Обречённые дети Луны

      — Ты знаешь об особенностях таких, как мы? — спросила Калисса. На кону перед самым матчем Василиса с Калиссой болтали в комнате слизеринки. Разумовская знать не знала как оказалась там с Калиссой один на один, но это было так. Калисса не была злой по отношению к Василисе, но определенно ее пугала. Василиса испытывала немыслимое притяжение к Блэк-Уизли, но ее пугало это. Познакомившись с ней ближе, Василиса лишь укрепила свой страх. Калисса была холодной, кровожадной, не испытывала милосердия к людям и не общалась с людьми за пределом своего ближнего круга. Казалось, не будь некоторые Уизли ей родственниками, то она бы убила их взглядом. Василису сжирал страх, когда Калисса была в плохом расположении духа. Она выглядела как богиня войны, когда в ее руках блестели лезвия кинжалов и когда ее ледяные глаза прорезали кости и плоть.       — О каких именно?       — О самоконтроле, которого у нас быть не должно.       — В каком смысле?       — В том самом, мой прекрасный лучик, что ни Альфард, ни Фабиан, ни я не должны себя контролировать. Это против нашей природы, против нашей магии. Родомагия не подчиняется контролю. Она сила, а силой нужно пользоваться без ограничений.       — И к чему ты это говоришь?       — К тому, что Фабиан сдерживает себя с тобой.       — Знаешь как сейчас выглядит наш разговор? Как будто бы мы в сериале про вампиров и вы с Фабианом очень древние вампиры, а я обычная девчонка подросток в которую он внезапно влюбился и ты рассказываешь мне, как опасно с ним быть.       — Почти, но с нюансами. Мы в реальном мире, мы с Фабианом хоть и не особо древние, но очень могущественные родомаги, а ты друид, в которую он совсем не внезапно влюбился и я рассказываю тебе о том, как трудно с ним быть. Не опасно. Он не навредит тебе. Никто не навредит тебе пока ты рядом с ним. Даже не подумает. Тем более, ты моя подруга. Это обеспечивает тебе двойную защиту.       — К чему разговор о самоконтроле?       — Позволь ему выпустить себя. Позволь ему быть тем, кем он является. Дай ему свободу. Полную. Такую, чтобы она его поглотила.       — Иногда мне кажется, что тебе больше нескольких сотен лет.       — Я прожила несколько жизней, — лукаво улыбнулась Калисса. — Кстати, это не совсем шутка. Ты знала, что когда я обращаюсь в животных или других людей, то я перенимаю опыт их жизни? Я превращаюсь не с бухты-барахты, а по образу в голове. Я не могу превратится в животное или человека, которого никогда не видела. А ещё я очень много раз умирала в обличии животных. Однажды я умерла в образе воробья. Не самый приятный опыт.       — Стоп, стоп, стоп. Ты умирала?       — Больше десятка раз, но не в настоящем обличии. В настоящем обличии я бы быстро не воскресла. Хотя бы час, знаешь. Фабиан вообще несколько месяцев воскресал.       — Не могу поверить, что ты умирала больше десяти раз…       — И это даёт свой опыт. А ещё я брала обличие матери, отца, дядей, тёть, дедушек и бабушки. Я забирала их знания и опыт, когда обращалась, но об это, разумеется, никто не знает. Я рассказываю об этом очень не многим. Роксане. Тебе.       — Почему поделилась со мной?       — Я тебе доверяю. Я тебя люблю, — последние слова она сказала искренне, Василиса это знала. — Я хочу, чтобы ты знала, что наш возраст не делает нас глупыми. Мы с Фабианом, особенно он, уже очень многое пережили. Ему трудно хранить это в себе. Не заставляй его думать, что ты боишься его или его магии.       — Я его не боюсь. Я его люблю. Радужка глаз Калиссы из ледянисто-голубой превратилась в ярко-красную и черты ее лица смягчились, она улыбнулась и подошла к Василисе, сев рядом с ней. Она взяла руки Разумовской в свои и посмотрела прямо в глаза. Они вернули свой голубой оттенок, но теперь были больше похожи на два больших чистых озера. Игра света и эмоций.       — Я знаю. И я его очень сильно люблю. Я не могу позволить кому-то причинить ему боль, но и не могу позволить, чтобы он причинял боль другим. Он любит тебя, я это вижу. А ты любишь его. Но, Василиса, любви не всегда достаточно. Чтобы быть с ним нужна сила воли. Большая.       — Я люблю его, — повторила Василиса сквозь зубы. По ее щекам уже текли слезы. Темно-карие глаза цвета шоколада покраснели и стали похожи на два больших черных диска, как зимнее небо. — Люблю…       — Тогда дай ему свободу… Калисса и вправду была богиней. Но какой? Она была мудрой, воинственной, хитрой, непредсказуемой, красивой. Раньше бы Василиса сказала, что Калисса, как Морана, славянская богиня смерти и зимы, но сейчас, смотря на волосы, цвета раскаленной меди, белоснежную мягкую кожу, веснушки на носу и щеках, которые были, как лучистые поцелуи солнца, и видя нежные голубые глаза она думала о Макоши, богини судьбы, которая породила других богов и провожала людей в мир иной по тропе света. Калисса не была злой, просто не могла любить всех, а тех, на кого хватало ее любви она оберегала и окружала заботой.       — Ты прекрасный человек, Калисса.       — Фабиан намного лучше меня. Все это знают. И это правда.

***

Василиса не могла не вспомнить разговор с Калиссой, когда смотрела в хрустальные глаза Фабиана, окружённые морем веснушек и прикрытые темно-рыжими волосами. Его белоснежная улыбка и легкость, с которой он держал Василису просто завораживала. Вот и ещё один бог. Честное слово, родомаги — это боги в прошлой жизни, потому что по-другому нельзя объяснить то, насколько они прекрасны. Фабиан заозирался по сторонам, облизал губы и перекинул Василису через плечо. Он понес ее в комнату, под одобрительные восклицания Гидеона и Александра. Когда они вошли в комнату и он поставил Василису на ноги, Фабиан обхватил ее лицо ладонями и начал целовать ее глаза, нос, лоб, щеки, подбородок, губы часто и хаотично. Он подхватил ее на руки и закружил, громко смеясь.       — Я победил! Победил, Василиса! У Гриффиндора будет шанс получить кубок! Этого не было со времён моего брата, понимаешь? Я могу стать гордостью школы! Я могу выиграть кубок по квиддичу! И я почти придумал зелье для оборотней, представляешь? Эта весна лучшая из всех последних, которые я пережил.       — Никогда не видела тебя таким счастливым.       — Это не я. Это все ты, ты, ты! Василиса, ты представить себе не можешь, как я люблю тебя… Я на все ради тебя готов! Я никогда не был так счастлив! Одна твоя улыбка, взгляд, смех… Я представить не мог, что могут быть такие красивые девушки, как ты! Твои темно-каштановые кудряшки, ты знала, что они похожи на корону? Твоя кожа такая бронзовая и мягкая, что я готов страдать и не иметь возможности прикоснуться, лишь бы смотреть на тебя! А твои веснушки? Мерлин, они прекрасны! Твое лицо оно такое красивое, такое милое, такое изящное и женственное… Твои глаза, Василиса! Они темно-карие, но на свете… На свете, они ореховые или даже как закат, теплый и приятный закат. Василиса, ты знала, что ты пахнешь георгинами? Моя крестная бабушка убить за них готова! Я терпеть не могу цветы из-за аллергии, но ты просто прекрасна, Василиса. Я готов умереть за твой запах! А твой фокус с цветами? Ты же чудо! Ты на вкус, как карамель с орехами, Василиса, ты прекрасна… Ты чудесна… Василиса думала, что расплачется от такой искренности, от всплеска нежности. Фабиан не унимался, он целовал ее, говорил комплименты, смеялся и улыбался.       — Тише, тише, тише, Фабиан… Послушай… Ты ведь не знаешь, как ты прекрасен, верно? Ты не знаешь, что твои волосы сплетены из тысячи оттенков? Они шоколадные с рыжеватым, но на солнце как будто медные, не как у Калиссы, у нее скорее огонь или раскалённая медь. Твои темнее и цвет у них глубже. У тебя кожа светло-кремовая или же фарфоровая, но чуть розоватая, но не сильно. Веснушки везде, просто везде! На лице, на шее, теле… Их море! Огромное множество. А твое тело? Оно просто… Идеальное! — она решила не продолжать расхваливать его фигуру, потому что даже на ее смуглой коже проступил румянец. — А твои глаза… Я таких хрустальных глаз никогда не видела… Они особенные… Единственные. Фабиан, ты просто прекрасен и я сказала далеко не все, что хотела. Ты добрый, щедрый, честный, преданный, яркий и жизнерадостный. Ты так стараешься для близких и радуешься со всеми, стараешься веселить всех даже когда тебе тяжело, а ведь тебе всегда тяжело… — Василиса затронула тяжёлую для Фабиана тему, но по-другому она не могла подойти к этому. — Твое отношение к людям и то, как ты стараешься для всех, несмотря на свою боль просто невообразимо…       — Я делаю недостаточно. Горящий счастьем Фабиан моментально потух. Он ссутулился и нахмурился, поджав губы.       — Что я могу для тебя сделать?       — Ты уже много сделала. Ты сделала больше, чем должна была и чем думаешь.       — Освободись, Фабиан… Не закрывайся от всех. Не от меня… Я не причиню тебе вреда, а ты не причинишь вреда мне, — она взяла его лицо в руки и заставила встретится с ней взглядом. — Ты не плохой, а я не хрустальная. Не бойся. Я не боюсь. Василиса понятия не имела, что Калисса подразумевала под «дай ему свободу». Фабиан не был в клетке, его никто не запирал и не ограничивал. Возможно, она имела ввиду, что его собственные эмоции заперты, потому что он занят чужими.       — Ты врёшь… — прошептал он ей в губы. — Ты боишься. Боишься, но не меня, не того, что я могу сделать. Ты боишься того, что я могу с собой сделать, что могут сделать другие. Даже находясь в невыгодном для себя положении ты думаешь обо мне.       — Как я могу тебе помочь? Сделать так, чтобы ты чувствовал лишь за себя? Фабиан отстранился, будто Василиса дала ему пощечину. Он смотрел на нее округлившимися глазами, его плечи напряглись, он тяжело дышал.       — Я чувствую за себя, — резко сказал он грубым тоном.       — Но и за других тоже. А я хочу, чтобы каждая эмоция, которую ты испытал была только твоей. Только и только твоей, — сказала она и поцеловала его, сцепляя пальцы у него на затылке. Василиса потянула его за собой, но не к кровати, а к стене. Когда она была зажата между крупным телом Фабиана и стеной, Василиса осмелилась посмотреть в его глаза. Такие же хрустальные, но горят они чем-то звериным, до этого несвойственному Фабиану.       — Развернись, — тихо сказал он. Василиса подчинилась и Фабиан прильнул губами к ее шее, плечам. Он начал целовать ее, покусывать кожу, его руки бегали по всему ее телу, в поисках идеального места для себя. Фабиан опустился на колени, Василиса почувствовала его руки на бедрах, он скользнул к ширинке джинсов, расстегнул их и снял, вместе с нижним бельем. Он аккуратно поднял одну ее ногу, поцеловал пятку, голень, икру, бедро, ягодицу. Потом Фабиан сделал тоже самое со второй ногой. Он положил обе руки на ее бедра и стал медленно подниматься, лёгким касанием пальцев поглаживая ее кожу. Василиса прижимались лбом к стене и лишь иногда оглядывалась на Фабиана, но в основном ее мысли были заняты предвкушением. Его рука гладила ее между ног, нежно и неторопливо. Он снял брюки, провел второй рукой от талии до шеи, откинул ее волосы и поцеловал. Она думала, что он, как и обычно, спросит ее о продолжении или попрсит разрешения, но он впервые смолчал и просто медленно вошёл в нее. Очень медленно, аккуратно, но и это доставило Василисе дискомфорт. Понадобилось очень немало повторений этого маленького движения, чтобы она привыкла и Фабиан решился пойти дальше. Она не знала, сколько они так стояли, но поняла, что Фабиан крепко обхватил ее рукой под грудью и держал. Он целовал ее плечи, шею, гладил свободной рукой и повторял одно и тоже движение, стараясь её не пугать. Он все ещё сдерживал эмоции и был напряжён. Фабиан полностью погрузился в эмоции Василисы, искал там путеводитель по ее телу. Она не смогла его освободить. Ещё нет. Василиса выгнала спину, ударилась бедрами о бедра Фабиана, пожалев о таком резком решении, потому что боль оказалась слишком внезапной, но она смогла взять себя в руки, зато Фабиан полностью утратил контроль и застонал от неожиданности. Он замер на несколько секунд, держа ее бедра обеими руками, Василиса упёрлась ладонями в стену и ногтями скребла краску, желая найти хоть какую-то опору. Не дожидаясь, когда Фабиан наберётся смелости она повторила движение бедрами и сделала так несколько раз, чтобы всякая мысль о чтении ее эмоций казалась Фабиану чуждой. Он зарычал, резко развернул ее к себе лицом и подкинул на руки, заставив обвить его торс ногами. Фабиан жадно поцеловал Василису, укусив ее губу и, как бы извиняясь, провел по ней языком. Он бросил ее на кровать, навис сверху и не думая, вошёл в нее снова. Василиса застонала, схватилась за его шею и спину, оставив там маленькие царапины. Фабиан забыл, как дышать, как говорить, как быть человеком. Он испытывал эмоции, свои и только свои. Впервые он пробовал на вкус самого себя. Острота на кончике языка была желанием, горечь во рту гневом, дымчатая пелена — отчаяньем, боль в висках — страхом и, наконец, приторная, тающая во рту любовь, не самая сильная из эмоций, но сейчас она обуздала все остальные. Он держал руку на бедре Василисы, второй упирался в кровать, чтобы не упасть на неё. Такого Фабиана Василиса не видела раньше и поняла, почему он сдерживался, почему боялся себя. Он был грубым, резким, от прежней заботы и нежности не осталось и следа. Но, казалось, что Василисе нравится эта перемена. Ей нравится, как он прижал ее к кровати, как его темно-рыжие волосы закрывают горящие злостью голубые глаза, как мускулы напрягаются и на них выступают капли пота. Видимо, она уже привыкла к Фабиану и к тому, как он ощущается внутри, потому что боли не было, больше нет. «Со временем приходит привыкание» — говорила Калисса, когда Василиса жаловалась на тяжёлую усталость после первого и второго раза с Фабианом. Василиса выбилась из этого мира совсем. Были лишь руки Фабиана, его тело, его член внутри. Был он весь и была она, маленькая и совсем не значительная, как казалось ей. Но он считал ее всем. Для Фабиана Василиса была всем. Он лег рядом с ней, положил ее голову к себе на грудь, и убрал волосы Василисы с лица. Он гладил ее по голове и целовал в макушку. Он чувствовал кислинку облегчения и пряность, которую можно было бы назвать ленью, если бы это была эмоция. Впервые он не знал, какая эмоция его одолела.       — Я люблю тебя, Василиса, — прошептал он.       — Я тоже люблю тебя, Фабиан, — сказала она уже громче и обняв его рукой.