Чужие судьбы

Если мучаетесь с выбором между «да» или «нет», то «ДА» ! Сделайте это — поцелуйте, обнимите, догоните, встретьтесь, признайтесь… И пусть, может быть, выйдет не то, чего ожидали, ничего,… зато вы попытались. Джонни Депп.

      Покорное стоячему воздуху пламя в высоких свечах, что равномерно стремилось вверх, обволакивая собой тонкий фитиль, медленно и незаметно выжигало под собой маслянистый воск, распространяя в пространстве просторных покоев едко пахнущий дым и аромат тлеющего огня. Зыбкие искорки, совсем маленькие и неуловимые, почти сразу растворялись в податливом полумраке, как только их юркие существа отделялись от большого костра и преждевременно умирали, не в силах поддерживать своё кратковременное присутствие в одиночку. Рассеянная их слабыми стараниями призрачная тьма расплывалась по тёмным углам изысканных апартаментов, собираясь в сгустки кровожадных теней, среди которых обязательно прятались причудливые фигуры, мгновенно находившие сходство с чем-то пугающим в иллюзиях разыгравшегося воображения. Оттенки ночи, приглушённые в связи с исчезновением убывающей луны и скрытых среди беспросветных туч молчаливых звёзд, всё больше преобладали, но благодаря в меру разгоревшемуся камину, дарившему всем обитателям главных покоев гарема тепло и дополнительный свет, темнота постепенно расступалась, стремясь спрятаться от несущих ей смерть языков непредсказуемой стихии. В покоях стоял бережный звон серебряных столовых приборов, идеально гармонирующий с характерным треском горящего дерева, безмятежная тишина, лишённая вмешательства надсадного напряжения или неловкости, сопровождалась шелестом богатой одежды и спокойным дыханием каждого, кто находился в обители Хасеки Султан в эту особенно длинную ночь.       Ненавязчевое умиротворение, само собой проникающее в осаждённое посторонними мыслями сознание, было как нельзя кстати навеяно долгожданным чувством близости и сплочения, что рождало в себе желанный покой и ощущение безопасности. Не было ничего лишнего, способного разрушить идиллию воссоединившейся семьи, ничего подозрительного или настораживающего, что могло бы одним своим неосторожным вмешательством оборвать и без того хрупкую нить привязанности и взаимопонимания, заметно окрепшую благодаря стараниям каждого члена узкого круга родственников. Чувствуя себя защищённым и ничуть не обделённым вниманием со стороны матери и сестры, Мехмед получал настоящее блаженство от сегодняшнего вечера, когда Хюррем Султан внезапно изъявила желание пригласить своих старших детей к себе в покои на ужин. Давно уже они не собирались вот так, все вместе, а за последними событиями, затмившими весь разум шехзаде скорбной тоской и печалью, совсем перестали видется, так что подобного рода отдых в осенний вечер пришёлся всем по душе. В то время, как стол ломился от количества блюд и сладостей, принесённых слугами на широких подносах, а Михримах и Хюррем с аппетитом поглощали вкусную пищу, Мехмед увлекался свежезапечённой бараниной, чьё жилистое мясо быстрее снежинки таяло на языке, принося приятное чувство сытости. Пусть мыслями он был совсем далеко от своих родных, то и дело разбавляющих непринуждённое молчание многозначительными переглядками и расслабленными улыбками, а в его сердце с недавних пор прокралась терзающая неотступной болью тревога, наследник всеми силами пытался не подавать виду, выжидая подходящего момента, чтобы сообщить госпожам своё решение. Сейчас, когда всё только-только начало налаживаться и приобретать свой первоначальный облик, ему не хотелось портить лёгкую атмосферу всеобщего счастья, прекрасно осознавая, насколько сильно всё изменится после этого. Где-то в глубине души Мехмед уже готовил себя к горьким осуждениям и оправданному гневу со стороны родных, поэтому упорно оттягивал мгновение истины, хотя его грудь болезненно распирало от смешанных между собой нетерпения и удушающего волнения.       – Как здорово Вы это придумали, мама, – звонким голоском встрепенулась Михримах, одаривая властелюбивую госпожу, величественно воседающую на тахте перед своими детьми, искренней улыбкой радости. Мехмед невольно сам улыбнулся, с одобрением и подкашивающим облегчением отметив лучшие изменения в поведении и внешности сестры. Её когда-то потухшие глаза, кажется, снова горели огнём жизни, острые скулы чуть подрумянились, а беспричинное веселье находило на неё всё чаще и чаще, давая понять, что госпожа на пути к смирению со своей утратой. – Мы так давно не ужинали все вместе. Я скучаю по тем временам.       Непроизвольный укол острой тоски против воли впился в грудь Мехмеда, едва не заставив его придаться светлым воспоминаниям о прошлом. Настойчивые мысли без разрешения полезли ему в голову, и он поспешил прогнать их прочь, не желая испытывать на себе терпкую истому, неизбежно приводящую к нестерпимой боли в районе сердца. Словно поддавшись тем же порывам, что и шехзаде, Хюррем обратила на свою единственную дочь ласковый взгляд, показывая ровный ряд белоснежных зубов в обаятельной улыбке.       – Я тоже, Михримах, – бархатным голосом, больше похожим на мурчание изнеженной кошки, ответила госпожа, погладив девушку по плечу. – Но это легко можно исправить. Теперь, когда все предатели наказаны и получили по заслугам, нам есть, что отпраздновать!       Кусочек нежного барашка предупреждающе встал поперёк горла обескураженного Мехмеда, заставив его несколько раз мучительно сглотнуть. Он оторвался от своей тарелки, внезапно потеряв всякое желание продолжать трапезу, и выжидающе уставился на мать, чувствуя, как в груди закипает негодование. Ему необходимо было узнать, что именно хотела сказать Хюррем, пока инстинктивный гнев не вырвался наружу, подпитываемый неукротимый огнём жаркой жажды справедливости.       – О чём Вы? – прямо спросил шехзаде, не потрудившись сбавить напор и неприкрытую настороженность в своём голосе. Госпожа перестала жевать, замерев под прицелом его угрожающего взгляда, и неопределённо повела плечами, словно почувствовав неудобство. – Мама, на что Вы намекаете?       Должно быть, Михримах ясно ощутила своим податливым существом назревающее напряжение, поскольку метнула на брата требовательный взгляд, неожиданный со стороны той, кто совсем недавно была убита горем. Мехмед почувствовал колкие импульсы осуждения, летящие ему в шею под пристальным взором сестры, но продолжал всё так же пронзительно смотреть на Хюррем, уловливая малейшие изменения в её состоянии. Бросив несколько нервных выражений растерянных глаз, Хасеки с лёгким неодобрением развернулась к сыну, тем не менее, стараясь сохранить дружелюбный настрой.       – Мехмед, – сдержанно начала госпожа, но шехзаде ясно расслышал в её тоне строгость, а от величественного стана матери тут же принял сильные волны досадного огорчения. – Сынок, ты всё неверно понял. Я только хотела сказать, что мои враги наконец-то получили то, что заслужили за свои злодеяния. Теперь лишь Аллах им судья.       Невозмутимо качнув головой в невинном выражении сожаления, Хюррем молча поднесла к губам серебряный кубок, до краёв заполненный ягодным шербетом, к ароматному вкусу которого госпожа питала особую слабость. Прошедший зыбкими волнами напряжённого волнения воздух постепенно начал разглаживаться, однако Мехмед почти физически ощущал что-то неизменно надломленное в беспрерывном течении покоя, будто бы чьи-то невидимые когти безжалостно разорвали полотно умиротворения и расслабленности. Шехзаде потерял всё желание и дальше строить иллюзию благоприятного настроя, делая вид, что ничего не произошло, поэтому демонстративно отвернулся, мрачно нахмурившись и удостоив немигающим взглядом всплески живого огня в камине.       – Вот только... – вновь подала голос Хюррем, и наследник поморщился, распознав в её сладкоречивой интонации нотки неприятной жалости. – Ибрагима жалко. Он столько всего добился, пользовался такой славой и доверием повелителя и вдруг всё потерял. Должно быть, государь сильно на него разгневался, раз решил даже выгнать из столицы.       Деланный вздох притворного сожаления, сорвавшейся с губ отнюдь не опечаленой Хюррем, стрелой вонзился в спину Мехмеду, всколыхнув внутри него жаркие потоки дикого пламени. Его взор заволокла слепая ярость, охватившая его существо так же быстро, как противная дрожь отвращения, и шехзаде стремительно обернулся, свирепо сверкая глазами. Его душа безудержно затрепетала в плену безнадёжной тоски, едкое чувство вины постепенно сливалось с его кровью, отравляя сердце ядом скорби и замешательства. Как только неверное слово коснулось недосягаемой личности бесстрашного Ибрагима, Мехмед сразу же поддался горячему желанию защитить его непорочную честь от клеветы и сплетен, словно от этого каким-то образом зависела его нынешняя судьба. За одно только оскорбление, за один только неправильный взгляд в ответ на его имя наследник был готов возненавидеть собственноую мать несмотря на всю свою любовь и уважение к ней.       – Это Вас не касается, матушка, – с плохо скрытой угрозой в голосе осадил госпожу Мехмед, напрягая плечи. Рядом с ним Михримах испуганно затаила дыхание, с мольбой покосившись на брата. – Не лезьте в это дело и никогда не говорите того, что не знаете.       – Разве же я не знаю, что там между вами произошло? – всё так же невинно осведомилась Хюррем, округляя ослепительно зелёные кошачьи глаза, на дне которых притаилась коварная хитринка. – Всё же и так ясно. Ибрагим всегда был предателем и в этом походе, наконец, показал своё истинное лицо. Он вёл двойную игру с нашими врагами и собирался навредить повелителю...       – Ложь! – резко вскричал Мехмед, подрываясь с места и яростно дыша после вспышки бушующего гнева.       Напуганные его внезапно громким голосом, отзвеневшем в покоях будоражущим эхом, Хюррем и Михримах одновременно вздрогнули, хором обращая на разъярённого шехзаде растерянные взгляды, до краёв наполненные страхом и изумлением. Госпожи как по команде оцепенели, не смея даже лишний раз вздохнуть, и апартаменты затрещали по швам под угнетающим натиском пугающей тишины. Казалось, даже свечи притихли и вот-вот должны были погаснуть, не выдержав напора поглощающих волн, что неопровержимыми импульсами власти и твёрдости исходили от наследника, придавая ему сходство с бешеным зверем, упустившим свою добычу. Выдержав нелёгкую паузу, Мехмед в два шага приблизился к Хюррем, нависая над ней так низко, что его тень упала ей на лицо, и предупреждающие свёл напряжением натренированные мышцы, даже не пытаясь погасить в груди настоящий пожар, охвативший обжигающим огнём его изнывающее сердце и сдавленные лёгкие.       – Всё, что Вы говорите, всего лишь наглая ложь, мама, – с расстановкой прорычал Мехмед, борясь с приступом отчаяния и безысходности, что застряли в горле непроходимым комом саднящих слёз. – Ибрагим паша, да будет Вам известно, самый храбрый и преданный человек из всех, кого я знаю. Никто и никогда не посмеет оскорбить его честь в моём присутствии! Иначе, будет иметь дело со мной.       Приоткрытые в замешательстве губы Хюррем нервно задрожали, словно намереваясь что-то сказать, но из груди вырвался лишь слабый писк, похожий на попытку сдержать рыдания. Лихорадочно блестящие в темноте глаза госпожи покрылись вполне искренними бликами непонимания и уязвлённости, показывая, что сказанные наследником слова глубоко её задели.       – Мехмед... Я... – севшим голосом пролепетала Хасеки, тщательно подбирая фразу, но Мехмед уже отвернулся.       – Этот разговор окончен, мама, – безжалостно отрезал он и, не произнося ни звука, стремительным шагом покинул покои, почти вылетая за их пределы и с громким стуком хлопая дверью.       Переживая непреодолимое чувство потерянности, скорби и мерзкого ощущения, будто его предали, Мехмед быстрее ветра бежал по коридорам Дворца, ничего не видя перед собой и порывисто встречая грудью резкие потоки студённой прохлады, и даже не заметил, как пролетели перед мутными глазами знакомые повороты, подсвечиваемые гордо висящими на стенах факелами, как пронесла его невесомая поступь над мраморным полом, едва оставляя после себя звук от его шагов, как сердце даже не успело сотворить удержимый удар, а дыхание на время, показавшееся шехзаде ослепительным мигом, перестало поступать ему в лёгкие, дрожа где-то на поверхности рядом с его губами. В спину ему периодически врезались пронзительные крики бегущей вслед за ним Михримах, пробуждающие страшное эхо, что громовыми раскатами прокатилось по сводам Топкапы, но им суждено было остаться без должного внимания, поскольку Мехмед был глух и слеп ко всему, что могло его остановить и выдернуть из омута решимости, где он окончательно утонул вместе со своими сомнениями и страхами. Окрыляющее чувство непреодолимой тяги к совершению давно задуманного плана подхватило шехзаде на крыльях уверенности и стойкой надежды, так что он даже не заметил, как родной гарем, величественный под покровом беззвёздой ночи Дворец, а заодно и большая часть Дворцового сада остались далеко позади. ____________________________________       Облетевшие ветви до непристойности обнажённых деревьев вынужденно приютили на своей шершавой поверхности хрупкий наст лунного инея, всё-таки пробившегося сквозь плотную завесу туч, чтобы достать своим ледяным поцелуем спящую землю. Словно взбудораженная подобной дерзостью рыхлая почва заволновалась под гнётом необузданного ветра, поднимаясь вверх столбом мелкой пыли и создавая в воздухе неритмичный танец резвых завихрений. Незримые путы чужого покровительства, так похожие на протянутые к живым существам когтистые лапы ублажающей ночи, обвили колючими лозами каждый тёмный силуэт, затерявшейся во тьме среди теней, и наделили его бесконтрольной тревогой и слабостью, вынуждая поддаваться сокрушительной усталости и самозабвенному сну. Следуя цепочкой ярких вкраплений за хрустальной красавицей-луной по полностью затянутому чёрным бархатом небу, застенчивые звёзды, висевшие намного дальше обычного, отпускали вокруг себя тонкие нити равномерного сияния, под разными взглядами переливающиеся то перламутром, то матовым стеклом. Горизонт, сплошь покрытый пушистыми клочьями плывущих в упряжке рваных потоков свистящего ветра облаков, на грани невидимой линии сливался с холмами и долинами где-то вдалеке, создавая причудливый переход тёмно-синего оттенка без каких-либо изъянов и небрежностей. Изогнутый наподобие декоративного кинжала померанец молодого месяца острозаточенным лезвием зацепился за полотно бездонного небосклона, не повреждая, однако, его дымчатой ткани, сотканной из потустороннего света чужого присутствия.       Безмятежная ночь, будучи как никогда обворожительной и скромной, очаровала опустошённое сердце Мехмеда своим откровенным равнодушием, которое она питала совершенно ко всем страдающим существам, ищущим покой и защиту под её надёжным крылом. Никто не пытался залезть ему в душу, чтобы выведать сокровенные тайны и подчерпнуть щепотку ценных переживаний, ничто не нарушало его умиротворение и не препятствовало желанию воссоединиться с молчаливой тьмой, доверив ей свою израненную душу и свои тревожные сомнения. Как шехзаде надеялся на призрачное исцеление глумливой темноты, как искал в ней своё укрытие и спасение от посторонних взглядов и любопытных расспросов, как хотелось ему остаться в одиночестве среди немого отчаяния и затягивающей в омут пустоты трепетной печали. Отдаваясь на милость текущим мгновениям, Мехмед полностью освободился от своих мыслей, предоставив самого себя высшим силам природы, позволяя им беспрепятственно управлять его телом и разумом, внушать ему надежду, веру и нагонять томные воспоминания о прошлом, словно намереваясь окончательно сломить его железную волю. Наследник не сопротивлялся проникающим к нему в одержимое оцепенением сознание ласковым теням, приятно остужающим разгорячённые недавним гневом лёгкие и будто прилагающим часть своих усилий, чтобы помочь ему сделать полноценный вдох. Студённое дыхание бесцветной осени отрезвило его, прогнало дурное наваждение слепой ярости, прояснило взор, но не могло заставить вернуться. Твёрдая кора высокого платана, служившая ему отныне пристанищем, под бережной защитой которого он мог представить себе несуществующий облик Ибрагима рядом со своим плечом, стала его единственной опорой и местом, где он мог остаться совсем один и позволить свободный полёт фантазии своему уставшему воображению. Кривые ветви, растущие по другую сторону и чуть выше, скрывали его от излишне настойчивых наблюдателей, лишь всевидящая тишина могла узреть каждый его вздох, горестный и равномерный, только лишь звёздам было известно, с какой целью Мехмед забрался на самое величественное дерево Дворцового сада, изощряя внимательным взором окутанные мраком территории, раскинутые у самых его ног, словно подробности только что нарисованной карта.       Казалось, этим лёгким мгновениям забвения и рассеянного блуда между сном и явью предначертано продолжаться бесконечно долгое время, но вскоре Мехмед не без раздражения понял, что кое-кто, очень упрямый и надоедливый, всё-таки сумел выследить его в лабиринте цветов и деревьев, сам того не подозревая сообщая всем и всюду о своём прибытии слишком шумными и торопливым шагами по палым листьям. Опустив взгляд чуть в сторону, шехзаде даже не удивился, заметив щуплую, тёмную фигурку, бегущую вдоль тропинки по направлению к платану, и настороженно прищурился, силясь распознать бледное лицо и приглушённого тона одежду ночного путешественника. На всякий случай он вжался спиной в шершавый ствол, решив не спешить и не выдавать своё присутствие раньше времени, но знакомый заливистый голос, долетевший до него откуда-то снизу, безошибочно явил ему личность случайного прохожего, что так отчаянно вытягивал шею в попытке разглядеть объект своих долгих поисков.       – Мехмед! – снова позвала Михримах, подпрыгивая и едва не запутываясь в полах тяжёлого платья, которое она и так старалась придержать. – Спускайся! Я хочу поговорить!       То ли неприкрытое сожаление и щемящая мольба, прозвучавшие в звонком голоске сестры, то ли что-то ещё заставило Мехмеда беспрекословно, хоть и с долей разочарования, подчиниться приказу госпожу, чьё терпение, похоже, было на исходе. Лениво выпрямляясь и потягиваясь на толстой ветке, шехзаде в последний раз окинул тоскливым взглядом просторы Стамбула и проворно спрыгнул на соседнюю перекладину, чем вызвал смешанный вздох испуга и восхищения у Михримах, во все глаза наблюдавшей за каждым его движением. Чувствуя испепеляющий волнением взор сестры на своей спине, Мехмед ловко, бесшумно и уверенно спустился на землю, сопровождая каждый упругий шаг неутихшей болью и острой печалью, неизменно преследующими его с тех пор, как исчез Ибрагим. Когда его ноги коснулись сырой земли, а на плечах пригрелись тёплые ладони Михримах, он испустил судорожный выдох, восстанавливая сбитое дыхание и неестественно быструю дробь потревоженного сердца.       – Как ты туда забрался? – даже не пытаясь спрятать удивление и неподдельный восторг, воскликнула луноликая госпожа, заинтересованно сверкая серыми глазами. – Ты же не умеешь лазать по деревьям, к тому же, боишься высоты.       Не сумев совладать с неудержимым смешком, против воли покинувшим пределы грудной клетки в приступе внезапного умиления, Мехмед лишь прикрыл глаза, хотя внутри него успел произойти целый переворот самых различных чувств от сладостного прилива гордости до острого восстания нестерпимой боли. Если бы Михримах только знала, кто помог ему преодолеть этот страх, она бы постереглась затрагивать эту тему, но сестре не было ведомо о том, что произошло в том злополучном походе, навсегда изменившем жизнь шехзаде до неузнаваемости. Изнывая от едкой истомы на душе, наследник молча покачал головой, тем самым лишая этот вопрос какой-либо важности, и веско вскинул голову, спрятав руки за спиной.       – Зачем ты пришла? – без обиняков спросил Мехмед, смеряя госпожу ледяным взглядом. – Мама тебя прислала?       – Нет, что ты! – горячо отмахнулась Михримах, обиженно надув губы. – Я сама пришла. Хотела догнать тебя и извиниться.       Непонимающе нахмурившись, Мехмед подошёл к сестре вплотную, всколыхнув неосторожным дыханием мягкие потоки её собственного, и пристально заглянул ей в глаза, словно намереваясь распознать подвох. Но открытый взгляд Михримах смотрел искренне и невинно, так что шехзаде мгновенно устыдился своих подозрений.       – Извиниться? – переспросил он. – За что?       – За маму, – смущённо ответила госпожа, опуская плечи и стыдливо пряча взор среди пожухлой травы. – Она не хотела задеть тебя, я знаю! Просто не подумала. Ей же не известно, как было на самом деле.       Полы утеплённого кафтана порывисто встрепенулись вслед за Мехмедом, создавая приятный уху шёпот дорогих тканей, когда шехзаде отвернулся, подставив под удар обескураженного взгляда Михримах свою идеально ровную спину. Корсет его грудных мышц рефлекторно напрягся, выдавая колебания. С одной стороны наследник не хотел злиться на Хюррем и заставлять её мучиться чувством вины, но с другой её пренебрежительные фразы, по неосторожности брошенные в адрес Ибрагима в его присутствии, надолго засели в его памяти, пробуждая внутри волну негодования и непокорного гнева.       – Вот именно, ни ей, ни тебе не известно, что на самом деле случилось с Ибрагимом, – сглотнув едкую горечь на языке, глухо проронил Мехмед, закрывая глаза, словно не выдержав. – Все вокруг считают его предателем, и только я один знаю правду.       – И какая же она, эта правда? – заговорщически полюбопытствовала Михримах, в одно мгновение вновь вырастая перед своим братом и опуская ладонь ему на предплечье. – Расскажи.       В чистых, лучезарных глазах госпожи, скрытых под тенью необычно длинных ресниц, шехзаде прочёл страстное желание понять его страдания и печали, и от этого ему только больше захотелось сделать то, что он вынашивал в своих планах уже долгое время. То, что не давало ему покоя и подгоняло прочь от родного гнезда с того момента, как его разума коснулось осознание неотвратимой истины, что Ибрагим больше не вернётся, а значит, он, Мехмед, обязан сам его отыскать. Довольно много времени наследнику понадобилось на то, чтобы решиться на этот трудный шаг в одиночку и, наконец, изгнать последние сомнения и навязчевые страхи, но теперь он был твёрдо уверен в правильности своего выбора, ничуть не сожалея о том, чем ему пришлось пожертвовать ради этого.       – Уже поздно, Михримах, – выдохнул он, приобнимая сестру за плечи. Его сердце болезненно ёкнуло, переметнувшись из угла в угол в поисках утраченного спокойствия.       – Разве ты торопишься? – удивилась госпожа, приходя в немалое замешательство от его действий. – Мехмед, немедленно, объясни, что происходит.       Эти слова прозвучали как неоспоримый приказ, и шехзаде тяжело вздыхнул, собираясь с мыслями. Михримах беспардонно сверлила его требовательным взглядом, не стесняясь своей напористости, и даже сложила руки на груди, побуждая наследника ласково, но печально улыбнуться.       – Я принял решение, сестра, – ровным голосом сообщил он, однако его глаза переполняла любящая ласка. – Не могу я больше здесь оставаться, зная, что Ибрагим где-то далеко, совсем один, в неизведанных краях. Мне невыносима сама мысль, что он нуждается во мне, а я бездействую. Я так хочу найти его, так хочу быть рядом с ним. Я сейчас же отправляюсь в путь.       – Что ты хочешь сказать, Мехмед? – совершенно потрясённо воскликнула Михримах, разводя руками. – Я тебя не понимаю!       – Я еду за пашой, Михримах, – на одном дыхании поведал шехзаде, сглатывая тугой ком посреди шеи. К горлу подкатила горечь, и он поспешил набрать побольше воздуха в судорожно сжатые лёгкие. – Сегодня же покидаю Топкапы навсегда. Скажи всем, что я никогда не вернусь, и пусть отец не возлагает на меня надежд. Если же он станет меня искать, то ни за что не найдёт. Я буду рядом с Ибрагимом, он защитит меня от всего.       Побледневшая госпожа неловко попятилась, тараща расширенные глаза, чьи сумрачные глубины заботливо приютили в себе страх, смятение и невыносимую мольбу, подстрекающую готовую вырваться наружу печаль. Мехмед попытался успокоить её лёгкой улыбкой, но Михримах смотрела на него так, будто он только что разбил ей сердце и подкосил в ней всякое желание кого-либо слушать. Наверное, так и было, поскольку девушка без конца качала головой, не в силах поверить в услышанное, а потом вцепилась в руки брата, словно он уже собирался уходить.       – Аллах да сохрани тебя! – задыхаясь от нахлынувших эмоций, прошептала госпожа, сжимая пальцы Мехмеда так сильно, что его кости сломила неприятная боль. Он прикусил губу, стараясь не сорваться на крик, и только потом понял, что кричать ему хотелось вовсе не от боли, а от безысходности. Как же он теперь оставит свою сестру, когда сказал ей всё это в лицо? – Куда же ты пойдёшь? Как же я отпущу тебя вот так просто, в одиночку?       Сделав шаг навстречу Михримах, шехзаде с нежностью прижал ладонь к её сухой щеке, чья гладкая кожа совсем скоро должна была стать жертвой солёных слёз тоски и отчаяния. Пока что она была мягкой и тёплой, как весенний лепесток юной розы, отчего наследник невольно залюбовался прелестной красотой её выразительных глаз, унаследовавших осколки стального серебра от своего отца.       – Я справлюсь, Михримах, поверь, – твёрдо пообещал Мехмед, заставив себя выдержать на лице непринуждённую признательность. – Чего бы мне это ни стоило, я найду Ибрагима. А потом мы с ним вместе будем путешествовать по миру. Кто знает, может однажды повелитель дарует нам своё прощение, и мы сможем вернуться.       – Я пойду с тобой, – неожиданно выпалила госпожа, поддаваясь вперёд и с готовностью прильнув к чужой руке.       Взгляд Мехмеда приобрёл блеск строгости наравне с удивлением, заставившим его густые брови резко подскочить вверх, а затем сомкнуться у переносицы.       – Что?       – Провожу тебя, – тут же поправила себя она, словно испугавшись гнева шехзаде. – Помогу незаметно покинуть Дворец через тайный вход. Идём же! Нельзя терять время.       Мгновение спустя сестра потянула Мехмеда за собой, но наследник не шелохнулся, не смея поверить, что всё это происходит на самом деле. Довольная нелепая мысль о том, что он, должно быть, задремал на том дереве и видит прекрасный сон, посетила его на долю сумасшедшей секунды, но яркий просвет лунных лучей, скользнувших на поверхности глаз Михримах, вернул его в действительность, подгоняя к действию. Прежде, чем принять своё будущее, наследник застал ещё одну иллюзию, будто бы мир перед ним стремительно покачнулся, а сердце выпрыгнуло из груди, первым бросаясь навстречу заветному шансу. Мягко сжимая пальцы Михримах в своих, Мехмед с глубокой благодарностью посмотрел на сестру, чувствуя, как грудь обжигают жаркие цветы пламенной радости.       – Моя Михримах, – благоговейно прошептал он, не зная, как ещё выразить ей свою признательность. – Спасибо тебе! Я в вечном долгу у тебя.       – Перестань, какой ещё долг? – с печальной улыбкой отмахнулась госпожа и снова потянула его прочь из Дворцого сада, в завораживающие объятия непроницаемой тьмы. – Чем стоять тут и распинаться, лучше иди за мной! Скоро рассвет, никто не должен тебя здесь видеть.       Поняв, что Михримах права, Мехмед не стал спорить и поддался её тяге, доверчиво следуя за каждым осторожным шагом своей отважной сестры, не испугавшейся пойти на такие жертвы ради него. Переплетённые между собой ветви платанов неровными полосами и пятнами начищенного хрусталя бросали чёткий свет узкой луны им под ноги, порой играя на плечах холодными бликами, ветерок в тишине нашёптывал им предостережения и ободряющие фразы, словно благословляя в добрый путь, тени перед ними услужливо расступались, запутываясь в низах одежды искусно окантованной броскими линиями тьмой, первые признаки назревающего рассвета уже задребезжали в заряженном воздухе, безжалостно растерзанном сбитым дыханием взволнованных беглецов. Мехмед не отставал от Михримах, целиком и полностью положившись на её зрение и память, и всё старался сосредоточиться, чтобы не попасться на глаза страже, но по мере того, как его поступь становилась всё более твёрдой и уверенной, взгляд привыкал к темноте, а сердце вновь обрело способность властвовать над своим состоянием, его мысли вдруг куда-то разбегались, предоставив все движения его гибкого тела на милость подсознанию, и вскоре наследник сам ощутил в себе необъяснимую лёгкость и страстное желание. Его подгонял необъяснимый трепет, душа его пела и сладко изнывала в нетерпении, и в это время нетронутой синевы глубокого неба робко коснулся первый луч освобождённой из плена чуткого сна несмелой зари. ____________________________________       Необычайно быстро разгорающееся пламя осенних костров проливало стремительные воды раскалённого свинца по всему небосклону, грубо изгоняя надоевшую темноту и её верных спутниц в царство беспамятства и забвения. Хитрый огонь румянной зари отнюдь не застенчиво охватывал землю и раскинутый за городом лес, заставляя их поверхность бесшумно полыхать в объятиях игривых языков, словно стремясь как можно скорее завладеть прелестями великого Стамбула, что до сих пор были подвластны лишь студённому голосу блудной ночи. Проснувшееся солнце снова набралось жизненных сил и готовилось подарить страждущим сердцам своё щедрое тепло, вот только осень имела на этот счёт совсем другие планы: ничего не подозревающему светилу, как всегда начавшему степенно взбираться на небесный трон, пришлось собственными глазами узреть скопление ворчливых туч, маячивших над горизонтом с самых предрассветных сумерек, и теперь недостаточно сильные лучи всеми силами пытались рассеять их прочь. Однако угроза приближающегося дождя отчётливо весела в напряжённом воздухе и вовсе не собиралась уходить, не пролив на землю дерзкие слёзы своих безответных жалоб.       Знакомые колкие импульсы назревающей тревоги настойчиво впились прямо в спину стоящему на окраине города Мехмеду, вынудив его который раз испустить тяжёлый вздох. Ветер становился удушливым и слишком плотным, чтобы можно было гнать лошадь галопом без перерыва, а повисшее повсюду трение колеблющихся частиц давило на него со всех сторон, словно желая прижать к земле. Верный конь под ним взволновано переступил с ноги на ногу, взбудоражив под лоснящейся шерстью бугры поджарых мышц, и пренебрежительно фыркнул, выражая своё явное недовольство. Шехзаде усмехнулся, ласково потрепав порывистое животное за ухом, и устремил далёкий взгляд в неизвестность, где видел что-то не доступное никому другому, кроме него.       – Пора в путь, брат, – вырвал его из задумчивости спокойный голос Михримах, чьи глаза по-прежнему блестели от слёз. – Скачи. Скачи, как пущенная стрела на крыльях ветра! Скачи навстречу своему счастью.       Перехватив ослепительное сияние раскидистых лучей, Мехмед обернулся, привлечённый чистыми переливами знакомого голоса, и сдержанно кивнул, из-за острой боли в груди не в силах вымолвить ни слова. Что-то внутри подсказывало ему, что слова вовсе не нужны, потому что никакие из них не могли исцелить его печаль лучше, чем с этим могло бы справиться скорбное молчание. Смешанные чувства радости, окрыляющей надежды и терпкой тоски, перехватывающей дыхание, одолели его существо, лишив всякого хладнокровие и напускного спокойствия. На самом деле внутри него бушевала целая буря, которая никак не хотела умолкать, сколько бы стараний шехзаде не прикладывал к тому, чтобы усмирить её. Спасение было только одно – сорваться с места и броситься на зов неповторимого голоса, чьё густое, бархатное звучание всё чаще раздавалось в его ушах.       – Я буду молиться за тебя, Мехмед, – пообещала Михримах, внешне сохраняя поразительное самообладание. – Да будет лёгким твой путь, а взор твой пусть всегда будет ясен. Аллах да не оставит тебя. В добрый путь.       Поникшие плечи госпожи вздрогнули от вторжения внезапного ветра, морозной свежестью пробравшегося под тёплый кафтан шехзаде, её взгляд потух, но не лишился веры, губы будто дрожали в приступе плача, хотя на самом деле они в оцепенении замерли, отказавшись говорить что-то ещё. Но Мехмед больше не нуждался в словах. Его сердце давно уже пустилось в дорогу, так что он, не медля ни мгновения, подстегнул коня резким криком и тут же сорвался на свободный галоп, мгновенно отрезвивший затуманенное болью сознание шехзаде новым порывом предвкушения и жаркого азарта, вскипевшего в крови, подобно хищной жажде. Его тело охватила безудержная дрожь ожиданий, в памяти всплыл знакомый непроницаемый взгляд, стальной блеск которого безнадёжно свёл Мехмеда с ума, и шехзаде припустил ещё быстрее, против воли раздвигая губы в шальной улыбке. Ему стоило только представить, с каким удивлением посмотрит на него Ибрагим в их первую встречу, и его сердце само собой затрепетало, увлекая его в бездонный омут чужого присутствия, всё-таки настигнувшего его ожогами пленительного озоба.       – Никогда, Ибрагим, – прохрипел Мехмед, хватая ртом осенний воздух и привставая в седле, словно готовившись спрыгнуть и полететь наперегонки с необузданным ветром. – Никогда не покоряйся судьбе!..