Круги на воде

О нет, ты не бойся. Я так, как тогда, не заплачу, Уже невозможно — уже совершилось прощанье.. Всё будет прекрасно, поверь мне, всё будет прекрасно, на радость друзьям и на зависть семействам соседним. И ты никогда не узнаешь, что это — мертво и напрасно… Таков мой подарок тебе — за измену последний! О. Берггольдц

Вечер, жаркий и плотный, сбивал настроение, приглашая к неге и ленивым размышлениям. Размышления у Жени были болезненными. И уже который день всё об одном. Если во время репетиций она забывалась, то вечера вместе с успокоением тела приносили беспокойство души. Попробовать? А что тут еще пробовать? Раз она решилась шагнуть в бездну в надежде, авось, все само собой зарастет. И что вышло? Обе измотались. Ободрались еще больше друг о друга. И в итоге, наоставляв новых царапин и глубоких ран, разлетелись отброшенные в разные стороны одноименными зарядами непрощения и незабвения. Женя просто не могла забыть те последние слезы, которые неожиданно и безостановочно настигли ее в окончании произвольной в Пхенчхане. Это были не слезы понимания поражения. Никто не мог знать. Это были слезы полного осознания предательства. Именно в этот момент, в последнем вращении Женя как никогда ясно поняла, что к ней отнеслись как к одной из. И не более того. Это было бы обидно в любом случае, даже без учета того, что уже почти год их связывало помимо льда, но, усугубленное словами о любви, жаром поцелуев и нежностью соединения тел, казалось совершенно непереносимым. Много позже, просматривая одну из записей своей произвольной и часть после нее, Жене показалось, что по щекам Этери тоже текли слезы. Вряд ли. Ничего подобного она не помнила. Она помнила объятия и утешение, пока рыдала, совершенно опустошенная новым пониманием себя, своей жизни, своего места в мире этой женщины. И помнила, как ощутила тот миг, когда Этери стало тяжело выдерживать ее слезы. От нее пошла волна утомления слишком яркими тяжелыми эмоциями той, кого она продолжала обнимать. И отлично помнила, как, не выпуская ее из объятий, жестко и холодно женщина, которая могла быть такой теплой и нежной, повторяла: “Соберись! Соберись!”. Право, Женя отличная спортсменка. Медведева всегда умела выполнять поставленную тренером задачу. Она собралась. Она улыбалась. Она держала лицо. Как только включились официальные камеры. И, нет, она никогда не хотела, чтобы кто-то помимо Этери знал, что они друг другу сказали за секунды до этого включения. Никому не нужно было слышать ее, пусть и справедливое, но совершенно непубличное обвинение своего тренера в продвижении соперницы. Однако мир узнал. Поделился на лагеря. Травил их обеих. И чем больше катила волна, тем тяжелее становилось смотреть в глаза любимой женщине. Тем очевиднее был разрыв. Впрочем, разрыв, наверное, произошел еще раньше. Последняя ночь вместе? После Ростелекома. Все уже было плохо. Травма. Боль. Мир плыл перед глазами в дымке обезболивающего. Но ей хотелось любви. И Этери отдавала в тот раз всю себя, как обычно. И Женя отвечала взаимностью, как всегда. Последняя нежность. В Японии. Они ругались из-за башмака. Потом лежали рядом в обнимку и слушали дыхание друг друга. А дальше жизнь потекла жестоким олимпийским курсом. Какая там любовь? Там дышать-то нужно по расписанию. А все остальное - и подавно. И жесткий голос тренера, требующий, требующий, требующий. От обеих. Не жалеющий. Не прощающий ошибок. Не делающий скидки. На катке Этери уравняла своих спортсменок. А за катком общаться было некогда. Да и порывов со стороны тренера не было. Только работа. Только олимпиада. Только вперед. Даже нежность и жалость - и то в топку будущей победы. По расписанию. “Женя, тебе нужно хорошо высыпаться!”, “Женя, иди на процедуры. Восстановиться - важнее всего”, “Женя, у нас тренировка через 15 минут. Не опаздывай”. И на все озвученные и неозвученные вопросы ответ один - все потом, после Кореи. В Ниигате грянул гром. Точнее немного до сборов. Этери Петровна получила инсульт. И снова - женщина-робот, женщина-тренер делала свою работу и требовала от своих спортсменок того же. Нет, никаких разговоров по душам. Лед, еда, сон, восстановление, сон, лед, иллюзия еды, восстановление. Все потом - после Кореи. О чем уже можно было говорить после Кореи? Требовать? Возмущаться? Обвинять? Она потребовала, возмутилась, обвинила. И поняла, что более сказать - нечего. Как же иронично выглядели сообщения от любимого тренера и любимой женщины с увещеваниями о необходимости разговаривать, когда все сроки задушевных бесед вышли. И сказать было уже совершенно нечего. Правда в том, что Женя сердилась даже не из-за Алины. В конце концов Алина - это логичное звено в общей цепи. Среди всех прочих мелких и покрупнее моментов предавания и недоверия. Осознания собственной неуникальности для любимого человека. Алина там же, где отказ говорить о маме; там же, где требование “собраться”; там же, где ожидание стандартного букета на прощание. Женя - одна из многих. Если ты один из многих, а для тебя человек - единственный, о чем тут говорить? Унизительно. Тут можно только молча исчезнуть с горизонта. И попробовать собрать остатки себя. Женя верит, ей бы удалось собрать свою жизнь, оставив лишние детали в виде Этери Георгиевны в качестве тренера в коробке с непригодившимися запчастями. И туда же положить шесть месяцев безоблачного счастья дней и нечастых, но всегда таких горячих встреч в ночах. Еще бы немного. Она почти смогла. Карантин все сломал. Снова рассыпалась на отдельные детальки вся жизнь. Ее снова нужно было собирать. Уже дома. На чужом вечно льду. С посторонними людьми, которые тебя консультируют, и собственным тренером, который смотрит через экран смартфона. Тот момент, когда все стало очевидным. Возвращение неизбежным. Боль неотступной. И это была не боль в спине. Невозможная встреча свершилась. И детальки, что так упорно рассыпались два года, словно по волшебству, сами собой, зацепились одна за другую под звуки голоса, без которого так многое выглядело неполным, от тренировочного процесса до сонма “добрых утр” и “пока” в потоке дней. А как только горячие пальцы коснулись лица, внутри побежал ток десятилетней выдержки. И губы без лишних раздумий нашли губы, целующие ее мокрые щеки. И был вечер. И была ночь. И было все, как раньше - нежно, горячо, почти успокоительно. И сквозило вовремя несказанным, непрощенным, неотвеченным. Даже тем неподаренным букетом. И тем открытым письмом. Это была ночь про другое. И утро было про другое. Вокруг жило прошлое. В них обеих - тоже. А теперь Этери говорит, что это прошлое всего лишь нужно оставить и начать так, словно его в них не было. Словно не было его между ними. Может, она и права. Но - как? Если у Жени больше нет слез. Все остались там, в осознании предательства. Девушка прикрывает тяжелые веки и пытается отогнать мысли. Вот и попросила время на раздумья. С ума успеешь сойти, пока думаешь. Да и надумывалось бы хоть что-то хорошее, хотя бы понятное. В вечере наконец появились первые ноты свежести. Пахло остывающим городом и скорой грозой.