, поминая вслух на весь каток “канадскую перестройку тела” при каждой ошибке Жени. И даже тот факт, что она была права, никак не менял отношения к комментариям Медведевой. Женечка психовала. Про саму Канаду они, кстати, и не говорили почти. Женя не горела желанием поделиться своей заграничной жизнью, тренировочным процессом, тем более общением. Но Этери видела, что вечерами она общается с теми, с кем тренировалась. И раз или два слышала, или ей так показалось, голос Орсера, а однажды еще и Трейси. Ее Женя присоединиться или хотя бы показаться в камеру для зарубежных приятелей не приглашала, да Этери бы и отказалась. Конечно, за рубежами родины всем плевать, кто с кем спит и живет, собственно, даже внутри самого мира фигурного катания всем - с высокой колокольни. Но факт есть факт, работая в России, да еще уча детей, не стоит демонстрировать связь с собственной подопечной, тем более одного с тобой пола. Схавают добрые люди и костей не выплюнут, переварят желудочной кислотой еще в ротовой полости. В Ташкенте-то ничего особенного и не случилось. Всего лишь снова Загитова и Медведева искрили друг о друга так, будто на обеих дали фазу без заземления. Стоя между этими двумя в облаке искр и держа их за талии, чтобы не отшвырнуло собственными эмоциями в разные углы катка, а то поклонники не сделают прекрасные кадры, Этери понимала, что она устала. Устала от постоянной жизни во внутреннем сопротивлении. Устала от молчаливой борьбы, которая никак не хотела стать словами. Устала быть громоотводом. И самое главное, она все время боялась, что этот гром вот-вот грянет и зашибет их уже дома, а не на льду. В ту ночь, после выступления, Этери прощалась с Женей. Нежно, горько, невыносимо. Пыталась запомнить каждую выступающую косточку, каждую линию, по которой так легко и привычно бегут пальцы, каждую секунду рядом. Слушала такое знакомое мурлыканье, переходящее в совершенно неповторимые вздохи-стоны. И наслаждалась ласками, понимая, что они последние и тем более сладкие, что ее юная партнерша знать этого не знает. А утром сказала Жене, что их история закончилась. Она, Этери, больше ничем не может помочь, ни профессионально, ни по-человечески. Увы, разбитая чашка никак не желала склеиваться. Слишком много войны в их внутреннем мире. Она слишком занятая, взрослая, уставшая, чтобы выносить эту войну вокруг своей жизни и внутри себя. Прости, Женя. Пойми, Женя. Я так больше не могу. Нам обеим трудно. У нас ничего не получается вернуть назад. Чувствовала себя преданным мужем, который так и не смог забыть об измене жены. Сашка Жулин, как же просто стало тебя понять, черт возьми! Хреново пытаться возвращаться в семью, не забыв, что на твоем месте был другой. Даже, если это другой тренер. Любовника, кстати, может быть, Этери бы и простила. А побег - не могла. И все же, при всем при том, вот она: стоит тут в кабинете, собирает бумаги и готовится ехать на встречу, предлагать новые варианты. Искать дорогу друг к другу. Мама говорила: “Хочешь с кем-то ужиться - учись искать компромиссы и уступать человеку в его желаниях.” Мама, конечно, имела в виду мужчин и вечные проблемы Этери с тем, чтобы впихнуть личную жизнь в жизнь, не ущемляя работу. Время показало, что ни черта оно не впихивается без ущемления. Работой надо жертвовать, чтобы личная жизнь спорилась. А пожертвовать любимой работой ради постороннего мужчины - такое себе предприятие. В итоге личная жизнь и свалилась ей на голову на работе, точнее залезла на колени в декабре 2016 года в ее челябинском номере, прижалась крепко, а потом поцеловала. Ни боже мой, сначала в щеку, затем в уголок губы, а только потом попыталась неловко прикоснуться губами к губам всерьез. Скинуть-то Этери эту малолетнюю занозу и отчитать по полной программе смогла, а вот выбросить из сердца - увы. Особенно, когда на сабантуе по случаю окончания судьбоносного чемпионата России узрела вездесущего Коленьку Морозова, которого совершенно не смущало то, что девочке только 17, Коля к цифрам был абсолютно равнодушен, если они начинались от 16 и не грозили уголовкой. Но тот факт, что он Женьку знал еще ребенком мог бы и сдержать, но то кого приличного, Морозов же просто любил любить юные дарования. И даже наличие молодых жен ему не мешало. Пришлось аккуратно снять с Медведевского плечика лапищу Морозова и посмотреть так, чтобы он понял, что и руку с девичьего колена стоит убрать подальше от ее спортсменки. Рыкнуть на дуру-Женьку, чтобы ту унесло к чертям с дивана от гнева господня, то есть самой Этери. И повторно взглянуть на Николая, прошипев: - Ей всего семнадцать! Ты совсем берега потерял! Не то, чтобы Морозов не боялся гнева матери-медведицы, он скорее искренне не догонял, чего она взъелась: - Ей уже 17. Кто-то да будет эту поляну косить. Чего ты напряглась, мать? - Ты ее еще ребенком знал!- охренела от цинизма Тутберидзе. - Ребенком я ее и не трогал,- резонно заметил Морозов. Но запал по Медведевой у него уже прошел. Ему что не хватит в мире фигурного катания хорошеньких юных девчонок? Женечку Этери Георгиевна добыла из дамской комнаты. Зареванную и обиженную на весь мир, а на тренера в первую очередь. И поволокла домой, то есть в гостиницу. Умыла, привела в адекватное состояние и отправила спать. Что уж они такого там делали с ней между выходом из туалета и выходом за двери кабака, где гуляли окончание чемпионата спортсмены и прочие сопричастные, сейчас и не скажешь. Может, у Морозова просто воображение больное разыгралось, кстати, но утром он подошел к завтракающей Тутберидзе, принес извинения за свое поведение и, походя, обмолвился: - Ты бы прямо сказала, что это твое завоевание, а не строила из себя святую защитницу невинных дев. Я ж понятливый и совершенно европейски мыслящий человек. Этери нецензурно послала его по всем известному адресу, ибо он был совершенно неправ. И неправ он был аж до самого чемпионата мира, а потом стал на удивление очень прав. Да уж, узнай мама про перипетии личной жизни обожаемой младшей дочери, мама бы… не поняла. Мама и не узнала, к счастью. Этери захлопнула дверь кабинета и двинулась на выход, чтобы не опоздать к назначенному времени в кафе.