Чужие судьбы

Если рядом человек, с которым чувствуешь себя спокойно и свободно, значит, он твоя родственная душа. С ним не нужно говорить словами, он все читает по твоим глазам. С первого взгляда он может угадать погоду твоего сердца. Он знает тебя лучше, чем ты знаешь себя … Даре Мачавариани.

      В насыщенной жизнью и терпким зелёным оттенком траве молчаливо прятались уснувшие капли росы, спасаясь от выжигающих землю золотистых лучей низко висящего солнца. Медные струи беспощадно забирали себе энергию живых существ, что имели неосторожность попасть под их опасное влияние. Влага, скопившаяся в земле ещё с начала таяния снегов, стремительно испарялась, оседая на гладкой поверхности кожи лёгким паром. Подвергнутый беспокойным стенаниям иссушенный воздух скапливался в потоки тепла и теребил собой тишину, побуждая взъерошенные листья и лепестки умирающих на жаре растений умолять его о пощаде. Над лесом беспрепятственно простиралась небесная гладь бездонного небосклона, неподвижность и спокойствие которого не смели тронуть даже отделившиеся от своих собратьев облачка. Расчищенный заботливым ветром горизонт позволял разглядеть вдали чернеющие на фоне дрожащего тумана силуэты величественных, горных великанов, подёрнутые слабой дымкой минувшего рассвета, чьи следы растворялись в никуда. Сменяющие друг друга проблески света и тени словно по задумке перемешались между собой, идеально конрастируя и дополняя унылые краски причудливой игрой бликов и тьмы.       Сжигающее словно огнём дыхание жаркого лета набрасывалось на одиноко стоящую посреди поляны фигуру, проникая в её плоть и застревая в лёгких удушливым зноем. В открытом для солнечных лучей, оставляющих болезненные ожоги на смуглой коже, существе проснулась жажда, всё тело будто исохло и сморщилось, а проникающий внутрь кислород уничтожал спасительную влагу и приживался на стенках рёбер, разрушая сотканные из невидимых молекул жизни клетки. Если бы Мехмед знал, что происходит с ним во время неусыпного ожидания, он бы обязательно нашёл укрытие от припекающих голову потоков тепла в какой-нибудь прохладной тени раскидистого платана, но нетерпение убивало его быстрее самой природы, становясь объектом всех его мыслей и переживаний. Истекая потом и мучаясь от боли в истерзанном сухим воздухом горле, шехзаде не мог заставить себя сдаться и уйти, так и не поговорив с Мустафой ещё раз. После их последней встречи минул почти месяц, и за всё это время не было ни дня, чтобы Мехмед не изводил себя тревожными думами. Превратившись в мрачную тучу, набитую сомнениями и бесконечными страхами, он несколько ночей подряд ворочился без сна, одолеваемый противоречивыми предрассудками. Что-то странное, витающее в непрекрытой вражде между Ибрагимом и его братом, безвременная смерть Тахмаспа и непонятные слова Мустафы не давали шехзаде покоя, пока он всё же не выдержал и уговорил пашу подстроить их встречу снова. Теперь его взбудораженное сердце вновь томилось в ожиданиях, отбивая под рёбрами тяжёлую дробь, а в душе плескался неприятный осадок, подавить который могло только счастье от нового разговора с Мустафой.       Пронзающая плотный воздух стрела, метко брошенная в спину наследника знакомым веским взглядом, сегодня порадовала своей приятной холодностью, пробивающей тело на дрожь блаженства. Мехмед в незаметном наслаждением прикрывал глаза каждый раз, стоило стальному наконечнику этой стрелы войти в его плоть, отравляя кровь сладким ядом, и как никогда был одержим терпким пьянством неподобающего желания испытывать на себе взгляд Ибрагима снова и снова. Это было его единственное спасение от зноя, единственный источник свежести и неиссякаемой силы, не дававшей ему потерять сознание. Мехмед не знал, смог бы он продержаться до того, как Мустафа всё же почтил своим долгожданным присутствием их тайное место, если бы не было рядом с ним верного воина.       Почти невесомые и не столь радушные объятия почему-то заставили грудь Мехмеда протяжно застонать от образовавшейся там кровавой истомы. Взгляд, которым наградил его Мустафа вместо привествий, источал студённое равнодушие, несмотря на палящее солнце бросающее его в лютый холод. Лёгкая растерянность овладела всем его слепым от бесконечной любви к брату существом, разрывая в клочья хрупкое полотно надежды и радости. Ему вдруг очень захотелось, чтобы притаившийся в кустах Ибрагим оказался рядом с его плечом, успокоив своим туманным присутствием его тревогу.       – Брат, что это с тобой? – не сумев скрыть эхо бушующего внутри беспокойства, спросил Мехмед, опасливо заглядывая в подёрнутые пресным льдом глаза Мустафы. – Ты так изменился за последние дни... Я совсем не узнаю тебя!       – Эти перемены были неизбежны, – ровным голосом ответил Мустафа, никак не меняясь в лице. Он, как и прежде, положил руку на плечо шехзаде в ободряющем жесте, но османский наследник не почувствовал от него ничего, кроме отчуждения. – Разве ты не думал об этом, когда спасал меня?       Мехмед отвернулся и болезненно поморщился, уловив в тоне Мустафы явные вибрации упрёка. Только сейчас он внезапно осознал, что хотел совсем не таких перемен, отдаливших от него любимого брата. В самом деле, на что он рассчитывал? На то, что Мустафа не станет таить обиду на османов за их жестокость?       – Зачем ты пришёл? – вывел его из омута печальных рассуждений настороженный вопрос персидского шехзаде.       Замявшись в поисках подходящего ответа, Мехмед отвёл взгляд, поняв, что он и сам не знает причину своего визита. В мысли невольно закрались первые семена сожаления, грозящие взрастить внутри него плоды разочарования и неоправданного гнева.       – Я всего лишь хотел убедиться, что ты в порядке, – отчего-то севшим голосом выдавил он, с трудом вынуждая прилипший к нёбу язык воспроизводить звуки.       – Не приходи сюда больше, – внезапно резко осадил Мустафа, грубо прервав его жалкий лепет режущим воздух взмахом руки. – Нам ни к чему видеться. Теперь у нас разные судьбы, а значит, моя жизнь не должна тебя волновать. Забудь, что когда-то мы были родственниками.       – Не говори так! – в отчаянии взмолился Мехмед, чувствуя, как острые шипы ядовитой розы обиды и злости впиваются ему в сердце, словно тысяча змеиных клыков. Ему понадобилось несколько мгновений, чтобы принять услышанное. – Мне всё равно, что ты теперь принадлежишь нашим врагам! Для меня ты навсегда останешься любимым братом!       – Раз так, – чуть улыбнулся Мустафа, но яркий проблеск быстро пробежавшей на поверхности его глаз тени недоброго огня заставил Мехмеда отшатнуться, – то ты всё ещё остаёшься предан мне, не так ли?       Заговорщический тон старшего брата, приправленный мерзким духом хитрости и потаённой угрозы, совсем не понравился шехзаде, так что он ощутил стремительный порыв внезапного желания уйти. Раньше он бы отдал всё на свете, лишь бы Мустафа не сомневался в его верности, но теперь что-то ненавязчевое, но остужающее сознание проникло ему в душу, подкидывая всё новые и новые подозрения. Что-то было не так. Что-то определённо за этим таилось, но что?       – Я готов отдать за тебя жизнь, – не колеблясь, твёрдо ответил Мехмед, и разум его прострельнула ослепительная вспышка сомнений.       – Славно, – вкрадчиво проворковал Мустафа, раздвигая губы в хищной ухмылке. Он подошёл совсем близко и теперь опалял своим дыханием чужое лицо. – Именно такие верные и бесстрашные воины мне и нужны. Иди со мной, Мехмед. Иди туда, где твои заслуги будут щедро вознаграждены, а власть не познает границ. Переходи на мою сторону, а я взамен одарю тебя вниманием и драгоценностями.       Мехмед в ужасе попятился, в неверии рассматривая того, кого ещё совсем недавно считал своим братом. Это был не тот Мустафа, которого он знал и ради которого пошёл на такие жертвы. Это был совершенно чужой, одержимый властью и смертью человек, чьи глаза оказались во власти ненависти. Сердце шехзаде испуганно забилось прямо в горле, руки мелко задрожали, а под веками собрались невольные слёзы, не подвластные самоконтролю. Вот, к чему привело его наивное желание всем помочь. Он потерял всех, кого любил, и теперь вынужден терпеть боль от предательства. Неужели за этим судьба свела его с Ибрагимом?       – Нет, – к своему удивлению, тихо и пугающе спокойно прошептал Мехмед, качая головой и сверля Мустафу ничего не выражающим взглядом. Каждое слово давалось ему с трудом, звуки доносились до его затуманенного разума словно через густую тьму пространства, вознёсшего между ним и остальным миром неприступную стену. – Нет, я не верю... Ты бы ни за что так не сказал, я знаю! Что они с тобой сделали?       За взметнувшейся в мрачных глазах Мустафы волной безумного гнева последовал жуткий, раскатистый смех, похожий на рычание вечно голодного зверя. От этого смеха кровь в жилах Мехмеда застыла на неопределённый срок, лишив его возможности двигаться. Всё тело сковало напряжением и непонятным страхом, граничущим с ужасом.       – Кто, они? – презрительно сплюнул Мустафа, медленно наступая на шехзаде. Постепенно им овладела слепая ярость. – Тот, кто у меня был, сейчас лежит в сырой земле благодаря стараниям твоего дорогого друга. Вы сами захотели этой вражды, и теперь я не останововлюсь, пока кровь моего отца не останется отомщённой! Ты либо со мной, либо против меня.       Затопляющие его среди лесной тишины и обманчивого равнодушия волны безысходности и быстро разбивающей вдребезги барьер его самообладания паники судорожно зажали сердце Мехмеда в тиски страха и отчаяния. Его дыхание забилось где-то в углу, сотрясая зной своими поверхностным трепетом, тело отказывалось подчиняться нервным импульсам инстинктов, подставляя обескураженного шехзаде под удар. Он не находил в себе сил сопротивляться навалившемуся потрясению, как бы сильно ему не хотелось прокричать на всю округу имя Ибрагима.       – Я никогда не предам своё государство, Мустафа! – отрезал Мехмед, подавляя вспыхнувшее в груди сожаление, дабы не предаваться унизительной слабости. – Как ты смеешь даже предлагать мне такое?! Сейчас же возвращайся на свою территорию! Мы с Ибрагимом уходим.       Взгляд Мустафы полыхнул неудержимым пламенем настоящего гнева, смешанного где-то в глубине с нарастающей угрозой. Он не двинулся с места, всем своим видом демонстрируя открытую агрессию, и разом напряг все мышцы крепкого тела, властно вскинув голову. Мехмед слишком поздно осознал, что шорох сухих листьев в кустах напротив был отнюдь не проказом дикого ветра, а неотвратимым признаком чьего-то приближения. Накопленная над поляной заряженная напряжением буря была совсем близко, и с каждым слабеющим ударом опустошённого сердца Мехмед всё яснее выхватывал на поверхности здравого рассудка пугающую мысль, что Мустафа пришёл сюда не один. Шехзаде хотел сорваться с места и убежать, но его ноги приросли к земле, охваченные оцепенением.       – Взять его!       Резкий приказ Мустафы прогремел в ушах Мехмеда, словно эхо страшной грозы, и прежде, чем он успел прийти в себя после испуга, из зарослей ежевики на него волной хлынули вооружённые воины, яростно сверкая глазами и направляя остроконечные сабли прямо на него. Дрожащая рука сама собой протянулась к отсутсвующему на поясе орудию, но сжатый воздух между оторопевшим шехзаде и воинственно кричащими в приступе слепой свирепости противниками всколыхнулся и задрожал от режущего свиста, готово пронзить насквозь податливое тело наследника. Мехмед зажмурился, приготовившись к боли, как вдруг сильный толчок в плечо повалил его на землю в тот момент, когда блеснувшее в лучах солнца лезвие уже должно было вспороть его плоть. Неуклюже завалившись в сторону, Мехмед и сам не заметил, что оказался на земле, сопровождая сбитое дыхание и шумные помехи в голове рассеянным приступом ноющего недомогания в ушибленном плече, на которое ему пришлось упасть всем своим весом, чтобы смягчить падение. Его рука судорожно сжалась в кулак, багровая дымка перед внутренним взором растаяла, а прояснённый секундным сотрясением слух сумел уловить сквозь пульсацию бешеной крови звуки битвы и чьи-то воинственные вопли. Пошевелившись, Мехмед запустил в бархатную траву безчувственные пальцы, медленно приходя в себя, и с трудом поднял блуждающий взгляд на стоящего прямо перед ним Ибрагима.       Облегчение мощными потоками благодарности подхватило Мехмеда, стоило ему распознать впереди упругую спину бесстрашного паши, в одиночку сдерживающего натиск вражеских воинов. Словно рассвирепевший лев, готовый любого разорвать за жизнь своих маленьких львят, Ибрагим надёжно прикрыл шехзаде своим натренированным телом, осыпая неприятелей меткими, хорошо отточенными ударами. В его руках сабля сделалась смертоносной молнией справедливой расплаты, стальное лезвие которой без промедления пускало кровь наивным глупцам, полагавшим, что им под силу справиться с необузданным гневом расчётливого воина. Выглядевший ещё более опасным, но оттого не менее великолепным, Ибрагим с поразительной ловкостью уходил от любых вражеских нападок, лёгким, танцующим шагом передвигаясь по траве, и с той же превосходной техникой совершал непринуждённые выпады в ответ, не позволяя ни одному оружию дотронуться до него. Мехмед безвольно залюбовался слаженной игрой его поджарых мышц, просматриваемых даже сквозь ткань кафтана, и с предыханием следил за каждым продуманным заранее движением, безупречности и аккуратности которых он мог только позавидовать. Веющие от него волны холодной ярости, заставляющей сердце благоговейно замирать, и стремительные потоки цепкого превосходства, от которых весь лес дрожал в плену неоспоримой власти, беспрепятственно проникали к Мехмеду, находя внутри него ответный отклик безнадёжного воздыхания.       – Беги! Живо! – подстегнул шехзаде адресованный ему возглас Ибрагима, теряющегося среди вражеских воинов.       Почувствовав прилив новых сил, Мехмед подскочил, едва не упав от резкого головокружения, и в отчаянии вытянул шею, пытаясь выхватить стремительную как сама тень фигуру паши.       – Я не брошу тебя!       – Беги! Я догоню!       Несколько воинов всё же сумели прорваться на свободу из плотного кольца битвы и теперь на всей скорости приближались к застывшему посреди поляны Мехмеду. Скрепя сердце шехзаде развернулся и бросился бежать, ничего не видя перед собой и совершенно не зная, где ему спрятаться. Ноги сами несли его через непроходимый лес, заведомо выполняя заученные благодаря Ибрагиму трюки, но перед глазами стояла тьма, мешающая ему разобрать направление. Ветки низко склонённых к земле деревьев хлестали его лицо и тело, трава пружинила под каждым шагом, сердце неистово толкалось туда, где на смерть сражался Ибрагим, и в груди заклокотали бессильные всхлипы. Мехмед запретил себе останавливаться, хотя краем уха всё же пытался прислушаться, не слышна ли за ним проворная поступь самоуверенного паши. Однако лес погрузился в угнетающую тишину, что разрывала шехзаде душу в невидимые клочья, наводя на непрошеную мысль, что Великий визирь, должно быть, уже мёртв, либо смертельно ранен, а он ничем не может ему помочь. От отвратительного чувства беспомощности хотелось бежать ещё быстрее, чем от вражеских воинов, и Мехмед с неожиданным для самого себя страхом осознал, что такого удара от судьбы точно не переживёт.       «Ибрагим, – ритмично стучало у Мехмеда в висках, пока он нёсся в недоступную даль через весь лес, не чувствуя усталости. – Не уходи, Ибрагим. Ты мне так нужен, слышишь? Не смей уходить...»