Чужие судьбы

Всем человек завидует, кроме своего сына и своего ученика. Талмуд, «Сангедрин», 104

      Чувствуя рядом упругое, стойкое плечо брата Мустафы, Мехмед жадно ловил струи стоячего воздуха, вбирая в сужённые от волнения лёгкие запахи приближающейся войны и едва ощутимые ароматы минувших годов, которые могли бы подсказать ему, что происходило под крышей этого здания много лет назад. Никто, казалось, больше не уделял этому такое большое внимание, как шехзаде, теряющий самообладание от одного только дуновения ветров прошлого. Начищенная звонкая сталь, шёлковый свежесплетённый шнурок, приятный на ощупь пушистый мех с воротников чужих кафтанов, чьё явление приносило их обладателям либо долгожданное повышение, либо смерть. Вскоре у Мехмеда закружилась голова от звенящей кругом нерушимой тишины, так что он неосознанно начал дышать реже и осторожнее, словно боялся спугнуть какое-то важное таинство собравшегося Совета. Непонятная тревога наседала на его плечи, стягиваясь по напряжённым мышцам в тугой узел где-то под рёбрами, органы сводило ноющей болью, особенно сейчас страдало сердце, вынужденное увеличить нагрузку из-за большого и недопустимого количества ударов, сделанных за долю секунды. Наученный горьким опытом, Мехмед, как он обычно это делал, когда волновался перед важным собранием, успокаивал себя самыми разными бесполезными мыслями, приходившими в его разгорячённое сознание по первому зову. Как ни странно, стоило шехзаде углубиться в изучение резных узоров на потолке или прислушаться к дыханию Мустафы, стоящего бок о бок в одном ряду с ним и с другими визирями, как беспокойство внезапно рассеивалось и уже не становилось таким невыносимым. Появлялась утраченная возможность дышать ровно и в полную силу, в руках замолкала нервная дрожь, а страх немного отступал, освобождая из цепких когтей сомнений молодую душу наследника. Но надолго этого не хватало, поскольку всё через мгновение-другое возвращалось так внезапно, что Мехмеду становилось до отвращения не по себе, и хотелось сбежать или отлучиться, чтобы только не мучиться под натиском непрошеных вопросов, которые непременно лезли к нему в сознание при первых признаках слабости.       – Волнуешься? – Чей-то ласковый, глубокий шёпот, превосходящий по своей мягкости даже волны морских вод, ненавязчиво коснулся уха Мехмеда, заставив его то ли вздрогнуть, то ли получить мурашки наслаждения. Он обернулся на пленительный звук столь необычного голоса, но вовремя осадил себя от мелькнувшей было в мыслях надежды. Его тут же пронзила ослепляющая догадка, что обращались не к нему.       – Нет, паша, – так же тихо отозвался Мустафа, чуть наклоняясь к стоящему по другое его плечо Ибрагиму. – Какое бы решение не принял повелитель касательно меня и Мехмеда, я приму его как должное.       Скосив взгляд, Мехмед увидел, как в подёрнутых снисходительной нежностью глазах Ибрагима зажглось удовлетворение и какое-то необъяснимое насыщение, словно он только что вернулся с охоты и принёс богатый улов. Подобный блеск неразборчивых в цветах глубоких омутов Великого визиря всегда пробивал шехзаде на ледяную дрожь, так что он поспешно отвернулся, не горя желанием ловить этот блеск на себе. Его затылок обожгло испытующим холодом так резко и лишь на долю мгновения, что Мехмед решил, будто ему показалось. Плавно переключаясь на раздавшиеся где-то вдалеке твёрдые шаги отца, он краем сознания понимал, что пронзительный взгляд Ибрагима всё-таки сумел задеть его потоками пытливого внимания.       – Дорогу! Султан Сулейман Хан Хазретлери!       Сгибая безупречную осанку в приветственном поклоне на равне с остальными визирями, Мехмед лишь мельком смог выхватить из проёма статную фигуру падишаха, уверенно преодолевшего путь к своему трону в сопровождении своей верной охраны. Не имея при себе разрешения оторвать глаза от пола, шехзаде оставалось только представить, как Сулейман занимает своё законное и, пока что, неоспоримое место во главе шеренги и властно вскидывает голову, обводя своих подчинённых оценивающий взглядом. В отличие от многих, испытывающих приступ неконтролируемого страха в присутствии своего повелителя, Мехмед питал к отцу лишь глубокое уважение и трепетную любовь, которую не в силах было заглушить даже постоянное напоминание о том, что за каждым углом наследника поджидает ловушка, почти всегда оканчивающаяся смертью.       Оставшись, видимо, в лёгком удовлетворении от своих подданных, Сулейман коротко взмахнул рукой, позволяя им выпрямиться. Когда Мехмед наконец размял затёкшую спину, султан уже восседал на своём троне в гордом молчании, окружённый по бокам стражниками, на плече одного из которых покоилась сабля правителя. Шехзаде обратил на отца выжидающий взор, как сейчас смотрели на него многие, и приготовился слушать, стараясь не обращать внимание на неприятные прокалывания в ладонях.       – Вам всем известно, – громким властным голосом заговорил Сулейман, и мощные потоки его твёрдого тона исходили из самой груди, гулким эхом разбиваясь о стены и трогая немым восхищением взволнованную душу Мехмеда, – что спустя много лет иранский шах Тахмасп, уже потерпевший однажды поражение в войне против моего отца, снова поднял восстание и изъявил желание вернуть все захваченные персидские земли под своё покровительство. Так как я, султан Сулейман Хан, являюсь единственным правителем этих земель, своим долгом я посчитал объявить ему войну.       Визири переглянусь то ли от удивления, то ли таким образом выражая своё молчаливое согласие. Мехмед знал, что для некоторых из них это решение стало сюрпризом, но в основном всем уже было известно о воле повелителя. Для самого шехзаде не было секретом и то, что Ибрагим паша тайно начал приготовления раньше срока, чтобы как можно быстрее подготовить армию к походу.       Предвкушение и нетерпение свели тело Мехмеда безжалостной судорогой, так что он нервно закусил губу, ожидая, когда же Сулейман заговорит о самом главном, ради чего он столько ночей изнывал от волнения. Этот поход без сомнений обещал быть грандиозным и прославленным, но для шехзаде он ещё и мог стать самым первым походом в его жизни. Мехмед ещё никогда не был на поле смертоносного боя, а отчего-то уже был знаком с металлическим привкусом вражеской крови на языке, оглушительным звоном стальных орудий и торжеством одержанной победы, смешанной с едва уловимой скорбью по погибшим товарищам. Он мечтал во что бы то не стало разделить с отцом и старшим братом это счастье, азарт славной битвы и сводящую с ума тревогу перед каждым новым боем. Если будет на то воля Аллаха, Мехмед отправится в свой первый поход совсем скоро, и тогда уже никто не посмеет выделять среди наследников одного Мустафу.       – Ибрагим паша, я разрешаю вести подготовку открыто, – чуть сбавив голос, приказал Сулейман, обращая на верного друга непроницательный взгляд.       Великий визирь, не задумываясь, склонил голову, по привычке повернув её чуть на бок, и слегка улыбнулся, однако тон его оставался сосредоточенным и серьёзным.       – Приготовления идут полным ходом, государь. Всего через несколько недель мы сможем отправиться в путь.       – Хорошо, – с лёгкой улыбкой одобрения на губах кивнул Сулейман и резко встал, всколыхнув за собой полы богато убранного кафтана. Мехмед приосанился, настойчиво прогоняя неоправданную надежду и завышенные ожидания, но сердце само собой заколотилось в груди, словно внезапно потяжелев от нависшей над ним свинцовой тучи беспокойства. – Самое время решить, кто из шехзаде поедет со мной, а кто останется здесь и будет заправлять страной до моего возвращения.       Стиснув зубы и неосознанно подавшись вперёд, Мехмед сглотнул подступающую волну нетерпения, и ему показалось, что плечи его вот-вот задымятся от переизбытка самых разнообразных эмоций и желаний, охвативших его совершенно неожиданно. Кровь вскипела в жилах, бросаясь в голову, и шехзаде с трудом сдерживал учащённое дыхание, не находя себе места. Всего несколько слов, сказанных на этом Совете, хватит, чтобы разбить ему сердце или окрылить душу переполняющим счастьем. Секунды тянулись так медленно, что Мехмед хотел поторопить время, лишь бы не сводить себя с ума сомнениями и догадками.       – Я решил, – с расстановкой начал Сулейман, выдержав задумчивую паузу. На краткий миг в воздухе затрещала тишина, отозвавшись в груди Мехмеда ядовитым приступом любопытства, – что шехзаде Мустафа отправится в этот поход вместе со мной.       Жгучий порыв досады и разочарования обрушился на Мехмеда, подобно шквальному ливню, и в одно мгновение разрушило под собой все его мечты и надежды, оставив после бушующего шторма лишь слабую ярость и далёкое чувство несправедливости. Ему пришлось приложить немало усилий, чтобы сохранить самообладание в присутствии советников и султана, однако внутри него уже зарождалось готовое разгореться возмущение и упрямство капризного ребёнка. Мышцы на его лице невольно дёрнулись, выдавая замешательство, и Мехмед поспешно отвёл взгляд, почувствовав, как пронзительный взор отца остановился на нём. Мустафа, не произнёсший ни слова, молча прижался плечом к плечу брата, выражая поддержку и сожаление, но от этого простого жеста ему стало ещё больнее и неприятнее. Внезапный стыд захлестнул Мехмеда при одном осознании собственной беспомощности, поэтому он не выдержал и отстранился. Ему не хотелось, чтобы его жалели или утешали. Решению повелителя никто не смеет противиться, особенно шехзаде.       – Мехмед, тебе я поручаю управление государством в моё отсутствие, – сдержанно улыбнулся Сулейман с едва заметной лаской в голосе. Мехмед нехотя поднял на отца погасшие глаза и тут же склонил голову, опасаясь, что султан что-то заподозрит. – Я доверяю тебе. Уверен, ты справишься.       – Вы оказали мне великую честь, повелитель, – стараясь унять не свойственную себе опустошённость, выдавил Мехмед и почувствовал, как отцовская рука мягко сжала его плечо на чувствительном изгибе у основания шеи. Вдоль спины пробежала неконтролируемая дрожь, перебившая собой всплеск недовольства. В конце концов, управление страной тоже довольно сложная задача. Ни каждому выпадает такая редкая возможность. – Я сделаю всё, чтобы оправдать Ваше доверие.       Сулейман чуть похлопал сына по спине, уже не скрывая щемящую нежную улыбку, и ободряюще ему кивнул. Мехмед ответил отцу решительным взглядом, прогоняя прочь тщеславные мысли и острый укол зависти, беспощадным вражеским кинжалом вонзившейся ему в сердце. Да что это с ним происходит? Почему вместо того, чтобы радоваться за брата и молиться за благополучие своей семьи, он таит в себе обиду, словно маленький ребёнок? Как шехзаде, он не смеет даже допускать такой дерзости по отношению к воле повелителя!       Совет продолжался до полудня, но Мехмед словно выпал из реальности и больше не слушал. Какой ему смысл вникать во все детали предстоящего похода, если он всё равно не станет в нём участвовать? Среди объединённых общей целью, заразительным азартом и захватывающими идеями пашей Мехмед чувствовал себя лишним и до низости ущемлённым даже в праве вставить хоть слово. Напряжение и неловкость сковали ему плечи, обездвижив всё тело, мысли постепенно улетали куда-то за пределы зала Совета, не боясь того, что могут быть застигнуты врасплох внезапным воспросом или просьбой поделиться своим мнением. Солнце уже стояло в зените, когда заседание подошло к концу, и Мехмед вместе со всеми покинул помещение, душащее его хлёсткими верёвками горечи и досады.       Рокотливый шум от стука каблуков расходящихся по своим делам визирей и беев послужил Мехмеду сигналом к тому, что он может расслабиться и забыть об унижении, которому он подвергся. Радуясь возможности побыть наедине, шехзаде понуро устроился в углу приёмной, подставляя лицо обдувающему ветру, и бесцельно наблюдал за тем, как паши один за другим покидают зал Совета, вежливо кивая ему на прощание. Шехзаде сдержанно прикрывал глаза, показывая, что не настроен на общение, и не двигался с места до тех пор, пока последний визирь не растаял в тени за углом. Только тогда Мехмед позволил себе облегчённо вздохнуть и зажмуриться, переживая приступ жгучего разочарования. Обида горела в его груди всепоглощающим пламенем, которое никак не хотело затухать несмотря на все старания шехзаде погасить его.       Снова раздались шаги, отвлекая Мехмеда от переживаний, и спустя секунду на пороге зала Совета показались Ибрагим и Мустафа. Не отходя друг от друга, они остановились на небольшом расстоянии от шехзаде, продолжая негромко переговариваться и тихо смеяться. Мехмед бесшумно выпрямился, не сводя с них подозрительного взгляда, и чуть наклонился вперёд, стараясь уловить каждое слово. То, с какой лёгкостью его брат находил общий язык с требовательным и властелюбивым пашой, всегда удивляло его и вводило в растерянность. Сам он опасался даже смотреть в глаза этому грозному воину, всеми возможными способами избегая с ним встреч. Одного метко брошенного взора расчётливых глаз было достаточно, чтобы подкосить уверенность Мехмеда и на сумасшедший миг заставить его сомневаться в любой неоспоримой правде. У него до сих пор в голове не укладывалось, как могут эти туманные глаза обладать такой силой и где Мустафа находит смелость ей сопротивляться.       – Поздравляю Вас, шехзаде, – с нескрываемой гордостью пророкотал Ибрагим, довольно искренне улыбаясь. – Вы удостоились большой чести сопровождать повелителя в этом великом походе.       – Спасибо, паша, – не менее радостно ответил Мустафа, позволив Великому визирю положить руку ему на плечо. – Я так горжусь тем, что смогу участвовать в битвах наравне с тобой и повелителем.       Ибрагим глухо рассмеялся, разливая по стенам медовый шёлк утрубного шёпота, и крепко сжал плечо Мустафы, словно перед ним был не шехзаде, а его собственный сын. Мехмед едва сдержался, чтобы не вспыхнуть от подобной дерзости, но старший брат и ухом не повёл, охотно подхватывая смех своего наставника. Прочная связь, установившаяся между ними за годы, проведённые вместе, стала почти ощутима, и он даже почувствовал на коже слабое покалывание её мощных импульсов. Вдруг на смену изумлению пришёл болезненный приступ ревности, всколывнувший в груди Мехмеда самолюбие и ожесточение. Почему Мустафу все ценят больше него только за то, что он первый сын султана? Разве поданные не должны обращаться с наследниками на равных, не выделяя никого из них за какие-либо заслуги?       – Вам нужно как следует подготовиться к дороге, шехзаде, – посоветовал Ибрагим, понижая голос. – Повелитель должен увидеть Вас с лучшей стороны, чтобы убедиться в Ваших правах на престол.       Мустафа с благодарностью кивнул, но в глазах его промелькнула тень сомнения, глубоко запавшая в душу Мехмеду. Он неуверенно посмотрел на визиря.       – Конечно, паша, но пока ещё рано говорить о троне, – осторожно заметил он, придавая твёрдость своему тону. – Неизвестно, как сложится судьба.       – Да нет, не рано, – настаивал Ибрагим, склоняясь к уху шехзаде. У Мехмеда внезапно перехватило дыхание. – Всем известно, что повелитель возлагает на Вас большие надежды. Вы его первый сын, старший наследник, к тому же опытный и справедливый. Даже не сомневайтесь в своей судьбе. Она давно уже предрешена.       Холодок пробежал по позвоночнику Мехмеда, бросив его в нестерпимый студень. Всё тело будто окатило ледяной водой, восставшей внутри него глыбами остроконечных кристаллов, впивающихся ему в сердце непрошеным страхом. Что это значит? Неужели Ибрагим только что прямо заявил о том, кого из шехзаде сам султан желает видеть во главе государства после себя? Но это могло быть правдой, иначе бы Мехмед знал об этом.       – Паша, – прошептал в ответ Мустафа, сближая с визирем головы, – я ценю твои слова, но не забывай, что я не единственный шехзаде. Мехмед имеет такое же право занять трон как и я, и окончательное решение может принять только повелитель.       Несмотря на воздвигнутую в груди стену неприступного холода Мехмед не мог не растаять от слов Мустафы, пробивших его к чувству трогательной признательности. Как же эгоистично он повёл себя, начав отвергать своего брата только из-за того, что ему не дали отправиться в поход! По сравнению с жертвой старшего наследника во имя их братской любви детская обида Мехмеда стала казаться ему жалкой и необоснованной.       – Шехзаде Мехмед ещё слишком юн и неопытен, – с плохо скрытым пренебрежением возразил Ибрагим, и Мехмед почувствовал прилив слепого гнева. – Повелитель вряд ли доверит ему целую империю после себя. С его стороны это было бы опрометчиво и глупо.       Ярость заволокла сознание молодого шехзаде подобно густому туману в пасмурную ночь. В душе вскипело негодование, рвущееся на свободу вместе с криками возмущения, но Мехмед вовремя подавил в себе этот порыв, хотя в последнее время это давалось ему с большим трудом. В трезвом сознании мелькнуло напоминание о том, что он обязан себя сдерживать, поэтому шехзаде усилием воли вернул исчезнувшее спокойствие и прислушался к голосу брата, показавшемуся ему одиноким светом в непроглядной тьме.       – Нам нельзя обсуждать подобные темы, особенно здесь, паша, – процедил Мустафа, словно сдерживаясь. – На всё воля всемогущего Аллаха.       С этими словами старший шехзаде сошёл с места, сбросив с себя руку Ибрагима, и неспешным шагом покинул приёмную, ни разу не обернувшись. Паша остался стоять, и ни один мускул не дрогнул на его лице, из-за чего Мехмед почувствовал себя неуютно. Он остался совсем один, рядом с хищником, и подобная обстановка начала его напрягать и наводить на пугающую мысль, что он застрял тут словно мышка в лапах зверя, хотя в любой момент мог это прекратить и просто уйти. Но Мехмед не находил в себе сил сдвинуться с места. Он будто оцепенел под порывами чужого дыхания, ставшего единственным признаком жизни в наступившей тишине, и так и стоял, не шевелясь, до тех пор, пока недобрые огни не отыскали его в тени, косо подброшенной угловатыми стенами. Внутри Мехмеда что-то перевернулось, а затем безнадёжно замерло, холодея и стремительно остывая под прицелом стреляющих угрозой глаз Ибрагима, выражение которых в полумраке приёмной было весьма сложно разобрать. Наверно, именно это и вынудило шехзаде дерзко вскинуть голову и ответить на этот взгляд с вызовом.