Чужие судьбы

Чувство долга – желание отдать то, что мы не должны. В. Зубков.

      Посланники северного ветра, бегущего наперегонки с прозрачными лучами огненного солнца от самого края горизонта, незаметно влились в бесплодное течение короткой осенней ночи, разбавляя её мнимыми песнями тоски и печали. Безвременный цикл смены закатов и рассветов ни на миг не желал прерываться, сделавшись уже самым обыденным и привычным происшествием в грешном мире. Лишь поистине страждущее сердце, томившееся в жажде отыскать покой в чём угодно, могло разгадать действительно трогательное волшебство, повторяющееся снова и снова, но оттого не теряя поразительного сходства с каким-нибудь чудом. Два главных светила будто бесконечно носились по небу друг за другом, не зная уже, кто кого должен догнать, тянули за собой яркие краски, которым суждено было разлиться по всему небу, а потом скрыться под новыми оттенками, при этом не оставив после себя грязных следов. Чуть только медлительное солнце выплывало откуда-то из-под земли, рассыпая по студённой долине золотистые опалы сверкающих тканей, купол небосклона над ним окрашивался в нежно-розовый цвет вишнёвого лепестка, как если бы прямо за горными пиками расцвело целое дерево сочной ягоды. Свежие, молочные реки девственной зари задумчиво пускали из пустоты водопады сиреневого бархата, облочая всегда приветливый лес в новый наряд тумана и рассеянного света. Брошенные под кривыми углами покорные ветру тени постепенно наползали на стволы деревьев, согревая их плотным кольцом, слепо разбредались среди оставшейся с поры листопада листвы и своим мрачным молчанием лишний раз напоминали о том, что осень уже взошла на престол и теперь пророчит своим подданным долгое, справедливое правление.       До открытой всем дождям, ветрам и звёздам пустоши умиротворённые воды позднего рассвета ещё не добрались, но первые признаки его скорого появления уже дребезжали в воздухе, подобно постороннему дыханию огромного зверя. Бесшумная, крадучаяся поступь солнечных лучей петляла среди травинок и скатывалась с обрыва в чёрную пропасть, неизбежно теряя там своё былое превосходство над побеждённой тьмой. Мягкое дуновение осеннего вздоха незримо сталкивалось в пространстве с навеянным духом смерти, переплетаясь между собой и одновременно наваливаясь на Мехмеда, терзающего тишину непрерывным биением пленённого сердца. Нерушимое спокойствие, воцарившееся в груди шехзаде ещё задолго до этих мгновений, внезапно подверглось настоящим сомнениям, чьи настойчивые голоса всё чаще раздавались в сознании наследника, то упрекая его, то требуя немедленно отступить. В ядовитых лозах тернистой тревоги было сложно справиться с произрастающим из той же почвы колючим страхом, что впивал свои пропитанные отравой шипы в душу Мехмеда, оставляя рваные прорехи в беспрерывном полотне её существования. Оставшись один на один со своими мыслями, предоставленный сам себе на время хладнокровного молчания десятков бойцов за его спиной, шехзаде с расчётливым прищуром, служившим скорее как препятствие для надоедливых солнечных лучей, оценивал перед собой противника сосредоточенным взглядом. В данную секунду никто не мог прочесть эмоции на его лице, поскольку все, кто стояли рядом, держались позади, а те, кто выстроились напротив, находились слишком далеко, чтобы хоть что-то разглядеть.       Казалось, весь мир, от зазубренного листа осины до плавно восходящего солнца, замер в немом ожидании, предчувствуя внутри себя нечто страшное и неотвратимое. Только время продолжало идти своим чередом, сменяя один напряжённый миг другим ещё более невыносимым, и неощутимо растворялось вокруг Мехмеда, пока он и его верные воины стояли по стойке смирно на краю пустынной пустоши. Замершие их отражением по другую сторону лесной границы свирепые персидские солдаты также не шевелись и с похвальным терпением сносили угнетающую тишину, холодеющую сердца храбрых бойцов. Мехмед не отрывал от них глаз, но на самом его неподвижный взгляд был прикован лишь к одному силуэту, выделяющемуся на фоне совершенно одинаковой военной формы броскими узорами на богатом кафтане. Внутри него что-то безнадёжно откликалось на звук некогда родного имени его брата, без конца метавшегося у него в голове. Даже с большого расстояния, которое ощутимо трескалось под натиском тысячи тяжёлых взоров, шехзаде видел, с какой дерзкой, самоуверенный гордыней возглавляет Мустафа своё войско, с каким презрением он бросает на османов высокие взгляды и с какой ненавистью проклинает каждый их вдох. Грудь Мехмеда сковало крепким льдом, под коркой наста были похоронены совершенно все чувства, какие только могли одурманить его и внушить ложное прозрение. Возможно впервые наслаждаясь ощущением бесстрастной пустоты и полной отрешённости внутри себя, шехзаде был готов отдаться на милость жестокости и беспощадного, но лютого гнева, однако существовал рядом с ним один единственный укротитель грешных желаний, способный одним своим присутствием разрушить мерзкие паутины липкой тьмы, и он прямо сейчас стоял плечом к плечу молодого наследника, обнимая его строгим взглядом прекрасных, янтарных глаз.       – Помни, чему я тебя учил, – беззастенчиво прогоняя тишину холодным звучанием твёрдо поставленного голоса, напутствовал Ибрагим, ероша терпким дыханием волосы на затылке шехзаде. – Веди себя сдержанно и ни в коем случае не проявляй агрессии. Если повезёт, обойдёмся без битвы.       Сладкое блаженство обволокло всё тело Мехмеда тёплыми потоками, вызывая безвольную зависимость и почти безумное желание переживать нечто подобное вновь и вновь. От шеи, по хребту и вдоль прямого позвоночника побежала бесконтрольная дрожь приятного озноба, впитываясь в кожу под одеждой и бесследно уничтожая любые искушения.       – Я всё понял, паша, – шёпотом отозвался Мехмед, борясь с тем, чтобы обернуться и встретить решительный взгляд опытного стратега, в силе и власти которого он нуждался как никогда. – Не беспокойтесь.       – Не вздумай принимать решения без ведома повелителя, – сурово предупредил Великий визирь, склоняясь к уху наследника и будоража ему сердце близкими вибрациями грудного рокота. – Нам достаточно просто разузнать их намерения.       – Я справлюсь, Ибрагим, не волнуйся, – чуть смягчив серьёзный тон, прошелестел шехзаде, с благодарностью покосившись на воина и даже не думая отстраниться от его губ, вдруг оказавшихся в непозволительной близости от господской шеи. – Стой здесь и не теряй бдительность.       – Будь осторожен, – вместо слов повиновения шепнул Ибрагим, не пытаясь скрыть тревогу в обычно сдержанном тоне. Тела Мехмеда нежно коснулись изящные импульсы чужих переживаний, так что его душа согрелась в волнах плескавшегося в недрах ответного чувства.       Не найдя в себе сил и подходящий слов, чтобы ответить, Мехмед лишь нервно кивнул и тут же сошёл с места, беспощадно обрывая туго сплетённые нити взаимной привязанности, так долго держащие его вдали от страха и неизвестности. Как только разгорячённое азартом тело Ибрагима, скрытое по идеальной фигуре тяжёлыми доспехами, осталось позади, шехзаде почувствовал внезапный приступ растерянности и завихрения предрассветной дымки, сомкнувшейся за его спиной там, где ещё совсем недавно её укрывал мощный стан бесстрашного воина. Какая-то часть его ослеплённого благоговением существа безболезненно отделилась от своего хозяина, навеки оставшись в безопасности, под справедливым и мудрым покровительством непредсказуемых глаз. Где-то, в глубине души, Мехмед до последнего продолжал умирать от смертельных ран, созданных неисчеслимым количеством стальных клинков цепкого взгляда, но, когда необъяснимые и вместе с тем отрадные ощущения покинули его, он понял, что остался совсем один против озлобленной армии хитрых персов, только и ждущих от своего предводителя приказа к наступлению. Однако Мустафа, к немногой признательности османского наследника, проявил чудеса самообладания и выдержки, без возмущений дождавшись, пока Мехмед приблизится и вежливо кивнёт в знак приветствия.       Заражённые яростью и смертельной жаждой мести безумные глаза шаха пылали недобрым огнём, словно в любой момент шехзаде мог ожидать подлой ловушки со стороны противника. Подобный настрой его нервировал, вынуждал идти на поводу у панических атак невольного волнения, но Мехмед не напрасно учился у Ибрагима самоконтролю и хладнокровности. Вспомнив ещё раз последнее предостережение наставника, наследник выпустил на свободу напряжение, чему поспособствовали бесшумные, глубокие вздохи, и смело шагнул навстречу бывшему брату, в упор нацелив на него ничего не выражающий взгляд. Ответом ему была кривая, лисья ухмылка, взыгравшая на губах Мустафы, а затем последовал уверенный шаг, сокративший расстояние между ними почти полностью. В воздухе разбились друг о друга волны непоколебимой решительности и разрастающейся ненависти, так что Мехмед мог бы почувствовать летящие в стороны грозовые искры, оседающие невидимой пылью на его кафтане.       – Даю тебе последний шанс разрешить это дело мирно, – подившись своему твёрдому голосу, обратился к шаху шехзаде, расправляя плечи и поднимая голову, из-за чего их разница в возрасте стала едва ли заметной. – Либо ты и твои воины сдаются нам добровольно, либо эта поляна окрасится кровью.       – Каждая капля пролитой крови будет на чужой совести, Мехмед, – усмехнулся в ответ Мустафа, лениво растягивая каждое слово. – Сам можешь догадаться, кому выпадет это наказание.       Словно в подтверждение затылок Мехмеда пронзила меткая стрела всевидящего взора, и он с трудом заставил себя не оборачиваться. Кожу закололо, будто в лихорадке, и окатило пронизывающим жаром.       «Я не дам тебя в обиду, мой милый друг. Обещаю, я сделаю всё, чтобы ты не пострадал. Не бойся, я ведь с тобой».       – Я требую, чтобы вы сдались, – громче повторил Мехмед, наполняя лёгкие новой мощью. – Иначе будет хуже.       Над пустошью раздался противный, леденящий душу скрипучий смех, принадлежащий персидскому правителю. Мустафа запрокинул голову, не побоявшись выставить напоказ беззащитную шею, и зашёлся в приступе чудовищного хохота, который разом разлетелся по всему лесу и вселил в сердца пробудившихся с рассветом птиц смутную тревогу. Мехмед не дрогнул, хотя соблазн был велик, и опустил руку на рукоять сабли, испытав острую нужду что-то сжать в ослабевших пальцах.       – Неужели ты мне угрожаешь? – с явной насмешкой осклабился Мустафа, в пьяной манере качнув корпусом. Его челюсти разомкнулись, демонстрируя ехидный оскал. – Оставь эту глупую смелость, юнец. Твоим прославленным воинам ни за что не справиться с моей армией обученных солдат! Если случится битва, никто из вас не выживет.       Не выдержав такого оскорбления, Мехмед ринулся вперёд, приближая лицо к лицу Мустафы, и яростно сверкнул глазами, позабыв о необходимости держать дистанцию. Истосковавшаяся по славным боям верная сабля заманчиво звякнула в ножнах, потревоженная резким рывком.       – Похоже, в тебе заговорила тщеславная гордыня, Мустафа, – процедил он, с мрачным удовлетворением наблюдая за его мимолётным замешательством. – Раз так, то я вызываю тебя на бой. Слышал, шах? Я, шехзаде Мехмед Хазретлери, бросаю тебе вызов!       В этот момент, на исходе которого в судьбе нескольких невинных душ что-то непоправимо надломилось, ветер перемен унёс с собой в пучину прошлого хрупко восстановленное равновесие между войной и миром, рухнувшее от одного лишь слова. Решение, принятое Мехмедом во имя святого долга перед государством, оказалось роковым для бесконечной вражды двух сторон и теперь уже не подлежало обсуждению или возврату. Испытав прилив небывалого спокойствия, будто только что совершил самое важное, шехзаде вызывающе вскинул голову, смерив противника властным взглядом.       – Ты, что? – не понял Мустафа, стараясь скрыть растерянность. Он попятился назад, смотря на наследника так, точно тот потребовал немыслемую сумму золотых акче. – Ты хоть понимаешь, что делаешь? В этой битве вам не выиграть.       – Хватит с тебя пустых угроз и предупреждений! – резко осадил его Мехмед, только сейчас расслышав утробный грохот неспокойного сердца. Мысль, что отныне ответственность за судьбу Османской империи целиком и полностью легла на его плечи, внушила смешанные чувства испуга и восхищения. – Ты принимаешь мой вызов?       Полосы изнеженной зари наткнулись на призрачное полотно угнетающей тишины, пропускающий через себя объединённое общим ожиданием дыхание двух злейших врагов, приправленное слабым колебанием противоречий одного из них. Но безмолвие продлилось недолго, поскольку Мустафа выступил вперёд и с нескрываемой уверенностью встретил полный холодного огня взгляд шехзаде.       – Принимаю, – коротко кивнул он.       Мехмед прищурился, исподлобья покосившись на вражеского шаха.       – Принимаешь? – снова спросил шехзаде.       – Принимаю, – в тон ему отозвался Мустафа       – Принимаешь?       – Принимаю.       – Завтра, на рассвете, на этом же месте, – отчеканил Мехмед, упрямо прогоняя непрошеное беспокойство, вызванное столь решительным настроем шаха. – Наши войны сойдутся в битве за эти великие земли. Да будет наша война священной!       – Аминь, – бесстрастно закончил Мустафа и, наградив шехзаде уничтожающий взглядом, одновременно с ним развернулся и направился в ряды своих воинов, ни разу не оглянувшись.       Пересекая облитую податливым мёдом пустошь, Мехмед с пугающим спокойствием осознал, что не может поймать в голове ни одной привычной мысли. Сделавшись творцом чего-то высшего и недоступного обычным людям, он будто потерял нечто ценное, всегда делающее его похожим на всех остальных. Не чувствуя под собой пружинистой почвы и поверхностного шага, шехзаде всё ближе подходил к оставленным на пустыре воинам, как вдруг снова ощутил непонятное отторжение, будто все янычары внезапно стали ему чужими. В любой другой ситуации такие перемены могли бы не на шутку напугать Мехмеда и даже внушить ему ужас, но сейчас он распознал в себе лишь удивление и любопытство.       Знакомая, резвая поступь вывернула ему навстречу, отвергая на пути потоки ветра и солнечного сияния, и перед ним спустя мгновение возник в немом недоумении Ибрагим, распирая ему душу требовательным взглядом своих невозможных глаз. Мехмед внутренне содрогнулся, в страхе ожидая, что неизведанное чувство потерянности снова нахлынет на него с большей силой, но ничего такого не произошло. Вопреки собственным убеждениям и утверждению безосновательной тревоги, шехзаде неожиданно ясно почувствовал невидимую связь между ним и независимым пашой, о несомненной силе которой раньше только догадывался. Ему показалось, что Ибрагим, как никто другой, понимает его состояние, что он, как никогда прежде, породнился с ним и душой, и сердцем, что только он один способен безошибочно распознать его мысли, ответить на самые сокровенные вопросы, выяснить самые глубокие тайны одним лишь своим опасным взглядом. Что-то погребённое под гнётом осуждения и обвинений воспрянуло в груди Мехмеда, окрылив его сердце беспричинным умиротворением и лёгкой свободой. Вот тот, кому он может довериться.       – Шехзаде, Вы в порядке? – сдержанно осведомился Ибрагим, однако впервые его блестящие глаза говорили больше, чем он сам.       – Я бросил Мустафе вызов, – прямо ответил Мехмед и непроизвольно отвёл взгляд, зная, что обязательно последует за этим признанием.       Его лицо опалила жаркая волна чужого гнева, броские струи цепкого возмущения прижали его к земле, полностью соответствуя его ожиданиям. Ибрагим был в ярости, и проявление столь страшного чувства в его исполнении пугало и восхищало одновременно своей непостоянностью. Кажется, сколько бы всего не произошло между ними, насколько бы сильно не окрепла их дружба, Мехмед всегда будет замирать в благоговейном оцепенении перед величественным гневом властелюбивого паши.       – Что ты сделал?! – прорычал Великий визирь, наклоняя голову в попытке скрыть агрессию.       – Завтра здесь состоится битва, Ибрагим, – в спешке выпалил Мехмед и с мольбой заглянул в объятые диким пламенем омуты друга, не имея возможности отыскать их дно. – Мы должны быть готовы.       – Что ты натворил! – почти в отчаянии зашипел паша, резко отворачиваясь. В воинственной позе и при угрожающем напряге плечей он смотрелся словно разъярённый лев. – Ты хоть подумал о том, что сделает повелитель, если узнает о твоей вольности?       Стараясь не поддаваться душной панике, Мехмед твёрдо приосанился, всем своим видом показывая, что ничуть не жалеет о сделанном. Пути назад уже не было, так зачем обсуждать то, что уже не вернуть? Ибрагим просто обязан был понять причину такого решения, помочь и исполнить свой долг тоже во имя империи.       – Я уже всё решил, – ровным голосом ответил Мехмед, подавив острый укол обиды. Ему так хотелось услышать от наставника слова поддержки и преданности. Так важно для него было знать, что он не один. Очаровываясь всё больше и больше непорочными томными тенями, что сорвались с цепи и теперь гуляли на поверхности хищного взгляда, шехзаде не заметил, как не смог вовремя оторваться. – Ты со мной или нет?       Секунды мучительного молчания, будто нарочно растянутые самим Ибрагимом, показались Мехмеду донельзя тяжёлыми и бесконечными. Играя с волнением своей жертвы, паша не торопился давать ответ, как назло даже нарекая свой взгляд непроницаемой тьмой. Шехзаде хотел себя успокоить, но всё равно его одолевала трепетная дрожь при одной мысли о том, что визирь может отказать. Когда хрупкое самообладание Мехмеда уже готовилось разбиться о поверхность зеркальных очей, Ибрагим, к его великой неожиданности, ловко шагнул вперёд и грациозно склонил перед ним голову настолько низко, что едва не задел чужую грудь. Хоть его крепкая и вместе с тем изящная шея согнулась в безупречном выражении глубокого почтения, покорность так и не смогла обуздать его гордый нрав и свободный дух, о чём можно было судить по тому, насколько бережно он сохранил при себе достоинство. Мехмед слегка отклонился, оторопевший и одновременно счастливый, наблюдая за тем, как Ибрагим признаёт в нём истинного наследника османского трона. От такого количества внимания, особенно со стороны того, кто раньше лишь учтиво кивал ему при встрече, у шехзаде закружилась голова, а в груди расцвели бутоны благодарности и какой-то потаённой печали.       – Я с Вами, шехзаде, – глубоким, плавным голосом свергнулся Ибрагим, выпрямляясь, и с истинной преданностью, на какую был способен только его открытый взгляд, посмотрел на Мехмеда, наделяя слова мягкими нотками покровительственной нежности. – До конца.       Дыхание наследника без предупреждения сорвалось с его губ, превратившись в шумный вздох потрясения, сердце сладко запархало в груди, встревожив ублажённую душу, поперёк горла встал саднящий ком возвышенной радости и щемящей ласки, так что Мехмед не нашёл в себе сил даже на то, чтобы просто кивнуть. Признательная улыбка сама собой заиграла на его лице, в уголках глаз неприятно защипало, а тело обогрело тепло, бескорыстно принесённое в жертву верным Ибрагимом. Шехзаде положил руку на широкое плечо паши, благодаря Аллаха за то, что он подарил ему возможность прикоснуться к этому сильному телу, и уже ничуть не сомневался, что эту войну они обязательно выиграют. Они вместе восстановят мир и справедливость на этих землях, вместе поведут войска в бой и будут проливать вражескую кровь бок о бок во имя Османской империи. ________________________________________       Равноденствие укрытого серыми, пушистыми тучами несмелого солнца только начинало взбираться на небосвод, восстанавливая силы после длительного восхода. Тихое журчание ветра на территории приморского леса освобождало дикие прерии из плена удушающей жары, насыщало воздух студёнными парами дерзкой осени, чьи румянные ладони уже без стеснения обследовали местами обнажённую землю, высавывая жизнь из увядших цветов и деревьев. Острые вилы солнечных лучей пронзали плотную завесу пасмурных облаков, нетерпеливо втыкаясь в почву и добавляя к насущным теням немного разнообразия. Разношёрстная пестрота настигла каждый лист на разодетом багрянцем платане, каждую травинку под ногами возвращающихся в лагерь воинов, каждый куст отцветшей ежевики, превратив некогда изысканные заросли в кривые, колючие прутья.       Тропа к логову османов как раз лежала через эти растения, так что дорога предстояла тернистой и довольно утомляющей. Простоявшие без движения на пустоши замёрзшие воины были только рады возможности размять затёкшие конечности и даже умудрялись поддерживать свой стремительный шаг через чащу ненапряжными разговорами в полголоса, дабы не вызвать недовольство со стороны главнокомандующего. Мехмед и сам был бы не против разделить их задор перед предстоящей битвой, но на протяжении всего пути он мучился под тяжестью угнетающего груза, из-за чего сердце впервые затруднялось подхватить бешеный бег горячей крови по венам, а дыхание постепенно сжалось и сделалось неполноценным, будто что-то осело в его лёгких и не давало прохода свежему воздуху. Шехзаде знал, как это остановить, но сложность была в том, что для этого ему необходимо было догнать виновника этих мучительных перемен, похожих по своим симптомам на терзания совести. Создатель умелой манипуляции как раз шёл впереди независимой, гордой походкой и, похоже, даже не догадывался о намерениях своей добычи.       – Ибрагим! – задыхаясь в тисках невидимых челюстей броского осуждения паши, прокричал Мехмед, не оставляя попыток построиться под его марширующий шаг.       Великий визирь резко остановился, снисходительно позволив морозному воздуху опуститься на его гладкие плечи, но не обернулся, как бы давая понять, что не потерпит долгих объяснений внезапного оклика. Мехмед поспешил догнать его и встать рядом, испугавшись, что паша снова уйдёт, не посмотрев в его сторону, однако Ибрагим остался на месте, по-прежнему с завидным равнодушием выжидая от него дальнейших действий.       – Ты всё ещё злишься? – робко спросил шехзаде, как только жизненно необходимый процесс дыхания был восстановлен.       Сперва визирь не ответил, смотря неморгающим взглядом в никуда, а потом в дивном выпаде развернулся к наследнику, взметнув ковёр опавших листьев полами длинного плаща, имеющего приятную глазу бархатную окраску вороного крыла. Мехмед непроизвольно отпрянул, тут же отругав себя за такую реакцию, и попытался не отводить взор, хотя в украшенных искусной манерой внушать страх позолоченных глазах Ибрагима без труда угадывались щекотливые повадки голодного зверя.       – А ты как думаешь? – парировал паша, и по ровной глади его омутов мельком проскользила ослепительная сталь. Мехмед поёжился, вспомнив, какую нелюбовь он питал к этому выражению в прошлом и, кажется, питает до сих пор. – Бросить вызов вражескому правителю без позволения повелителя – самое опрометчивое и необдуманное решение в твоей жизни!       – Прости меня, – виновато пролепетал шехзаде, сводя плечи. Сама мысль о том, что Ибрагим в нём разочаровался, бросала его в обжигающее пламя стыда. – Сам понимаешь, что это необходимо. Я знаю, что отец будет в ярости, когда узнает, но по-другому...       – Да ты пойми, это будет стоить тебе жизни! – взорвался Ибрагим, молниеносно хватая Мехмеда за плечи и встряхнув, и притянул его к себе. Поток воздуха внезапно прервался, опадая в невесомость никем не использованный, сердце едва поспело за стремительными движениями паши, отозвавшись на неожиданность мимолётным испугом. – Если султан узнает, тебя казнят!       Шумное дыхание слишком часто и непозволительно резко тревожило грудь Мехмеда несмотря на то, что ещё один шанс как следует изучить распахнутыми глазами внутренне строение чужого взгляда доставляло ему лишь наслаждение. Какое-то время они молчали, и шехзаде без сопротивлений принял на своей коже распылённые вздохи Ибрагима, которым, он был уверен, вторило свирепое сердцебиение.       – Он не узнает, – как можно тише выдохнул Мехмед, испытыв странное удовлетворение оттого, что паша почувствовал на своей привлекательной, скованной напряжением шее струи вошедшего в него воздуха. – Это будет наша тайна. Верь мне, Ибрагим. Я найду способ сохранить себе жизнь, честное слово!       Необычайно сильная, искажённая безболезненной мягкостью твёрдой руки хватка постепенно ослабла на плечах Мехмеда, давая ему вздохнуть. Ибрагим с такой надеждой и неприкрытым доверием посмотрел ему в глаза, что он замер на месте, без воли отвести взгляд. Тёплые ладони не покинули поверхность его кафтана, не дали холодной осени оставить на нём свой поцелуй. Они грели, дарили чувство безопасности и блаженства, и Мехмед без удивления обнаружил в себе страстное рвение наслаждаться этими кроткими, бережными прикосновениями как можно дольше.