A Thing of Beauty

      Сильверхенд – длинный сукин сын. Во всех, блять, смыслах.       По прикидкам Ви рокер должен был бы возвышаться метра на два над землей, но тот неожиданно оказался на десять-пятнадцать сантиметров ниже. И это было удивительно, потому что такая фигура обычно свойственна людям более чем просто высоким.       У Джонни длинные цепкие мощные руки с длинными же сильными жесткими пальцами. У Джонни длиннющие стройные идеальные ноги. У него длинный торс. Длинные пальцы ног. Да у рокербоя даже рожа удлиненная, овальная.       Да-да, и в том смысле тоже. У Джонни длинный впечатляющий хер. Этой информацией наемник обладать абсолютно не хотел бы, но их предельно близкое сосуществование лишало Ви права выбора в некоторых вопросах.       Рокер нифига не красавец, но настолько, сука, идеален и необычен, что с него картины рисовать надо, статуи нужно лепить, отбивать из мрамора и отливать в бронзе нахуй. Типа тех, древнегреческих, что до сих пор пылятся в музеях, подавляя великолепием. Если б не длинный хер, конечно. Кто-то из знакомых валентиносов когда-то спьяну ляпнул Ви, что у древних греков в почете было маленькое хозяйство. Большое, дескать, признак обывателя и плебея. Но этого охуительного сукина сына, возможно, взяли бы в натурщики даже с таким изъяном, да еще и задыхаясь попутно от восторга. Вместе с его небрежно выровненной щетиной, хищным носом и жесткими узкими губами. Потому что в Джонни на каком-то животном уровне ощущались неукротимые пылающие сила, воля и дикость.       Но Сильверхенд, вместо того, чтобы сиять своим холодным и недоступным золотым сечением со всех поверхностей произведений искусства, каким-то совершенно фантастическим и непонятным образом топтал грешную отравленную землю, жрал разогретую в микроволновке химозную бурду, а не фимиам, - или что еще там вкушают небожители на своем Эвересте - курил адски крепкие сигареты, роняя везде пепел, поглощал вискарь и текилу как не в себя, пачкал грязными пятками постельное белье, язвил, плевался ядом, ругался с голопроектором и матерился как матерый Мусорщик. Будто ему не положено было самим Провидением воодушевлять до судорожных экстатических припадков художников и скульпторов таинственным молчанием, мощью и грациозностью. Хуй этот пизданутый боженька клал на всех творческих мастеров и на предназначенное Судьбой, - свой длинный и впечатляющий - причем с особым цинизмом. Мнения и чаяния других не ебали его совсем, мало того, Ви казалось, что Джонни с нежным удовольствием специально обосрал бы им всю малину, моментально свалив из райских кущ в захолустный бар или в злачный притон потрахаться. Да еще бы и фотографии с автографом выслал пастве.       Единственной целью его жизни являлась пламенная, кровавая и уродливая, как и любая другая, борьба за идеалы и принципы. Этакий низменный и родной для Найт-Сити небритый, разлохмаченный и вальяжный бог ярости и свободы собственной персоной обретался в полупустом подвале - в поношенных кожаных штанах и в растянутой черной майке с пятном растертого сигаретного пепла над правым соском.       Вас когда-нибудь запирали на длительное время в ограниченном пространстве с кровожадным ацтекским идолом, ежечасно пялящимся на вас своими голодными раскосыми глазами? Нет? Вот то-то и оно. Тогда считайте, что жизни вы не нюхали, щенки.       Небритое мудло дрыхло рядом с ним в одной постели. Похуистично возмутительно обнаженным. Поначалу соло косплеил третьеклассницу, перед которой из-за угла выскочил эксгибиционист и резво распахнул плащ из синтокожи, но потом Ви как-то подзаебался каждый раз отворачиваться или негодовать. Все равно все представление пропадало втуне. Сильверхенд был неумолим, глух и слеп к его претензиям. Он, видите ли, привык спать голым, а все остальное его слабо волнует. А наемник, если ему невмоготу, может переселиться на диван. Само собой, коли осилит перетащить туда оборудование Траума-Тим и все аккуратно переподключить. Но если подобный подвиг не случится, то Ви завсегда прекрасно может завалить ебало, перестать пристально таращиться на чужой хер и спокойно спать.       Рокер бесил неимоверно, непередаваемо. Невозмутимого эгоцентричного хамского мудака хотелось зачастую отоварить чем-нибудь тяжеленным прямиком по голове, а после удавить подушкой. Или голыми руками. О, душить падлу голыми руками было бы великолепно!       И если бы Джонни не умудрялся каким-то волшебным образом удерживать баланс своего мудачизма, не давая показателям рвануть выше пятидесяти процентов, соло бы давно его прикончил, даже несмотря на свое бессильное состояние. Варианты были. Например, во сне, когда тот дрых совершенно как мертвый, – из ККП-31 не разбудишь, даже если стрелять у самого уха.       Но помимо своей бесячей отвратительной половины, рокербой обладал еще и светлой стороной. Светловатенькой. Ну, в любом случае, хотя бы не такой угольно-черной. Он умел быть оглушительно очаровательным, забавным, интересным, привлекательным, серьезным. И говорил удивительно правильные умные вещи. Да еще и доносил их так, что слушать можно было сутки напролет. Гипнотизер хуев.       Оставаясь, само собой, при этом панковатым мудилой.       Парадокс, сука.       Ничего странного, что по слухам Сильверхенд умел пробраться под кожу любым, запасть в душу и там надолго обосноваться. Привлекать, вести за собой, подчинять своей воле, становиться нужным. Недаром Керри так корежило даже спустя полвека.       Ви этим любым быть отказывался наотрез, но, привыкший к честности с самим собой, замечал, что все чаще зависает, провожая взглядом по-животному пластичную фигуру, замирает, с интересом вглядываясь в богатую мимику рокера: яростно нахмуренные брови, насмешливый прищур темных невероятных глаз, изредка мелькающая в самых уголках губ необыкновенно искренняя и открытая улыбка, мимолетная, но от этого еще более убийственная, неожиданная словно выстрел - поди успей заметить.       Джонни напряжен – он сжимает и разжимает кулаки. На запястьях и кистях рук взбухают вены. Крайняя степень напряжения – и он мечется из угла в угол, легко, изящно, пружинисто, жутко. За метаниями обычно следует взрыв. К этому нужно уметь быть готовым.       Джонни пытается отмежеваться от темы разговора, хотя и чувствует себя причастным – небрежно стоит, опираясь лопатками на стену, и бьется о нее затылком. Звук получается глухой, но размеренный, будто от метронома. За этим невозможно не следить, это завораживает не только на зрительном уровне, но и на слуховом. Притягивает к себе внимание, потому что каждый должен быть в курсе его отношения к происходящему. Поначалу Ви решил было, что это банальная скука и желание поскорее прекратить разговор, но потом догадался, что это не так. Базар рокербой сворачивал решительно и в пизду. Хамил, язвил, переводил тему, в конце концов, просто не отвечал. Это же было перформансом, а все его перформансы были призваны доносить что-то до собеседника, влиять на него. Наемнику пришлось немного потрудиться, сопоставив факты и всмотревшись внимательнее. И вот вам результат: «Не хочу об этом говорить, но вынужден. Так что подавитесь, бляди. Но учтите, мне это нахуй не упало».       Джонни защищается и заранее изготовился к спору – его руки скрещиваются на груди, он становится шире в плечах, внушительнее, мускулы четко отрисовываются. Вся его поза сообщает оппоненту, что борьба будет тяжелой, и он свою победу выгрызет так или иначе. Жесткие губы – прямая безапелляционная линия.       Джонни чувствует себя в безопасности, весел или спокоен, полностью открыт – он грациозно, почти модельно выставляет вперед одну ногу, большой палец руки цепляется за ремень. Чуть сутулится, смотрит исподлобья, узкие губы изгибаются в легкой довольной усмешке.       Джонни увлечен, внимателен, готов слушать – он приваливается расслабленно плечом к стене, длинные руки свободно свисают вдоль тела.       Джонни в крайней степени ненависти и отвращения – его голос доходит до совсем низких тональностей, почти до рычания, верхняя губа сначала подрагивает, а потом по-звериному медленно ползет вверх в оскале, обнажая зубы. Морщится нос, как у бешеной псины перед нападением.       Джонни хочет добиться своего, донести свою мысль, доказать что-либо – он вторгается в личное пространство, садится рядом, касается, окутывает запахом, ловит взгляд, голос его становится тише, но увереннее. Рокербоя становится слишком много, он вытесняет своей энергетикой окружение, чтобы собеседник не отвлекался. Только он и ты, никого больше.       Джонни задумчив, сосредоточен, планирует что-то – длинные сильные пальцы выщелкивают мелодию или выбивают ритм на подходящей поверхности. Взгляд отсутствующий - в пол или за плечо визави. Рокербой не здесь, он крайне поглощен мыслями в собственной черноволосой безумной башке, в которой сейчас и копается.       Джонни насмешлив, доволен собой, в восторге – он гордо запрокидывает голову. Темные пряди рассыпаются по лопаткам, прищуренные карие глаза сияют, уголки губ приподнимаются вверх, но зубов в этой торжествующей и все равно всегда немного злорадствующей улыбке не видать – их рокербой показывает только в ярости. Под кожей на горле, низко заросшей щетиной, перекатывается кадык, мышцы напряжены. В глотке низко вибрирует смешок, а крылья хищного носа мимолётно раздуваются, когда он пренебрежительно фыркает или победно хмыкает.       Джонни показывает близость и поддержку – утыкается лбом в лоб, смотрит глаза в глаза, хотя в такой позе все перед тобой плывет, мешается в беспорядочную палитру. Остаются только слух, обоняние и осязание – все они захвачены Джонни. У рокербоя горячий лоб и обжигающее глубокое дыхание, пахнущее табаком, кофе и иногда текилой или виски. Оно оседает на губах и проникает в рот, кажется, что до самого горла, наполняет кровь, расходится по всему телу, будоражит и туманит.       Это было не просто близостью, это было единением – с содроганием в эти режущие моменты осознавал Ви. Время замирало, все вокруг обрушивалось к херам, и оставались они вдвоем живые среди мертвой пустоты.       У соло было много времени для наблюдений за соседом по подвалу, а они были необходимы, если Ви хотел узнать и понять того, с кем оказался заперт в одном помещении. Потому что половину правды о рокере составляли его пластика и мимика, а вовсе даже не речь.       И наблюдения эти давались наемнику с трудом и потерями. Изучать настолько яркого человека, умудряясь попутно выстраивать защиту, а не залипать, малодушно желая довериться и ухнуть с головой в удовольствие от общения, оказалось делом почти неподъемным. Все равно что одной рукой гладить себя по макушке, а второй похлопывать по солнечному сплетению. Ад, пиздец и хаос.       Сильверхенд был упорен и нетерпелив. Он легко раздражался и умел, но до зубовного скрежета не любил держать себя в руках. Джонни было не чуждо сочувствие, но в нем он был суров и безжалостен, придерживаясь принципа «помоги себе сам, не будь бессильным хуйлом». Он был справедлив, но жесток в своей справедливости. Пиздел до одури много и красиво, но из этого потока иронии, юмора, информации и фактов практически невозможно было вычленить что-либо важное о нем самом. Рокербой был не столько самовлюбленным эгоистом, сколько на удивление самоуверенным чумбой. Видимо, именно отсюда и брали начало все его презрительные выражения ебала и надменный тон, создававшие впечатление поразительно эгоцентричного и заносчивого долбоеба. Идеалов Сильверхенд не признавал, да и в целом доволен кем-либо или чем-либо бывал редко, говнился до последнего и цинично и недоверчиво относился ко всему светлому и вечному. Но уж если мельком хвалил что-либо, то на фоне обычного его презрения подобный случай был праздником – хоть трехуровневый торт выноси да поджигай бенгальские свечи.       Тщательно подмечая, фиксируя и запоминая каждую новую мелочь и догадку, Ви потихоньку чувствовал, насколько легче ему становилось дышать. Общаться с рокербоем было сложно, но реально, если учитывать множество мелких нюансов, относиться с уважением к его свободе и не пытаться укорять, совестить или обижаться. Впрочем, обижаться соло и вовсе не умел, что упрощало задачу, а стыдить взрослого мужика не порывался совсем. Во-первых, Джонни для этого был староват и к своим тридцати-сколько-ему-там годам уже окончательно сформировался, а во-вторых, представлялся достаточно умным и сметливым чумбой для того, чтобы уж как-то разобраться самому в мешанине своих принципов и жизненных установок. Третья причина была смутной и почти неосознаваемой, так как ее Ви тщательно и решительно заталкивал в самый дальний закуток подсознания. Стоит ли пытаться влиять на что-то настолько самобытное в своей дикости и необузданности? Это мнилось кощунством.       Спорить дозволялось. А если художественно и с огоньком, так и вовсе приветствовалось. Сраться рокер любил – чтобы задорно, до хрипа, до самых изощренных язвительных оскорблений. Иногда Ви сдавалось, что это было то ли хобби Джонни, то ли его способ безопасно слить вечно раздирающую его темную энергию. Тут и наемник нашел для себя шанс поразвлечься за чужой счет, – не все же осчастливливать небритого уебка – с удивлением нащупал, что рокербой ненавидит тупые препирательства, но выйти из цикла, очевидно, из-за собственной упертости, умудряется отнюдь не сразу. Задиристые утомительные и чудовищно тупые «нет - да» и «да - нет», достойные разве что срачей первоклассников, с подачи Ви прочно заняли место в их беседах и раз за разом звучали в стенах подвала, пока Сильверхенд не находил в себе силы наконец-то прекратить феерию духа и праздник высокого слога изысканными рифмами из разряда «да - сабурохуйна» и «нет – тупого еблана ответ». Иногда, правда, рокер ломал игру абсолютно неуместными, банальными и не ложившимися в ритм «заебал» или «пошел нахуй», и тогда, укоризненно покачивая головой и усмехаясь, соло записывал ему проигрыш. Джонни впадал в кратковременную ярость, Ви праздновал победу, подумывая, когда стоит сменить тактику, сломать систему и ошарашить оппонента изящной рифмой самому, сбив с толку.       Так соло и кочевал от своих лабораторных научных поползновений днем до ежевечерних зачитываний перед сном мантр о том, что ему не хватало только привязаться к самонадеянному ненормальному мудиле, которого он и не знал вовсе. Которому, если верить словам самого мудилы, подарил вторую жизнь.       Держи, блять, дистанцию. Не позволяй себе излишней симпатии. Не привязывайся. Думай головой. Всегда только головой – никогда сердцем. Рассчитывай каждый шаг, каждое слово, каждый жест.       Но при свете дня, когда проснувшийся, еще помятый со сна Джонни – с полосами от подушки на щеке, с разлохмаченными волосами, с первой непременной утренней сигаретой, небрежно зажатой в уголке губ, - опять становился ярким и обжигающим центром его ограниченного мирка, все это как-то незаметно забывалось. Ви искренне улыбался шуткам, радостно вписывался в откровенные длительные разговоры, с азартом отвечал на изобретательные подъебки и умудрялся снова и снова залипать, вглядываясь в небритое смуглое лицо, в идеальную пластику сильного, но гибкого тела.       Костерил самого себя, мысленно раздавал себе же оплеухи, но, хоть ты тресни, отползти никуда из зоны поражения проклятой харизмы рокербоя не мог. Оставалось держаться только на резервах разума и упорства. Недаром же, в конце концов, человеку даны мозг и сила воли?       - Это что? – рваные аккорды внезапно сложились, словно головоломка, в зазвучавший четко и без сбоев ритм. Признаться, наемник уже минуты две как опустил многострадальный аляповатый Либерти на колени, перестав крутить его в бесплодных попытках отделить затвор от рамки, и безотрывно глазел на ловкие длинные пальцы Сильверхенда, казалось, совершенно без труда, легко и свободно касающиеся струн.       - Гитара, - не поднимая головы, рокер вздернул показушно и торжественно гриф вверх, сильнее надавив на него левой рукой. Мелодии это резкое движение ничуть не помешало, она только внезапно приобрела более металлическое звучание. Джонни чуть сполз на сидении дивана и вытянул длиннющие ноги, устроив их на низком столике. – Инструмент. Не ремонтный, учти, Ви. Музыкальный.       - Иди нахуй, - эта присказка стала уже традиционной. С нее Ви начинал почти половину своих фраз, обращенных к Джонни, и получал какое-то смутное удовольствие, посылая рокера от души и для души по полусотне раз на дню. – Формами, конечно, похоже на телку, но она не вырывается в ужасе и не взывает о помощи, так что либо она дохлая, либо слепоглухонемая. И если ты не покрыл мертвую бабу лаком и не натянул струны от бровей до пальцев ног, то это всяко гитара.       - Иногда твои фантазии вызывают у меня некоторые опасения, пацан.       - Что играешь? – агрессивный напористый злой ритм катился неостановимо, как обвал в горах, гремел, отзываясь приятной нервной вибрацией где-то внутри. Это напряжение нравилось соло, грохотало в ритме с током крови, лихое, жгучее, энергичное.       - Музыку, - невозмутимое хмыканье мудилы вызвало желание с размаху запустить тому в лоб полуразобранный ствол, но Ви с усилием сдержал себя. Прицел у него до сих пор был нарушен, а прерывать звучащий мотив и вовсе не хотелось.       - А так сразу ведь и не скажешь, - все же не выдержав, нагло осклабился наемник, не упустив возможности подколоть бесячего рокербоя.       - Два раза подряд пальцем в небо, Ви. Бабы любят меня, а ты любишь мою музыку - это факт, - склонившись ниже, так, что длинные прямые, но чуть вьющиеся на концах волосы почти запутались в струнах, Сильверхенд напряг пальцы, четко и невероятно быстро вбивая их в лады. Ритм рванул вперед бешено и неудержимо, будто на самом пределе скорости, рифы то обваливались вниз жестким боем, то перекочевывали в тихий рокочущий буквально двухструнный перебор, от которого у Ви все внутри обрывалось и хотелось наизнанку вывернуться от искрящих, берущих за глотку подъема и ярости. Эта музыка была живой. В ней были настроение, мысль – она практически говорила. Замерев, соло дышал мелодией, с восторгом пропитывался ей насквозь – настолько она была созвучна с тем, что мерцало сейчас в его собственной голове. Тут была ненависть до хрипа, тут была усталость до изнеможения, тут была необоримая сила, тут была слабость, которую необходимо было переплавить во что-то еще, и снова подняться на ноги. И звенящее на грани напряжение, не имевшее выхода. – Гляди-ка, а вот так тебе не понравится, тачку готов прозакладывать.       На секунду рокер приподнял голову, взглянув на наемника хитро и самодовольно, а потом расслабился и откинулся на спинку дивана, пару раз стиснув и разжав длинные пальцы, как стряхнув с них только что звучавшие аккорды.       Когда Джонни вновь обратился к инструменту, музыка полилась сначала небрежно, словно наугад, ритм то и дело сбивался, прерываемый то вычурным рифом, то изысканным перебором, но потом две партии слились, и Ви осознал, что слышит тот же мотив, но в куда более богатом исполнении. Создавалось впечатление, что звучат две гитары разом – одна дает ритм, а вторая обрамляет его и поддерживает. Звучавшие до этого в тональности жестокость, жаркий призыв и колючая ненависть смягчились - уже воспоминанием о пережитом пике гнева. Проигрыши стали длиннее, чаще, иногда полностью поглощая ритмическую основу. Это было приятно слушать, но ранее испытанного пожара и бурления крови не вызывало.       - Красиво. Но… не мое что ли, - описывать ощущения красивыми и сложными словами соло не хотелось, потому что споры о музыке были от него максимально далеки. А уж выкладывать свои измышления перед древней рок-звездой и вообще казалось какой-то глупостью. Он мог сказать, что ему нравилось – SAMURAI, например, - но никогда гладко бы не смог сформулировать почему. Это проникало в его душу и вытаскивало на поверхность эмоции. Если от музыки ему было грустно, весело, охватывал восторг или поглощала злость – вот это было нечто ценное.       - Конечно, не твое. Это мое. Евродин стайл, так сказать, - прикурив, рокербой зажал сигарету в зубах, прищурившись от табачного дыма, норовящего попасть в глаза. – Настрой другой, тема та же. В данном случае делает песню хуже, потому что правда моя, а не его.       - Я не знаю такой. Это старая? – в памяти Ви крутились треки SAMURAI, но подобного он припомнить не мог, хоть убей.       - Новая. Пока еще не песня. Грубая заготовка, - отмахнувшись нетерпеливо и этим разогнав клубы сизого дыма, Сильверхенд насмешливо сузил глаза и хмыкнул. – Но это к чему – ты уперто выкручиваешь волну на Морро-Рок, а других станций для тебя и не существует. Понимаю, пацан, ты полностью поглощен роком, а все остальное – ссаная какофония, недостойная внимания, но хочу, чтобы ты меня услышал. Хорошая музыка – это музыка, в которой есть правда. А правда бывает разной. Сам такой: мне подавай три аккорда, мощный дисторшн и ритм пожестче, и соляк такой, чтобы кровоточащие пальцы под конец отвалились нахер. Но это не значит, что все остальное – говно. Керу всегда, например, есть что сказать. Даже во всей этой корпомразотной истории он умудрился не скатиться в блевотную коммерцию. Полшажочка не добрел, прямо скажем, но устоял. В музыке он честен, выворачивает себя наизнанку. Его видно без прикрас. И это отлично. Он хорош. И такое можно поймать в мелодии любого жанра – классика, попса, ньювейв, даже блядское кантри, от которого меня блевать в ковбойскую шляпу каждый раз тянет. Послушай-ка вот это. Просто закрой глаза и прочувствуй.       Недоумевая и посмеиваясь про себя, наемник все же подчинился, оставшись в полумраке. Свет единственной в помещении лампы не давал темноте под веками схлопнуться окончательно. С одной стороны, происходящее казалось несусветной глупостью – бред какой, музыка или хороша, или говно. Кто будет слушать песню ради каких-то нюансов? С другой – Ви было интересно понять, что имеет в виду Джонни. Вдруг там и правда кроется целый волшебный мир охуенных хитов, которые соло умудрялся напрочь не замечать?       На этот раз музыка извлекалась буквально из трех струн, которых рокер, судя по всему, касался легко, почти невесомо. Аккорды были вкрадчивыми, тихими, размеренными – шесть шагов в обычном ритме, десять – нервных, энергичных. И так по кругу.       В мелодии Ви, и правда, слышал, почти воочию видел, как кто-то идет по темной улице – медленно, задумчиво, иногда ускоряясь, - и мысль в чужой голове начинала раскручиваться. Отблескивал влажный асфальт, отсвечивали уличные фонари.       А потом под припев в партию включились дополнительные переборы, она слилась из отдельных звуков в полноценный поток, создававший одновременно ощущения, что мысль в голове автора сформировалась, а шаги героя сменились урчащим звуком автомобильного двигателя.       - Понял? – струны было загудели, но тут же умолкли, заглушенные, судя по всему, ладонью рокербоя.       - Да, - открывать глаза сразу не хотелось, настолько живой все еще была картинка, нарисованная воображением. Но наемник поднял веки, моргнул с усилием, прогоняя размытость восприятия. – Здесь есть настроение, будто… ну не знаю… создавали музыку из картины.       Смешавшись от корявости собственных слов, не понимая, смог ли донести то, что хотел сказать, Ви откашлялся и замер в ожидании хлесткой язвительности.       - Вот видишь. И орать не потребовалось, срывая голос, - ухмыльнулся победно Сильверхенд.       - Но здесь и сама мелодия хороша. Цепляет. Вся.       - Для тебя, Ви, песня воспринимается целиком, неделимо. А на самом деле состоит из партий. Бывает, слышишь совершенно убогий трек, недоумевая, как такое говно можно поглощать без головной боли, а потом вылавливаешь клавишное соло среди этого пиздеца, вычленяешь и понимаешь, что весь этот блядский мусор создан исключительно ради этого проигрыша, потому что он великолепен, хотя и хуй знает, как туда попал. Возможно, клавишника держат в рабстве. Откуда-то в это коммерческое болото умудрилась залететь искренность, и она звучит, перекрывая собой всю дерганную пустоту песни. Научись слышать правду, и поймешь, что хорошей музыки гораздо больше, чем тебе кажется. Как и все достойное внимания, зачастую она теряется среди неебического треша.       - Еще скажи, что у Us Cracks шедевры найти можно! – как бы иронично Ви ни огрызался, но подход был необычен, и он дал себе слово как-нибудь его испытать. Как-нибудь потом, когда разговор забудется, чтобы мудила не порвался от самодовольства, решив, что соло покорно следует его учениям.       - Звучание у них - бездушное говно, но если исправить аранжировку и полностью инструментально обогатить, то… - узнать хит японских девчонок в простенькой, но задорной гитарной мелодии Ви удалось не сразу, а когда получилось, он сам того не желая даже рот на миг приоткрыл. Наемник разбирался во многом: тачках, модификациях имплантов, новейшем оружии, амуниции и паутине всех криминальных связей в городе, но это волшебство, видимо, навсегда останется для него магией недоступного уровня. Чтобы в ту же секунду, не размышляя, сразу взять и сыграть услышанную песню на свой манер, да еще и так, чтобы это было узнаваемо, красиво и даже лучше оригинала… Это был талант, которого Ви не отсыпали. И именно поэтому вызывало жаркое любопытство и восхищение. Серьезно, соло сутками напролет был готов слушать, как рокер играет. Слушать и наблюдать, в попытках вычленить, как он, сука, это делает? Как умудряется так легко извлекать из струн музыку, будто она внутри самого Джонни, и ему нужен лишь проводник, чтобы дать ей жизнь?       Охуеть. Наваждение какое-то.       А самое поганое, что об этой одержимости Ви рокербой, кажется, если и не был четко в курсе, так догадывался. Такие вот самовлюбленные уебки завсегда чувствуют интерес буквально нутром. И, сдавалось, Джонни крайне горделиво принимал все эти восторженные взгляды, как бы наемник их ни старался скрыть.       - Сыграй еще что-нибудь.       Да и в пизду. Пусть наслаждается, ублюдок талантливый.       - О, смогу ли удовлетворить взыскательность столь утонченной публики? – на губах Сильверхенда расплылась издевательская усмешка, но в раскосых глазах светилось неимоверное довольство.       - Иди нахуй, - привычно и уже беззлобно огрызнулся Ви, отзеркаливая усмешку. – Сам выбирай тогда, чтоб не опозориться, если такой трепетный. Хоть кантри. Только ковбойской шляпы у нас нет, так что поаккуратнее как-нибудь.       - Ща будет тебе настоящий тюремный рок-н-ролл. В нашей ситуации самое то, - накинув на плечо ремень гитары, рокер изящно изогнувшись, склонился, подключив гитару к мелкому усилку, а потом поднялся на ноги и, перехватив инструмент поудобнее, сделал пару шагов влево и вправо, разминаясь. – Так весело, пацан, начиналась музыка протестов. Про ствол не забывай. У тебя как раз есть время наконец-то добить эту невероятно сложную задачу. Сдюжишь – получишь сигарету. Такая уж валюта у нас, заключенных, в ходу.       Джонни ухмыльнулся резко, криво, ядовито, но тут же будто выпал из реальности, кажется, моментально полностью окунувшись в музыку, уже звучавшую у него в голове.       Первые два звонких металлических дребезжащих аккорда вгрызлись громко и решительно – рокербой вдарил по струнам размашисто, не жалея, но под конец движения расчетливо останавливался, заглушая эхо, сам небрежно покачиваясь, умудряясь выглядеть при этом грациозно и безразлично. Голова его была низко склонена, темные блестящие пряди скрывали лицо. The warden threw a party in the county jail The prison band was there, and they began to wail The band was jumpin', and the joint began to swing You should've heard them knocked out jailbirds sing       Сильверхенд пел уверенно, но искажая свою обыкновенную манеру исполнения, специально делая голос еще более хриплым, чем обычно. Двигался так, словно находился под прицелом камер на сцене, ничуть, видимо, не смущаясь тем фактом, что играет в полупустом подвале всего перед одним зрителем.       Мелодия совсем не была похожа на рок, столь любимый соло – тяжелый, громкий, жесткий. Была танцевальной и заводной. Мрачности во всю это феерию добавляли только интонации рокера, иногда скатывающиеся в иронию или веселую зажигательную злобу. Наверное, оригинал должен был звучать несколько иначе, добрее что ли, но рокер привносил в песню что-то от его личного восприятия, и история получалась уже не такой светлой. В ней, скорее, читалась тоска по воле, чем довольство от приятного музыкального времяпрепровождения в застенках. И убежденность в том, что так или иначе, заключенные свою свободу получат. Spider Murphy played the tenor saxophone Little Joe was blowin' on the slide trombone The drummer boy from Illinois went crash, boom, bang The whole rhythm section was the Purple Gang       Где-то Ви слышал о Спайдер Мерфи… Точно, была такая раннер в начале двухтысячных! Крутейшая. Слава о ней до сих пор гуляла по Найт-Сити. Ее даже упоминал Майк по радио. Если Джонни не менял слов, то это было нихуя себе совпаденьицем. Или же она взяла свой псевдоним из этой песни?       Затвор со щелчком наконец-то поддался неуклюжим пальцам, на этот раз действовавшим на ощупь, - внимание наемника было всецело поглощено Джонни, умудрявшимся даже позитивную песню исполнять с таким видом, будто он снисходительно посылал нахуй все окружение разом, - отделился от рамки и упал наемнику на колени.       Ебаное наваждение. Мираж в пустыне.       Не может обычный человек так гармонично двигаться. Не может быть настолько живым и неподдельным, искренним в каждом жесте.       Дитя природы, блять.       Талантливое и охуевшее до крайности.       Нафига он попросил еще сыграть? Что, Ви больше всех нужно было, что ли?       Не смотреть. Сосредоточиться. Не давать волю эмоциям. Думать башкой.       Оглушающая тишина свалилась внезапно, и соло поднял взгляд от рамки Либерти, на которой пытался сконцентрироваться, чтобы перестать залипать на высокой изящной фигуре.       Рокер застыл в шаге от голопроектора, заглушив струны ладонью. Не двигался, вскинув голову и глядя напряженно в пустоту – разве что его ноздри по-звериному не раздувались, тщась учуять опасность. Не в пустоту он смотрел, догадался Ви, а на изображение на оптике. Зрачки отблескивали голубым.       - Кого-то принесло, - от веселья и легкости не осталось и следа, канули, как и не было их. Только недавно свободный и насмешливый голос Сильверхенда понизился в тональности и приобрел металлические жесткие нотки. – Тихо сиди и не высовывайся. Проверю.       Рефлексы и животные инстинкты мигом включились, волоски приподнялись на холке и, казалось, даже на руках. В подвале будто разом похолодало градусов на десять, и только сам Ви остался посреди ледяной пустыни, пылающий жаром.       Кто это мог быть? Кто-то нашел убежище Джонни?       Что мог сделать соло? Чем помочь, если за ними, и правда, кто-то пришел?       Без имплантов, без сил, без возможности нормально передвигаться, да даже не способный удержать ствол в руках…       Он мог полагаться только на рокербоя.       А тот был собран и спокоен, но веяло от него жутью.       Пока Ви метался взглядом профессионала по помещению, высчитывая, может ли в случае опасности помочь хоть чем-то, Сильверхенд неторопливо и уверенно утвердил гитару на диване и, беззвучно переместившись к лестнице, набрал на дверце сейфа в ближайшей стене код.       Мигнув зелеными индикаторами, металлическая панель бесшумно открылась, и рокер извлек тускло сверкнувший в желтом свете Малориан, одним быстрым движением проверив магазин.       При взгляде на ствол в наемнике среди вязкого страха на секунду всколыхнулось неуместное чувство собственничества, но он почти моментально осознал, что Малориан-то, по сути, когда-то до него принадлежал Джонни. Был изготовлен для него и только для него. И теперь, наверное, наконец-то вернулся к своему настоящему владельцу… Что тоску по идеальной пушке ничуть не уменьшило, но хотя бы притупило глупый приступ детской зависти и жадности.       Скрипнула тяжелая створка люка, и Джонни пропал из виду, оставив наемника в липком режущем одиночестве.       От паники Ви был далек, но бессилие и беспомощность распинали его похлеще ужаса. Он снова был в замкнутом пространстве. Один. В тишине. Ни глубокого голоса, привязывающего его к реальности, ни размеренного чужого дыхания. Да он даже на язвительный смешок сейчас бы согласился.       Хрупкая нормальность, как и обычно, разом обрушилась в пизду.       Только что они существовали вдвоем в казавшемся безопасным покое странного вакуума, вне мира, - как все сломалось резко и в один миг.       Рокербой мог вообще не вернуться. И тогда соло либо останется здесь один, либо… Да далеко ли он сможет уползти, если пока способен сделать сам только несколько неуверенных шагов? Тогда его ждет болезненная смерть в Пустошах – и там уж причин хоть отбавляй. Палящее солнце, обезвоживание, ночной холод – выбирай по вкусу.       Или вместо Сильверхенда в подвал мог спуститься кто-то совсем другой. Чужой.       Арасачьи ублюдки? Кан-Тао? Стилеты?       Выбирай любого, исход будет отличаться лишь в деталях.       Как упорно Ви ни шарил взглядом по помещению, но за что-то более-менее пригодное для самозащиты так и не зацепился. Ни ствола - ну конечно, дал бы ему, калечному, Сильверхенд возиться с заряженной пушкой, - ни катаны, ни ссаной биты.       Лишь на тумбочке рядом сиротливо сверкала пузатым черным боком кофейная кружка, оставшаяся после завтрака.       Отчаявшись окончательно, наемник со второй попытки умудрился ухватить посудину за ручку, а потом с размаху саданул ею о край кровати.       Громыхнуло знатно. Со звоном во все стороны брызнули осколки, – большие, помельче, часть превратилась вообще практически в пыль, - но в руке у Ви остался достаточно крупный, отблескивавший острыми гранями.       Что же, кто бы ни сунулся, – первого он изо всех сил постарается забрать с собой в такие темные глубины, куда, блять, ракеты не курсируют и маглев не проложен.       Ви подрагивал от озноба, напряжения и накатывающих волнами ярости и возбуждения.       Чутко прислушивался, не раздадутся ли снаружи хотя бы голоса, но тишина была гробовой. С поверхности сюда не доносилось ни единого звука.       Хуже всего было одиночество, накрывавшее знакомо, привычно и отвратительно. Поднимавшееся все выше, тянувшее щупальцы к горлу, к мозгу.       Блять.       Только не одиночество, сука. Только не беспомощность.       Только не снова. Хватит.       В пизду.