В тусклом свете ночника

      В какой-то момент я поймала себя на том, что уже несколько минут стою перед открытым холодильником и буравлю взглядом то немногое, что еще осталось на полках. Вот она – та самая обратная сторона жизни в большой семье. Глазом моргнуть не успеешь, как все заканчивается: продукты, мыло, шампуни – до сих пор не знаю, кто мой подворовывает – и обычно случается это в самый неподходящий момент. Вот даже сейчас на меня одиноко смотрел побитый жизнью помидор. Наверное, я так же выгляжу: помятая со всех сторон, лохматая, как тот сухой поломанный хвостик, и наверняка покрасневшая.              Восхитительно, в общем.              Взять себя в руки и успокоиться, будто бы кто-то вообще сомневался, у меня не вышло. Хоть голову в морозилку засовывай – я скорее помру от холода, чем уйму чертов огонь в штанах. Черт, чувствую себя тем самым перевозбужденным подростком, что только-только познал все прелести быстрой мастурбации перед сном, вот и случается теперь Ниагарский водопад от всего подряд. Даже от проклятых персиков, что по какой-то неведомой причине сейчас лежали на полке для яиц. И вот какой умник опять подпустил Цисси к холодильнику?              Интересно, Гермиона сильно удивится, если внезапно услышит вой голодного северного волка? Просто мне ну очень сильно хотелось завыть, ведь это, конечно же, именно она добродушно подставила стул нашему семилетнему демоненку, еще и придерживала, наверное, дабы сотворение хаоса прошло максимально безопасно.              – И вот где мне теперь яйца искать? – я искренне надеялась, что человечек на втором этаже услышал мои возмущения.              Оказалось, яиц просто не было.              Отлично, теперь я даже через желудок не смогу проложить путь к одному юному сердечку, влюбленному в учебу. Конечно, можно было просто подняться и спросить, чего бы еще она хотела, но не думаю, что это хорошая идея. Я же вновь засмотрюсь на нее и забуду, зачем вообще приходила, вот и повиснет между нами эта проклятая тишина, когда хочется сказать так много, но в самый последний момент вся решимость вмиг улетучивается.              Поэтому я лучше просто сварю суп из того, что еще осталось в этом доме.              И продолжу гадать, что же имела в виду Гермиона, когда говорила, что я обо всем догадалась. О чем?! Я тут не могу догадаться, что сама же и буду делать в следующую секунду, а она отчего-то посчитала, что у меня есть способность читать чужие мысли. Да я даже не понимаю, почему вообще в нее влюбилась и когда это произошло. Раньше я всегда думала, что у меня нет ничего общего с теми влюбчивыми людьми, которым лишь одного взгляда достаточно, чтобы с головой утонуть в совершенно незнакомом человеке, а потом на пороге моего дома появилась Гермиона.              Милая и улыбчивая, зажатая немного, но это очень быстро прошло, да и мне понравилось наблюдать, как она немного сконфужено оглядывается и искренне пытается всем понравиться. К слову, все наше женское семейство попало под воздействие ее невинных чар, а я так вообще пошла ко дну без надежды на спасение.              И сейчас, оставшись наедине с собой и кастрюлями, это кажется смешным. Таким отвратительно смешным, что я вот-вот захлебнусь от сдерживаемого хохота и все хуже вижу этот чертов помидор, который пытаюсь сейчас нарезать. Да, это смешно, как быстро… как быстро я влюбилась в нее. И трех недель не прошло, а у меня уже вся голова забита мыслями лишь об одной только Грейнджер с ее огромными свитерами и цветными носками. Интересно, что же она носит летом. Наверное, какие-то безразмерные рубашки и коротенькие шорты, дабы ненавязчиво и абсолютно неумышленно свести с ума каждого, кто на нее посмотрит. А сама же Гермиона, уверена, даже не замечает этого, с головой погрузившись в очередную потрепанную книгу.              Замечает ли она меня? Определенно да.              Я удобнее перехватила нож, игнорируя возникшую из-за этого ноющую боль в забинтованной ладони, и принялась чистить морковку, что выглядела даже хуже помидора. Плечи все еще несильно подрагивали. Точно ли я хотела смеяться или все же… нет, не все же.       Я хотела смеяться!       Именно так, ведь это смешно. Я же веду себя в точности как те влюбленные идиоты из глупых романтических комедий: из всех сил стараюсь не подавать виду, но все равно краснею так, будто от этого зависит моя жизнь, и убегаю в последний момент, когда, казалось бы, можно раскрыть все карты. Да только что и как мне ей сказать, когда я все слова считаю глупыми и бессмысленными? Все эти сопливые признания… нравится ли Гермионе подобное?       Черт, и с чего я вообще взяла, что она спокойно это воспримет? Такие правильные девочки обычно же живут по закону «парень, девушка, семья», а тут я со своим дико бьющимся сердцем и непонятно откуда взявшимися слезами. Да я ведь вообще плакать не умею!              Не умею, но слезы не знают об этом, вот и капают на доску, пока я упорно пытаюсь почистить картошку – хоть что-то у нас не закончилось. Даже мое терпение скоро закончится. Сколько еще я смогу притворно спокойно наблюдать за щеголяющей в коротком свитере или и вовсе в одном только белье Гермионой? Быть может, все это обычное наваждение, которое вскоре само по себе пройдет? Но тогда откуда берется желание укутать ее в теплый шарф, если на улице опять поднялся ветер, или же снова и снова касаться мягких волос и розовеющих щек?              Да почему ж все это так сложно?!              Лезвие ножа глухо ударилось о доску. Если я и дальше буду промахиваться, то вскоре вновь вспомню, что в душе-то я картошка, которую необходимо порезать и забросить в кипящую воду. А все из-за чертовой Гермионы, что сейчас безмятежно выписывает в конспект какие-то важные, но абсолютно бесполезные формулы. Вот как мне в этой ситуации должен помочь закон всемирного тяготения? Ах, точно! Там же что-то было о том, что все тела притягиваются друг к другу, вот я и могу попытаться по-научному объяснить своей милой сестренке, что меня тянет к ней, но, увы, не по-сестрински.              А что? Она ведь любит учиться, вот пусть и винит во всем обычную физику и биологию. «Понимаешь, мои гормоны сработали на тебя, поэтому наши губы, в особенности мои, притягиваются друг к другу». Да, с таким раскладом на третий этаж перееду именно я, еще и задолго до того, как там закончится ремонт, который отчего-то еще и не начался.              Я помешала приобретающий хоть какой-то цвет бульон и принялась искать специи, которые кто-то всегда перекладывал. И всегда в разные места. Такими темпами мне вскоре придется искать их в столовой или вообще в гараже. Такой себе фитнес для любителей острой еды. А любители здесь только я.       Хотя во всем остальном мои вкусы схожи со вкусами Гермионы. Холодный кофе, литровые чайные чашки, ягодный бисквит – мы оказались на удивление похожи, лишь только она все сахаром притрушивает, а я мыслями о том, как вообще докатилась до такой жизни. Ведь все так быстро случилось, что я даже не успела заметить изменения в себе. Странное что-то чувствовала, да, но ведь не… черт! Еще и специй нигде нет, хоть бросай все и беги в магазин, ведь Гермиона попросила, я пообещала, а дальше будь что будет.              А что будет? Могу ли я хоть немного понадеяться на хороший исход, потому что она… она тоже странная. Меняется, как только мы наедине остаемся. Улыбка, движения, голос и взгляд – Гермиона словно убавляет громкость и яркость, становится медлительнее, осторожнее. Будто бы, как только дверь нашей комнаты закрывается, кто-то невидимый выключает основной свет и оставляет нам лишь небольшой ночник, в тусклом свете которого нам видны лишь неясные очертания, вот и пытаемся мы подойти ближе, увидеть.              Или же только я пытаюсь? Может, для Гермионы такая повышенная тактильность вполне привычна, а я попросту выдумала себе все эти непонятные взгляды. Но тогда я вновь возвращаюсь к вопросу, что же она имела в виду, когда говорила, что я уже догадалась. Да черт же! Даже специи, наверное, будет проще найти, нежели ответ на хоть один из волнующих меня вопросов.              И это ведь еще даже двое суток не прошло с того момента, как я осознала, что, черт возьми, влюбилась! А дальше-то что будет? Полезу в гугл с вопросом «как запикапить сводную сестру» или вообще «десять признаков того, что в вас кто-то влюблен».              Последнее, к слову, я как-то раз уже искала. Я тогда, кажется, только-только в старшую школу поступила, гормоны бушевали, да и было какое-то отчаянное желание понравиться всем и каждому. Желание это, правда, прошло уже спустя пару месяцев, когда я приспособилась прогуливать некоторые скучнейшие уроки, но я до сих пор помню пункты про постоянную улыбку и взгляд глаза в глаза.              И Гермиона не то чтобы вообще не улыбается, но… но рядом со мной она улыбается как-то иначе.              Когда к нам забегает Цисси и просит поиграть с ней, Гермиона закусывает нижнюю губу и, отчасти даже стыдливо пряча взгляд, берет себе неоново-розовую фишку. Смеется, обгоняя меня на доске, и дуется, когда отстает от всех, но при этом никогда не дает Цисси проиграть. В эти минуты она превращается в жизнерадостную, даже немного легкомысленную, ученицу начальных классов. И путем широкой улыбки, что по самые десна обнажает ее кроличьи зубы, это легкомыслие передается абсолютно всем в комнате – а уж наша блондинистая мелочь способна загнать в комнату всех, усадив нас вокруг огромного плаката с грибами или рыбами.              Но потом, когда все разойдутся по своим комнатам, а с нами останется лишь Энди, Гермиона снова меняется. Сдержанная и строгая. Она может часами объяснять все, что Энди не поняла на уроке. Никогда не повышает голос и не вздыхает устало, как это частенько делала я, помогая девочкам с домашним заданием. Я всегда старалась побыстрее закончить, Гермиона же делает все, чтобы они поняли материал, каким бы сложным он ни был. И на следующий день, когда счастливая Энди вновь без стука влетает в нашу комнату и бросается на шею Грейнджер, она улыбается самими только уголками губ. Как учительница, гордая за свою ученицу. Такая не по годам взрослая.              Но стоит двери закрыться, как от былой зрелости не остается и следа. Гермиона смеется и радостно подзывает меня к себе, щебечет еще долго, как же она рада, что Энди наконец-то поняла разницу между какими-то там проекциями. И в эти минуты она обязательно возьмет меня за руки и утянет на свою кровать, кинет мне несколько банок колы и поломает шоколадку, которую ей мелкая в знак благодарности вручила. А я так и не смогла ей признаться, что не очень-то и люблю сладкое.              Как и Гермиона не сразу смогла признаться, что рядом с моей мамой она превращается в натянутую до предела струну. Улыбается будто бы через силу и постоянно теребит край своего свитера. Настороженная, как котенок перед новыми хозяевами. И где-то через неделю Гермиона наконец-то спросила у меня, что же ей делать, чтобы понравиться моей маме. Я тогда рассмеялась, что это походит на знакомство с родителями невесты, а она лишь покраснела и чуть ли не впервые отвела взгляд. Значило ли это хоть что-то, или же это просто я шутить не умею? Так хочется надеяться… как надеялась Гермиона, что ее легко примут в нашей семье, так и я надеюсь, что однажды она поймет и примет мои чувства. Но это определенно сложнее, чем понравиться моей маме. Как-никак, из всех нас Грейнджер самая умная и, наверное, самая ответственная.              И готова открыться новому: надеть на лицо доброжелательную улыбку и с блестящими в утреннем свете глазами идти вперед, что бы ее там не ждало.              И, что бы не случилось, она с довольным визгом бросится в объятия к отцу, что только-только вернулся с работы. Рассказывает ему о том, что произошло за день, и внимательно слушает, что он ей на это скажет. Без лишних слов позволяет себя защищать и направлять. И, признаться честно, сперва я даже думала, что ревную, но… это ведь глупо, так невыносимо глупо. Да и мне ведь она тоже все рассказывает, даже в еще больших красках, порой ждет совет и чуть ли не клещами вытаскивает из меня ответ на «а у тебя что интересненького?»              И я ведь могу обнимать ее немножечко дольше, тихонечко приговаривая, что просто хочу ее согреть, ведь отчего-то Гермиона всегда холодная. Холодная и улыбчивая. И эта ее улыбка… да, черт возьми, я сейчас намечтаю себе того, чего нет, а потом… наверное, иной она мне кажется лишь потому, что она голову немного наклоняет, частично пряча лицо за волосами, да и отблески ночника в ее глазах отличаются от тех, что бывают утром.              Хах, и вот что я сейчас делаю? Пытаюсь себя успокоить или же расстроить? А ведь должна сейчас искать специи, а не стоять на месте, слепо помешивая кипящий суп. И есть ли вообще смысл сыпать их, когда и так уже все сварилось? Гермиона ведь говорила, что не любит слишком острое. Но и слишком пресное это тоже не дело. Поэтому лучше всего найти хоть что-то и тем самым отвлечь себя от всех этих глупых мыслей. Улыбка… и о чем я только думала? Наверное… так, стоп, специи.              Как там было? Чтобы найти специи, надо думать как специи. Да, Беллатрикс, это, конечно, гениально, но просто стоять и смотреть на многочисленные ящички и полочки делу тоже никак не поможет.              – Так, где же вы можете быть? – голос скрипел от долгого молчания.              Исключая все нижние тумбочки, в которых я прежде искала кастрюлю, я полезла наверх. Стул я по традиции решила не брать. Вот и валялись теперь все медикаменты на полу и в раковине, ведь какой-то умник поставил коробочку со специями на одну полку с аптечкой. Интересно, достанет ли Цисси до верхней полки, если встанет на разделочную поверхность? Видимо, да, раз возле специй нашлась и сахарница.              И только я было хотела глубоко вдохнуть и успокоиться, как взлетела от испуга чуть ли не до самого потолка, словно тот кот, узревший возле себя огурец.              – А я-то думаю, почему это тебя так долго нет, – Гермиона стояла, прислонившись плечом к дверной раме, и слабо улыбалась. Взгляд неспешно скользил по беспорядку, что я устроила на кухне. – Напугала? – прозвучало слишком уж довольно.              – Конечно же нет, – нагло солгала я и от души сыпанула карри в кастрюлю. – Я как раз собиралась к тебе подняться. Обедать будем здесь, в столовой или в комнате?              – Давай здесь. До сих пор не могу привыкнуть к масштабам этого дома, а нести тарелки на второй этаж… – она вздохнула и стала взглядом описывать круги на потолке.              – Ленивая же ты задница, – я тихо рассмеялась, вновь развернувшись к плите. Эх, если бы это еще могло помочь унять мое бешеное сердцебиение...              – Хэй, я все слышала!              И я почувствовала несильный удар меж лопаток. Возмутиться я не успела, как, впрочем, и развернуться: руки этой несносной девчонки спустились ниже, к моим ребрам, и она принялась меня щекотать. Первым желанием было стукнуть ее половником, вторым же – откинуть голову ей на плечо и просто тихонечко посмеиваться, наслаждаясь тем, как щекотка становится все приятнее, а движения ее пальцев все медленнее. Пришлось выбирать меньшее из зол.              Я резко развернулась в ее руках, оставив единственное свое оружие в кастрюле, пнула ногой несколько баночек с таблетками и с боевым кличем опустила руки на талию Гермионы, пытаясь одновременно щекотать ее, вызывая несколько истерический хохот, и запомнить на ощупь плавные изгибы ее тела. А что? Она первая начала!              Как оказалось, Гермиона ну о-о-очень сильно боится щекотки, ведь уже спустя несколько мгновений я стала наступать на нее, подталкивая к кухонному столу. Ее смех становился все более обрывистым, словно ей не хватало воздуха, и в уголках глаз даже проступили слезы. Но это же война, а здесь все средства хороши, и вот мои руки скользят выше, осторожно перебирая ребра и сминая мягкий свитер. Между всеми «хва-атит» и «я же по-ошути-ила-а» я и не заметила, как Гермиона, упершись в край стола, села на него и стала пробираться к середине, отталкивая меня ногами.              И только когда ее ступня несильно толкнула меня в грудь, я поняла, что же сейчас происходит.              Задыхаясь и краснея, Гермиона полулежала на столе, одна нога по-прежнему упиралась мне в грудь, ведь я рефлекторно ее схватила, вторая же была согнута в колене и отведена в сторону. Грудь тяжело вздымалась под задравшимся свитером, а температура на кухне моментально возросла. На какое-то мгновение и вовсе стало слышно лишь наше дыхание и бульканье супа, который я так и не сняла с огня.              Жар прошел так же быстро, как и появился. И даже стало казаться, что по помещению гулял сквозняк, пусть окна и были закрыты. И хотелось бы сказать, что я давно себя так глупо не чувствовала, но…              – Прости, – я отпустила ногу Гермионы и бессознательно зарылась рукой в волосы.              – Да ничего, – она одернула свитер и спрыгнула со стола. Пришлось отойти на несколько шагов, чтобы не находиться аж настолько близко к ней. Снова. – Я… эмм… я схожу за колой.              – Да. А я накрою стол, – я отошла еще на пару шагов.              Гермиона поспешно вышла из кухни, а я лишь устало прислонилась к тумбе. И вот что сейчас было? И, что важнее, как мне теперь сидеть напротив нее и спокойненько себе обедать? Наверное, сперва надо бы привести дыхание в норму и выключить наконец-то этот чертов суп.              Я взглянула на свои мелко подрагивающие руки. Меньше минуты назад они так легко прикасались к ней, изучали, заставляли смеяться и даже немного заплакать. Прикрыв глаза, я попыталась воссоздать этот образ: растрепанные волосы, залитые краской щеки и блеск в уголках глаз, что после превратился в тонкие, отражающие яркие обеденные лучи, полоски на висках. Она выглядела так прекрасно.              И сейчас, со все еще алеющими щеками и с закушенной нижней губой. Прекрасна. Но мне не позволено так на нее смотреть, поэтому:              – Садись, – мой голос все еще был хриплым. – Я сейчас насыплю.              – Спасибо.              Я снова развернулась к плите и стала разливать солнечно-желтый суп по тарелкам, пока Гермиона, проигнорировав мое указание, тянулась к верхней полке, где стояли стаканы для сока. И почему нельзя было взять обычную чайную чашку или вообще пить прямо с банки? Ответ я получила, когда она открыла холодильник и принялась выбивать лед из формочек. Я не смогла сдержать смех, наблюдая за ее страданиями.              – Лучше помоги мне! – обиженно.              – Не могу, – я подхватила тарелки и издевательски улыбнулась, – руки заняты.              Раздался мученический стон, от чего я засмеялась еще больше, немного пролив суп на стол. Гермиона еще несколько раз постучала формочкой для льда и бросила ее на стол, внимательно глядя на меня.              – Ладно-ладно, сейчас помогу, – сдалась я и пошла к раковине.              Через несколько секунд я уже прикладывала влажное горячее полотенце к формочке, а после с легкостью натрусила лед в стаканы.              – Спасибо, – не уверена, насколько искренне она это сказала, но я все же улыбнулась в ответ и указала рукой в сторону стола.       Гермиона наконец-то села и с подозрением посмотрела на суп. Принюхалась и только после этого решилась попробовать. Я внимательно наблюдала, как ее глаза слегка расширились, а рука потянулась к стакану с колой. Я как раз собиралась предложить ей воды, как она негромко произнесла:       – Это очень, – и замолчала, сделав еще один большой глоток газировки, – очень вкусно.       – Спасибо? – с сомнением ответила я.       Суп получился действительно острым, но она, уверенно перехватив ложку, слегка улыбнулась мне так, будто бы приняла вызов, и стала неторопливо есть. Наверное, я тоже принимала этот своеобразный вызов, когда снова и снова соглашалась пить с ней колу. И, чтобы снова не уйти в свои мысли, я решила прервать ненадолго образовавшуюся тишину:              – Так ваш дом был меньше?              – Да. Не то, чтобы прямо маленький, но-о… – Гермиона забавно взмахнула ложкой, словно пыталась показать разницу меж нашими домами.              – Я поняла, – пришлось прятать смех за стаканом колы. – Скучаешь?              – Да.              – Что с ним сейчас?              – Папа арендаторов ищет. Может, и вовсе на продажу выставим, – она пожала плечами и, посмотрев на меня, потянулась через весь стол, чтобы взять меня за руку, несильно сжимая. – Ну же, не делай такое грустное лицо! Мне здесь тоже очень нравится. Раньше всегда тихо было, и лишь иногда ко мне Гарри забегал – я рассказывала как-то о нем, помнишь?              – Да, твой лучший друг, который также затычка во всех дырках.              Мы рассмеялись обе, по-прежнему держась за руки. Это казалось таким правильным. То, как наши ладони легонько соприкасаются, обмениваются теплом.              – Только ты не говори Гарри, что я описываю его подобным образом, – тихий голос и внимательный взгляд вырвали меня из раздумий, в которые я так внезапно погрузилась.              – Хочешь нас познакомить? – искренне удивилась я, когда до меня наконец-то дошел смысл сказанных ею слов.              – Да, только может…              – Немного позже? – помогла я Гермионе закончить мысль.              Она кивнула и широко улыбнулась, а после и вовсе прислонила банку колы к слегка покрасневшей щеке. Я не могла не отразить ее улыбку. На кончиках пальцев покалывало разливающееся внутри тепло.              Гермиона хочет познакомить меня со своим самым близким другом и при этом она продолжает держать меня за руку! Появилось желание чуть ли не закричать от внезапно накативших эмоций: радость, волнение и что-то такое приятное, уютное даже. Эта невозможная девчонка, у которой кола течет вместо крови, доверяет мне.              Мы становимся ближе. Понемногу, день за днем. И, возможно, однажды вставшая между нами стена наконец-то рухнет.