***
— Сука, выходи давай, нехер прятаться от батька! — мощный удар в хлипкую деревянную дверь отозвался излишне громким эхом в закрытой комнате. Облезлые стены, изношенный скрипучий диван, старый дубовый письменный стол с покоцанной белой табуреткой. Скудная обстановка убогонькой на вид комнатки органично дополнялась этим мерзопакостным крикливым голосом «любимого» отца, перебравшего в этот, неизвестно какой по счёту, раз и пытавшегося ворваться в эту скромную детскую обитель. Трясущиеся в противном ожидании благополучного для себя исхода маленькие пальчики судорожно теребили коричневое ушко помятого и заштопанного в нескольких местах пухлого медвежонка в смешных красных штанишках с заплаткой. Единственный, кто как-то умудрялся немного успокаивать бьющееся в безумном ритме сердце. Но с каждым ударом, каждым вскриком оно ещё больше загонялось точно у марафонца, без остановки бежавшего сорок километров. С подъёмами, крутыми поворотами и извилистыми дорогами, с злыми волками, догоняющего несчастного спортсмена, они уже почти настигли, вот-вот схватят своими жёлтыми острыми зубами и разорвут на куски. Яростный лай доносился со спины, не хотелось оборачиваться и с диким ужасом видеть эти красные от бушующей злости глаза. Они почуяли страх, они сожрут тебя за это заживо, обглодают твои хрупкие косточки до бела и с удовольствием в мордах облизнутся. Ты о них не убежишь! — Пожалуйста, Боженька, спаси меня! Спаси меня от злых волков! Спаси-и-и… — жалостная мольба на грани безудержной истерики, устремлённая в облупившийся белый потолок, горькие всхлипы и прерывистое мычание. Только не заплакать! Только не заплакать! Нет, нет! Но вопреки воли Всевышнего, не уберёгшего своего раба божьего, по надутым большим щекам покатились горячие слёзы, полные детского страха, обиды и бесконечной душевной боли. Вопреки всему, что он знал, во что он так наивно верил, волки не исчезли по чудесному велению Господа, нет, они смогли поймать в свои цепкие большие лапы шустрого бегуна. — Ну что, сопляк, допрыгался, а? — тяжело привалившийся на косяк огромный волосатый волк обвёл ленивым взором сначала комнатку, пока застеленный мутью взгляд не уставился на свою, заплаканную от искреннего рационального страха за свою жизнь, жертву. Блеянье напуганной овечки никогда не смогли бы разжалобить голодного, истекающего вязкой слюной, громадного чёрного волка. Широкая ладонь как гром среди ясного неба, молниеносно и звонко опустилась на мягкую детскую щёку. С точностью элитного профессионала по самым быстрым пощёчинам в мире он взял бы первое место. Никто не сможет потягаться с его звериной жестокостью. Все те нелепые дураки и олухи, возомнившие себя добродетелями всея земного шара, лишь сплошь и рядом ничтожные слабаки, не способные на решительные меры. Они просто-напросто не могут воспитывать в правильном ключе нынешних детей. Эти мелкие спиногрызы готовы урвать себе большой кусок родительской плоти, наедаясь досыта слащавой любовью, а потом уже танцуя с ненормальным весельем на их костях. Нельзя давать им спуску! Только крепко поставленный замах кнутом, а пряники только по праздникам! — Разнылся тут как баба, сопли распустил, надо же, — насмешливый тон звучал унизительно, — мужик должен терпеть, а не плакать! Ещё одна пощёчина, не уступающая по силе первой. Господь говорил терпеть. Если ударили по одной щеке, то подставь другую. А были ли слова про боль и подступающие слёзы, следующие за этим столь неприятным действием? Терпеть. Хорошо, папа, я буду терпеть. А мама никогда об этом не узнает.***
— Чур… Из неприятных мыслей вырывает снова в серую реальность мягкий тембр голоса рядом с собой. Частое моргание помогает окончательно отогнать внезапно настигнувшее из неоткуда наваждение. Мужчина как-то чересчур устало глянул на парня, всё это время сидевшего на голой чёрной земле возле него. Подобранные колени и зажатая поза вызывали едва знакомое доселе дежавю. Будто и видел раньше нечто подобное, но что-то здесь было не тем самым. Совершенно не тем. Ближе к вечеру начинали медленно, но верно подбираться первые холодки. Осень всё заметнее наступала на пятки, давала знать о своём присутствии всевозможными намёками. — Чего? — Я заметил твой пустой взгляд в никуда, задумался о чём-то? — Да, то есть нет. Не знаю, просто… Что-то отец резко вспомнился, — удручённо проговорил мужчина, попутно кутаясь в свой плащ, всеми силами стараясь удержать тепло внутри. Но отчего-то отвратный холодок пробегал по позвонкам вниз задорной змейкой, игнорируя эти тщетные попытки. Белокурая голова плавно развернулась по направлению к перелеску, обволакиваемым лёгким туманом. Еле уловимая загадочность чуялась вокруг. Всё больше и больше распирало от какого-то невидимого предчувствия. — А каким он был? Хорошим? — Ага, прям отличным! — неожиданно сталкер взорвался как новогодняя петарда, но после сразу же поутих, продолжая дальше говорить более холодно, — мразью был, мразью и подох. И поделом ему. — Мне жаль, — сочувственно отозвалось снизу и тут же рука, которая всё это время лежала на сухой пыльной земле, бессмысленно перебирая многочисленные камушки и травинки, теперь мирно покоилась на левом колене одиночки. Грязная бледная ладонь с чёрными ободками ногтей выглядела словно как у ожившего трупа. Огрубевшие крепкие пальцы просто лежали, не сжимали, не подавали даже малейшего признака на жизнь, тем не менее пытались выразить этим недвусмысленным жестом акт глубокого сожаления. Чур заметил это. — Жаль ему… Жалеть меня надо было в детстве, когда эта сволочь позволяла себе такие вещи вытворять, что Богу стыдно смотреть. А сейчас хрена ли меня жалеть. Своё уже отжил и хватит на этом. Устал. — Мне просто тебя жаль и даже отчасти завидно. — Завидно?! Головкой не стукнулся где-нибудь? С таким чудищем никто не захочет жить, если бы у меня был выбор… — Завидно от того, что ты помнишь это. Ты знаешь своё прошлое, оно не скрыто от тебя. А у меня… Я до сих пор пытаюсь понять, кем я был до Монолита, до всех тех ужасов, что со мной происходили в нём. — Альтон указал пальцем на этот пресловутый перелесок, с виду ничем не отличающийся ото всех, но почему-то таящий в себе немыслимые секреты. — Мой разум как это братство деревьев, он носит великую тайну и окутан молочной пеленой. Кто я или что я, даже Ему было бы это неизвестно. Сталкер молчал. Впервые ему откровенно нечего сказать. Он продолжал с неким интересом вникать в произносимые слова, словно льющиеся из приоткрытого рта как прозрачная ключевая водица, которой так хотелось выпить с причмокиванием. Тёмно-бордовые тонкие губы неровно двигались, сухо выдавали звуки, чуть обнажали искривлённые нижние зубы и также надёжно прятали снова. Это в определённом смысле завораживало. То, как говорил парень и его умиротворённое выражение лица выдавали определённые ассоциации со старым философом, посмотревший в самую пучину ада и сидящим здесь, в переходном мире, для дальнейшего путешествия по кругам грехов. Либо задержится в этом туманном месте подольше. Седой старец в молодом теле. — Знаешь, Чур, меня давно посещали мысли о самоубийстве. Представь только, долгожданное освобождение и ничего более. Но почему-то я не могу решиться на этот смелый шаг. Мне становится страшно. — Это будет больно. — Да, больно. Оттого и страшно. Можешь называть меня трусом, слабаком, я даже отрицать это не буду, — быстрый взмах кистью свободной руки в неопределённом жесте, будто заранее согласился со своими же словами. — Разве страх является слабостью? Знаешь ли, самовыпил сама по себе штуковина страшная и нормально тебе бояться этого конца. А мож ты случайно жив останешься после такого? А? Никчёмный шанс, но он есть, а потом страдай после, мучайся всю оставшуюся жизнь и жалей, что не смог, что шанс этот проклятый возымелся. Бог тебя убережёт от такой напасти и вот так всё сложится в итоге. Мне бы тоже никогда духу не хватило пулю в висок себе всадить или, например, узел затянуть, потому что страшно. Так что, дурью не майся, и больше не говори таких глупостей. Живой и ладно, дальше как-нибудь само сложится. Пришёл черёд смолчать самому Альтону. Уверенный тон мужчины отсёк любые тщетные попытки на заслуженное нытьё. Слабость духа, надломленность собственной личности, извечность боязни, тревожности и беспочвенного страха — всё это скопом свалилось спонтанно в самый неподходящий момент. Теперь даже малейшая жалкая мысль об самостоятельном уходе на тот свет звучит в голове поистине убого. Раньше было проще, ведь всё кажется проще, если вовсе не кажется. Заботы не ложились на плечи, никаких сомнений и проблем, всё находилось под полным и безоговорочном контроле свыше. По ежедневному плану проходили дни, месяцы, а может и вовсе годы. Неизвестность — главный враг и безжалостный душитель. — Туман усиливается, — строгая констатация факта без тени каких-либо эмоций. Но пальцы всё же говорят об обратном. Тревога нарастала. — Ну и? Насрать как-то на него, мне не мешает. — Я видел такой же туман в Припяти. Я помню как сидел вот также на земле и смотрел на него издалека. Он клубился за решёткой. Я наивно полагал, что ему до меня не добраться. Ошибался сильно тогда. Он смог, — меланхоличная нотка скользнула в голосе. Белёсая пенка подбиралась незаметно, степенно ложилась на чёрную землю и утягивала в свою поволоку пожухлую траву. Жадно поглощала каждую травинку и каждую частицу, где смогла достать. Альтон прикрыл отяжелевшими веками глаза. Все представления о блаженном Рае превращаются в пыль, они ничто в сравнении с этим туманом. Вот так он должен выглядеть. Обволоченный густым и непроглядным Эдемский сад с яркими красными пятнами-яблоками как огоньки, мелькающие среди раскидистых ветвей огромного могучего древа Познания. Прикосновение с колена внезапно исчезла, не успев даже надоесть. — Э, Альтош, ты куда? — удивлённый возглас слышался позади слишком уж приглушённо и маловажно. Вот он, буквально Рай перед носом, зачем оставаться в прежней мирской суете, когда даётся прелестный шанс уйти в долгожданное небытие? Укутанный как в мягкий пушистый плед человек вступил наконец в Эдем. Неизведанный, загадочный и такой пленительный. Влажный. — Эй, дружок, да чего ты забыл в этих деревьях-то? Туман что ли приглянулся? — мужчина недоверчиво озирался по сторонам, с подозрением глядя на покосившиеся уродливые деревья с почерневшей корой и жёлтыми больными листьями. Совсем не впечатляющая вырисовывалась картина. — Чур, мне желают смерти все. Меня все ненавидят. Ты тоже… — Я тоже? Бред. Нахера мне тебя убивать? Я же не маньяк какой-нибудь… — Верно. Но я не чувствую полного доверия между нами. Моя непредсказуемость лишь радостно играет на твоих нервах и… И где здесь место настоящему доверию, м? В любой момент ты можешь меня устранить. Я же буквально ходячая проблема, так какого чёрта ты ничего с ней не делаешь? Избавься от меня, давай, расстреляй, разорви на куски! Сделай что-нибудь! — озарившая после столь долгого времени, отчасти безумная, улыбка «мертвеца» совершенно обескураживала остолбеневшего на месте мужчину. От странной растерянности он даже позабыл почти как дышать естественным образом. Воздух, наполненный липкой влажностью и спёртой сыростью, лишался своей важной ценности как элемента жизненного круговорота. Что-то внутри разливалось горячим воском по обнажённым органам, в быстром ритме пульсации билась венка на виске. Мертвец незаметно придвинулся ближе. Может это зловещая аура, витавшая вокруг, была чужеродной здесь? — Ну чего же ты молчишь? Я вот, стою перед тобой, не двигаюсь даже! Задуши меня! — обхватив молниеносно плечи Чура, выжавший будто из ума, монолитовец в отчаянном исступлении вцепился ногтями глубоко в ткань плаща, сжимал со всей своей недюжинной силой, на какую только был способен самолично. Слои одежды притупляли ощущение боли, но не избавляли от неё полностью. — Да ты совсем поехавший! Хочешь снова по роже схлопотать? Я могу это устроить. Слышишь меня, а? — отрицательный моток опущенной белобрысой головы. Смуглые руки грубо схватили за предплечья парня, пытались растормошить и хоть каким-то образом успокоить его. Кажется всё бессмысленным. — Помнишь это? — бледный палец указывал на место зажившего ранения. — Помнишь, как воткнул в меня нож? Помнишь же, как ты мог это забыть. — И к чему ты это щас припомнил, а? Я себя защищал, иного выхода здесь и не могло быть. Я погляжу тебя только такие методы и останавливают. И снова молчание. С двух сторон не послышалось ни единого слова, даже ветер стих, оставив после лишь давящую на уши тишину. В небольшом перелеске туман спешил растаять бесследно, словно и не было его здесь никогда. Руки постепенно спали с плеч, скатились по плащу вниз и вернулись на свои законные места вдоль чужого туловища. — Придёт время, когда ты сможешь закончить начатое, — затянулась долгая пауза, прежде чем Альтон снова выдал уже окончательное «я уверен». Уголок рта мужчины невольно дёрнулся. Видимо парень уж совсем отчаялся, раз просит о таком. Чистое преступление, которое не понесёт ощутимых последствий в будущем, но останется на личной совести сталкера. Даже несмотря на все противоправные действия, откровенно совершаемые здесь, в Зоне, позволить себе столь хладнокровное убийство Чур не мог. Не хотел. Вовсе. Может толика правды и была в последних словах, произнесённых столь тихо и непринуждённо. В любом случае время покажет, кому суждено покинуть этот мир, а кому остаться страдать. Поблизости прогремел одиночный выстрел. В воздух взмылись перепуганные птицы, почти закрывая небо своими крыльями. Одновременно вздрогнувшие, Альтон и Чур повернулись в ту сторону, откуда предположительно он исходил. Короткая молчаливая переглядка друг с другом, заставила сильно напрячься и против воли направиться к источнику внезапного шума. Распирающее любопытство не покидало обоих. За перелеском, примерно в метрах десяти, полулежал, прислонившись к массивному стволу облезлого дерева, монолитовец. Совсем молодой парнишка, младше даже самого Альтона, с красноречивой дырой в виске. Вытекающая из отверстия тёмная кровавая струйка лениво уходила вниз по щеке и капала на воротник. — Ещё один, — монотонно, без толики сочувствия или какого-либо потрясения, прокомментировал ситуацию Альтон. Словно каждый день видел такое. — М-да, вот уж… Действительно… Так значит, вот так ты хочешь кончить, да? Но смелости не хватает? И потому просишь меня за тебя всё сделать? Запачкать собственные руки, но чтобы этого не пришлось делать тебе? А? — Отвернувшись от этого малоприятного зрелища, сталкер твёрдо обратился напрямую к парню. — Я спрашиваю тебя, хочешь также валяться дохлым где-нибудь в грязной канаве? Чтобы тебя кто-нибудь специально застрелил, а тебе даже пальцем шевелить не пришлось? Бывший монолитовец молчал. Упорно не глядя на мужчину, он продолжал упрямо взирать на распластавшийся у самых их ног труп самоубийцы. Рассматривал внимательным образом это безмятежное, спокойное выражение лица ещё не остывшего тела. Безымянный брат по группировке не смог нормально жить после смерти Монолита, символически покончил с собой и оставил после себя лишь остаточную оболочку, наполненную благоговейной пустотой и утраченной скорбью по былой своей жизни. Существуя благодаря только Отцу, следуя слепо только Его голосу, они в один миг утратили всё. Неужели Альтону так везёт, что он смог прожить долго после трагичной потери? Хотя внутреннее противоречие между страстными желаниями собственной смерти и жизни так и одолевали с ощутимым нажимом на мысли. Чур оказался прав: не хватает ему смелости и духу, чтобы претворить в жизнь потенциальное самоубийство. Будучи подвластным контролю извне, он без страха бы совершил что угодно с собой, с другими, абсолютно плевать что именно надо делать. Даже каннибализм не был бы нисколько не страшен. А сейчас… Жалкое подобие былого бесстрашия. Бледная тень члена когда-то загадочной секты, которая ещё почти недавно ввергала ужас в сердца Неверных. Парень не смог сдержать смеха. Прозвеневший звонок и совершенно не к месту, он буквально сотряс пространство возле себя, заставив Чура немного отступить от него, откровенно испугавшегося такой неадекватной реакции на происходящее. Отсмеявшийся Альтон чуть подуспокоился и нервно протёр щёку. После обернулся к застывшему одиночке. Удивлённое лицо совсем обескураживала. — Чего испугался-то? Разве не смешно? Мой брат подох, а я живой ещё, здесь перед ним стою. Живой, здоровый. Забавно-то как… Пойдём обратно к костру, я устал. — Охереть можно… — шёпотом проговорил про себя Чур, провожая взглядом удаляющуюся фигуру парня. Кардинальная перемена в характере пугала и сбивала с толку. Непредсказуемости всё-таки присутствовало больше, чем того хотелось. Обычно стабильное поведение окружающих было привычным, но тут оказался отдельный случай. Интересный случай. Напоминало когда-то о таком же чокнутом, который своим поведением пугал всех, но очаровывал лишь одного сталкера.