Круги на воде

Бороться так трудно, а сдаться так просто, упасть и молчать, без движения лежа… Они ж не бездонны — запасы упорства… Но дальше-то, дальше-то, дальше-то что же? Как долго мои испытания длятся, уже непосильно борение это… Но если мне сдаться, так с жизнью расстаться, и рада бы выбрать, да выбора нету! В. Тушнова

Этери танцует. Тонкая, как молодое деревце. Гибкая. Руки выразительно замирают вместе с музыкой и уплывают в новое движение. Рядом кружит пара солидных мужчин, на фоне которых она еще стройнее и еще юнее. Диана подкрадывается и сообщает, что от соседнего столика ведут съемку. Стоило бы остановиться, а с другой стороны - все равно ведь уже что-то сняли. Хочется танцевать. Пальцы левой руки все еще чувствуют тепло предплечья, которым Женька прикоснулась чуть больше суток назад. Со всех сторон это был ее день: Алинка получила свое золото, ох, какое выстраданное всеми ими; Лиза вошла в историю и привела за собой их: Сережу, Даню и ее, конечно. И в конце, бонусом к общей радости, одно соприкосновение. Если не более ценное, чем все победы того дня, то равноценное. Сначала она ждала, что рука тут же отдернется. Но - нет. Потом ждала, что Женя повернется и заговорит. Но, увы - тоже нет. А ведь из них двоих первой говорить должна она. Она завершила разговор. Ей и начинать! Маленькая глупая девчонка! Чему-то все же она не научила Женю, если та не понимает простых вещей и правил восстановления отношений. Или понимает, но ничего восстанавливать не собирается, а травит Этери душу, как до этого всеми своими рассказами о прекрасной команде Крикет Клаба, в которой ей так хорошо и уютно. Ее новая семья. На кучу фоток с мальчиками - плевать. Тут уж - дело молодое. Обидно, досадно, но ладно. Новая жизнь есть новая жизнь. Пара мужчин кружит вокруг нее, что те сомы вкруг сваи. Хорошо, что танец не предполагает касаний, хорошо, что мужчины с Кавказа и точно знают, что танец не подразумевает хватания за руки и попытки обнять, иначе у видеооператора за соседним столиком мог бы оказаться слишком горячий контент для блога, а версия избиения учениц получила бы косвенное подтверждение. Тутберидзе не хочется ни то что съемок с кем-то, кого могут причислить к избранникам, но даже рядом идти одной улицей с тем, кто может претендовать на такое развитие событий. Пальцы все еще помнят теплое прикосновение. Все-таки она должна как-то расшевелить эту строптивую девицу и заставить реагировать нормально. Иначе, зачем все эти прикосновения, если дальше - тишина. Мелодия заканчивается. Женщина раскланивается с партнерами по танцу, пока заботливая Марина просит видеокорреспондента воздержаться от размещения съемки в интернете. Наивная душа ее сестренка. Дай бог, если дотерпит хотя бы до конца месяца, а скорее всего уже завтра можно будет искать себя на просторах соцсетей. Именно в этот момент и вспомнилось письмо. То самое, которое осталось в прошлогоднем ежедневнике. Ну что же, может быть, самое время. Геля была права год назад, а с учетом того, через что пришлось пройти с Алиной, права особенно. Обязательно бы сказали, выложи она тогда письмо, что Тутберидзе, прикрываясь больной мамой и призывая жалость к себе, отводила глаза от собственной неспособности работать с подрастающими девушками. Она доказала. Ничьей жалости не попросила. Теперь она имеет право сказать, что думала? Может уже в конце концов обратиться к той единственной, кому и тогда, наверное, было обращено это письмо. И, кажется, сейчас. Ей нужно сказать. И ей хочется услышать ответ! Любой! Только не тишину. В конце концов ничего страшного не случится, если Жене тоже будет немножко больно. Этери больно весь этот год. Год без анестезии. Интересно, было бы проще и быстрее, если б тогда в конце марта 2019 хватило сил промолчать? Иногда кажется, что - да. Иногда, что все растянулось бы еще более вязкими недоказанностями. Машина пискнула снятой с блокировки водительской дверью. Женщина потянулась к ручке и почувствовала на запястье прикосновение чужой руки. Родной руки. Женя стояла за спиной, и ветер трепал ее темные волосы, забрасывая пряди на лицо. Волоски приклеивались к помаде, цепляясь за губы. Большущие глаза заглядывали, казалось, в самую душу: - Забери!- купюра в две тысячи рублей, свернутая вдвое дрожит между пальцами,- Считай, я угощала. - Какая щедрость, Женька!- Этери даже не смотрит на деньги,- Спасибо, но я и правда не обеднею. Блондинка отводит упавшую на лицо девушки смоляную прядь. Такое привычное движение. Так просто оно повторяется, заученное годами вдвоем. Пальцы замирают у уголка губ. - Иногда мне очень жаль, что нельзя вернуть ту девочку, которую я полюбила, но, я думаю, она вряд ли прибежала бы ко мне сюда и сказала, что угощает меня мороженым. Как же ты красиво повзрослела, Женечка. Пальцы брюнетки все так же держат Этери за запястье. Двое незаметно сближаются, делая одновременно полшага вперед. Лицо запрокинутое вверх, лицо склоняющееся вниз. Нежные алые губы и не менее нежные розовые. В тихом районе Москвы возле ворчащего мотором авто пытаются вспомнить друг друга и узнать заново двое. Светлые локоны ветер путает с темными прядями, пока губы, найдя себе пару, кружатся в безоблачном танце. Когда поцелуй заканчивается, остается молчание. И все та же рука на запястье. И все так же ветер закидывает темные волосы на лицо: - Этери, я не понимаю, что мне делать,- тихо говорит Женя,- Мне без тебя плохо, но мне и с тобой тяжело. Я ведь тоже все помню. И, видимо, тоже не могу простить. Блондинка решительно кивает: - Садись, Жень, я тебя подвезу. - Мне тут идти-то всего ничего, дольше будем крутиться,- отмахивается Медведева. - Все равно - садись,- настойчиво повторяет женщина,- просто поговорим. В машине удобнее. Светлый салон. На приборной панели закреплена иконка, но Женька точно знает, что гораздо трепетнее Этери относится к ремням безопасности и воздушным подушкам. Уж такой характер: на бога надейся, а порох держи сухим. Девушка совсем бы не удивилась, узнай, что иконки принес кто-то из родственников и очень просил Этеричку оставить их в автомобиле. Младшенькую в этой семье любят какой-то особенной любовью. Может быть, именно эта любовь и освещает таким солнцем белозубую улыбку самой прекрасной из женщин? Даже салон автомобиля на удивление идет женщине, словно она его подбирала специально под себя, поглядывая со стороны, достаточно ли хорошо впишется в интерьер. Длинные ноги скрещены, руки лежат на подлокотниках. Этери собирает слова в тезисы: краткие, четкие, последовательные. Отфильтровывает “воду” и оставляет только самую суть. Всегда слишком конкретная, а потому многим неудобная. - Жень, я думаю, никто из нас не простит другой то, что было. Оно уже было. Мы уже обе об этом знаем, и это помним. Но, мне кажется, что тех нас уже и нет. Нас нет даже в том состоянии, в котором мы прожили всю жизнь рядом: я больше не тренер спортсменки Медведевой,- женщина взмахивает рукой, отметая возможные возражения,- Не тренер, мы обе это понимаем. И это, кажется, не так плохо. Ты больше не спортсменка тренера Тутберидзе. И это, может быть, еще лучше. Все, что сделали друг другу тренер и спортсменка стало не очень важно. Появились два отдельных взрослых человека. Я думаю, нам бы понять, нужны ли эти взрослые люди друг другу так, как им сейчас больно от потери нас прошлых. - Это очень сложно,- задумчиво произносит Женя,- Как ни крути, но мы нынешние выросли из прошлых. Из тренера и из спортсменки. Как тут разделишь? - Можно просто попробовать,- пожимает плечами светловолосая собеседница. - Хорошо, я подумаю до твоего возвращения из Новогорска. Давай встретимся в этом кафе в первый выходной после. В пять,- Женя выбирается из автомобиля. - У меня же вечером тренировка!- в догонку пытается сказать Тутберидзе. - Этери, у тебя выходной! Забудь один раз в жизни про вечернюю тренировку!- Женя со смехом взмахивает рукой на прощание и хлопает дверцей. Из-под крышки бардачка торчит купюра в две тысячи рублей. Блондинка усмехается, и медленно выруливает со стоянки.