Чужие судьбы

Пока люди живут без общей власти, они находятся в состоянии войны всех против всех. Томас Гоббс.

      Что-то твёрдое и острое впилось в спину Мехмеда, заставив его вздрогнуть и открыть глаза. Вокруг стояла гробовая тишина, лишь беспечные молодые самочки зяблика разбавляли её весёлыми, звонкими трелями птичьих голосков. Мирно колыхаясь на лёгком ветру, широкие листья платана, под которым шехзаде нашёл временное пристанище, отражали солнечные лучи, бережно опуская на примятую неосторожными шагами траву плотную тень. Дрожащее в воздухе знойное созерцание распадалось на тысячи обжигающих осколков жаркого света, испещрённого внезапным появлением в его владениях живого существа. Играя на скользкой поверхности чужого кафтана пятнами проникающих сквозь кривые ветви искр, солнце припекало всё сильнее, не видя для себя препятствий в роли влажных облаков или преждевременного наступления тьмы. Мехмед не помнил, сколько времени он просидел на нетронутой летним огнём земле прежде, чем его сознание, затуманенное глубоким сном, прояснилось и позволило ему вернуться в действительность. Перед глазами, ещё не до конца распознавшими чёткие линии изогнутых стволов деревьев, предстал в пугающем затишье дикий лес, надёжно укрывший уставшего путника от его преследователей. Шершавая текстура старого платана больно царапала кожу даже сквозь одежду, лёгкие всё ещё саднило от ожогов, полученных в попытке надышаться сухим воздухом, но сердце уже замолчало и только время от времени испуганно подпрыгивало, словно предчувствуя какую-то беду. Во всём теле Мехмед чувствовал разрывающее плоть недомогание, что съедало изнутри его мышцы, не привыкшие к таким долгим пробежкам. Наследник и не мог вспомнить, как его настигла усталость, и он, не в силах больше противиться её воле, устроился в тени первого попавшегося дерева и задремал, поддавшись искушению. Теперь все конечности затекли и мучались в неприятных, колких судорогах, позвоночник будто сплющился под давлением неровной поверхности, и валившее с ног неотступное чувство разбитости помешало шехзаде быстро прийти в себя и подумать над тем, что делать дальше.       Судя по тому, что лесная чаща хранила верное молчание, вражеские воины, от которых Мехмед так позорно сбежал, потеряли его из виду и ушли. Однако смертельная опасность по-прежнему могла подстерегать свою добычу за каждым деревом, только и ожидая от него опрометчивых решений, принятых во власти страха. Шехзаде не спешил покидать своё уютное укрытие, наслаждаясь гуляющим под одеждой слабым ветерком, как вдруг его пронзила яркая, будто грозовая вспышка, мысль, что Ибрагим до сих пор не вернулся. Стоило сотканному из воспоминаний отчётливому образу паши вырасти перед глазами Мехмеда, как его сонливость мгновенно испарилась, точно влага под прицелом губительных лучей. Он подскочил, мимолётно прислушиваясь к неистовому рывку беспокойного сердца, и в судорожной суете начал озираться, будто надеясь выхватить из сплошь охваченного зеленью тенистого леса знакомую статную осанку, в дерзкой манере блестящие глаза и аккуратную насмешливую улыбку, которая бы точно могла поселить в его изтерзанной беспокойством душе уверенность, что всё хорошо. Но забытая жизнью непроглядная глушь оставалась тиха и таинственна, защищая от непристойного взора свои богатства.       Самые страшные подозрения одержали верх над светлым разумом, заставив Мехмеда натолкнуться на думы о непоправимом, ужасном обстоятельстве, что могло помешать Ибрагиму вернуться к шехзаде живым и невредимым. От осознания всей навалившейся на него трагедии наследник почувствовал болезненный, режущий приступ испуга в охвате рёбер, из-за чего дыхание разорвало непрерывную нить жизни, встав поперёк шеи непроходимыми рыданиями. Не в силах больше выносить эту пытку, Мехмед сорвался с места, не обращая внимание на боль в конечностях и лёгкое головокружение, и на всей скорости бросился бежать, повинуясь какой-то неведомой тяге, безошибочно ведущей его к Ибрагиму. Перед глазами маячил призрак его гибкого стана, в ушах безостановочно звенел его бархатный голос, а кожу нетерпеливо покалывало в том месте, где его плечо в грубом толчке соприкоснулось с чужим. Все его переживания, все его молитвы и стенания в минуты сумасшедшей погони за ускользающей из его рук жизнью были только лишь о нём, о храбром, преданном воине, пожертвовашем собой ради него. Сердце Мехмеда изнывало и обливалось кровавыми слезами сожаления, душа тяжёлым грузом повисла в груди, стесняя и без того частое дыхание, накопленный страх вырывался на свободу, подгоняя шехзаде и превращая каждый его шаг в невесомый полёт над землёй. Ни на миг не сбавляя темп, Мехмед вскоре выбрался из чащи на знакомую, поросшую тропу, которая вела на злополучную поляну. Никогда в жизни ему не приходилось бежать настолько быстро, так что воздух замирал в груди, солнце не успевало вонзить ему в спину горячие кинжалы, и даже стремительный ветер не поспевал за ним. Всего лишь на краткую долю секунды шехзаде невольно улыбнулся мысли, что при такой скорости мог бы обогнать самого Ибрагима, и тут когтистые проволоки ежевики пригнулись к земле под напором твёрдой руки, раздвинувшей её ветви в стороны.       Выискивающий, полный надежды и переполняющего ожидания, взгляд Мехмеда лихорадочно прошёлся по оставленным у всех на виду следам недавней битвы, нашедшим отражение минувшей смерти в безжизненных телах вражеских воинов, изуродованных необычайно ровными по краям ранами. Лишь одно существо, неподвижно лежащее в центре поляны, выделялось среди общей груды совершенно одинаковых трупов ярким пятном золотисто-зелёного кафтана. Аккуратная, словно заранее подобранная поза вселяла успокаивающее наваждение, и если бы не сгустки свежей крови, алыми цветами украшавшие всю его одежду, он мог бы казаться спящим. Что-то невидимое острыми когтями полоснуло по сердцу Мехмеда, когда шехзаде с пугающим осознанием узнал Ибрагима, чьи глаза были плотно закрыты, а подставленный под удары солнца бок едва заметно шевелился в такт поверхностному дыханию. Неприятную тишину наполняли его хриплые вздохи и утробные стоны боли, беспощадно разрывающие наследника изнутри своим чуть слышным звучанием. Ноги подкосились, так что Мехмед едва устоял на месте, в груди поселилось тяжёлое, невыносимое чувство, отчаяние смешалось с едкой настойкой скорби и непринятия, чьи пытливые терзания казались для шехзаде хуже смерти. Его вдруг одолела такая страшная усталость, что он опасно покачнулся, переживая предобморочное состояние, но всё же нашёл в себе силы сойти с места и словно сквозь удушливую пелену кошмарного сна приблизиться к поверженному Ибрагиму. В уголках глаз защипало, под веками собрались прозрачные хрусталики постыдных слёз, однако наследнику было всё равно, что кто-то мог их увидеть. Слишком долго он прятал их в себе, слишком долго пытался показывать свою силу, а теперь у него не осталось на это притворство даже желания.       До последнего отказываясь верить в происходящее и вознося молчаливые молитвы Всевышнему, Мехмед с глухим вздохом упал на колени перед окровавленным телом паши, от которого до сих пор, несмотря на холодное присутствие пархающего рядом ангела смерти, веяло неукротимой мощью и властным величием, как и прежде вынуждающим опустошённое сердце Мехмеда безудержно трепетать. Слабая надежды будоражила застывшую кровь в его жилах, тело сдалось на милость крупной дрожи, внутри всё съёжилось и забилось в самый укромный уголок его бездыханной души, словно желая спрятаться от нахлынувшей боли. Томные воды безысходности медленно поглощали его потрясённое существо, тянувшие в омут страха и растерянности ледяные пальцы пустоты обхватили его плечи, распространяя по затылку озноб, и Мехмед вдруг почувствовал, что больше не может с этим бороться. Горький ком скопившихся слёз подступал к отравленному горечью горлу, от чего шехзаде не выдержал и, должно быть, впервые в своей жизни дал волю слабости. Она покидала его бренное тело вместе с болью утраты и слепой яростью, оставляя на его щеках полоску выжженной кожи. Мехмед в изнеможении уронил голову, вцепившись дрожащими пальцами в сухую траву, и разорвал обманчивое молчание лесного умиротворения тихими всхлипами. Между рёбрами болезненно стяснулся узел внутренних мышц, выдавливая унизительные рыдания, свидетелями которых стали потустроннее солнце и призрачное затишье погружённого в объятия смерти леса.       – Ибрагим! – дрогнувшим голосом позвал Мехмед, судорожно втягивая в себя воздух и безжалостно надрезая бесплодное одиночество. – Ибрагим! Прошу тебя, очнись! Пожалуйста... Не бросай меня!       Едва уловимый шорох палых листьев под чьими-то неловкими движениями заставил Мехмеда вздрогнуть и вскинуть заплаканные глаза на Ибрагима, без особого желания выныривая из тумана боли и отчаяния. Сквозь застывшую пелену непроизвольных слёз шехзаде смог выхватить шевеление со стороны паши, сопровождавшееся шумным дыханием. Потухший было под чёрным пеплом скорби огонёк умирающей надежды внезапно воспрянул и неощутимо согрел похолодевшее тело Мехмеда, стоило Великому визирю без видимого труда открыть веки и с ещё более странным проворством принять сидячее положение, что было совсем несвойственно для истекающего кровью человека. Шехзаде немедленно сразило замешательство, по скулам по-прежнему текли жгучие капли отпущенных на волю чувств, но сердце в ожидании замерло, словно выбирая подходящий момент для того, чтобы запустить отрадную дрожь облегчения по оцепеневшей спине. В присутствии совершенно обескураженного и, тем не менее, радостного Мехмеда Ибрагим поднял на него чуть помутнённый взгляд и зарылся прямо ему в душу своими необыкновенными глазами, затягивающими в омут упоения и беспричинного покоя. Плохо осознавая жестокую шутку насмешливой судьбы, Мехмед самозабвенно подался вперёд, с нескрываемым удивлением рассматривая визиря, и прерывисто ахнул, выдавая сдавленные напряжением лёгкие.       – Ибрагим? – почти шёпотом спросил он, словно боясь спугнуть правдободобный призрак паши своим рваным дыханием. – Ты жив? Разве эти шакалы тебя не убили?       Под рёбрами сладостно защемило от накрывшей Мехмеда скупой нежности, задребезжащей бархатистым отражением на поверхности тёплого взгляда визиря. Не смея сопротивляться обворажительным потокам ласки и невиданной прежде признательности, исходящим от Ибрагима, Мехмед рванулся вперёд и бросился на плечи изумлённому паше, который никак не ожидал от шехзаде подобного всплеска эмоций. Его стеснённый чужими руками, крепко обхватившими его мускулистую спину, вздох приятно защекотал шею наследника, и крепкие пальцы неуверенно опустились ему на плечи, слегка приобнимая в ответ. Мехмед крепко зажмурился, почти неосознанно стискивая шёлковую ткань окровавленного кафтана, и в наслаждении прижался к упругому телу паши, в первый раз соприкоснувшись с рельефной поверхностью его величественного стана. Трепещущее наравне с безнадёжно схваченной в плен соблазнительным взглядом душой ожившее сердце под покровом опьяняющего счастья нетерпеливо толкалось, встречая перед собой коренастую грудь паши. Вторившая ему благородная дробь Ибрагима горячими волнами облегчения и спокойствия расползалась под одеждой наследника, впитываясь в плоть и насыщая кровь в расширенных сосудах новой энергией. Время для них двоих остановилось, совершенно не имели значения утекающие в прошлое мгновения, в беспрерывном цикле которых навсегда повисло слившееся в унисон неровное дыхание, ставшее единственным признаком чужого присутствия в освещённой солнцем обители необъятного леса. Мехмед подвергся чарам усыпляющего забвения, блаженствуя под защитой сильного Ибрагима, ощутил давно утраченное умиротворение, освободившее из плена тревоги и постоянного страха всё его существо. Он испытал возвышенное удовлетворение от того, что его охлаждённый разум не посещала ни одна мысль, в ушах стоял убаюкивающий грохот застывшего напротив его груди сердцебиения, а его исцелённая душа навеки приютилась внутри Ибрагима, согретая и одарённая его бережной заботой. Мехмед больше не мучился от угнетающего одиночества, его отныне не терзали страшные предчувствия, и ни одно семя разброшенных по миру сомнений не могло укрыться в его сердце, покуда рядом с ним есть Ибрагим. Лишь под его надёжным крылом он может чувствовать себя в безопасности, и только ему одному он может без колебаний доверить свою жизнь.       – Шехзаде, – подобрался к Мехмеду шелестящий шёпот паши, чётко выделяющейся среди шумного ветра. Его мягкое, мёдом текущее по внутренним стенкам лёгких завораживающее звучание лишило Мехмеда всякой воли, сдерживающей в узде его окрепшее чувство привязанности. – Как же я волновался за Вас. Этим трусам не удалось Вам навредить?       Мехмед покачал головой, глубоко тронутый не свойственным паше беспокойством. Его щека, спрятанная от всемогущих солнечных лучей возле шеи Ибрагима, чуть коснулась выпуклых узоров на его кафтане, создавая неуловимое трение нежной кожи о текстурную ткань.       – Нет, они отстали, – поспешно ответил Мехмед также тихо, будучи слишком потрясённым последними событиями, чтобы напрягаться. – А ты? Ты ранен?       Пережив мимолётную вспышку испуга, шехзаде отстранился и с явной тревогой осмотрел Ибрагима, то и дело натыкаясь ищущим взглядом на всё новые пятна подсохшей крови. Горькое сожаление затмило собой недавнюю радость, подвергнув наследника тяжёлым мукам совести.       – Ты весь в крови! – воскликнул он, расширив глаза. – Они могли тебя убить!       К его удивлению, Ибрагим остался совершенно спокойным и даже усмехнулся знакомой лукавой улыбкой под стать закравшейся в его томные глаза хитрости. Мехмед растерялся, наблюдая за тем, как паша наклоняется к нему, прищурившись.       – Потрогай рану, – просто приказал он рокотливым голосом, выходящим из груди подобно утробному рычанию.       Чувствуя себя обязанным подчиниться неоспоримой воле Великого визиря, Мехмед опасливо протянул трясущуюся руку к его груди и затаив дыхание провёл пальцами по вязкой, кровавой жидкости, под которой не нашлись следы смертельного ранения. Окончательно сбитый с толку открывшейся ему правдой, наследник перевёл вопросительный взгляд на своего наставника в ожидании объяснений.       – Это не твоя кровь, – поняв немой посыл ласкающего кожу взора, догадался Мехмед, ощутив в горле противный смрад запёкшихся пятен. – Но как? Как тебе удалось победить их всех и при этом остаться без единой царапинки?       – В своё время и Вы овладете этим искусством, шехзаде, – мягко рассмеялся Ибрагим, вгоняя наследника в краску смущения. – Мустафа не знает, с кем имеет дело, раз думает, что ничтожный отряд наспех обученных воинов сможет меня одолеть. Он хотел нашей смерти, но его ждёт разочарование.       При одном напоминание о брате сердце Мехмеда тоскливо заныло, вытеснив накопленную специально для него злость. Шехзаде почувствовал себя совершенно бессильным против неоправданной привязанности к Мустафе, делающей его беззащитным перед лицом угрозы. Прокручивая в голове случившееся, он всё никак не мог поверить, что бывший брат мог настолько подло и жестоко предать их взаимное доверие. Неужели они навсегда сделались врагами друг другу?       – Что же теперь будет, Ибрагим? – с неприкрытым отчаянием спросил Мехмед, заглядывая в блещущие пленительной тьмой глаза паши. Так и хотелось утонуть в её живых тенях, приманивающих наивное сердце воздыхателя поглощающей разум силой. – Мустафа теперь объявит нам войну?       – Планы Мустафы мне неизвестны, – уклончиво ответил Ибрагим, заставив царящие под веками сумерки уронить свой мрак на его хрустальную радужку. – Но мы сможем это выяснить, если не будем проявлять признаков агрессии. То, что произошло сегодня, не должно дойти до повелителя, ты понял меня? Иначе будет хуже.       Нервно сглотнув непрошеный страх, Мехмед напряжённо кивнул, не успев словить невидимую нить измений в состоянии визиря. За долю секунды он снова вернулся в образ опытного воителя, вселяющего ужас любому исходившими от него импульсами бесстрашия и притаившейся опасности. Любому, за исключением Мехмеда: отныне не отделимая от Ибрагима расчётливая свирепость станет для шехзаде непробиваемым щитом и будет проливать вражескую кровь за каждую невинную каплю его собственной священной жизни. ________________________________________       Лес дышал и продолжал своё неотъемлемое существование спустившемися с неба сумерками, затмившими собой бескорыстные лучи неподвижного солнца. Тонкое напыление нежной бронзовки сменило сверкающее золото драгоценного света, мягко приласкав раскалённую землю долгожданной прохладой. Спущенный с цепи резвый ветерок закружил в изящном завихрении мёртвые листья, что неслышно испускали свой последний вздох под ногами благородных оленей. Тени в неприметной последовательности наступали на пустынные холмы и обнажённые горы, уничтожая последние следы минувшего дня, словно изнывая от желания исцелить болезненные ожоги на их поверхности стужёнными водами обволакивающего мрака. Проскальзывая сквозь искревлённые ветви деревьев и разбиваясь об их мощные стволы, закат собирался над горизонтом, обливая небо вокруг себя свинцом и раскалённой медью.       Догорающие угольки, пылающие в слабом костре уходящего светила, стремительно остывали в глазах Ибрагима, превращаясь в твёрдый, холодный камень. Мехмед мог бы вечность любоваться разноцветными переходами алого мерцания на поверхности чужого взгляда, но приходилось всё время смотреть под ноги, чтобы не растянуться позорно на земле. Ощущая на себе подробности призрачного перехода из жаркого дня в прохладный вечер, шехзаде как никогда радовался возможности почувствовать свежесть увлажнённого морем воздуха на обгоровшей коже. В пространстве потрескивало недоедливое напряжение, на мощные волны которого и шли двое османских воинов, держа при себе оружие и решительный настрой.       Непроницаемый взгляд как всегда сосредоточенного Ибрагима был устремлён точно вперёд, выхватывая из полупрозрачной темноты малейшее, неверное движение. Мехмед старался держаться рядом с наставником и порой словно случайно касался плечом его плеча, подсознательно проверяя молчаливое присутствие угрюмого паши. Так ему было спокойнее и легче смириться с мыслью, что с этого дня лагерь османов целиком и полностью возложен на его плечи, поскольку Сулейман принял решение разделиться. Ещё на рассвете, после заседания Совета, повелитель собрал с собой своих самых преданных воинов и выдвинулся на запад. Ему предстояло подвергнуть своей власти оставшиеся в той стороне ранее неприступные крепости, обеспечивающие поддержку и защиту персидскому правителю, в роли которого теперь оказался Мустафа. Вот только Сулейман по-прежнему пребывал в невидении этих изменений и всё также был уверен, что сражается против шаха Тахмаспа, а не его обезумевшего от ненависти сына.       – Смотри в оба, – строго предупредил Ибрагим, бросая на своего спутника пронзительный взгляд. – Нельзя упускать ни единой мелочи. Если Мустафа знает, что лагерь остался без султана, то мы в опасности.       – Думаешь, он посмеет застать нас врасплох внезапным нападением? – спросил Мехмед, с трудом выдавая слова через сведённое напряжением горло.       – У меня нехорошое предчувствие, – мрачно отозвался паша, и шехзаде понадеялся, что сквозящий в его голосе страх ему только послышался. – Не отходи от меня ни на шаг.       Испытав мимолётное чувство глубокой благодарности, Мехмед подстроился под плывущую, крадущуюся поступь Великого визиря, стараясь не потревожить даже травинку, и с запоздалым раскаянием понял, что не сумел вовремя остановиться, из-за чего Ибрагиму пришлось схватить его за рукав и силой вернуть на место.       – Извини, – виновато прошептал шехзаде, но паша не обратил на его лепет никакого внимания, весь обратившись в слух. Затемнённые зрачки, напоминающие бездонную гладь беззвёздоного неба в пору тусклой ночи, внезапно сузились до размеров чёрной точки, шея выпрямилась, а на затылке угрожающе зашевелились ворсинки кожного покрова, придавая ему сходство с каким-нибудь волком, учуявшим впереди себя сытную добычу. Шехзаде непонимающе склонил голову набок, неохотно прерывая его тихим голосом: – Что случилось?       – За мной, – отрывисто коротнул Ибрагим и без предупреждения сорвался с места, бесшумной прытью растворившись в вечернем свете заката.       Оставшись нетронутой лёгким бегом искусного охотника, коим стал паша под защитой неподвижных деревьев, тишина была бесцеремонно прервана вторжением в её звенящие владения быстрого шага Мехмеда, пытающегося догнать Великого визиря. Научившись контролировать ровное дыхание, с лёгкостью огибать любые препятствия на своём пути и увеличивать скорость за счёт толчка и наклона корпуса, шехзаде довольно быстро отыскал в густой чаще неуловимый силуэт наставника и уже без труда пристроился сбоку от него, дополняя каждый его шаг своим. Они неслись по тёмному лесу плечом к плечу, не теряя друг друга, и вскоре слились в одно целое, одновременно втягивая остывший воздух в обожжённые лёгкие и также в унисон выпуская его на свободу порывами живого тепла. Спрятанная в ножнах сталь сопровождала стремительный бег лёгким позвякиванием, ткани кафтана шелести друг о друга, не стесняя движения, ветер обдувал лицо, разъедая глаза, и шумел в ушах, распадаясь на рваные клочья из-за столкновения со встречным порывом. Мехмед хотел бы забыть, куда они бегут, и беззаботно наслаждаться гонкой без правил, предпринимая свои первые попытки обогнать опытного стратега, но преследущее его чувство неотвратимой беды не давало ему сбиться с мыслей и потерять бдительность под прицелом затаившейся угрозы.       Впереди чёрной пропастью разверзлась зияющая яма, до краёв наполненная чем-то красным и бесформенным, что заставило Мехмеда и Ибрагима резко остановиться на самой её границе. Мехмед покачнулся, едва не встретив носом взрыхлённую искусственными стараниями землю, и выпрямился, тяжело дыша и приходя в себя после всплеска адреналина. Ибрагим рядом с ним уже полностью совладал со своим состоянием и теперь во все глаза смотрел куда-то вниз, прямо на дно вырытой ямы, словно изучая её содержимое. Не имея в строении зрения даже малейшего намёка на рецепторы, помогающие хищникам видеть в темноте, Мехмед сощурился, безуспешно пытаясь разглядеть в куче чего-то плотного и красного хоть что-то знакомое. Его кожа встретила мимолётную искру оцепенение, и шехзаде обернулся на пашу, заметив, что он не двигается, продолжая сверлить землю бесцельным взглядом.       – Ибрагим, что с тобой? – осторожно спросил Мехмед, и вдоль позвоночника проскочил неприятный холодок. – Ты хорошо видишь в темноте, так скажи мне, что тебя так напугало?       Паша наконец пошевелился, но вместо ожидаемого ответа лишь кивнул в сторону ямы, не утруждая наследника объяснениями.       – Подойди да сам посмотри, – непроницаемым голосом бросил он, справившись с секундным замешательством.       Вопреки подступающему страху Мехмед с некоторой опаской приблизился к краю ямы и пригнулся, до предела напрягая органы зрения. Когда же его взгляд смог привыкнуть к отсутствию света и сфокусироваться на объекте, у него кровь застыла в жилах, по телу пробежала дрожь, а из груди против воли вырвался испуганный вопль. Прямо перед ним лежала груда безжизненных тел храбрых воинов, и не просто воинов, а янычар из его собственного лагеря. Только теперь он с леденящим ужасом внутри распознал бледные лица, истерзанные кем-то тела и глядевшие в пустоту стеклянные глаза мертвецов. Отпрянув к Ибрагиму, Мехмед судорожно глотнул воздуха, стараясь не прислушиваться к запаху смерти, витающему над ямой, и, с трудом сдерживая охвативший его страх, повернулся к паше.       – Что это значит? – дрожащим голосом спросил он.       – Это значит, что шах Мустафа бросает нам вызов, – мрачно ответил Ибрагим, обращая подёрнутый дымкой ярости взгляд в недоступную даль. – Он хочет войны.       – И что нам теперь делать? – в панике воскликнул шехзаде, как вдруг чьи-то грубые руки вцепились ему в плечи и рывком развернули к себе, до боли сжимая плоть в знакомой мёртвой хватке. Мехмед вскинул голову и встретился с непроглядными в наступающей ночи глазами Ибрагима, на дне которых притаились ещё больше загадочных мыслей и тихая угроза. Дыхание почему-то замерло у него в лёгких, а взгляд утонул в чарующих омутах, не в силах сопротивляться.       – Отныне судьба Османской империи зависит только от тебя, – предельно серьёзно и с каким-то торжеством объяснил Ибрагим, поддерживая непрерывный зрительный контакт. – Ты должен принять решение.       Руки свело тупой болью, но на этот раз Мехмед и не подумал вырываться.       – Нет! – почти в ярости закричал он, не отрывая глаз от пристального взора паши, будто искал в нём своё спасение. – Я ни за что не справлюсь с этим без тебя! Прошу, не бросай меня одного.       – Не брошу, – неожиданно твёрдо пообещал Ибрагим, и его пальцы милосердно ослабили тиски боли, наградив наследника внезапной мягкостью, не сочитающейся с его решительным взглядом. – Ни за что не брошу. Ты всегда можешь на меня рассчитывать.       Эти слова успокоили и даже немного обрадовали Мехмеда, так что он поспешно отогнал все страхи и сомнения прочь, как можно более уверенно и смело посмотрев на пашу. Жажда справедливости и мести за проявленное неуважения забурлила в его венах, подгоняя сердце отбивать удар за ударом и неосознанно стремиться к Великому визирю, словно в поисках одобрения. Постепенно жгучее желание довериться прославленному воину и душой, и телом превратилось в нечто большее, ставшее для шехзаде путеводной звездой в густом тумане смерти и подозрений.       – Шехзаде, – негромко обратился к нему Ибрагим, отпуская его плечи и с намёком на гордость вскинув голову. – Наши судьбы и судьба Османской империи в Ваших руках.