Сердце дракона

Ощущая в своих руках хрупкую ношу, Люциус отчаянно пытался сохранить остатки самоконтроля. Неделю, целую гребаную неделю он убеждал себя в том, что девчонку нужно оставить в покое, хотя бы ради нее самой. Все оказалось слишком сложно. Он увлекся ей слишком сильно. Увлекся до того, что не мог заставить себя отвести взгляд, следуя глазами за маленькой фигуркой, с завидной частотой возникавшей в зоне видимости. Словно Грейнджер решила нарочно вывести его из себя. Он так и не сумел с собой договориться, когда она нанесла очередной удар. Люциус отлично видел, как девчонка прижалась к груди его сына. Как тот обнял ее крепче, а она и не подумала отстраниться. Как склонился над ее доверчиво поднятым лицом…Как…Хуже того, он чувствовал это. В один миг Гермиона вдруг наполнилась плещущей через край нежностью. И это было…слишком. Он уже привык к вспышкам ее эмоций и даже научился определять те, что она испытывала по отношению к нему. Или, по крайней мере, могла испытывать. За последние дни он выяснил, что если смотреть на нее пристально и долго, то она непременно почувствует. А значит, его вновь ударит волной нарастающей паники. Ее. Чертовой. Паники. Как просто все оказалось: ему – паника, Драко – нежность. Такая нежность, что от того, что она предназначена другому, хотелось выть, как проклятый оборотень. И дело тут даже не в том, что Грейнджер нравится его сын. А в том, что по отношению к нему самому такого никто и никогда не испытывал. За все сорок лет его сознательной жизни. И, вероятно, уже никогда не испытает. Ему придется смириться с одиночеством. С продажной любовью на одну ночь. Со старостью в мрачном и холодном доме. С ненавистью к миру, что рано или поздно заполнит каждую клеточку тела. Пожалуй, однажды он проснется и обнаружит, что стал Снейпом. Мертвецом в мире живых, навсегда отданным теням прошлого. Впрочем, в отличие от Северуса, его грязнокровка хотя бы была жива. И это оставляло надежду. Разлетевшуюся вдребезги, едва он увидел ту в компании Драко. Едва ощутил отголоски щемящей ласки, окутавшей все ее существо. Ему хотелось уничтожить ее, посмевшую броситься к другому, растоптать, раздавить, вырвать из нее этот сияющий огонь, заставляющий следовать за ней, будто глупую крысу за дудочкой того волшебника-крысолова, о котором он читал когда-то в сказке. Странно было понимать, что Грейнджер предназначена не ему. И ее тепло – не для него. Но он рискнет, поставит на карту все, что есть, потому что такие, как он, никогда не проигрывают. Уползают, зализывают раны и вновь возвращаются. И если ему нужна девчонка, он получит ее. И заставит светиться в своих руках. Только бы не убить ее сейчас, стирая с припухших алых губ поцелуи Драко.

***

Пароль, вышептанный Гермионой, открыл им в дверь в ее апартаменты. А дальше он не позволил ей шептать, заглушая протесты своим ртом. И вскоре ведьма расслабилась, отдаваясь на милость его рук. Малфой помнил, какой податливой умеет быть девчонка, как тает в его руках, ожидая и боясь чего-то большего. Она, наконец, должна понять, что никто не даст ей столько, сколько даст он. Что лишь благодаря ему она может достичь того, чего так жаждет ее тело. Он не выпустил ее из рук, заставив исчезнуть ее одежду, покрывая поцелуями каждый сантиметр обнажившейся кожи. Втянув губами напряженный сосок, проложил пальцами дорожку ниже. На этот раз Люциус не позволит ей так легко сбежать, не прежде, чем утвердит свою власть над ее чувствами и телом, что само тянулось навстречу его рукам. Действуя настойчивее, Малфой не позволил ей сжать бедра, перекрывая доступ его ладони, скользнувшей к манящей влажности. Тихий стон выдал Грейнджер с головой, как выдавали ее острые ноготки, впивавшиеся в его обтянутые рубашкой плечи. Его руки было ей мало, и он опустился вниз, лизнув нежную ягодку клитора. Дразнящая ласка вызвала негодующий вскрик, и Люциус приник ртом к ее складкам, умело даря наслаждение. Он рассчитывал продлить ее мучения, не поддаваясь на умоляющие всхлипы, но стоило ему проникнуть пальцами внутрь, как девчонка задрожала, вытягивая в струну пульсирующее тело. Он видел, как эмоции искажают личико Гермионы: как на смену ошеломлению приходит удовлетворенное принятие. Она не оттолкнула его. Ни тогда, когда он поймал ее губы своими, делясь вкусом ее тела, что уже не вытравить, раз попробовав. Ни потом, когда накрыл ее собой, уткнувшись носом в ямочку на ключице. Ощутив его напряжение, ведьма поерзала. Малфой ждал, что она захочет освободиться, почти не удерживая, перенеся вес на руки. И ужасно удивился, почувствовав, как робкие пальчики скользнули по ткани брюк, чуть царапнув пах. Намерения девчонки сомнений не вызывали. Едва сдержавшись, чтобы не застонать сквозь сжатые зубы, мужчина резко поднялся и направился в ванную. Когда Люциус вернулся, Гермиона лежала на постели, повыше натянув на себя одеяло. Ее растерянный взгляд мазнул по его лицу и уперся куда-то в стену. Она явно пришла в себя и теперь не могла не злиться на то, что он почти принудил ее отвечать ему. Впрочем, совесть его не беспокоила. Он размышлял, что делать дальше. Еще недавно он собирался предложить ей остаться с ним до отъезда в университет, лелея призрачную надежду, что к тому времени схлынут эти нелепые, раздиравшие в лоскуты его прежде привычно мертвую душу чувства. Теперь это казалось совершенно невозможным: признаться, Малфой вообще сомневался, сможет ли когда-нибудь отпустить девчонку. И сегодняшний день стал тому подтверждением. Он и сам не ожидал как быстро поднимется в нем яростное темное марево, уже не раз возникавшее при мысли, что его огненная фейри будет принадлежать не ему. В какой момент его внимание к Грейнджер переросло в привязанность, а потом и в одержимость? Этого он не мог сказать и сам. Это звучало безумно и даже глупо. Это шло вразрез со всем, во что он верил и чему поклонялся. Но отказаться от этих чувств Люциус уже не мог: впервые за долгие годы он ощущал себя живым и наслаждался этим. Каждую новую эмоцию, которую вызывало в нем присутствие девчонки – от глухого раздражения до странной сентиментальности, он пытался вычленить и препарировать, прислушиваясь, раскладывая на составляющие и собирая обратно. Это было так восхитительно, так ярко – после многих лет равнодушия и пустоты, что он был не в силах оборвать себя, отойти в сторону, уступив свою маленькую грязнокровку другому. Не теперь, когда знает, каково это – быть с ней рядом. Малфой устроился на кровати, притягивая к себе девушку. Жест казался таким правильным, а положение их тел таким верным. Медовый аромат кудряшек, рассыпавшихся по его груди, - родным и успокаивающим. Гермиона завозилась в его объятиях, укладываясь поудобнее, и вдруг погладила, мягко и ласково, обхватившую ее ладонь. - Ты не сердишься? – выдохнул он, прижимая ее теснее. - Я могу спросить…- в голосе Грейнджер скользила заметная неловкость. - Да, конечно, - в конце концов, им пора научиться обсуждать ее проблемы и страхи: раз уж он, Люциус, рассчитывает сделать ее совершенно своей. Лишь терпение – он прекрасно понимал это, поможет ему приручить девчонку, стоявшую по ту сторону баррикад. Она должна привыкнуть к нему, разглядеть в нем что-то и захотеть остаться. Сама. Потому что иначе не получится. Ни запугать, ни купить эту ведьму не выйдет. И, если он рассчитывает на что-то большее, чем пара ночей и ее побег – в раскаянии и сожалениях, ему придется научиться быть ей близким. Стать для нее всем – отцом, другом, учителем, любовником. Так и только так он получит свой единственный шанс – на то, что его огонек останется рядом. - Почему ты не захотел, чтобы я… - Дала мне получить удовольствие? – ощущая, как нарастает ее смущение, уточнил Малфой. Гермиона кивнула, радуясь, что в сумраке комнаты не разглядеть ее пламенеющих щек. - Когда ты придешь ко мне – это должно быть твоим взвешенным решением, принятым не на пике блаженства, - объяснить ей эту простую вещь было, пожалуй, необходимо, пока Грейнджер не успела обидеться со всей страстностью своих двадцати лет, - иначе очнувшись, ты возненавидишь меня. Это дается мне непросто, но я должен предоставить тебе выбор, свободный выбор, - Люциус подул на пляшущий перед лицом каштановый завиток, искренне надеясь, что произнесенные вслух слова звучат не так фальшиво, как в его сознании – он уже все решил за них обоих, но ей знать об этом не стоит. - Даже если я приду к тебе, у меня все равно останется выбор, - упрямо пробормотала Грейнджер. - Ты ошибаешься, - длинные пальцы легко очертили ее скулу, - пока я ласкаю тебя, ты еще сможешь простить себя. Но если мы пойдем дальше, и твои губы коснутся моего члена, то ты потеряешь право выбирать. У тебя больше не получится так просто целовать Драко. - Ревнуете? – коротко усмехнулась ведьма, пытаясь скрыть смятение, порожденное его прямотой. Тяжко признавать, но в своей откровенности Малфой был прав – в их отношениях существует предел, перейдя который, она не сможет смотреть в глаза его сыну. - Это было неприятно, - признал лорд тем ровным тоном, заслышав который, домовики его поместья нервно вздрагивали, опуская уши. Грейнджер же эльфом не была, а потому бесстрашно задала свой самый важный вопрос: - Зачем я вам? Что он мог ей ответить? Что когда умирало все, во что он верил, он избрал ее своей путеводной звездой? Что сидя в зале суда, еще не зная, сумел ли купить себе свободу, искал в толпе ее отчаянно кудрявую голову? Что не так давно, в январе, встретив ее в Министерстве, был ужасно и нелепо взволнован? Потом была дуэль, и идиотское задание Кингсли, и ночные кошмары, что так часто снились ему после Азкабана. И была она – маленький огонь, вокруг которого как-то случайно завертелась его пустая и гулкая вселенная. Но он не признался бы ей в этом: и без того слишком велика была ее власть. - Однажды я расскажу тебе, - шепнул он, прижимая к себе крепче свою позднюю бестолковую любовь.