Mea Culpa, Mea Culpa

Ужасные цветы были настолько ярко-красными, что от них было трудно отвести взгляд, хотя от них и воняло заплесневелой тканью, разлагающейся в канализационной воде. Он думал, что если вдохнёт через рот, то всё это станет реальностью, но, в любом случае, не мог это предотвратить. Его разум всё ещё был затуманен. Внутри его черепа что-то гремело. — Хиде… Цветы что-то шептали. Задыхались от слов. В крови. Они перешёптывались. Он держал голову ровно и шёл вперёд, чувствуя, как его ботинки раздавливают паучьи лепестки ярко-красных цветов, какими бы ужасными они ни были, какими бы прекрасными они ни были, какими бы ужасными они ни были. Он чувствовал себя подавленным. Сгнившая кожа Хиде стала пористой. Она, тонкая и серая, обтягивала контуры его черепа. — Выглядишь ужасно, приятель, — сказал он, указывая своими раздутыми пальцами на лопнувший шов на впалом бледном животе Канеки. Кровь не столько лилась, сколько капала и быстрыми ручейками стекала по его коже, дорожки тянулись от пупка вниз к тазу. — Я… — Канеки упал на колени, утопая в тёплых, мокрых цветах и чувствуя, как к языку приливает желчь. Запах становился всё хуже. — Почему…? Хиде. Почему ты…? — Мы делаем то, что должны, — прошептал Хиде. Кожа его разложившегося лица начала распадаться на тонкие серые лозы. Канеки наблюдал, как на колючем стебле образуются луковицы, петляющие со спутанными светлыми волосами Хиде. — Не будь таким мрачным. Канеки схватился за голову. Внутри неё что-то извивалось, и ему хотелось отрезать её, отрезать свою голову и оставить её болтаться в своих дрожащих, бледных пальцах. — Кто-нибудь, — задыхался он, — пожалуйста… вытащите меня из этого ада… — Какого ада? — Лицо Хиде представляло собой лоскутное одеяло из болезненной кожи и распустившихся цветов. Он открыл рот, и его смех пахну́л гнилым запахом, исходившим от паучьих лилий, раздавленных под ногами Канеки. — Это твоя жизнь. Та жизнь, которую ты выбрал. Почему? Ты знал, Канеки. Знал, как глупо было жить. Знал, что твоя жизнь была всего лишь неудачным экспериментом! Почему ты продолжал сражаться? — Я никогда не хотел этого! — воскликнул он, глядя в единственный глаз Хиде. Было пасмурно. Всё вокруг — окутано сладким туманом смерти. Отражение Канеки покачивалось в мутно-коричневом стекле. Его лицо было худым от недоедания, губы потрескались и запеклись от крови, глаза большие, чёрные и впалые, на коже виднелись фиолетовые синяки, а волосы были растрёпанными, тонкими и белыми, как снег. — Полагаю, что так. — Хиде протянул руку и запустил свои костлявые пальцы в волосы Канеки. Зрение Кена заволокло туманом. — Но это был жребий, который ты вытянул. Ты мог бы выбрать обращение в эфир, но нет, ты этого не сделал. Почему нет? Я не понимаю. Ты ненавидишь жить. — Ошибаешься, — пробормотал Канеки. — Ты ненавидишь эту борьбу, эту битву, состоящую из «что, если», «почему нет», «где эта бритва», «где этот ремень», «куда я положил эти таблетки», «я должен», «я не должен», «будет ли это иметь значение», «будет ли кому-нибудь когда-нибудь до этого дело»? — Голос Хиде был бодрым, и его зловонное дыхание ударило в лицо Канеки, расцветая, как паучьи лилии, ползущие по его гниющему лицу. — Ты проживёшь половину своей жизни, застряв под стеклянным колпаком, а остаток проведёшь, извиваясь под ножом. Ты обычный грёбаный червяк. — Ты ошибаешься, ошибаешься, ошибаешься! — Канеки даже не мог расслышать, что говорит Хиде, из-за неприятного ощущения ползанья в ухе. Он вцепился ногтями в кожу мочки уха, засунул пальцы в ушной канал и вырвал извивающуюся сколопендру с наполненным болью вздохом, её многочисленные ножки врезались в нежную кожу и брызнули кровью на его лицо. — Ошибаешься… ошибаешься… ошибаешься… — Сейчас, сейчас, сейчас, — засмеялся Хиде, кладя холодную руку на влажный лоб Канеки. — Давай искупим твою вину. Покайся, ладно? — Хиде выхватил извивающуюся сколопендру из пальцев Канеки и поднёс её к его лицу. Она билась и металась, но это ни шло ни в какое сравнение с мёртвой хваткой, держащих её пальцев. — Сделай это для меня. — Я… — У Канеки пересохло во рту, когда он наблюдал, как это ужасное, извивающееся чудовище щёлкает клешнями и дёргается, дёргается, дёргается. — Нет, не говори, — прошептал Хиде. — Слушай. Канеки прислушался. Сколопендра издала отвратительный хлюпающий звук, когда Хиде сжал её в кулаке. Её ножки слабо подёргивались, безумно танцуя, когда она пыталась продержаться, может быть, ещё секунду, миллисекунду жизни. Она упала в паучьи лилии, лежа среди остальных своих мёртвых собратьев, свернувшихся бесформенным образом. — Это было неправильно? — спросил Хиде. Канеки заколебался. Было ли это неправильно? Что было неправильным? — Я не знаю, — еле слышно ответил он. — Тогда скажи мне. Скажи, что неправильно. — Я не знаю! — Нет, знаешь. Просто скажи это. Ты знаешь. Знаешь. Скажи это. — Я… — Канеки уставился в ужасное, разложившееся лицо своего лучшего друга, красные цветы вырывались из неровной, разорванной кожи. Они росли вдоль его щеки, выглядывали из глазницы, венчали лоб. Цветы были повсюду. — Это я. — Ещё раз. — Я, — выдохнул он. — Ещё раз! — Я! — Он стиснул зубы, и внезапно Хиде исчез. Его раны зажили, а рот наполнился слюной от сладкого вкуса крови на языке. Он обнаружил, что стоит. Перед ним вырисовывалась фигура, стоявшая посреди поля гниющих цветов. Смерть моментально бы убил его. — Арима… Кишо… — Глаза Канеки расширились от ужаса. Смерть обернулся. Кровь лизнула его щёку. Она принадлежала не ему. Истекали ли ангелы кровью? Канеки так и не узнал об этом. Но он спросил. Он всё равно спросил. — У тебя может идти кровь? Он сделал шаг. Цветы не расступались перед ним. Вонь только усилилась. А он всё ещё шёл вперёд. Канеки был в ступоре. Смерть ничего не сказал. Как он мог? Он был Смертью. У Смерти не могло быть голоса, иначе он кричал бы всю оставшуюся вечность. Какая, должно быть, отвратительная у него работа! Такая же несчастная, как и он. Такая же прекрасная, как и он. Всё вдруг стало таким мучительным перед лицом чего-то такого необыкновенно жуткого, удивительного и ужасающего. — Мне интересно… — Канеки наклонил голову. — Могут ли ангелы проиграть? Смерть держал свой меч. Решителен до самого конца, предположил Канеки. — Если бы ты был гулем, — сказал Канеки, его кагуне резко вырвалось из спины, — ты бы, вероятно, уничтожил любого соперника и опозорил «Одноглазую Сову». Смерть поднял свой меч. — Я знаю, — вздохнул Канеки. — Я в порядке, спокойно. Смерть прыгнул. — Я всё ещё могу— Взрыв боли пронзил его мозг и заставил издать крик. Его глаз исчез, исчез, исчез, а тело застряло на шипе, пробившем его череп, и он не мог думать, думать, думать, думать, всего этого было чертовски много, и он не знал, не знал, не знал, что…? Что…? Крик гремел, потрясал и выворачивал его наизнанку, оставляя лишь боль от колеблющегося тона, который царапал его гортань. ОНО ПРОХОДИТ ЧЕРЕЗ МОЮ ГОЛОВУ ОНО ПРОХОДИТ ЧЕРЕЗ МОЮ ГОЛОВУ ОНО ПРОХОДИТ ЧЕРЕЗ МОЮ ГОЛОВУ ОНО ПРОХОДИТ ЧЕРЕЗ МОЮ ГОЛОВУ ОНО ПРОХОДИТ ЧЕРЕЗ МОЮ ГОЛОВУ ОНО ПРОХОДИТ ЧЕРЕЗ МОЮ ГОЛОВУ ОНО ПРОХОДИТ ЧЕРЕЗ МОЮ ГОЛОВУ ОНО ПРОХОДИТ ЧЕРЕЗ МОЮ ГОЛОВУ ОНО ПРОХОДИТ ЧЕРЕЗ МОЮ ГОЛОВУ ОНО ПРОХОДИТ ЧЕРЕЗ МОЮ ГОЛОВУ ОНО ПРОХОДИТ ЧЕРЕЗ МОЮ ГОЛОВУ ОНО ПРОХОДИТ ЧЕРЕЗ МОЮ ГОЛОВУ ОНО ПРОХОДИТ ЧЕРЕЗ МОЮ ГОЛОВУ ОНО ПРОХОДИТ ЧЕРЕЗ МОЮ ГОЛОВУ ОНО ПРОХОДИТ ЧЕРЕЗ МОЮ ГОЛОВУ ОНО ПРОХОДИТ ЧЕРЕЗ МОЮ ГОЛОВУ ОНО ПРОХОДИТ ЧЕРЕЗ МОЮ ГОЛОВУ — Оно проходит через мою голову! — закричал Канеки, — Оно проходит через мою голову! Что-то, казалось, спало с него, — простыня, наброшенная ему на голову, — и это позволило ему выпрямиться, глубоко вдыхая воздух. — Оно проходит…! — он задыхался, в его глазах стояли слёзы. — Оно… через мою…! Внезапно чьи-то руки легли ему на плечи. Он рассеянно посмотрел перед собой, перед глазами всё плыло. Когда мир перестал вращаться, Канеки увидел, что всё окрашено в белый. Это вызывало у него тошноту. Кен знал, что он не на Небесах. Как он мог там быть? Как он мог прежде обманывать себя, думая, что будет достоин Рая? — Канеки-кун! — Хватка на его плечах усилилась. Канеки пришлось несколько раз моргнуть, но он сумел перевести взгляд в сторону источника голоса. Это был мужчина. Он стоял на коленях, его глаза были безумными от страха и замешательства. — Моя… — еле слышно произнёс Канеки, — голова… — Всё хорошо, — сказал Котаро Амон, мягко толкая его обратно на подушку. Канеки пытался понять, где он находится. Потолок был белым, как и стены и простыни. Это было совсем не похоже на Небеса, значит, чёрт возьми, Канеки не был мёртв или обманут собственным сознанием. Получается, это должна была быть больница, верно, верно, верно? Верно. Больница. — Только не снова… — пробормотал он, закрывая лицо руками. Он помассировал веки. Да, оба глаза всё ещё были на месте. — Это случается… часто…? — Амон отодвинулся от Канеки, когда тот убрал руки от лица. — Что? — Канеки обдумал его слова. — Нет. Мне больше не нужно часто ходить по больницам. — Ах, нет. — Амон покачал головой. — Я не это имел в виду. Я говорил о… кошмарах. Канеки-кун, у тебя был припадок. — Мм. — Он рассеянно потёр живот. — Что ещё нового? — Это меня очень беспокоит! — Кулаки Амона сжались на койке, его густые брови нахмурились. — У тебя явно бурная реакция на что-то, что ты, должно быть, видел, испытал или боишься. Ночные кошмары — это не то, к чему ты должен относиться легкомысленно! — Это был просто кошмар, Амон-сан, — сказал Канеки, приподнимаясь на локтях и вглядываясь в мужчину. — Кошмары можно пережить. Они заканчиваются. — Не всегда, — мягко заметил Амон. Канеки со стоном сел, держась за живот. По какой-то причине он болел. — Эм, Амон-сан…? — Он одарил мужчину застенчивой улыбкой. — Что со мной случилось? — Ты не помнишь? — Амон удивлённо моргнул. — Ты сражался с гулем, Нишио Нишики. Он атаковал тебя и серьёзно ранил. Мы немедленно доставили тебя к врачу. — А. — Плечи Канеки расслабились. Нишики. Ему было интересно, что случилось с его другом. Добрался ли он до «Антейку» или нет. Он был напуган. На самом деле он не хотел знать, но часть его боролась с тем, чтобы не вырвать эту чёртову капельницу и не побежать в кофейню, чтобы проверить всё самому. — И как долго я здесь нахожусь? — Ну… Наверно, около сорока часов, плюс-минус— — Что? — ахнул Канеки, дёрнувшись вперёд так быстро, что чуть не вырвал капельницу. — Этого не—! В смысле, я должен был полностью исцелиться всего за пару часов! Почему я всё ещё здесь? Как я вообще смог проспать так долго? — Успокойся, успокойся! — Амон горячо замахал руками, его глаза сурово сузились. — Это была всего лишь мера предосторожности. CCG ещё не знают твоей биологии, поэтому мы понятия не имели, нормально ли заживёт рана. Кроме того, ты пугаешь нас. Трудно не признать это, учитывая то, как на днях повёл себя Мадо-сан. — Амон вздохнул. Он явно всё ещё был очень расстроен из-за того, что произошло с его партнёром, и Канеки, честно говоря, находил это довольно трогательным. — Поэтому тебе вкололи RS-депрессанты, когда привезли сюда. К сожалению, они значительно замедлили твой процесс регенерации и держали тебя в очень глубоком, похожем на транс, сне. — RS-депрессанты… — Рука Канеки взлетела к глазу, прежде чем он смог остановить себя. Ямори использовал их на нём один, два, семьсот, тысячу раз до этого. — Мы используем их на гулях, которых не собираемся убивать сразу, — объяснил Амон. Затем он поспешно отвёл глаза от лица Канеки. Казалось, он сделал паузу, чтобы собраться с мыслями. — К тебе это не относится, я обещаю. — Спасибо. — Канеки провёл пальцами по лицу и вздохнул. — За вашу искренность, полагаю…? — Он сдвинулся так, чтобы сидеть совершенно прямо. — Не обижайтесь, но… Амон-сан, почему вы здесь? Амон сидел в кресле, стоявшем у стены, его взгляд был устремлён в окно, которое заливало комнату удивительно ярким светом, отчего белые стены, полы и простыни, казалось, излучали мягкое сияние. Была явно середина утра, наверное, около восьми. — Если честно, — тихо сказал он, — я не собирался оставаться здесь так долго. Но когда я уходил, то случайно увидел твоего друга, Нагачику-куна, спящего в вестибюле. — Хиде здесь? — выпалил Канеки, его разум вернулся к увиденному сну, по рукам побежали мурашки. Было трудно не думать об этом, но ему удалось выкинуть его из головы. Амон покачал головой. Канеки удивился, насколько разочарованным выглядело его лицо. — CCG — единственные, кому разрешено тебя видеть, — извиняющимся тоном сказал Амон. — Даже твои врачи были сотрудниками CCG. Нагачике-куну не разрешат увидеть тебя, как бы долго он ни ждал. — Значит, он всё ещё ждёт? — Канеки осознал, что теребит пластырь, приклеенный к сгибу его локтя. — Прекрати это! — Амон вскочил со стула и потянулся к Канеки, отрывая его руки от капельницы. — Нагачики-куна здесь нет. Я разбудил его и сказал, чтобы он шёл домой. Сказал, что ждать бесполезно. — Но… — Канеки чувствовал себя таким опустошённым. Он наблюдал, как Амон обошёл вокруг койки и нажал большим пальцем на зажим на капельнице, задумчиво осматривая его. Однако он не повернул его. — Я сказал Нагачике-куну, что останусь с тобой, пока ты не проснёшься, — объяснил Амон. Он взял Канеки за руку, осторожно отклеивая пластырь и отодвигая что-то прозрачное назад, подальше от того места, где, казалось, была вставлена игла. Канеки в замешательстве посмотрел на мужчину. Зачем он это сделал? — Вы… — Он наблюдал, как Амон с огромной осторожностью, медленно и уверенно, извлекает внутривенный катетер, осматривая конец иглы. — Амон-сан, только не говорите мне, что вы и вправду провели здесь сорок часов. — Я был не против. — Амон отложил иглу в сторону, взял небольшую упаковку салфеток с прикроватного столика и открыл её. Он прижал одну из них к маленькой капле крови, появившейся в том месте, откуда была извлечена игла. — Вот, подержи. Канеки прижал салфетку к мучительно маленькой ране, сочтя всё это довольно бессмысленным, поскольку она всё равно скоро заживёт. Но Амону удалось найти ещё и упаковку пластырей, после чего он сел на край кровати Кена. — Вам не нужно было этого делать, — выдохнул Канеки, наклоняясь вперёд. — Амон-сан, я в порядке! Я гуль, помните? Я быстро регенерирую. — Я беспокоился не об этом. — Амон покачал головой, открывая пластырь. — Меня с самого начала заверили, что с тобой всё будет в порядке. — Тогда почему…? Амон убрал салфетку и ловко наклеил пластырь, будто всю свою жизнь латал ободранные коленки и порезы от бумаги. Следователь положил руку Канеки обратно на койку и посмотрел на него, затем слегка пожал плечами. — Это ведь тяжело, — признался он, — просыпаться в пустой комнате. Он встал и отвернулся. Канеки сжимал сгиб локтя, смотря на его спину и чувствуя себя каким-то маленьким и слабым. Как будто этот человек превратил его в ребёнка. Тяжело быть одному, подумал Канеки, наблюдая, как Амон направляется к двери. — Я принесу тебе стакан воды, — сказал он, не оборачиваясь. — Ты ведь все ещё можешь пить воду? — Д-да… — Хорошо. Я сейчас вернусь. Канеки выдохнул, когда мужчина вышел из комнаты. Он не был уверен, что только что произошло. Но Амон был прав. Было тяжело просыпаться в пустой комнате. Он, должно быть, знал, что у Канеки не было близких родственников. Не было никого, кроме Хиде. Никого, кому было бы не всё равно, если он умрёт. Это было печально, и Амон знал это, иначе он бы не остался. Но то, как он это сказал… то, как он выглядел и двигался… это было так, словно Амон говорил по собственному опыту. Этот мир неправильный. Канеки лёг обратно и уставился в выцветший белый потолок. Солнечный свет обжигал глаза, мерцающие белые точки плавали на краю поля зрения. Амон был прав тогда, далеко в будущем, что это никогда не повторится. Мир был неправильным, и вряд ли кто-то хотел это исправить. Я хочу, подумал он, крепко зажмурившись. Я хочу, я хочу. Почему было так трудно поступить правильно? Каковы были требования для принятия правильного решения и где Канеки мог их найти? Он был в отчаянии. Канеки хотел поступить правильно, так, чтобы это оказало положительное влияние на всех вовлечённых, но он не думал, что этот мир может предложить что-то позитивное, не дозируя негатив в ответ. Ему становилось плохо лишь от одной мысли об этом. Канеки думал о том, чтобы выползти из постели и улизнуть из больницы, но решил, что это было бы несправедливо по отношению к Амону. В конце концов, почти два дня, проведённые рядом с кем-то, вероятно, потребовали большой самоотдачи. Сила воли этого человека действительно вызывала восхищение. Однако Амон вернулся не сразу. Более того, примерно через полчаса Канеки уже начал сходить с ума от беспокойства. Поход за стаканом воды не занимает столько времени. Канеки знал, что что-то не так, но не хотел действовать, основываясь на этом знании. Будто, может, если бы он просто избегал этого факта, всё бы вскоре разрешилось. Но Канеки не мог этого сделать. Конечно же не мог. Он встал с кровати, слегка пошатываясь на онемевших ногах, и глубоко вздохнул. Его живот свело судорогой, но боль была тупой, вероятно, из-за того, что там была рана. Канеки был в замешательстве. Если его капельница была заполнена RC-депрессантами, как тогда зажил его живот? Когда он вышел из палаты, у него возникло такое чувство, словно он сбежал из тюрьмы. Он шёл на цыпочках по линолеуму, от холода по спине пробегали мурашки. Утреннее солнце проникало в белый коридор через открытую дверь его палаты, длинные пальцы света ползли по стенам. Канеки сосредоточил свои чувства на окружении, проверяя, нет ли звука шагов, голосов или даже просто тел, которые могли бы стоять на его пути. Он прошёл по коридору до поворота, а затем остановился. Услышал голос Амона. Он обернулся, оглядывая жуткий, пустой белый коридор, и почувствовал, что что-то собирается схватить его, прийти за ним, что он совершил ошибку и заплатит за это кровью. Но ничего не произошло. Пустые палаты, безлюдные коридоры и чистота белых стен вызывали необъяснимую нервную дрожь. Я чувствую, что за мной охотятся, подумал он, его глаза блуждали вокруг, но здесь никого нет. Я не слышу ни сердцебиения, ни дыхания, не чувствую, как кто-то подкрадывается ко мне. Значит всё это должно было быть у него в голове. Как всегда. Как раз в тот момент, когда Канеки убедился, что находится в пустой больнице, из-за угла внезапно появился Амон. Он не выглядел удивлённым тем, что Кен встал с кровати, но подошёл к нему и схватил на предплечье. — Я отвезу тебя обратно в твою квартиру, — сказал он твёрдым голосом, не глядя на Канеки. — Что-то произошло? — парень хотел вырвать свою руку из хватки мужчины, раздражённый тем, что его тащили против его воли, но у него было чувство, что у Амона была на это веская причина. — …Не совсем, — вздохнул следователь. Он выглядел очень сердитым. — Я подписал все твои бумаги, так что теперь ты можешь идти. — Вам разрешили это сделать? — недоверчиво спросил Канеки. Амон не ответил. Канеки начал понимать, что произошло. Амон остановил поступление RC-депрессантов. В какой-то момент во время своего непрерывного бдения Амон повернул роликовый зажим на трубке, чтобы раствор перестал поступать в вены Канеки. Это позволило полугулю начать регенерировать, и как только он достаточно восстановился, то смог проснуться. А потом Амон полностью снял его с капельницы, без разрешения. Он фактически спас Канеки от медикаментозной комы. Кену пришлось сделать глубокий вдох, чтобы сдержать крик. Он недооценил Амона. Раньше парень не понимал, насколько сострадательным на самом деле был этот человек. Канеки обхватил себя руками, взглянув на лицо Амона, который смотрел вперёд с совершенно невозмутимым видом. — …Амон-сан, — тихо сказал он, — спасибо. Амон удивлённо посмотрел на него с высоты своего роста. Канеки встретился с ним взглядом, широко распахнув глаза и пытаясь выразить свою благодарность так хорошо, как только мог. Это заставило Амона улыбнуться. Он похлопал Канеки по макушке, от чего тот вскрикнул. — Не волнуйся об этом, — сказал он, игриво подтолкнув Канеки.

***

Заснуть было нелегко. А когда это получалось, то ко сну прибавлялось то, что они привыкли называть СПК. Синдром постоянного кошмара. Она сидела на клумбе мёртвой жёлтой травы, одетая в лёгкое голубое платье, которое раздувалось вокруг её колен. Она наливала кофе в чашки на подносе. Всего их было пять. — Этого достаточно? — неуверенно пробормотала она себе под нос. Она посчитала. Раз, два, три, четыре, пять. Затем она повторила вслух. — Раз, два, три, четыре, пять. — Шесть. Рядом с ней появился чёрный заяц. Он был маленьким. На самом деле это вовсе не заяц. Чёрный кролик! Да, чёрный кролик. Он сидел с недовольным выражением лица, его тёмные волосы были спутанными и грязными из-за рытья ям в земле. Она хотела посмеяться над ним. Ха! Он! Валяется в грязи! Он ненавидел пачкаться. Но он также ненавидел выглядеть слабым. Особенно перед ней. — Нет, — прорычала она, — нет, их пять. Я посчитала. — Шесть, — зевнул чёрный кролик, закатив глаза. Они были такими же, как у неё. За его скучающим выражением лица скрывались смерть и ярость. — Ты даже считать не умеешь. Глупая сестра. — Я посчитала, и их здесь пять! — Она была зла. Почему он вообще был здесь? Глупый кролик! Она слышала, как часы на его шее отсчитывают время, которое им осталось провести вместе, и это заставляло её чертовски нервничать. Если он собирался бежать, то ему, чёрт возьми, следовало бежать! Оставить её в покое, в конце концов! Она не последовала за ним. Она никогда бы, блять, не последовала за ним. — Это не моя вина, что ты не умеешь считать. — Я умею считать, это ты ошибаешься! — Она стиснула зубы, её глаза метнулись к подносу. — Видишь? Раз, два, три, четыре, пять. Она указала на каждую чашку. Раз, два, три, четыре, пять. Первая чашка была белой. Белой и холодной. Вторая чашка была с рисунком, неаккуратные маленькие бабочки танцевали по краю. Третья была черна, словно уголь. Она была пыльной. Ей не пользовались уже много лет. Четвёртая чашка была расколота пополам. Она была украшена звёздами, а чёрный кофе собирался в осколках полной луны. Пятая чашка была сияющей и новой, будто собранной из чёрных и белых клеточек. Чашки стояли на подносе. Она их все ненавидела. Она их все любила. — Шесть. Кролик достал из-под своего пыльного чёрного жилета зелёную чашку. Кофе расплескался по краям. — Я никогда не просила шестую чашку, — прошипела она. — Ты также никогда не просила и пятую. — Уши кролика дёрнулись под его растрёпанными волосами. — У тебя не должно быть даже четвёртой чашки. Зачем ты хранишь её? Она разбита на грёбаные кусочки, и с самого начала в ней никогда не было ничего хорошего. — Заткнись! — рявкнула она. Она устала от того, что он злословил о чём-то столь дорогом для неё. — Просто уходи! Иди! На этот раз я не последую за тобой! — Хорошо, — выплюнул он. Он встал, потянулся к дымящейся зелёной чашке и, когда кофе перелился через фарфоровый ободок, вытащил какую-то верёвочку. Она болталась на кончике его пальца. Он бросил ломкую, сухую белую медицинскую глазную повязку к её ногам и уронил чашку в траву. Она дёрнулась вперёд, опрокинув пыльную чёрную чашку, когда дрожащими пальцами поймала зелёную. — Чёрт возьми, — выдохнула она, держа чашку на коленях. Что-то с ней было не так, но она не знала, что именно. Она была напугана. Она не знала, что делать! — Ты чуть не разбил её, Аято! — Нельзя разбить то, что уже разбито, — усмехнулся её брат, поднимая свою пыльную чашку и потирая пальцем маленькую трещину, появившуюся на её тусклой поверхности. Она наблюдала за ним. Она почувствовала, как крик поднимается в её горле, когда его большой палец надавил на трещину. Остановись, оцепенело подумала она. Пожалуйста. Нет. Не делай этого со мной. Аято. Аято. Аято… Она услышала леденящий душу треск и с ужасом наблюдала, как он уронил осколки своей чашки на сухую траву. Тоука резко проснулась. Её ноги запутались в простыне. Кошмарный сон всё ещё стоял перед глазами. Она чувствовала, как в груди бешено колотится сердце. Девушка прислушалась; задержала дыхание, чтобы слышать лучше. Откуда исходил этот звук? Она уже знала его. Он больше походил на череду пыхтящих вздохов, чем на хрип. Очень мягкий стук. Она знала его. Знала наизусть, но так и не смогла его расслышать. Поэтому её сердце забилось громче. Тоука резко села в кровати. Паника охватила её, когда она открыла глаза, поэтому девушка поспешно оглядела тёмную комнату. — Аято? — выдохнула она, откидывая чёлку с глаз, чтобы получше рассмотреть ворох одеял на кровати напротив. Она сразу же вспомнила свой сон. Её глупого брата здесь не было. Его здесь не было. Она сделала глубокий вдох. Ладно. Всё хорошо. Его здесь не было. Почему она вообще думала, что он будет здесь? Это было смешно. Аято ушёл так давно, что она, честно говоря, иногда забывала, что у неё вообще есть брат. Иногда она думала, что является единственным ребёнком в семье. Но потом она возвращалась в свою комнату и видела пустую кровать. Аято так легко сбежал, будто его ничего здесь не держало. Девушка включила свет и легонько шлёпнула себя по щекам. — Проснись, — проворчала Тоука. Она свесила ноги с кровати, откинула одеяло и потянулась. — Глупая… Когда она проверила время на своём телефоне, то поняла, что уже почти рассвело. Что ж, мрачно подумала она, раз снятся такие сны, то можно и вообще не спать. Всё равно результат не изменится. Девушка подошла к другой кровати и вытащила длинный свитер из лежащей на ней груды одежды. Она надела его и вышла из своей комнаты, осторожно пройдя через кухню. Спуститься вниз, чтобы приготовить себе чашку бодрящего кофе, никому не повредит. Она немного успокоилась, пока заваривала привычный напиток. Смогла выкинуть неприятный сон из головы. Вскоре она даже забыла, что ей снилось. Она лишь помнила, что в кошмаре был Аято. Это было всё, что ей действительно нужно было знать. Хотя она и хотела поскорее забыть об этом. Кофе получился хорошим. Он был горьким и крепким. То, что нужно, чтобы пережить этот долгий день. Поднимаясь по лестнице, она услышала голоса, доносящиеся с конца коридора. Ну, это уже что-то. Неужели управляющий уже проснулся? Может, что-то случилось? Тогда почему её не разбудили раньше? Она жила здесь, так что тоже могла участвовать в экстренных собраниях «Антейку». Чёрт побери. Идя по коридору, девушка держала чашку кофе обеими руками, затем плечом открыла приоткрытую дверь. Она прислонилась к дверному проёму, и в это же время все разговоры прекратились, а Ёшимура, Ирими и Кома повернулись к ней лицом. — Т-Тоука-чан, — замялся Кома. Он скрыл своё удивление резким смехом. — Боже, Тоука-чан, что ты тут делаешь так рано? — Могу задать вам тот же вопрос, — ответила она, делая глоток из своей чашки. Ирими ухмыльнулась и полностью повернулась к ней. Ёшимура посмотрел на неё взглядом, в котором читалось что-то похожее на веселье, но она никогда не могла понять его полностью. Возможно, он так скрывал своё замешательство. Управляющий отвёл взгляд в сторону, и когда Тоука проследила за ним, то поняла, из-за чего весь сыр-бор. — Что это, блять, такое? — резко спросила она. — Ну же, Тоука-чан, — мягко пожурил её Ёшимура. — Не будь такой грубой. На диване лежал парень, его бок и плечо были тёмно-красными от крови. Он приоткрыл один глаз, чтобы взглянуть на неё. Тоука поняла, что знает это лицо, и усмехнулась. — Ты тот подонок, который пытается захватить территорию Ризе, — вспомнила она, наблюдая за ним из-за завесы пара, поднимающегося от её чашки. — Ты следишь за мной или что…? — Парень не сел, но хмуро посмотрел на неё. Он ей не нравился. Ни капельки. — Прости, куколка, но я здесь для важного разговора. — Тч. — Она усмехнулась, делая глоток кофе. — Отвратительно. — Он не похож на человека, находящегося при смерти, — неожиданно заметила Ирими, поворачиваясь к Ёшимуре. — Может, ему всё-таки не нужна наша помощь? — Эй, я пошутил, — прошипел парень, немного поморщившись, когда сел. — Простите… я… — Он упал обратно на диван и застонал от боли. — Полученные тобой раны ни в коем случае не смертельны, Нишики-кун, — сказал Ёшимура. — Однако тебе потребуется много отдыха и пищи, чтобы снова набраться сил. До тех пор, пожалуйста, оставайся здесь. Брови Тоуки взлетели вверх, но она ничего не сказала. Она знала, что лучше не приставать к Ёшимуре по поводу его «благотворительности». Но, честное слово! Этот парень? Он буквально был грязью, соскобленной с ботинка! А в дополнение ещё и собирался вести себя как нуждающийся пациент, требуя воды, мяса или ещё чего-нибудь. Аргх. Когда этот день уже закончится? Тоука сделала большой глоток кофе, чтобы сдержать свою ярость. — Ах… спасибо, старик. — Нишики вздохнул и быстро кивнул. — Я как можно быстрее восстановлюсь и уйду. Обещаю. — Не торопись, — добродушно сказал ему Ёшимура. — В комнате Тоуки-чан есть свободная кровать. Можешь остаться там, если она, конечно, не против. Её кровь кипела. Однако она должна была оставаться спокойной. Очень спокойной. Чертовски спокойной. — Нет, — решительно сказала она, отворачиваясь. — Оу, почему «нет», Тоука-чан? — поддразнил Кома. — Тебе страшно из-за того, что парень будет спать в твоей комнате? Едва договорив, он резко застонал от боли. Тоука поняла, что Ирими, скорее всего, ударила его, или пихнула локтем, или пнула, или ещё что. Честно говоря, так ему и надо. Как будто третьесортный гуль вроде этого ублюдка Нишики мог её напугать. — Сейчас эта кровать занята кучей одежды, — сказала она, отворачиваясь, чтобы окинуть комнату пристальным взглядом. — Мне придётся её куда-то переложить, если он будет там спать. — Тоука-чан, — вздохнул Ёшимура. — Я серьёзно. — Я хочу, чтобы ты сказала мне, будет ли тебе неудобно из-за этого, — сказал он, вставая. — Я всегда могу организовать комнату для гостей. Тоука не хотела признавать поражение. Если бы она это сделала, если бы призналась, что ей будет не комфортно находиться с каким-то незнакомым парнем, спящим напротив неё несколько ночей, Кома бы ещё долго дразнил её из-за этого. А она не могла опорочить свою грёбаную репутацию. — Не нужно, — вздохнула она, крепко сжимая кофейную чашку обеими руками. — Всё в порядке. Но он останется на другой стороне комнаты. И будет одеваться в ванной. Достаточно того, что мне приходиться видеть его лицо, даже представить не могу, насколько уродливо всё остальное. — Эй… — зарычал Нишики, приоткрыв один глаз. — Достаточно справедливо, — Ёшимура кивнул Коме и Ирими. — Почему бы вам двоим не отнести его в комнату Тоуки-чан? Я бы хотел рассказать ей о том, что она пропустила. — Поняли, шеф, — пробормотал Кома, потирая бок. Ирими, должно быть, нанесла довольно хороший удар. Тоука отошла в сторону, сердито глядя на Нишики, когда тот проковылял мимо. — Садись, Тоука-чан. — Управляющий жестом указал на место, которое занимала Ирими. Плечи Тоуки расслабились, и она вздохнула, медленно входя в комнату и занимая предложенное кресло. Ёшимура сел напротив неё. — Я удивлён, что ты встала так рано. У тебя ведь нет утренней смены. — Нет. — Она провела большим пальцем по краю своей чашки. Что-то пронеслось у неё в голове, что-то о кофейной чашке, большом пальце, осколках. О грусти. Об Аято. — Тебе приснился кошмар. Это был не вопрос. Он сделал предположение. И оказался прав. Как она это ненавидела! — Не знаю, — пробормотала она, поставив чашку на колено. Она была тёплой. Приятно тёплой. — Возможно. А может, и нет. — Ты не обязана мне рассказывать. — Ёшимура откинулся на спинку кресла. — Я просто беспокоюсь. В последнее время тебя ведь не мучали кошмары. Я просто перестала о них говорить, мрачно подумала она. На самом деле, они никогда не прекращались. Но она ничего не сказала. Кто вообще о таком говорит? Поэтому она просто промычала в знак согласия и отхлебнула кофе. — Я знаю, что это не самая лучшая ситуация, — сказал он, — но ему больше некуда идти. За ним охотятся CCG. — И он пришёл сюда? — Тоука поперхнулась, резко наклонившись вперёд. — Сэр! Он мог привести «голубей» прямо к нам! — Это маловероятно, — сказал он. Его глаза были безмятежно прикрыты. — Нишики-кун прождал несколько часов, прежде чем подойти к «Антейку». Он убедился, что за ним не следят. — Этот сумасшедший ублюдок! — Тоука фыркнула и отвела взгляд от управляющего. — Как он вообще узнал о нас? Серьёзно, мы ведь это не афишируем! — Ах. — Глаза Ёшимуры открылись, и он выдавил неопределённую улыбку. — Это самое захватывающее. — О-о-о. — Тоука надула щёки и облокотилась на спинку кресла. — Захватывающее, значит? Похоже на неприятности. — Скорее, возможности. — Ёшимура покачал головой. Он казался почти недоверчивым. — Ты помнишь Канеки Кена-куна? — Нет, — машинально ответила девушка. Конечно, после того, как она подумала об этом, имя поразило её. Да, она помнила того мальчика, похожего на мертвеца. К нему проявляла интерес Ризе. Она уже помолилась за него, думая об утраченном потенциале жизни, которой он никогда не проживёт, когда он вдруг появился у её задней двери и начал нести какой-то бред. Чёрт, это её разозлило. Кем, чёрт возьми, он себя возомнил? Кто дал ему это право? — Он был здесь несколько недель назад, — напомнил он ей, — и просил о помощи. Ты пыталась прогнать его, потому что раньше он был человеком. Припоминаешь такое? — Да. — Она нахмурилась. Ладно, значит этот Канеки был как-то в этом замешан. Это… делало всё немного странным. Как этот парень вообще выживал в одиночку, не имея никакого реального опыта в мире гулей? — Понимаешь, Канеки Кен-кун решил присоединиться к «голубям». Тоука пристально посмотрела на Ёшимуру. Не может быть. Серьёзно? — Он тупой? — выкрикнула она, швыряя кофейную чашку на стол и рывком поднимаясь на ноги. — Этот— этот идиот! Он пошёл к «голубям»? Он ведь закончит грудой ошмётков на лабораторном столе! И мы не можем внести за него залог, это даже невозможно! Он вообще думал об этом? Какого чёрта! — Ты уже закончила? — Нет! — прорычала она, хлопая себя по лбу под чёлкой. — Это как раз то, что мне было нужно! Я не ожидала, что и вправду буду чувствовать себя виноватой из-за того, что была груба с этим глупым парнем! Его друг постоянно сюда приходит, и мне придётся смотреть ему в глаза, улыбаться и притворяться, что ничего не произошло. Это было легко, когда это была Ризе! Я не была за неё ответственна. Но «голуби»? Это намного хуже! Я могла бы… я должна была предупредить его о «голубях»! — Тоука-чан, — сказал Ёшимура, потирая переносицу. — Похоже, что Канеки-кун удачно внедрился в CCG. — Простите? — Тоука ничего не понимала. Как ему удалось проникнуть в CCG? «Голуби» — это «голуби», гули — это гули. Они существовали как полные противоположности, враги, которые должны были сражаться, пока один из них не исчезнет. Они не могли сосуществовать. Природа отвергла такой исход. Именно поэтому они охотились друг на друга. — Они оставили его в живых, — сказал он, слегка пожав плечами. — Не могу сказать наверняка, почему, но я бы предположил, что они приняли во внимание его человечность. В конце концов, «голуби» любят свои проекты. — Это безумие, — пробормотала она, сильнее вжимаясь в спинку кресла. — То есть он… что, теперь работает на них? Это полное безумие, ни за что ни один гуль в здравом уме—! — Тоука-чан, ты забываешь, что Канеки-кун до недавнего времени был обычным человеком. — Ёшимура покачал головой. — Несмотря на это, он чувствует сильную привязанность к своей гулей части. Я думаю, что он очень заботится о ценности невинной жизни, будь то человеческая жизнь или жизнь гуля. Вот почему он отпустил Нишики-куна. — Он…? — Тоука хотела снова лечь в свою постель и уснуть. В её кошмаре — кролик, чашки, глазная повязка и Аято — и то было больше смысла. Эта ситуация была больше похожа на сон. — Не может быть. Не может быть, что он на нашей стороне! — Нишики-кун упомянул, что с Канеки-куном были два «голубя», когда они сражались. — Ёшимура вытянул один палец. — Первым был человек, которого Канеки-кун изо всех сил старался защитить. Тот также в равной степени защищал Канеки-куна. Второй явно был очень враждебен как к Нишики-куну, так и к Канеки-куну и открыто признался, что хотел, чтобы они оба умерли. Это больше походило на объяснение, чем являлось им. Она смирилась с мыслью, что по крайней мере в CCG есть люди, которые отвергают их идеи. Однако именно поэтому она ощутила неописуемую ярость. Они отвергали не только Канеки, но и гулей в целом! Это было несправедливо. С Канеки обращались несправедливо, потому что он был гулем, и это её очень сильно разозлило! — Я не понимаю. — Она встала со своего места. — Спасибо, сэр, что рассказали мне, но я понятия не имею, что не так с этим парнем. Мне кажется, он хочет умереть. — Мм… — Ёшимура взял её чашку и передал ей. — А я вот думаю наоборот. Я верю, что он действительно хочет изменить мир. Она медленно забрала чашку. А затем усмехнулась. — Да, конечно, — пробормотала она.

***

Канеки разрешили отдохнуть несколько дней, что было одновременно очень много и очень мало. Ему не нравилось сидеть взаперти, но было неплохо находиться от CCG как можно дальше. У Канеки наконец появилось немного времени, чтобы спокойно почитать. Но самым неприятным в одиночестве было то, что у него было слишком много времени на размышления. Он постоянно о чём-то думал. Но были вещи, о которых он думать не хотел. Хиде пришёл сразу после того, как Канеки освободили. Он не оправдывался из-за того, что не пришёл. На самом деле он вообще не упоминал о госпитализации. Канеки не знал, почему друг избегал этой темы, но был ему благодарен. Хиде не поднимал шума из-за здоровья Канеки. Он просто был рядом. И это было как раз тем, что нужно Канеки. Просто находиться рядом. Амон позвонил ему ранее, чтобы предупредить о своём приходе. Вероятно, он хотел проверить состояние Канеки, чтобы убедиться, что тот может вернуться к работе. Это означало, что время Канеки истекло, и он не был уверен, счастлив ли от этого или нет. Трудно было быть счастливым, когда он всё ещё не мог сказать, был ли сделанный им выбор правильным. Сможет ли он когда-нибудь узнать об этом наверняка? Что ж, Хиде забежал к нему на несколько минут перед лекцией по государственному управлению. Очевидно, она была слишком скучной. Он спал большую её часть. Но Канеки не мог не почувствовать укол зависти, потому что, как бы сильно он не отдалялся от кампуса, как бы ему ни было неприятно это признавать, он хотел учиться. Он любил университет. Он любил читать и узнавать что-то новое. Но из-за того, что он стал гулем, он лишился этой свободы. А из-за того, что он стал следователем по гулям, он слишком рано познал ужасы взрослой жизни. Ему пришлось пропустить учёбу. Раздался настойчивый стук в дверь, и Канеки встал с пола, отметив страницу и отложив книгу в сторону. Это была одна из работ Такацуки Сен. Он перечитывал её ради удовольствия, надеясь найти хоть какое-то утешение на знакомых страницах, в загадочной прозе, в поразительных метафорах об одиночестве и изоляции, в идолопоклонстве перед самим собой в сочетании с пренебрежением к себе. Ему нравилась эта книга. Он никогда не мог ей насытиться. Она напомнила ему, что он всё ещё жив. Канеки открыл дверь, ожидая увидеть лицо Амона. Это было его ошибкой. Маленькое, тощее предплечье скользнуло под его подбородок и чуть не сломало ему шею. — Издашь хоть звук, и я убью тебя, — предупредила Киришима Тоука, её глаза сверкнули из-под тёмной чёлки. Девушка втолкнула его в гостиную, заставляя сделать шаг назад, и ещё шаг, и ещё. Затем она пинком захлопнула дверь. На ней была школьная форма. Наверное, это было плохо. Честно говоря, очень глупый шаг с её стороны. Когда она в прошлый раз пошла в CCG за информацией, то попыталась замаскировать себя и Канеки, чтобы не выдать свою настоящую школу. Он предположил, судя по лямке её рюкзака на свитере с капюшоном, что она импульсивно решила прийти сюда. Канеки поднял руки в знак капитуляции. Её единственный видимый глаз сузился. Он не думал, что она была так зла, как пыталась казаться. Да, она явно внушала страх, но он не чувствовал себя напуганным. Ударит ли она его? Может быть. Это было вполне возможно. На самом деле, она определённо ударила бы его, если бы почувствовала, что это необходимо. Однако он не думал, что она этого хотела. Тоука прижала его спиной к стене. Канеки ударился об неё головой; его подбородок опустился, чтобы обеспечить некоторое пространство между её рукой и его горлом. Он глубоко вздохнул. — Какого хрена ты пошёл к «голубям»? — зарычала она, сердито глядя ему в лицо. Девушка ослабила хватку ровно настолько, чтобы он мог говорить. — Прости… — Канеки пристально смотрел ей в глаза, пока она вынужденно не встретилась с ним взглядом. Ему больше нечего было сказать. — Прости? — Теперь она была в ещё большей ярости. Чёрт, подумал он. Вот и поговорили. — Мне плевать на твоё «прости»! Ответь на вопрос! — Пожалуйста, не кричи, — пробормотал он, отводя глаза. — Я буду сотрудничать. — Ты, кажется, не очень-то склонен к сотрудничеству. — Я не хочу драться с тобой. — Он встретился с ней глазами и постарался передать ей все свои эмоции, всю свою искреннюю решимость своим взглядом. Чтобы она знала. Он не стал бы сражаться с ней, даже если бы она начала избивать его. Даже если бы она угрожала убить его. Даже если бы она взаправду убила его. Он бы не стал этого делать. Канеки во многом полагался на сочувствие Тоуки. К счастью для него, она была не такой жестокой, как казалась. Девушка не выдержала. Она осторожно убрала руку, и он наконец расслабился, потирая шею и слегка покашливая. Это не было притворством. Тоука действительно причинила ему боль. — Объяснись, — огрызнулась она. Он взглянул на неё. Затем слабо пожал плечами. — Я просто подумал, что в то время это был лучший вариант, — безучастно сказал он. — Я правда не знаю, почему решил так поступить. Я не подумал. Это было мгновенное решение, и я сожалею о нём с того момента, как принял его. — Это потому, что ты идиот! — Руки Тоуки сжались в крепкие кулаки. Он почти чувствовал, как их удары обрушиваются на него. — Ты не подумал? Ты что, тупой? Серьёзно! «Голубям» всё равно, был ли ты когда-то человеком! Они разорвут тебя на куски, Канеки! Она говорила так, будто ей было не всё равно. Это грело ему сердце. Он правда был рад. — Возможно, так и будет, — признал он. — Я знал, что это будет рискованно, ясно? Очевидно, это было безрассудно, но я поставил на карту свою жизнь и предпочёл бы, чтобы так и оставалось. — Она свирепо посмотрела на него. — С Нишики-саном всё в порядке? Она усмехнулась. Это был резкий звук тч, короткий вдох, от которого всё её тело напряглось. — Какая тебе разница? — сказала она с издёвкой. — Ты чёртов «голубь». — Послушай, я знаю, что ты в курсе, что я помог ему уйти, — вздохнул он. — Иначе ты бы не пришла. Кстати, откуда ты узнала мой адрес? — У твоего друга язык без костей, — пробормотала Тоука. Канеки стиснул челюсти, а затем тяжело вздохнул, раздражённо хлопнув себя по лбу. — Хиде… — прошипел он. — Да, он. — Тоука засунула руки в карманы и сердито посмотрела на него. — Что с ним не так? Почему он такой… энергичный? Причём, блять, постоянно. — У него просто такой характер, — слабо рассмеялся Канеки. — Он такой со всеми. — Это странно. — Она шмыгнула носом и оглядела его квартиру. — Итак. Почему? — Я уже сказал тебе почему. — Аргх. — Она яростно закатила глаза. — Ха-а, ладно. Почему ты пощадил Нишики? Он ведь полнейший отброс. — Ты так думаешь? — удивился Канеки. Хотя ему и не стоило этого делать. Для Тоуки практически любой, даже отдалённо неблагоприятный человек, был отбросом. — Мне кажется, это не так. — Он бы убил твоего друга, Хиде, не задумываясь, — сказала она скучающим, пустым голосом. — Тебе следует научиться вычислять мерзких людей, если ты охотишься на гулей для «голубей». — Это совет? — Канеки посмотрел на неё и увидел, как на её лице отразился лёгкий ужас. — Это предупреждение! — рявкнула она, отбрасывая его к стене. — Ты думаешь, что сможешь просто отпустить следующего гуля, которого поймаешь? Чушь собачья! «Голуби» воспримут это как предательство, и ты станешь ещё одним трофеем у них на стене! — Я лишь намереваюсь дать уйти гулям, которых считаю невиновными. — Канеки вздрогнул, когда она схватила его за грудки. — Ты можешь, пожалуйста, держать себя в руках? Чёрт возьми! — Ты такой слабый. — Она отпустила его, развернулась и пошла по направлению к кухне. — Жалкое зрелище! Как тебе удалось убедить «голубей» оставить тебя в живых? — Я всего лишь честно ответил на их вопросы. — Бред. — Но это правда. — Ты отвратителен, Канеки Кен. — Она полуобернулась к нему, её глаза опасно сверкнули. — Вероятно, это правда. — Он не хотел ей лгать. Канеки был так счастлив видеть её, говорить с ней, быть рядом с ней хотя бы ненадолго, что, казалось, для него больше не имело значения, что девушка думает о нём, пока она была рядом. В этом и заключалась проблема привязанности к людям. Их чувства никогда не имели значения. — Почему ты отпустил Нишики? — На этот раз Тоука спокойно задала вопрос. Канеки вздохнул. — Я виноват в том, что его поймали, — тихо сказал он. — Я случайно привёл следователя с обострёнными инстинктами к Нишики-сану. Я чувствовал себя ответственным за это и не смог бы вынести, если бы он умер из-за моей глупости. Она посмотрела на него широко раскрытыми глазами. Тоука открыла рот, но так ничего и не сказала. Она казалась совершенно растерянной. Канеки внезапно услышал шаги, приближающиеся к его двери. По тому, как Тоука напряглась, он понял, что она тоже почувствовала чужое присутствие. — Хиде! — выдохнул он. Холодный пот выступил у него на лбу, когда он схватил её за руку и потащил к двери своей спальни. — Ничего не говори и не делай. Я постараюсь как можно быстрее выпроводить его. Она уставилась на него. Гнев, страх и отвращение клубились в её взгляде. Он сдёрнул с неё капюшон и втолкнул в свою комнату. — Ни слова, — прошипел он. — Пошёл ты, — сказала она ему одними губами. Затем Тоука вытолкнула его за порог. Он закрыл дверь так тихо, как только мог, когда раздался стук в парадную дверь. Канеки сделал глубокий, прерывистый вдох. Тоука была последним человеком, которого он хотел бы впутать в свои проблемы. Он даже не удивился такому выводу, потому что это была Тоука. Она всегда была очень злой и готовой к драке. Если девушка была хотя бы чуть-чуть огорчена чем-то, она давала об этом знать. Она не особо открыто говорила о своих чувствах, но, чёрт возьми, она точно не скрывала своих проблем. В дверном проёме стоял Амон, его глаза смотрели куда-то немного выше головы Канеки. Он выглядел озадаченным. — Здравствуйте. — Канеки не нужно было прилагать особых усилий, чтобы скрыть своё огорчение. Он месяцами держал безэмоциональное лицо; словно носил безразмерный свитер. — Ты с кем-то разговаривал? — спросил Амон, нахмурившись. — А? — Канеки наклонил голову. — Нет. Вы слышите голоса, Амон-сан? — Канеки выдавил слабый смешок. — Это довольно странно. — Да. — Амон отвёл взгляд. Казалось, он глубоко задумался. Канеки рассеянно наблюдал за ним. — В любом случае, как ты себя чувствуешь? — Просто отлично. — Канеки обхватил руками живот. Рана, нанесённая кагуне Нишики, полностью зажила. Кен ранее осмотрел свой живот, и чем больше проходило времени, тем больше выступали его рёбра и тем более истощённым он становился. Он продолжал ежедневные тренировки, чтобы поддерживать форму. Или, хотя бы, чтобы привести себя в форму. Прямо сейчас он был довольно слаб. С таким телом он никогда никого не сможет защитить. — Ты выглядишь лучше. — Амон подпёр рукой подбородок и посмотрел на Канеки сверху вниз. — Ты ведь помнишь, что сказал Мадо-сан? Челюсть Канеки сжалась. Он твёрдо кивнул. — Не забывай, — предостерёг Амон, в его глазах читалось предупреждение. — Я не смогу защитить тебя, если ты потеряешь контроль. — Я бы не хотел, чтобы вы это делали. — Канеки опустил взгляд на свои ноги. — Простите. — Почему? — Амон казался удивлённым. Его голос звучал немного растерянно. — Вы несёте за меня ответственность. За любые действия, которые я предпринимаю. — Канеки наблюдал за ним. Наблюдал за тем, как на его лице проявилось сочувствие. — Я знаю, что у вас были неприятности из-за того, что вы остановили подачу мне RC-депрессантов. Амон вздохнул. Он потёр затылок, отводя взгляд. — Честно говоря… — Следователь поморщился. — Мне сказали, что держать тебя под наблюдением нужно было ради всеобщей безопасности. Что как только будет решено, что ты больше не представляешь угрозы, они тебя отпустят. Но я просидел в той палате два дня, а тебя только дважды осматривал врач, одобренный CCG. Они никогда не давали мне никакой информации о твоём состоянии, но я знал, что с тобой что-то не так. — Вы пришли к очень интересному выводу. — сказал Канеки. — Они, вероятно, держали бы меня в коме так долго, как только могли. — Я бы так не сказал… — Голос Амона звучал довольно неуверенно. Но он, скорее всего, чувствовал необходимость защищать CCG, несмотря ни на что. — Хотя это определённо было странно. Я не думал, что было бы справедливо по отношению к тебе держать тебя без сознания. Ты не плохой человек. — Вы в этом уверены? Амон пристально посмотрел на него сверху вниз. Канеки был потрясён своими собственными словами. Почему он это сказал? Он не хотел, чтобы Амон его в чём-то подозревал! Но это был хороший вопрос. Ему было очень любопытно. — Ты считаешь себя плохим человеком? — осторожно спросил его Амон. — Не знаю. — серьёзно ответил Канеки. Он закрыл глаза и услышал шарканье в своей комнате. Однако парень не думал, что у Амона достаточно острый слух, чтобы уловить это. — Ну, — сказал Амон, — не похоже, что на этот вопрос легко ответить. На самом деле никто не является образцом настоящей добродетели. Не беспокойся об этом. Я думаю, ты хороший человек. — Вы довольно… — Канеки склонил голову набок. — Что? — спросил Амон, будто защищаясь. — Ох. — Канеки моргнул. — Простите, просто вы… очень искренний. Это странно. — Я… — Лоб Амона сморщился. — Я не могу понять, комплимент это или нет. — О, простите— — Ты любишь извиняться. — Амон в неверии покачал головой. — Всё в порядке. Мне не нужны твои извинения, Канеки-кун. Я не обижаюсь. — Ох, хорошо… — Ты, похоже, готов вернуться к работе, — отметил он. — Но я могу сказать Мадо-сану, чтобы он дал тебе дополнительный день или два отдыха, просто на всякий случай. Канеки пришлось улыбнуться. — В этом нет необходимости, — сказал он. — Но спасибо. Вы очень добры. — Из того, что я видел, ты не получаешь особого признания от людей. — Амон покачал головой, выглядя немного раздражённым. — Даже не могу представить, как бы на тебя отреагировали гули. Ты другой. А люди ненавидят тех, кто отличается от них. Улыбка Канеки помрачнела. — Это продемонстрировало бы, как обращаются с гулями, — выдавил он. Амон наблюдал за ним. На его лице не отразилось ни одной эмоции, и Канеки почувствовал, что допустил оплошность. — Ты должен следить за тем, что говоришь, — предупредил Амон, поворачиваясь к двери. — Особенно рядом с Мадо-саном. Вы не можете заставить меня молчать, хотел сказать Канеки. Вы не можете заставить меня перестать чувствовать! Но он не кричал. Он даже не дышал. Канеки лишь смотрел, как высокий мужчина уходит, исчезая из его гостинной и забирая с собой последние капли его преданности. Он почувствовал, как этот ползучий голос разносится в его груди. Он хотел наполнить её. Хотел наполнить лёгкие воздухом, снова увидеть солнце. Когда Амон ушёл, Канеки прокрался обратно в свою комнату. Когда он открыл дверь, то не удивился, обнаружив, что спальня пуста. Окно было приоткрыто. Он огляделся, пытаясь понять, не трогала ли она что-нибудь. Потом парень заметил пустое пространство на книжной полке. Он подошёл к ней, ткнув большим пальцем в просвет. Она украла у него книгу. Это была старая, ветхая копия «Алисы в Стране чудес».