Чужие судьбы

Ложь всегда извивается, как змея, которая никогда не бывает прямой, ползет ли она или лежит в покое; лишь когда она мертва, она пряма и не притворяется. Мартин Лютер.

      Рассеянный свет недоступно парящего в вышине солнца неохотно пробивался сквозь дымчатую завесу перьевых облаков, дотягиваясь светлыми пальцами прямых, изящных лучей до остывшей за глубокую ночь земли. Неплотное полотно заоблачного сияния трепетало от бесцеремонных набегов изворотливых теней, что грозили разорвать традиционное путешествие нового дня своими раскроенными силуэтами плывущего тумана. Кружащиеся в воздухе мелкие песчинки дорожной пыли, поднимающиеся от самой поверхности, позволяли в лёгкостью рассмотреть невооружённым глазом падающие с неба водопады солнечного света, проливающие свои золотые воды на мокрую траву и неугомонный листья деревьев. Ветер гнал податливые облака до самого горизонта, пронося их на руках под самым небосклоном, и сбивал клочки молодых тучек в причудливые фигуры, отбрасывающие единственное доказательство своего телесного существования под ноги идущим людям в поисках какой-то невидимой цели.       Протянув руку с высоты мраморной террасы, Гюльбахар до последнего надеялась ощутить тонкой кожей похолодевшей ладони равнодушное тепло уходящей весны. Светило будто дразнило её, нарочно не отдавая взволнованный девушке свой главный дар, и всё также спокойно дребезжало совсем рядом с её грациозными пальцами, не прилагая никаких усилий для того, чтобы исполнить её почему-то очень важное желание. Гюльбахар впилась свободной рукой в перила балкона, упираясь коленями и животом в твёрдый мрамор, и продолжала тянуться за игривыми лучами, от старания стискивая зубы. Одна нога уже оторвалась от пола, застыв в воздухе рядом с той, что неуклюже балансировала на полупальце, так что, казалось, вот-вот отстранится от земли и поднимет замечтавшуюся Гюльбахар в воздух, позволив ей наконец дотронуться до сверкающей гривы солнечного скакуна.       Мощные руки обхватили её за талию и неожиданно утянули в ласковые объятья, несмотря на свою порывистость всё равно обладающие бережностью и желанием, которому невозможно было воспротивиться. Гюльбахар заливисто рассмеялась, когда её тело прокружилось над полом несколько раз, поддерживаемое кем-то весьма сильным, сумевшим поднять её навстречу шальному ветру без видимых стараний. Дыхание прервалось от столь резкой смены в её состоянии, но рвущееся из горла вместе с искренним смехом счастье накрыло её подобно морской волне самого тёплого на свете океана. Спустя секунду её стопа вновь коснулась террасы, внезапный порыв веселья испарился, оставив на угловатом лице девушки широкую улыбку, и Гюльбахар с дерзкой смелостью вскинула озорные глаза на похитителя её недавнего покоя.       Взгляд Тахмаспа оставался нежным и мягким, ласкающим каждый участок её изведанного тела любовью и приятным огоньком неостывшей страсти. Даже солнце нашло своё пристанище в его светлых очах, бликуя на радужке золотистым светлячком. Гюльбахар не удержалась и подарила шехзаде утренний поцелуй, который тот с радостью воспринял вместо слов приветствия и вежливого поклона. Прижавшись всем своим трепещущим телом к упругому стану своего возлюбленного, девушка не могла унять бойкое сердцебиение, хотя за прошедшие несколько месяцев она могла бы уже привыкнуть к сладостным прикосновениям наследника и их совместной жизни.       Отстранение произошло лишь тогда, когда обоим понадобилось сделать необходимый вдох, чтобы снова заиметь возможность теряться в чужих глазах, полных ослепляющей привязанности. Гюльбахар нравилось чувствовать себя непринуждённой птицей, парившей в небе на расправленных крыльях даже, если вокруг неё сгущаются грозовые тучи. Спокойствие, притупляющее инстинкты и предчувствия, оказалось лучшим лекарством от ран, полученных в прошлом, отчего наложница вражеского шехзаде давно забыла, что такое страх и ощущение неотвратимого бедствия. Она с закрытыми глазами плыла по течению времени, уверенно и порой опрометчиво шагала прямо во тьму, не боясь умереть или травмироваться. В случае чего она всегда могла нащупать рядом надёжное плечо Тахмаспа и довериться ему во всех своих переживаниях и печалях.       – Моя весення роза, Гюльбахар, – шёлковым шёпотом прошелестел шехзаде, обвив руками стройные бока своей наложницы. – Как ты себя чувствуешь?       Гюльбахар едва сдержала непрошеную улыбку, уловив в голосе наследника непрекрытое беспокойство. Внутри неё всё встрепенулось и в нетерпении затолкалось в груди, возрождая прилив спущенного с цепи ликования. Как ждала она этого счастья и теперь не находит себе места от волнения, судорожно хватая воздух и облизывая сухие губы.       – Лучше просто не бывает, – мечтательно прошептала она в ответ, самозабвенно поддаваясь тяге пленительных глаз Тахмаспа.       – Точно? – с сомнением уточнил шехзаде, и Гюльбахар снова чуть не засмеялась. – Садикалп сказал мне, что тебе не здоровится. Я сразу пришёл сюда, узнать, как ты.       По лицу наследника было ясно, что он не на шутку встревожен, и в любой другой ситуации девушка подобрала бы любые слова, чтобы успокоить его, но сейчас ей как никогда хотелось заставить любимого переживать ещё больше. Выдержав напряжённую паузу, она всё же не смогла противиться щемящей улыбке, которая сама собой раздвигала ей губы, обнажая чуть поблёкшие зубы.       – Утром я упала в обморок, – сквозь беспричинную усмешку созналась Гюльбахар, пряча сверкающие глаза. – Мне было плохо.       Взгляд Тахмаспа приобрёл свойственную ему строгость, и девушка вовремя упёрлась руками ему в грудь, предотвращая попытки затащить её в покои. Волнение и лишающий всякой воли страх волнами исходили от наследника, передавая дрожащему в ожидании телу наложницы учащённый стук его неспокойного сердца. Подобная реакция не могла не польстить нетронутому самолюбию Гюльбахар, однако она отогнала тщеславные мысли, не дав им набраться силы.       – Если это что-то серьёзное, нужно немедленно позвать лекаря, – звенящим голосом распорядился Тахмасп, ни на миг не изменяя своей властной натуре.       Гюльбахар покачала головой и схватила шехзаде за руку, чувствуя, что он уже готов сорваться с места и поставить на уши весь Дворец.       – Он уже был у меня, – поспешно выпалила она.       Тахмасп резко остановился, вперив в неё испытующий взгляд.       – И что сказал?       – Тахмасп, – тихо промурлыкала Гюльбахар и подошла к шехзаде вплотную, привставая на цыпочки и приближая губы к его уху. Своим неровным дыханием она задела его чувствительную кожу, но наследник не отстранился, хотя ощутимо напрягся в ожидании чего-то плохого. – Я очень благодарна тебе за всё, что ты сделал для меня. Ты подарил мне новый дом, любовь, а теперь и семью. Именно ты осчастливил меня на долгие годы и позволил узнать, какая это радость – сообщить тебе такую благую весть.       – Гюльбахар, – сглотнув, произнёс Тахмасп, поворачиваясь к ней. В его глазах зародилось нечто, похожее на понимание, и готовый разгореться всплеск переполняющих светлых эмоций. – Неужели ты хочешь сказать...       – Я жду ребёнка, – на одном дыхании выдохнула девушка, и облегчение затопило её, но долго не продлилось, поскольку шехзаде тут же сжал её в объятьях. Уткнувшись носом в приятную ткань кафтана на плече Тахмаспа, она наконец распустила под рёбрами узел волнения и теперь наслаждалась их общим счастьем вместе с будущим отцом её первого малыша.       Воспоминания о прошлом совершенно внезапно напомнили Гюльбахар о своём существовании, и она непроизвольно уронила одинокую слезу, умело замаскировав её под окрыляющими потоками счастья и бесконечной любви. Душа пела и разрывалась на части от ненавязчивого осознания того, что плод в её животе должен был принадлежать Сулейману, а не вражескому наследнику. Но Аллах распорядился иначе и в который раз безжалостно намекнул ей, что отныне она госпожа персидского государства. Она подарит этому народу нового шехзаде, который, возможно, в будущем взойдёт на престол Сефевидской Династии. Так вот, какая у неё судьба.       – Гюльбахар, моя милая Гюльбахар, – безостановочно шептал Тахмасп, всячески лаская свою наложницу и прикладывая руки к её пока ещё подтянутому животу, где уже развивалась новая жизнь. – Ты вмиг сделала меня самым счастливым человеком на свете! Этот малыш станет нашим единственным сокровищем, утешением в пору бед и весельем во время празднеств. Я так благодарен тебе за этот дар!       Гюльбахар вцепилась пальцами в плечи Тахмаспа и на секунду даже потеряла равновесие из-за внезапного головокружения и непонятной слабости. Её шею уже обследовали страстные поцелуи шехзаде, преисполненные возвышенной нежности и неоспоримой любви, и хоть тело её млело от блаженства, сердце обливалось кровью несмотря на недавнюю бойкую пляску. Теперь она словно начинала сначала весь свой путь от рождения до смерти, но на этот раз параллельно с ней будут тянуться нити судьбы её маленького ребёнка, которому она должна посвятить всю свою привязанность. Кто из него вырастет? Какое будущее ему уготовано? Этого Гюльбахар не знала, но твёрдо была уверена, что сделает всё, лишь бы её сын или дочь росли в тепле и покое, не зная о печали и боли до определённого момента. То, что расцветало пылающим огнём в плену её телесной оболочки, поднимало изнутри импульс ликования и не шло ни в какое сравнение с ощущением безопасности или удовлетворением от достижения цели. Это было что-то совершенно новое, вынуждающее её мысли в беспорядке разлетаться в голове, а в воздухе чувствовать присутствие какой-то всезнающей силы. Никогда ещё Гюльбахар не чувствовала себя настолько могучей и уверенной в себе. Казалось, счастье её прольётся через край и затопит собой весь мир. Есть ли граница у этого счастья или оно обречено быть вечным? ________________________________________       Крики толпы, состоящей из вражеского войска, облачённого в традиционные красные мундиры, прижимали Гюльбахар к земле, и она только сильнее сжала пальцы на предплечье Тахмаспа, прижавшись к нему своим дрожащим боком, словно это могло выстроить невидимый барьер между ней и безумством, творящемся за воротами Дворца. Происходящее внизу казалось ей страшным сном, от которого она никак не могла проснуться. Кровь в жилах застыла, сердце замерло, не заглушая своим диким стуком вопли янычар, отчего голова гудела и раскалывалась, каждой извилиной чувствуя вибрацию беспорядочных гулких голосов воинов, прекрасно слышных даже с высоты балкона.       Солнце неторопливо взбиралось на верхушку неба, молчаливо наблюдая за попытками врагов пробраться на территорию Тахмаспа, и в ослепительно небрежности бросало свои лучи то тут, то там, не заботясь о том, что они могли слепить глаза и неумолимо испепелять кожу на обнажённых плечах девушки. Облака, запутываясь и цепляясь пушистыми боками за высокие башни крепости, медленно плыли над землёй, иногда скрывая в тени деревья и тёплую землю, но и они были равнодушны к мольбам Гюльбахар, от отчаяния уже не знающей, кому возносить молитвы. Счастье, которое делало её свободной и жизнерадостной, распадалось прямо на её глазах, в руках она больше не чувствовала силы, безысходность пробила в её душе зияющую дыру, сквозь которую утекали надежда и спокойствие. Путаясь в собственных мыслях и сходя с ума от потрясения, она с трудом заставила себя оторвать взгляд от бушующей внизу толпы и встретиться с мрачным взглядом Тахмаспа, от беззаботности и радости которого тоже не осталось ни следа.       – Чего они хотят? – севшим голосом пролепетала Гюльбахар, не пытаясь заглушить сквозящий страх. Где-то под рёбрами застучало сердце, низ живота пронзила острая боль, подкосившая ей ноги, и выхватила струи свежего воздуха прямо из её лёгких, судорожно сжавшихся от испуга.       – Я не знаю, – хрипло отозвался шехзаде, крепче прижимая её к себе, как бы спасая от летящих стрел опасности и напряжения.       Однако Гюльбахар уже ощущала надвигающуюся откуда-то сверху грозу, вокруг неё всё застыло и в оцепенении ждало самого страшного в то время, как она была подвернута мучениям тревоги и страха. От тошнотворного бессилия и осознания собственной слабости приходилось поддаваться глубокому отчаянию, доводившему её чуть ли до истерики. Самые верные догадки уже обретали более чёткие очертания в её голове, но она настойчиво прогоняла их прочь, не желая ни на секунду их продумывать и осознавать.       «Они пришли за мной, – кричал лихорадочный голос на подкорке разума, теряющего свои полномочия под натиском ужаса и неверия. – Но этого не может быть! Они не могли вспомнить обо мне спустя несколько месяцев!»       – Ты лжёшь, – как сквозь туман услышала Гюльбахар свой чужой тембр, дрожащий то ли от усталости или от закипающей ярости.       Резкий, тяжёлый взгляд Тахмаспа хлестнул её по лицу, безжалостно обжигая холодным пламенем растерянности и сожаления, но она не посмотрела на него, решив, что тогда ей не будет так больно. Между ними на мгновение возникла хрупкая паутина взаимопонимания, и Гюльбахар отпустила свои мысли к шехзаде, давая ему возможность понять, что она всё знает. По прерывистому вздоху, прогнавшему волну студённой дрожи вдоль её спины, Гюльбахар догадалась, что её слова попали в самую цель. Ей казалось, что времени осталось совсем мало, поэтому она впилась ногтями в скользкую ткань кафтана на руке наследника, вынуждая его поторопиться с ответом.       – Они... Они пришли за тобой, Гюльбахар, – через силу выдавил Тахмасп, разворачивая её к себе и обнимая. – Прости меня. Я не смог уберечь тебя и нашего малыша.       Зажмурившись, Гюльбахар безвольно обмякла на плече Тахмаспа, не находя в себе сил на то, чтобы плакать или обвинять кого-то в своей участи. За эти месяцы она научилась принимать жизненные сюрпризы безропотно и совершенно спокойно. Однажды смирение вывело её к счастью, а теперь ей предстоит пойти за своим прошлым, чтобы найти своё настоящее. Она старалась не думать о том, что скажет Сулейман, если узнает о том, что она предпочла ему вражеского шехзаде, о том, как теперь сложится жизнь её ребёнка, пустившего корни в Династии Сефевидов, но вынужденный расти среди османов, и что будет с ней самой при необходимости разрываться между преданностью своей родине и любовью к месту, ставшему ей безмятежным домом. Она вдруг подумала про Садикалпа, и сердце сразу же заныло, раздувая из маленького огонька отчаяния бушующий огонь скорби и тоски. Что ей теперь делать? Неужели она вечно будет скитаться из одного племени в другое в поисках дома и самой себя?       – Почему именно сейчас, – беззвучно проплакала Гюльбахар, пытаясь выдавить из себя хоть каплю рвущихся из груди слёз, но глаза оставались сухими и безучастными, выдавая её смирение. – Почему? Зачем я им нужна? Неужели ты не можешь прогнать их прочь?       – Мне пришлось пойти на уступки, – сокрушённо покачал головой Тахмасп, сжимая её плечи, словно боясь, что она растает в воздухе. – Мы проиграли, и таковы были условия шехзаде Сулеймана. Он изъявил желание вызволить тебя из плена и вернуть домой.       – Но мой дом здесь! – взорвалась Гюльбахар, не сдерживая бессмысленной ярости на почве боли и жгучего желания сопротивляться. – Скажи им, что я никуда не пойду!       – Так нельзя, – на удивление строго осадил её Тахмасп, но глаза его выражали глубокую печаль и сожаление. – Если я откажусь, то потеряю и тебя и нашего ребёнка. Иди с ними, Гюльбахар. Мы оба знали, что этот день придёт. Сулейман никогда не оставляет другим то, что принадлежит ему.       Последние слова камнем упали на дно израненной души Гюльбахар, оборвав в пропасть забвения умертвлённое сердце. Тени пустоты и отстранённости оказались на свободе, без видимого отчуждения завладев всем существом девушки и умело подавляя под собой зыбкий страх. Она знала, что выбора ей снова не предоставили, но всё равно не могла так просто поверить, что всё может рухнуть в один момент. Она опять потеряла всё, что ей дорого, и на этот раз навсегда.       – Я буду любить тебя всегда, Гюльбахар, – пообещал Тахмасп, но ей уже не хотелось слышать его родной голос, чтобы не чувствовать нахлынувший туман и вырывающую из-под ног землю невесомость. – Даже если мы больше не увидимся, я запомню твоё лицо и, когда придёт время, узнаю по его чертам нашего малыша. Даю слово.       Гюльбахар до боли в рёбрах вжалась в тело Тахмаспа, жаждая поглотить его своей душой, и полной грудью, сдавленной сдерживаемыми слезами, вдохнула в себя запахи шехзаде, не желая признавать, что делает это последний раз. Их руки переплились, губы напоследок сомкнулись в прощальном поцелуе, ладони проскользили по чужому телу, цепляясь за каждый пульсирующий участок, источающий признаки жизни, а глаза всё искали что-то в омутах напротив, хотя на деле это была просто жажда смотреть в них вечно.       – Ступай, весенняя роза, – наравне с шумом ветра донёсся до Гюльбахар тихий голос Тахмасп после того, как они отпустили друг друга. – Не забывай меня, и я тебя не забуду.       – Лучше забудь, – отвернулась Гюльбахар, из последних сил держа себя в сознании. Боль была такой острой и стучащей, что прошла сквозь тело и крюком подцепила ей сердце. – Зачем помнить о той, что бесследно исчезнет из твоей жизни?       Не давая себе времени на то, чтобы оттянуть момент расставания, Гюльбахар нетвёрдым, но стремительным шагом покинула террасу, совершая каждое движение словно через толщу воды. Сознание затмили неприступные тени, мешающие ей лучше понять, что происходит, душа замолчала, не отвечая на немой призыв подать хоть знак о своём состоянии. Всё, что окружало девушку, внезапно потеряло свой смысл, воздух казался сухим, звуки – далёкими, а вкус жизни – до отвращения пресным. Стоило ли ей радоваться своему возвращению или же горевать об этом? Что ей теперь делать со всем, что навалилось на её плечи совершенно неожиданно и как раз в тот момент, когда она вынашивает внутри невинное дитя? ________________________________________       Безмолвие и всеобщая тишина, нарушаемая лишь мелодичными шуршащими шагами воинственной толпы и их совместным дыханием, никак не соответствовала беспорядку разнообразных чувств и эмоций в душе подавленной Гюльбахар. Изумрудное мерцание травы, отражающей в каплях упавшей росы вечернее солнце, оседало на тяжёлом подоле её платья, косые лучи грели непокрытую голову и обнажённую грудь, порой скрывая свой свет за гордыми облаками. Деревья будто охраняли звенящий покой, и чуждыми казались все звуки, происходящие среди них, кроме задуманного природой щебетания птиц и пения охрипшего ветра. Невидящий взор Гюльбахар был устремлён в землю, встречающую каждый её шаг пружинистой твёрдостью, руки мелко дрожали, а в груди поселился безвкусный аромат хвойной смолы, не сумевший до конца заглушить удушающую горечь. Мышцы ныли и неритмично сокращались, срываясь от такой длительной нагрузки, из-за чего колени девушки внезапно подкашивались, голова тяжелела и наливалась свинцовым грузом, и тело отдавало своё тепло сгущающимся сумеркам. Она не могла определить, сколько времени понадобилось верным воинам Сулеймана, за весь путь не сказавшим ей ни слова, на то, чтобы сопроводить её до границы. Знакомые места, где прежде Гюльбахар любила гулять с Тахмасп и которые теперь одним своим видом причиняли ей боль, постепенно сменялись совершенно неизведанными, казалось, бескрайними в смешанных красках заката землями. Чем дальше уходила она от крепости, тем более великую и неоплатную цену приобретало для неё это неожиданное спасение, тем ощутимее рвалась нить, что связывала её с чем-то очень важным, и тем яснее ей становилось, что рано или поздно за этим последуют неприятные последствия. Гюльбахар чувствовала заполняющую её существо безответную пустоту, сквозь плотную завесу которой ей было трудно разобраться в своих ощущениях, поэтому она лишь покорно следовала за воинами, кольцом обступившими девушку, надеясь услышать долгожданный отклик при одном только упоминании давно оставленного дома.       Резкий и довольно броский шум из чащи привлёк внимание бесстрастной Гюльбахар, но, должно быть, он был слишком тихим и недоступным для людей, не находящихся между сном и явью, поскольку ни один воин не остановился и даже не посмотрел в сторону стройных рядов одинаковых деревьев. Зато девушка ясно слышала присутствие кого-то подозрительного в хитросплетениях ежевичных кустов совсем рядом с собой, однако, к её удивлению, воздух не потрескивал в предупреждении опасности, а наоборот дрожал от невыносимой скорби, что ранила воспрянувшую наложницу в самое сердце. Ей вдруг показалось, что там, в низких ветвях, теряется кто-то, кого Гюльбахар необходимо было увидеть прежде, чем навсегда покинуть вражеские земли и вернуться домой. Вот мелькнуло среди зелёной листвы золото знакомых доспехов, и в груди странницы вздрогнула надежда, всколыхнув своим порывом уснувшее нетерпение. Без сомнений она уже поняла, кто следил за ней от самых ворот крепости и выжидал подходящего момента, чтобы напомнить о себе, но неужели он не мог сделать это до того, как они подойдут так близко к границе?       Гюльбахар остановилась, ещё даже не зная, чем станет оправдываться, и янычары как по сигналу замерли вокруг неё, разом обратив на девушку внимательным взгляды серьёзных глаз безжалостных воинов. Ей мгновенно стало неуютно от такого количества внимания, но отступать было поздно, и она, собравшись наконец с плутавшими мыслями, обвела стоящих кольцом молодых людей уставшим взором.       – Я хочу побыть одна, – высказала она надтреснутым голосом, надеясь, что явная печаль в нём пробьёт смелых воителей хоть на слабую жалость. – Ждите здесь. Я скоро вернусь.       Уверенно Гюльбахар направилась в сторону недавно шуршащих кустов, ожидая услышать позади себя крики возмущения, но янычары и не подумали её останавливать, лишь до последнего провожая испепеляющими взглядами. Коротко вздохнув от облегчения, девушка ускорила шаг и как можно надёжнее затерялась между стволами деревьев, выискивая в перламутровой темноте знакомые бронзовые глаза, всегда смотрящие на неё с несгибаемой преданностью. Её сердце взволнованно стучало, боясь наткнуться на разочарование, как вдруг прямо перед ней возник узнаваемый силуэт её лучшего друга, как и прежде глядевшего на неё открыто и верно, с премисью горькой тоски.       – Ампер, – выдохнула Гюльбахар, не веря своему взору. При виде молодого стражника, чьё сердце было полно отваги и мужества, она почувствовала отголоски радости, смешанные с более ощутимыми приступами боли и сожаления. Грудь сдавило печалью, вынудив слёзы собраться поперёк горла в тугой ком, тело задрожало словно в агонии, будто вот-вот сломается под натиском потрясений и огорчений за этот день.       – Махидевран, – глухо отозвался Садикалп, выступая из темноты и с щемящей нежностью заглядывая в мокрые глаза своей подруги, мягко взяв её за руку. Холодные пальцы девушки сжали сильную ладонь в ответ, желая передать её обладателю всю ту боль, что никак не хотела отступать, а становилась только сильнее. – Как же я расстроился, когда узнал... Мне так жаль, что я не успел проводить тебя. Не хотел ранить тебя ещё больше, но потом подумал, что это неправильно. Я так привязался к тебе за это время, что просто не смог вот так бросить.       – Ты пришёл, чтобы спасти меня? – против воли бросила Гюльбахар, здравым рассудком прекрасно понимая, что этому не бывать. К чему тогда эта глупая надежда?       По жгучему сожалению, отразившемуся на поверхности тёмных глаз Садикалпа, она поняла, что всё уже решено, и от этого захотелось завыть и вырвать из груди сердце, так остро реагирующее на любое слово утешения.       – Ты не хочешь вернуться домой? – прямо спросил молодой стражник, и Гюльбахар видела, как соперничают в его взгляде жалость и понимание.       Она прильнула к нему, расположив руки на гладкой поверхности позолоченных доспехов, и как никогда пожалела, что между их телами возник этот неприступный барьер.       – Мой дом не там, Ампер! Мой дом рядом с Тахмаспом, рядом с тобой! Мой дом там, где зародилась жизнь моего ребёнка.       Какое-то время Садикалп молчал, словно взвешивая слова девушки, и неожиданно обнял ладонями её плечи. От этого прикосновения по рукам Гюльбахар вспыхнул огонь, сердце подпрыгнуло как от испуга, но разум остался слеп к настойчивому сигналу мозга.       – Я пришёл, чтобы проститься, – признался Садикалп. – Как бы мне хотелось помочь тебе сбежать, но это слишком опасно. Я должен сделать всё, чтобы защитить тебя, Махидевран!       Гюльбахар в отчаянии покачала головой, проскользив пальцами по зеркальному металлу на груди стражника. В её глазах стояли горькие слёзы.       – Забудь об этом долге, милый Ампер. Всё уже в прошлом. Теперь мне самой придётся себя защищать...       Не успела она договорить, как Садикалп без предупреждения обхватил ладонями её дрожащую спину и прижал к себе. Гюльбахар сперва напряглась, но потом непринуждённо расслабилась несмотря на то, что мышцы под рёбрами одновременно сокращались от соприкосновения с холодными доспехами воина. Ей было всё равно и на это и на то, что янычары в лесу, наверное, уже волнуются, а им ни в коем случае нельзя видеть здесь Садикалпа. Краешком светлого сознания она понимала всю опасность своих действий, но сердце рвалось навстречу другу и хотело бы только отбивать свою скорбную дробь напротив защищённой под слоем стали груди стражника вечно.       – Спасибо тебе за всё, – шепнула Гюльбахар, медленно и нехотя отстраняясь. Боль жгла её изнутри, разъедая органы. – Я никогда тебя не забуду.       – И я не забуду, Махидевран, – слегка улыбнулся Садикалп, не потрудившись скрыть в глазах убийственную тоску.       Быстро отвернувшись, чтобы не поддаваться искушению, Гюльбахар неуверенно пробиралась через чащу назад, к своим сопровождающим, и ни разу не обернулась. За спиной она отчётливо ловила шуршание, сообщающее ей, что друг уже уходит, но приказала себе идти вперёд, настойчиво и не без сожаления прогоняя воспоминания о той ночи, когда храбрый воин спас её от смерти. Ежевичные плети переплетённых между собой кустов цеплялись за подол её платья, словно уговаривая её догнать Садикалпа, однако девушка сцепила зубы и только в ярости вырвала юбку из колючих лап ягодных кустов, чтобы быстрее выбраться на поляну. Янычары стояли на том же месте и терпеливо ждали её, и Гюльбахар не могла не почувствовать недовольство. Подобная излишняя внимательность до сих пор внушала ей раздражение и заставляла её ощущать неудобства под тяжёлыми взглядами десятков воинов. Ни один из них не сказал ни слова, когда запыхавшайся Гюльбахар показалась из непросветной тени деревьев и как ни в чём не бывало продолжила путь до границы, не забыв вернуть себе прежний измождённый вид. Янычары одновременно последовали за ней, иногда придерживая под руки, как бы выражая свою готовность помочь, если вдруг девушка не сможет бороться с усталостью. Постепенно охватившее Гюльбахар напряжение растаяло, сделав её тело податливым и рассеянным. Она даже не заметила, как впереди показалась граница, обозначенная зияющим обрывом и тонкой полоской травы, за которой сразу начинался песок. Повинуясь какому-то неведомому знаку, Гюльбахар остановилась, не в силах сделать решающий шаг.       Она бы так и простояла на краю персидских земель, если бы в последний момент не выхватила из полуночного тумана, переплетающегося с росистым лунным светом, знакомую статную фигуру Ибрагима. Ливень близкой по духу к расчётливому воину ледяной дрожи обрушился на Гюльбахар, едва не сбив её с ног, и вынудил на мгновение усомниться в собственных мыслях. С каждым шагом, приближающим девушку к верному соратнику Сулеймана, ей в душу всё резче бросалась пара непроницаемых глаз, удивляющих порой своим умением заглядывать насквозь, в самое сердце, лишая жертву воли и заманивая её своим опасным стальным напылением поверх бронзовой меди.       Даже не успев опомниться и прочувствовать под ногами смену жёсткой травы на мягкий рассыпчатый песок, Гюльбахар оказалась в крепких руках Ибрагима, прижимающего её к себе словно перепуганную пташку. Слабыми руками она невесомо пригрела его мускулистую спину под тонкой тканью простого кафтана. В ноздри ей пробрался аромат свежеочищенного лезвия сабли и едва ощутимый след крови, но это не имело значение по сравнению с его объятиями – крепкими и бережными одновременно.       – Добро пожаловать домой, Махидевран, – сдержанно улыбнулся Ибрагим, отпуская её. – Шехзаде Сулейман так беспокоился о тебе. Он будет очень рад узнать, что ты цела и эти трусы не посмели тебя тронуть.       – Я тоже рада, что вернулась, – нервно сглотнув, выдавила Махидевран, испугавшись, что воин вот-вот прочтёт её мысли. – Не терпится увидеть шехзаде!       – Вы скоро увидетесь, – веско кивнул Ибрагим будто в нетерпении. – Я лично позабочусь об этом.       Одарив своего спасителя ласковой полуулыбкой, Махидевран направилась вслед за ним, в сторону лагеря. Её ноги тяжелели с каждым мигом, и, наконец, она не выдержала и замерла среди открытой пустоши, полная решимости сказать самое главное, чтобы, не дай Аллах, не передумать по дороге. Сердце взбесилось, лёгкие затрепетали от частых вдохов, руки похолодели и покрылись тёмными пятнами, выдавая волнение. Махидевран сделала глубокий вздох, который послужил для Ибрагима сигналом к тому, чтобы непонимающе обернуться. Под его выжидающим взглядом девушка уж совсем перестала себя отговаривать и быстро выпалила:       – Ибрагим, я беременна.       Сперва воина сразило удивление, с которым он весьма умело справился, а потом взор его затопили растерянность и предвкушение. Чем-то его реакция походила на реакцию Тахмаспа, только в глубине всего ещё зарождался гнев, из-за чего будущей госпоже сделалось не по себе. Неужели он всё знает?       – От кого? – ровным голосом спросил он. – От Сулеймана?       Наскоро попросив прощение у Аллаха за эту ложь, Махидевран уверенно кивнула. В этот момент она почти физически ощутила, как разрывается её жизнь на прошлое и настоящее, отныне повернувшее совсем в другое русло. Да, она спасла жизнь себе и своему ребёнку, но какова будет цена за это спасение? Всем известно, что тайное рано или поздно становится явным, однако впереди у неё будет ещё много времени на то, чтобы решить, как жить со всем этим дальше. В любом случае, сдаваться Махидевран не собиралась.       Губы Ибрагима тронула лёгкая, но всё же искренняя улыбка, и он неспеша приблизился к девушке, целуя её холодную руку. Махидевран чуть вздрогнула, ощутив прикосновение его грубой кожи, не познавшей ещё женских ласк, и с трудом сдержала в себе рыдания, скрывая их под туманом мнимого счастья.       – Это просто чудесная новость! – обрадовался Ибрагим и потянул наложницу за собой, ускорив шаг. – Шехзаде будет очень доволен, услышав от тебя такую весть! Благослови Аллах, у нас появится новый наследник трона!       «Аминь», – обречённо закончила молитву Махидевран, не сопротивляясь тяге воина, и на мгновение выпала из реальности, силясь осознать то, что сделала. К чему всё это приведёт?