В тусклом свете ночника

             Ладно, забираю свои слова назад. Прошло только две недели, а меня уже это все знатно задолбало. Нет, по утрам все просто прекрасно: я продолжаю ставить эксперименты над волосами Гермионы, чуть ли не поскуливая от удовольствия, но вечером…              Как оказалось, моя сестричка любит подолгу засиживаться в школьной библиотеке, потому домой она возвращается лишь к ужину. Вваливается уставшая и полностью вымотанная в комнату, отшвыривает сумку куда-то под стул и с громким стоном падает на кровать, зарываясь в своих кролях, и ближайший час ноет, как же ее достали все эти одноклассники, которые вечно просят у нее что-то списать. А на днях так мне вообще пришлось выслушивать гневную тираду о какой-то там Трелони.       Поэтому вечерами я занимаюсь не лабораторными работами, дедлайны которых сгорают со скоростью тополиного пуха вдоль аллеи, а активно дискуссирую на тему неидеальной системы образования и ленивых школьников, которые хотят, чтоб им на блюдечке с адамантовой каемочкой все приносили. И при этом мне приходится наблюдать, как вещи Гермионы отлетают в сторону шкафа, приземляясь на полу единой бесформенной кучей, и к концу этого неоднозначного представления она уже гордо восседает в одном только свитере и очередных смешных носках. А после и вовсе переползает с книгой на мою кровать, в точности повторяя позу Лолиты*. Когда она сделала так впервые, я даже не удержалась и, подхватив с подоконника распылитель воды для цветов, устроила ей небольшой душ. Криков, конечно, было…              Наверное, потому мама пару раз и отправляла к нам Цисси, дабы проверить, не ссоримся ли мы.       Так на прошлой неделе эта мелочь во всех красках рассказала родителям, как я «пыталась задушить бедную Мио!» Пришлось очень долго объяснять, что в тот момент у меня и мыслей подобных не было: просто порой, чтобы успокоить разбушевавшуюся после школы Гермиону, я даже вечерами выплетала ей фигурные колоски. Ну да, в эти моменты я обычно садилась ей на спину, ибо она всячески отказывалась принять нормальную позу, вот замершей в дверях Цисси, видимо, и показалось, что мы косплеили Отелло и Дездемону*.       Подобных казусов, конечно, больше не происходило, но это все равно не означало, что Грейнджер не могла довести меня до белого каления.              Вот что нормальные люди обычно делают после ужина, особенно если ужин выдался довольно поздним? Правильно, они немного отдыхают, идут в душ и ложатся спать. Только вот сестренка-то моя к этим «нормальным людям», оказалось, не относится! Резво прибегает со столовой обратно в комнату и падает за рабочий стол, один за другим меняет учебники и конспекты, занимаясь до глубокой ночи, бубнит себе тихонечко что-то под нос, а то и вовсе надевает наушники и включает музыку на такой громкости, что даже мне слышно ее любимый Полет Валькирий*. И на все мои вопросы Гермиона коротко отвечает, что ей надо заниматься, будто каких-то пару часов назад и не она вовсе смеялась громко и заливисто, когда я случайно царапала ей шею, завязывая многослойный бант.              А еще внезапно выяснилось, что Грейнджер жить не может без ванильной колы. Я чуть со стула не упала, когда впервые услышала тот самый «пшик», с которым открываются жестяные банки, а потом по комнате разнесся слабый сладкий аромат.       Это же сколько колы надо выпить, чтобы даже волосы впитали в себя ее запах?       Как после оказалось, две-три банки в день – именно столько выпивала Гермиона, пока делала домашнюю работу. Вставляла розовую трубочку, придвигала банку поближе к себе и просто медленно цедила жидкий жженый сахар, не отрывая взгляда от учебника. А ведь у нее папа-то стоматолог! Но, по-видимому, даже он не смог ничего сделать со странной привычкой – или уже зависимостью? – своей дочери. Мне же Гермиона ответила до банального простым «мне нравится, сладенько же» и открыла ящик своего стола, где, казалось, был годовой запас колы. Я еле поймала внезапно полетевшую в меня банку, а она на это лишь широко улыбнулась и вернулась к чтению, обхватив губами пластиковую трубочку.              Это было впервые, наверное, года за три, когда я пила колу. Если, конечно, не брать в расчет те разы, когда Сириус чуть ли не сердечный приступ ловил, наблюдая за тем, как я бурбон этой газировкой разбавляла. А тут у меня Гермиона появилась, которая литрами готова вливать в себя эту бурду. Но под ее ванильный образ это более чем подходит.       «Сладкое для сладкого», – пошутила я как-то раз, за что в меня прилетел небольшой кролик, и теперь уже Гермионе надо было объясняться перед родителями, потому что на этот раз к нам забежала Энди, опять получившая «неудовлетворительно» по алгебре. Хоть табличку на дверь вешай «перед входом постучать пять раз, повторить процедуру трижды», а то кто его знает, за чем нас застанут в следующий раз.              Может, я и вовсе буду пытаться силой уложить Грейнджер спать, ведь в основном к тому моменту, когда я возвращалась из душа, она уже переползала на кровать и включала небольшой ночник. Не понимаю, как вообще в таком тусклом свете можно хоть что-то увидеть и, более того, прочесть. Но у нее это получалось день за днем, вернее, ночь за ночью.       Так я порой и засыпала: в слабом свете ночника и под редкий шорох переворачиваемых страниц. Понятия не имею, когда она ложилась, но просыпалась все такой же бодренькой и улыбчивой, какой я даже после двенадцатичасового сна и трех чашек кофе не бываю.              И однажды пятничным вечером я все же не выдержала: не может же Гермиона и дальше спать менее шести часов! Она ведь уже через несколько месяцев официально станет частью моей семьи, вот пусть и привыкает, что теперь за ее здоровье будет переживать на четыре человека больше, а я и вовсе в своей заботе отчасти агрессивной бываю.       Так и на этот раз случилось: когда раздалось уже третье «пшик» за вечер, а время перевалило за полночь, моему терпению окончательно пришел крах. Видимо, она даже не планировала спать идти, еще на пару часов с головой окунувшись в чтение. Не понимаю, почему вообще ее жгучая любовь к книгам не дает мне спокойно жить, но…       Я потянулась на кровати и, выключив телефон, окликнула Гермиону. Реакции не последовало и после второй – более громкой – попытки привлечь к себе ее внимание. Что ж, я пыталась по-хорошему.              – Прошу заметить, – Гермиона крупно вздрогнула, когда я сняла с нее наушники, – уже двадцать минут как суббота настала.              – А… да, – она повернулась ко мне, кривовато улыбнувшись. – Еще немного и…              – И завтра тебе в школу, кажется, не надо, – перебила я ее и под аккомпанемент противно скрипнувшего стула развернула к себе лицом. Может, если я слегка нависну в якобы угрожающем жесте над своей не чувствующей усталости сестренкой, то у меня будет больше шансов познакомить ее с нормальным режимом дня. – Выходные ведь придумали для отдыха, а ночь – дня сна.              – Но мне действительно еще совсем чуть-чуть осталось, – и, на секунду задумавшись, добавила, – страниц пять, может, шесть.              – И что же тебя так заинтересовало?       Я наклонилась ниже, потянувшись за раскрытой книгой. Кажется, этим вечером Гермиона пила вишневую колу. И от нее до сих пор исходил слабый аромат мятного чая, пусть после ужина и прошло уже несколько часов. Стараясь как можно тише втянуть воздух, я все же подхватила книгу:       – Камнеломка? – неуверенный кивок. – Знаешь, если ты сломаешь стены нашей комнаты, то это ничуть не ускорит процесс твоего переселения на третий этаж.              – Что? – она сперва непонимающе захлопала глазами, а после начала густо краснеть. Результат определенно превзошел все ожидания. – Я совершенно не хотела ломать стены и… – запнулась и отвела взгляд, – у вас в доме почти нет цветов, да и у нас не было. Вот я и подумала, что было бы неплохо завести несколько, – склонила голову еще ниже и добавила почти шепотом, – И мне нравится жить с тобой в одной комнате.              Я и не думала, что буду так рада эти простые слова услышать. Улыбка сама собой на лице растянулась, да так широко, что у меня чуть челюсть не свело. И когда это я такой сентиментальной-то стала?              – Мне тоже нравится, – Гермиона вскинула голову, а я будто только заметила, насколько же маленьким было расстояние меж нашими лицами. Мизерное просто, но я и на дюйм не решилась отстраниться, еще раз быстро заглянула в книгу и заговорчески продолжила, – Но озеленением сама заниматься будешь, потому что иначе мне заранее жаль этого Аарона*.              – Значит, ты не против? – и снова это выражение детской радости на раскрасневшемся лице.              – Нет, – я все-таки не удержалась и погладила Гермиону по волосам. И, усмехнувшись своим же мыслям, добавила, – но если снова будешь читать до рассвета, то по утрам тебе самой придется справляться со своими волосами, – я бы так ни за что не поступила, но блеф оказался на удивление удачным.              – Хорошо, – получилось как-то нехотя, – больше не буду, – и поджала губы точь-в-точь ребенок, которому конфетку не дали.              Вместо ответа я щелкнула ее по кончику носа и наконец-то оттолкнулась от стола. Я и не замечала до этого, что у нас в комнате так прохладно. Но ничего, в душе отогреюсь. Устрою себе грандиозную парилку, пока сестричка читает, как в кратчайшие сроки нашу спальню в джунгли превратить.       Я подхватила полотенце и вышла из комнаты, напоследок многозначительно посмотрев на Гермиону, мол, у нее не больше часа, чтобы закончить со своими замашками юного садовода, на что она быстро закивала и спрятала пунцовые щеки, склонившись над книгой. Ничего, казалось бы, необычного, но что-то определенно было не так. По пути в ванную я даже успела мысленно нарисовать перед глазами календарь, да только этого можно было и не делать.       В зеркале на меня смотрела покрасневшая и тяжело дышащая идиотка.       Тут же захотелось разбить это чертово зеркало, да только ситуации бы это все равно никак не помогло, и не виновато ведь оно, что я… черт!              Я не сдержала протяжного стона. Полотенце полетело на сушку, одежда отправилась следом, белье – в корзину, а я – в душевую кабину. Постаралась было ни о чем не думать и даже воду прохладную сделать, но от этого, кажется, только хуже стало.       Я снова обреченно застонала и крутанула кран горячей воды, матовое стекло тут же запотело. И вот как это называется?! Ни одного приличного слова я так и не придумала. Мыслей приличных в голове тоже не было. Я даже оправдать себя попыталась: как-никак, эти две недели не из легких выдались, а тут еще и ко мне в комнату кого-то – кого-то очень милого – подселили, вот и не было возможности со всем этим стрессом бороться. Да, согласна, даже звучит абсурдно – вся эта ситуация абсурдная.       И можно было бы сказать, что мы с моим похотливым организмом просто недопоняли друг друга, только вот стоит мне только глаза закрыть, как я вновь вижу Гермиону в ее огромном свитере, надетом на голое тело. Вот же она, приподнимается на цыпочки и тянется за очередной книгой… на этот раз захотелось и вовсе закричать.              Да что я такого в прошлой жизни сделала, раз в этой меня такая ужасная карма настигла? И что, в общем-то, мне теперь со всем этим делать?       Словно в ответ на мой вопрос, который, как я думала, риторическим был, внизу живота недвусмысленно скрутило. Тянущаяся за книгой Гермиона поставила колено на стол и мило улыбнулась мне.              – Ладно, Беллз, об этом все равно никто не узнает, – мне настолько хотелось в это верить, что я даже вслух произнесла.              И, закрыв глаза, дабы своего же позора не видеть, я сняла с держателя насадку для душа и сделала напор сильнее. Что ж, счет за воду в этом месяце придет грандиозный.       За опущенными веками вновь появился образ Грейнджер, убивая последнюю надежду на то, что это лишь минутное помутнение было. Наверное, мне стоило неладное заподозрить, еще когда я с таким упоением в ее волосы руками зарывалась, борясь с желанием оттянуть сильнее, чтобы она голову запрокинула и, от удивления округлив глаза, задышала чаще.       Влажный воздух становился все горячее, мокрые волосы неприятно липли к плечам и спине, волнами накатывающие судороги становились все ощутимее, от чего ровно стоять было все сложнее. Я то и дело поднималась на носки, грозясь поскользнуться в набежавшей воде – не худший, если так подумать, исход. Та нереальная Гермиона уже достала книгу и осталась сидеть на столе, медленно подтянув одну ногу к груди, вторую же на спинку стула поставила, неторопливо раскачивая его. Я уперлась предплечьем в стену кабинки и уронила голову на руку. Все сложнее было сдерживать рвущиеся наружу то ли всхлипы, то ли стоны от усиливающейся пульсации, что охватила уже почти все мое тело. Книга в руках моей фантазии начала издевательски медленно раскрываться, пальчики выводили на обложке непонятные символы, лаская, будто она живой была.       Прогибаясь в пояснице чуть ли не до скрипа костей, я отдаляла и вновь приближала к себе насадку, постепенно наращивая темп. Этого было одновременно слишком много и невозможно мало. Янтарные глаза потемнели, влажные и покрасневшие от частого облизывания губы что-то шептали мне, грудь тяжело вздымалась, а руки теперь уже с силой водили по корешку книги – и черт, как же мне хотелось хоть на пару мгновений стать этим потрепанным школьным учебником по биологии!              Дышать становилось все сложнее, стоять, когда ноги от накатывающего наслаждения подкашивались все сильнее, тоже. А то, что я теперь, послав куда подальше весь мир и здравый смысл, терлась об эту чертову насадку с таким упоением, будто от этого моя жизнь зависела, ситуацию точно уж никак не улучшало. Хотелось уже просто поскорее кончить и, забыв обо всем, завалиться спать. И чтобы после все выходные из постели не выползать.       На этот раз моя больная фантазия все же услышала мои молитвы: откинув книгу на кровать, Гермиона провела раскрытой ладонью по шее, оттянула ворот свитера, несильно прогнулась в спине, обхватила грудь… я отразила это движение, до крови закусив губу. И будто бы превратилась в этот долгожданный, отчасти болезненный спазм, который каждую клеточку моего тела скрутил в тугой узел, оставляя после себе тягучее тепло, словно внутренности в горячую карамель превратились. Так непозволительно хорошо и так… громко.       Насадка для душа выпала из рук и с таким грохотом приземлилась на дно кабинки, как будто где-то поблизости рушился огромный айсберг. Я рефлекторно отскочила на шаг и без намека на какую-либо грацию задела стойку с шампунями. И тут мою голову в очередной раз за вечер посетила просто гениальная идея: я попыталась поймать то, что еще не успело упасть. Слишком поздно обнаружилось, что в «спасении» нуждалась лишь мамина пафосная бритва*, которая раскрылась в самый неподходящий момент.       Правую руку обожгло острой болью, вода моментально окрасилась в нежно-алый.              Силясь сдержать поток матов, я прижала к груди раненную ладонь. Да, мозгов у меня ровно как у тех людей, что летящий с подоконника кактус ловят! Если даже не меньше. Злобно пыхтя, я кое-как выловила все баночки и расставила их по полкам, совершенно не заботясь, где и что стояло. Рана дико жгла от малейшего соприкосновения с водой, но ведь все равно стоило ее промыть. Стиснув зубы, я провела пальцами по краям пореза, смывая кровь. Помогало мало, ведь он оказался довольно глубоким – лишь бы зашивать не пришлось, одной левой я же точно не справлюсь.       А ведь утром совершенно ничего не предвещало беды!              С горем пополам я помыла голову – зачем только, спрашивается – и наконец-то выключила воду. Что ж, сложности продолжаются: светло-персиковое полотенце, как бы я ни старалась, все же не удалось уберечь от алых разводов, так я еще и халат с собой не взяла. Вот и пришлось мне обмотаться этим окровавленным куском ткани в точности как Кэрри*, и я отправилась на кухню за аптечкой.              В царившей тишине скрип ступеней раздавался особенно громко. Отчего-то совершенно не хотелось никого сейчас встречать. Хах, и я даже знаю причину этого желания: придется ведь как-то объяснять, откуда у меня такой внушительный порез на руке, словно я какая-то там темная ведьма, которая только что какой-то еще более темный ритуал провела. Правда, такое объяснение звучит куда солиднее, нежели «понимаете, я просто рукоблудием занималась, а потом внезапно вспомнила, что в душе я картошка, вот и решила себя почистить».              Но спуститься-то тихо – я спустилась, а вот бесшумно достать аптечку с полки под потолком у меня, будто бы кто-то вообще сомневался, не вышло. От вновь прокатившегося по всему дому грохота я даже не вздрогнула – лишь закатила глаза и оставила новый кровавый след на сползающем с груди полотенце.              Чудесный вечерочек! Превосходный просто. Лучше и не придумать.              Затолкав обратно в корзину все выпавшие таблетки, я подхватила бинты и перекись, наивно полагая, что мне этого хватит, и пошла к столу.       План был прост: продезинфицировать и замотать.              Но просто это только на словах было. Орудовать одной только левой рукой, оказывается, не очень-то и удобно, вот я весь пол перекисью и залила, больше не сдерживая рвущихся на волю ругательств.              Так Гермиона меня и застала: сдавленно матерящуюся, в окровавленном полотенце, что на одном только честном слове держалось, с бинтом в зубах и белой шипящей пеной в ране. Мне в этот момент тоже зашипеть захотелось. Ну вот зачем Грейнджер здесь?       Быстро оценив плачевность моего состояния, она в пару больших шагов подлетела ко мне:              – Давай я помогу, – в голосе сквозило беспокойство, что, безусловно, радовало, но…              – Да нормально, я справлюсь, – выплюнув бинт на стол, попыталась я спровадить с кухни причину всех своих сегодняшних бед.              Ожидаемо это не дало никакого результата.       Нахмурившись, Гермиона подтолкнула меня к столу и усадила на него, словно я пятилетним ребенком была. Только вот пятилетние дети не давятся воздухом от вида, как их спасительница тянется к верхней полке, запоздало замечая, что аптечка все это время спокойненько себе стояла на столешнице.       И вот, мягко улыбнувшись, она подошла ко мне и разложила на столе какие-то крема и медицинский скотч – а я ведь даже не знала, что он у нас есть. Не задавая более никаких вопросов, за что я была ей несказанно благодарна, Гермиона взяла мою руку, внимательно и на удивление спокойно осмотрела порез, будто хирургом с немалым стажем была, а не обычной школьницей.       Что там дальше с моей ладонью происходило, я уже не смотрела: все приличные мысли вмиг исчезли из моей головы, стоило Грейнджер встать еще на несколько шагов ближе, почти никакого пространства не оставляя меж нашими телами. Она склонилась так низко, что теперь при каждом повороте головы, когда меняла тюбики кремов, русые волосы щекотали мои плечи.              Печеная вишня, жженый сахар и свежая мята. Ангел, помилуй! Я так отчетливо чувствовала исходящие от нее ароматы, что даже мускусный лекарственный запах на второй план отошел. Гермиона, сама того не подозревая, с ума меня сводила. Своей широкой удовлетворенной улыбкой, легкими поглаживаниями по забинтованной руке и таким невинным взглядом. В приглушенном свете одних лишь настенных бра ее глаза казались почти черными: настолько расширенными были зрачки. И лишь размеренное дыхание напоминало мне, что та фантазия давно уже развеялась, а передо мной сейчас настоящая Гермиона, которая тихо и немного грустно шепчет что-то о том, что, наверное, все же останется шрам.              – Спасибо, – наконец-то выдавила я из себя.              – Да не за что, – и ее щеки слегка розовеют. – Пошли уже, а то здесь холодно как-то.              Словно в доказательство Гермиона передергивает плечами и, взяв меня за здоровую руку, уводит с кухни, где кто-то вновь оставил окно открытым, а я даже и не заметила этого.       Свет погас, и в полутьме мы поднимались по тихо скрипящим ступенькам. И я честно старалась не смотреть на задирающийся при ходьбе край ее бежевого свитера, но как тут вообще устоять-то можно? Черт, кажется, я окончательно влипла да так, что ни малейшего шанса на спасение не было. И за всеми этими мыслями я и не вспомню, как дошла до кровати и натянула футболку. В памяти осталось, только как тонкая ткань сразу намокла под волосами, с которых до сих пор вода капала, и как Гермиона свою настольную лампу выключала, попутно закрывая книги.              – Спокойной ночи, – почти неслышно сказала она мне, подхватила полотенце и вышла из комнаты, оставляя меня в чуть ли не звенящей хрусталем тишине.              Вопреки своим самым страшным ожиданиям, уснула я почти мгновенно, лишь на подкорке сознания, словно тот ночник, что Гермиона привычно оставила его включенным, слабо горел вопрос, что же, черт возьми, мне теперь делать. * Лолита – главная героиня одноименного романа В. Набокова. Упоминается сцена, когда она читала, лежа на животе и согнув ноги в коленях, при этом был полив газона. * Полет вальки́рий – общераспространенное название начала третьего действия оперы «Валькирия», второй из четырех опер Рихарда Вагнера, которые составляют цикл опер «Кольцо нибелунга». Лейтмотив с названием «Полет валькирий» впервые был записан композитором 23 июля 1851 года. * «Отелло» – классическая трагедия Уильяма Шекспира. Под «косплеем» я имел в виду финальную сцену, когда Отелло задушил Дездемону. * Камнеломка или Ааронова борода – комнатное растение, которое в основном подвешивают под потолок, т.к. потомство свисает с материнского цветка на длинных стебельках-усиках. Летом цветет нежными и невзрачными цветками. * Сделаем вид, что это была серебряная бритва в лучших традициях «демона-парикмахера». * Кэрри – главная героиня одноименного романа Стивена Кинга (экранизация «Телекинез»). В одной из первых сцен в школьной душевой Кэрри прижимала к груди испачканное в собственной крови полотенце.