В тусклом свете ночника

             – А теперь давай еще раз, – Сириус отставил банку пива и уставился на меня, пытаясь снова не заржать. Неудачная, в общем-то, попытка была. – Значит, ты хочешь свою сестру.              – Сводную, – уточнила я.              – Не суть. Ты хочешь свою сестру.              Я в очередной раз за вечер страдальчески застонала и переборола дикое желание поцелить в эту кудрявую голову первым, что под руку попадется. Черт, и зачем я вообще ему рассказала? Ах, точно:              – Так я могу пожить у тебя? – я попыталась состроить умоляющее лицо, дабы он все же сжалился над моей тяжкой долей, – Мама наконец-то вспомнила о своих родительских обязанностях, так что все хорошо, девочки под присмотром будут.              – Нет, – спустя пару секунд молчания абсолютно спокойно ответил мне Сириус, а я же подавилась элем. Да как он вообще может быть таким бессердечным? – Римус не захочет ко мне приходить, если здесь на постоянной основе будет мельтешить твоя брюнетистая голова. Да и тебе давно уже пора личную жизнь устроить.              Я все же не удержалась и кинула в него пустой жестяной банкой. Да что ж мне с родственниками-то так не везет?!              Но ничего, у меня еще план «Б» есть.

***

      Профессор Снейп посмотрел на меня, как на умалишенную, а я уже готова была то ли разрыдаться, то ли от души покрыть его матом.              – Мисс Блэк, повторяю в последний раз: место в институтском общежитии могут получить исключительно иногородние студенты. У вас же лондонская прописка, поэтому, – и он, даже не моргнув, забил последний гвоздь в крышку моего гроба, – нет.              Чертов упырь! Уткнулся в чье-то подобие курсача, мол, разговор окончен, извольте покинуть мой подвал, который я гордо называю кабинетом. Не знаю, как мне удалось не застонать во весь голос, но стену со злости я все же пару раз пнула. Стене, конечно, было глубоко плевать на это, а вот я домой возвращалась, немного прихрамывая.              И вот что мне теперь делать? Сейчас ведь открою дверь нашей спальни, и там снова будет она: в своем огромном свитере, что едва ли прикрывал ее бедра, с закушенной губой, сосредоточенным взглядом, скользящим по строкам учебника, и небрежно завязанными пушистыми волосами, в которые так и хочется запустить руки… да черт же! Я еще даже к дому не подошла, а уже фантазировать о том, о чем нельзя, начала.              Впрочем, мне и фантазировать-то особо не надо. Конечно, царившая в коридорах тишина сперва еще дарила слабую надежду, что никого – и Гермионы в том числе – в доме нет, но стоило мне только подняться на второй этаж, как раздалось то самое «пшик». Никогда прежде не думала, что мое тело может так остро реагировать на этот незамысловатый звук, но, черт, я, кажется, даже сумела почувствовать слабый сладкий аромат, а под бинтами вновь заныл недавний порез.       Еще не поздно было уйти. Но куда? В моем распоряжении сейчас только неудобный узкий диван в гостиной и родная кровать с видом на худенькие ножки с легким золотистым загаром.              А еще на немного припухшие светло-алые губки и удивленно расширившиеся глазки.              – Привет! – Гермиона вскочила со стула и подошла ко мне, даже не удосужившись одернуть задравшийся свитер. – Почему ты вчера не ночевала дома?              – Привет, – как-то вяло получилось. Я обошла стороной свою полуголую сестричку – мне вообще можно теперь ее так называть? – и села на кровать, старательно отводя взгляд. – Думала, мама тебе уже все рассказала.              – Я хотела услышать это от тебя, – так просто, и она умостилась рядом. – Часто ты так без предупреждения уходишь к кузену на всю ночь?              – Бывает иногда, – я пожала плечами, искренне не понимая, к чему вообще весь этот разговор. – Если хочу немного развеяться, отдохнуть, – под внимательным взглядом Гермионы было не по себе, словно она не просто догадывается, а прекрасно знает, почему меня не было этой ночью дома. Чтобы хоть как-то увести разговор в сторону, я посмотрела на ее рабочий стол: стопка учебников, несколько раскрытых конспектов и банка колы. – Ты сама-то хоть иногда отдыхаешь? Я-то уж точно еще ни разу не застала тебя за этим занятием, все что-то пишешь, читаешь. Даже сегодня дома осталась, – слегка нахмурив брови, я наконец-то посмотрела на нее. – Где, кстати, все?              – Энди, оказалось, спортивную форму порвала и только сегодня утром в этом призналась, вот родители и затолкали ее в машину, – я коротко засмеялась, представляя, с какими возмущенными возгласами все это происходило, ведь Энди, кажется, сильнее моего не любит по магазинам таскаться. – Цисси радостно убежала с ними, а у меня же, – Гермиона кивнула в сторону своего стола, – экзамены ведь в этом году, вот я и готовлюсь.              Я не нашлась, что на это ответить. Не могу же я сказать, что сама экзамены сдавала чуть ли не методом Великого Тыка? Я, конечно, без малого отличницей была, но особо никогда не напрягалась: просто ходила на занятия, в меру прогуливая и выполняя все задания в самый последний момент. Таким не особо похвастаешься, да и Гермиона вся такая правильная, хорошенькая – она вряд ли поймет подобный подход. А меня саму? Стоит ли вообще пытаться, даже когда она смотрит так странно, пронзительно, словно пытается мои мысли прочесть?              Это неправильно. То, как близко мы сейчас сидим: я чувствую аромат ванильной колы, а она, уверена, имбирного эля, который сегодня заменил мне завтрак. Может, потому-то я сейчас и вижу то, чего на самом деле нет? Что кроется за этим внимательным взглядом, медленно скользящим по мне? Наверняка же обычный интерес, ведь мы с ней настолько разные. А еще почти сестры, вот она и пытается заботу проявлять и прочее, присущее нормальным семьям.              – Как твоя рука? – будто бы в подтверждение моих мыслей спросила Гермиона и провела средним пальцем по уже посеревшему бинту.              – Кажется, нормально, – я даже не взглянула на свою ладонь.              – Можно мне посмотреть? – не дожидаясь ответа, она принялась разматывать бинты, и вскоре они неясной серой кучей упали на пол. Гермиона поднесла мою руку чуть ближе к своему лицу и почти невесомо прикоснулась к неровному краю раны. – Болит?              – Нет, – солгала я.              Она почувствовала эту ложь и будто бы в отместку надавила немного сильнее, вызывая у меня сдавленное шипение.              – Надо повторно обработать, – светло-карие глаза вновь взглянули на меня, находясь настолько близко, что у меня даже получилось разглядеть более светлые, почти золотистые, прожилки в ее радужках. – Я принесу аптечку.              Как только дверь закрылась, я до скрипа сжала зубы и судорожно втянула воздух, густой и горячий, словно только-только вырвавшаяся из недр земли магма.              Еще каких-то полгода назад я от души смеялась над Сириусом, чьи щеки заливал чуть ли не лихорадочный румянец, а руки слегка тряслись, стоило ему только взглянуть на того нескладного мальчишку в растянутых свитерах, из-за которого я сейчас и не могу переехать жить к кузену. Кто бы вообще мог подумать, что заносчивые и самоуверенные Блэки на самом деле падкие на миленькие, но невзрачные мордашки отчаянных заучек.              Я упала на кровать, раскинув руки в разные стороны. Наверное, впервые в жизни я действительно не знала, что делать и как себя вести, чтобы случайно не ляпнуть что-то до розовых слюней романтичное и заезженное. Или чтобы и вовсе, на мгновение забывшись, не полезть к Гермионе с отнюдь не сестринскими поцелуями.              И как я только до такой жизни докатилась?              Повернув голову, я посмотрела на плюшевого серого кролика. Сперва даже показалось, что он ухмылялся, глядя на такую жалкую меня, но это наваждение прошло так же быстро, как и появилось. А потом меня настиг еще один неясный порыв, и вот я уже зарываюсь носом в пушистую игрушку. Аромат колы теперь был очень слабым, почти неуловимым. Возможно, его уже и не было вовсе, а это лишь моя чересчур живая фантазия, которая, стоило мне опустить веки, сменила мягкую материю на не менее мягкие волосы.              – Если ты сядешь, будет удобнее.              Я медленно открыла глаза и посмотрела на замершую у моей кровати Гермиону. Черт, даже не заметила, как она вошла. Отбросив игрушку в сторону, я все же последовала ее совету и даже попыталась улыбнуться.              – Ты что, вчера вообще не спала? – она усмехнулась, положив принесенные медикаменты на кровать.              – Примерно на рассвете у нас закончился алкоголь, – протянула я, довольно наблюдая, как розовеют щеки моей сестрички, – и мы попадали там же, где и сидели.              – И это ты называешь отдыхом?              Я пожала плечами. Не могу же я ей сказать, что все те шесть часов выносила мозг бедному, пусть и заслужившему это, Сириусу?       «Понимаешь, тут такое дело, сперва я ныла о том, насколько же тяжкая судьба мне выпала, а после уже, как сильно и на каких именно поверхностях хочу тебя. А этот бессердечный человек лишь снова и снова наполнял мой стакан и что-то там вякал о справедливости, которая наконец-то восторжествовала. А еще время от времени подбрасывал наитупейшие идейки, как бы мне воплотить свои мечты в жизнь и при этом не сесть за изнасилование».       Вот поэтому-то я и промолчала в ответ.              А потом нечеловеческими усилиями мне пришлось сдерживать вырывающийся стон, то ли жалобно-страдальческий, то ли возбужденно-довольный, ведь Гермиона, как ни в чем не бывало, опустилась на пол меж моих разведенных коленей и, как-то уж слишком спокойно взглянув на меня снизу вверх, требовательно протянула мне свою раскрытую ладонь. Молясь всем богам, даже тем, которых я сама только что придумала, чтобы мои щеки предательски не покраснели, я вложила ей свою раненную руку.       Вскоре комнату наполнил кисловатый запах перекиси, которая довольно громко зашипела в образовавшейся тишине. Скотч, что порой довольно болезненно отставал от кожи, полетел на пол, где все еще валялся старый бинт. Захотелось вновь прикрыть глаза, когда раны коснулась холодная мазь, что Гермиона втирала ее медленными круговыми движениями, словно пытаясь проверить, насколько еще хватит моей и без того пошедшей глубокими трещинами выдержки.              – Надо хотя бы дважды в день обрабатывать, – тихий голос и непрекращающиеся поглаживания лишь еще больше натачивали лезвие, по которому я сейчас гуляла, – чтобы шрам не такой заметный потом был.              – Хорошо, – я и сама испугалась, насколько хриплым оказался мой голос. И то, как Гермиона посмотрела на меня, будто точно знала причину этих изменений. Черт.              – Подожди, – моя попытка вырвать руку из ее, как оказалось, стальной, чуть ли не мертвой, хватки успехом не увенчалась. – Еще ведь забинтовать надо.              Тем вечером так же было?       Невыносимо медленно.       Бинт слой за слоем ложился на руку, что неизменно сопровождалось все более ощутимыми прикосновениями. Она раздвигала мои пальцы, оборачивая их белой материей, лишь слегка дотрагивалась до уже скрытого пореза и скользила к запястью, сжимая его так иррационально сильно. Гермиона выглядела как никогда сосредоточенной, но язык, время от времени скользящий меж ее плотно сжатых губ, не только последний воздух из моих легких выкачивал, но и кружил голову, словно я залпом несколько бокалов бурбона выпила, при этом воздерживаясь от алкоголя несколько месяцев.              Я еще никогда не чувствовала себя настолько беспомощной.              Понимает ли она, что делает со мной? Все это время я считала Гермиону до наивного невинной девочкой, но если я ошибалась? Тогда зачем все это? Взгляд из-под длинных ресниц, и ее глаза чуть ли не светятся в лучах обеденного солнца, заглянувшего в нашу комнату сквозь приоткрытое окно. Словно настоящий янтарь, хранящий в себе сотни тайн, что никогда разгаданы не будут. И тело пробила мелкая дрожь отнюдь не из-за холодящего кожу сквозняка – чертова Гермиона, по-прежнему не отводя от меня глаз, приподнялась и неспешно потянулась вперед.              – Отнесу все обратно, – не касаясь меня, но находясь так невозможно близко, она подхватила разбросанные на кровати медикаменты и резко отстранилась.              Словно происходящее только что мне и вовсе приснилось.              Гермиона уже у двери была, когда я вскочила на ноги и неизвестно зачем нагнала ее, в несколько больших шагов преодолев образовавшееся между нами расстояние. Знать бы еще, как преодолеть ту невидимую стену, что не только нашу комнату по цветовой гамме поделила, но и повисла в воздухе гнетущей недосказанностью.              Она склонила голову к плечу и выжидающе смотрела. Видимо, я молчала слишком долго.              – Спасибо, – улыбка вышла кривой и неискренней, – что помогаешь.              – Мне не сложно.              И мы снова замерли, замолчав. Я одновременно сгорала под изучающим взглядом и боролась с желанием прикоснуться к непослушным русым волосам, что вновь выбились из нескладной прически и неровными прядями спадали на плечи. На мгновение даже появилось призрачное ощущение, будто я чувствую их мягкость кончиками пальцев, зарываюсь рукой глубже, дотрагиваюсь до тонкой шеи… наверное, зря я вернулась, зря осталась наедине с ней в пустом доме, потому, чтобы хоть как-то исправить ситуацию я, пытаясь придать голосу как можно больше небрежности, произнесла:              – Давай все же я отнесу, а ты готовься к своим экзаменам, – Гермиона, не сопротивляясь, отдала мне баночки и благодарно – или я вновь неправильно поняла? – улыбнулась. – Мне сделать чай? Или сразу обед? – я с прищуром посмотрела на нее, слишком уж часто она забывала о еде, когда занималась. – Что бы ты хотела?              – Так хочешь сбежать от меня и так, чтобы надолго? – мои брови, кажется, чересчур стремительно поползли вверх. Что эта чертова Грейнджер имеет в?.. – Я пошутила, – легко прикоснувшись к моему плечу, она стала отходить. – Не бери в голову.              – Почему? – я посмотрела на ту, которую должна была, но не могла воспринимать как сестру. Получается, она все же поняла? Поистине умная девочка. Но отчего-то мне все же хотелось услышать это – свой приговор – от нее. – Почему ты думаешь, что я хочу сбежать?              Казалось, тишина вновь собиралась затянуться. Гермиона сверлила меня нечитаемым взглядом. До этого я была готова в любой момент рассыпаться мелкими осколками по паркету, что уже давно требовал хорошей полировки, да только что-то не так было. Не так, как я себе это сперва представляла.              – Хватит делать вид, что ты не замечаешь, – одновременно криком и полушепотом произнесла она и принялась теребить край своего свитера, оттягивая его вниз. Улыбка все не сходила с ее лица, но в ней не было ни радости, ни спокойствия. Лишь какая-то усталость, которую я обычно списывала на сложности учебы в выпускном классе. Лекарства, что я продолжала держать в руках, стали ужасно мешать. Хотелось обнять эту девочку. Но еще сильнее – понять ее. – Наверняка же ты уже обо всем догадалась.              Всего несколько минут назад мне приходилось напоминать себе, что не стоит забывать дышать, ведь Гермиона была так близко, теперь же она отходила, стоило мне лишь попытаться приблизиться. И когда же все вновь так переменилось? Опущенные плечи и взгляд, наполненный каким-то необъяснимым, но таким знакомым страхом. С недавнего времени я наблюдала вспышки этого страха в зеркале, глядя на свое отражение и даже отчасти не представляя, что будет дальше.              И вот мы стоим, не шевелясь, а между нами какие-то жалкие несколько ярдов и мысли, что без устали терзают нас, но мы все равно боимся их озвучить. Насколько наивно будет полагать, что они у нас схожи?              Все эти взгляды, сгущающие воздух вокруг нас, близость, так часто переходящая границы сестринской, неловкость, что совершенно неожиданно могла нас настигнуть. Я не разрешала себе даже думать о подобном, но что если…              – Раз уж я обо всем догадалась, – я попыталась слукавить и вновь подойти ближе, но в моем голосе и движениях все равно не было уверенности, даже напускной, – то тебе больше нет нужды молчать об этом.              Гермиона молчала. Я остановилась на расстоянии вытянутой руки. Вдруг все же ошиблась? Бутылка перекиси, какая-то жирная мазь, вата и бинт еще никогда не казались мне настолько интересными, но это всяко лучше, нежели смотреть в янтарные глаза, не имея возможности понять, что за тени плещутся в них.              И что теперь? В любой другой ситуации я бы уже давно бросила все медикаменты на кровать или же прямо на пол и притянула бы девушку к себе, совершенно не ласково схватив ее за ворот свитера. Да только передо мной сейчас стояла Гермиона. Милая и невинная, краснеющая, когда я сплетаю ее волосы в сложные косы. Она часами говорит со мной обо всем, что случилось за день, смеется над всеми, даже самыми глупыми, шутками и носит носки с детским узором.       Я боялась спугнуть ее. Я боялась услышать ее ответ.              И сейчас она молчала, прослеживая взглядом, казалось, каждую складочку на моей помятой одежде, и лишь на миг дольше задержалась на все тех же гартерах, которые я теперь почти каждый день носить стараюсь.              Сколько еще времени должно пройти прежде, чем хоть одна из нас решится что-то сказать?              Я всегда считала, что без труда могу понимать людей, но Гермиона оказалась ребусом дважды повышенного уровня, так еще и написанным на древнем древнегреческом языке.              – Помнишь, ты недавно сырный омлет делала? – я медленно кивнула, уже понимая, что на этом наш неловкий разговор окончен. – Можешь сегодня добавить в него еще и помидоры?              – Хорошо, – пришлось прокашляться, чтобы незримый песок перестал царапать горло. – Чай мятный?              Она лишь кивнула в ответ. Я постояла еще несколько секунд и развернулась.              Даже когда за мной закрылась дверь, я все продолжала надеяться, что Гермиона меня остановит.       Надеялась ли она, что я передумаю уходить и сделаю хоть что-то?