Битые стёкла

Следующие два часа прошли как на иголках. Т/И, еле спровадив Дениса (то ли чтобы не мешал, то ли чтоб не видел, как всегда сильная и твёрдая духом старшая сестра мечется по комнате), допивала третий стаканчик растворимого кофе, который терпеть не могла, но в котором отчаянно нуждалась в данный момент. Обычно её пациенты не выходили за рамки привычных маний величия, шизофрении, биполярного расстройства или, на худой конец, суицидальных наклонностей, но теперь, столкнувшись с очень опасной формой раздвоения, Т/И теряла голову. Был ли это страх, предвкушение или что-то ещё — разобрать сложно даже психиатру, хоть доктор Т/Ф всю жизнь считала, что для её профессии самым важным было бескомпромиссное понимание себя. Проблемы Разумовского были масштабные, скорее всего, вели корнями куда-то далеко в детство и — женщина чувствовала это — вряд ли могли решиться таблетками и разговорами. Диссоциативное расстройство личности долго ставили под сомнение, где-то до двухтысячных, пока не стали проводить проверки больных с помощью функциональной магнитно-резонансной томографии. Особенно сильно всё перемешалось в конце двадцатого века после громкой истории Билли Миллигана, который, по мнению Т/И, с вероятностью семьдесят процентов был очень талантливым актёром, хоть и с ворохом психических проблем, но явно не тех, о которых любил рассказывать. Его двадцать четыре ипостаси принесли ему тюрьму и клинику, но вместе с тем деньги, популярность и громадный след в истории. С тем же успехом можно было бы сказать, что ДРИ есть и у блестяще сыгравшего свою роль Джеймса Макэвоя — фильм «Сплит» когда-то очень заинтересовал Т/И, она посмотрела его несколько раз с момента выхода, как и собиралась пересмотреть вечером после работы. А следом «Бойцовский клуб», «Три лица Евы», и закончить комедийным «Я, снова я и Ирэн», чтобы голова не взорвалась, как перекаченный гелием шар. В этих фильмах не было ничего научного, ничего, что могло бы помочь понять структуру этого заболевания, но это еда. Еда для гиперфиксации, для мозга, для выработки дофамина — теперь Т/И хотелось думать об этом расстройстве постоянно. Бесспорно, она поднимет архивы, прочитает все возможные статьи, анализы, исследования, только между этим будет в качестве отдыха поглощать искусство, связанное с проблемой, появившейся на радаре. Это феноменально. Теперь доктор Т/Ф поняла — она испытывала благоговейный трепет. Нервно взглянув на часы седьмой раз, Т/И потянулась за папкой и блокнотом, но замерла с протянутой рукой. Убрала её в карман халата. Затем снова дёрнулась, передумав, но передумала передумывать. Вместо этого Т/Ф обошла стол, открыла верхний ящик и уставилась на вещь, с которой работала редко, лишь когда пациенты говорили быстро, несвязно или не характерно для своего диагноза. Потёртый диктофон со стёртыми от времени рисунками на клавишах, отправился в карман. Доктор закрыла кабинет на три оборота ключа, прижалась горячим лбом к прохладной поверхности двери, закрыла глаза. За эти два часа она не составила никакого плана разговора, как делала это обычно, а просто ходила по углам загнанным зверем, варясь в своих тревогах и опасениях, одной из причин которых было ещё свежее в памяти воспоминание. Т/И помнила, как затаив дыхание смотрела каждую трансляцию Чумного доктора, как царапало изнутри такое неправильное желание согласиться с его методами, поддержать, одобрить. Но ещё отчётливее она помнила, как разочаровалась, узнав, кто скрывался под маской — такой же богач, хоть и нетипичный. Нервный, зашуганный, психотичный мальчишка, эмоционально так и оставшийся неуверенным подростком. Т/И одобряла Разумовского как человека — он действительно сделал очень много для нуждающихся, не гонясь за рейтингом и похвалой, но как психиатр она видела каждую трещинку на этой хрупкой как хрусталь душонке. Как говорил её преподаватель: «Все мы своего рода битые стёкла». Когда за поворотом послышались шаги, Т/И отскочила от двери, чтобы не выдать своей слабости, и сразу направилась в то крыло, где сидел её пациент. Путь прошёл в тумане — было ещё время придумать, что говорить, но она опять предпочла анализировать не Разумовского, а себя. Думала об ошибках в своей жизни, о шагах, которые в конце концов привели её в Чумной форт, заниматься личным делом своего… кумира? Нет, слишком громко. Она не носила нашивки с символикой чернознамённых, не покупала маски, которые стоили как банка колы, не ставила нового мстителя на обои телефона. Т/И предположила, что было много таких, как она — молчаливо одобряющих радикальное решение проблем, и не отвернувшихся от этой мысли даже после публикации записи, где Чумной доктор говорит, что подстрекательство на бунт — это тоже часть плана. Уничтожение маргиналов, возомнивших себя такими же, как Он. Думающих, что имеют с Ним равные права. Уже у самой палаты Т/И обнаружила, что злится и одновременно упивается воображая, как всех чернознамённых, вышедших громить Питер, раскатывают по асфальту танки. Библейская картина. Сама того не заметив, Т/И пришла чуть раньше положенного, поэтому пришлось подождать. Со стороны доктор выглядела как провинившаяся школьница, которую выгнали из класса, и теперь она вынуждена стоять до звонка в коридоре. Из головы не выходил Чумной доктор. Т/И выбила себе исключительное право заниматься его изучением лечением, рассчитывая не только на интересную загадку и написание диссертации, но и пытаясь вернуть себе хоть ложку того восхищения, с которым смотрела злополучные трансляции; разобраться, что из себя представляет Разумовский. И, увидев в палате очередного слабого больного человека, опустила руки, как и опустилась сама в своих глазах. Ей казалось, что она ошиблась в нём, а значит ошиблась и в своём ориентире. Что его подставил этот мент, с недавних пор ставший всеобщим кумиром, или кто-либо ещё, но явно не этот мальчик хотел затеять революцию. А теперь всё становилось на свои места: Разумовский действительно не делал этого, ни под каким предлогом. Очищение, выполняемое его руками, задумал тот второй, сидящий внутри, со стержнем и харизмой, с внешней и внутренней силой, с серой моралью. Вероятно, создание компании тоже не обошлось без вмешательства «пассажира» — это он решал проблемы, а не друг детства Разумовского, как изначально думала Т/И. Теперь предстояло разобраться, что из всех предположений на самом деле было правдой. — Случилось чего, доктор? — поинтересовался подошедший Иван, пока из звенящей связки выбирал нужный ключ. Т/И вопросительно повела бровью. — Стоите, как на гвоздях, пальцы заламываете, губы жуёте. Женщина резко расслабила рот и осознала, что уже какое-то время зубами снимает с губ кожицу. Она огладила из языком — в двух местах заметно пекло, значит, где-то подцепила слишком сильно, образовав ранки. Замешкавшись, Т/И скромно улыбнулась. — Нет, всё хорошо, спасибо. Задумалась о предстоящей работе. Иван недоверчиво хмыкнул, открыл дверь — широко, как она любила. Доктор осознавала, насколько неправдива её ложь, потому что ни одна из встреч с Разумовским не доводила её до такого кипения ранее, даже самая первая. В палату Т/И вошла не сразу, постояв на пороге секунд пять, чем ещё раз убедила санитара во вранье. Дверь закрылась, отрезая возможность капитуляции — женщина прекрасно знала, что Иван, вместо того, чтобы караулить в коридоре, на время сеанса уходил курить, поэтому с Сергеем она оставалась один на один. Раньше это не беспокоило, даже наоборот, но вот оставаться один на один с настоящим Чумным доктором — немного другое. Сергей сидел на полу. Скрестив ноги и сгорбившись, он, положив лист бумаги перед собой, рисовал почти стёршимся кусочком угля шахматную комбинацию. Это происходило не первый раз, поэтому в этой игре доктору Т/Ф тоже пришлось начать разбираться хоть сколько-то, чтобы попробовать понять ход мыслей пациента. Без толку. — Мой отец говорит, что самый сильный ход в шахматах — это удар доской. Разумовский поднял глаза на звук её голоса, но отвлёкся буквально на полторы секунды, снова возвращаясь к изображению хода. — Поговорите со мной, Сергей. Прозвучало отчаянно. Он остановился, уже дольше, секунды на четыре, решая, стоит ли, но после его рука продолжила хаотично зарисовывать клетки. Т/И вздохнула. Опустилась рядом на пол, присев на пятки. — Вы ведь не помните всего что делали, верно? — начала доктор. Не ожидавший такого Разумовский вскинул голову, и уголёк выпал из рук. — Все говорят вам, что вы убийца, террорист, желают вам смерти… а вы даже не знаете, в какой последовательности надевается та броня. Сергей часто заморгал, будто что-то попало в глаз, но Т/И догадалась, что это нервное. Он отвёл взгляд не сразу, оставил заданный вопрос в воздухе, хоть по поведению и было понятно — всё так. — Я ещё не работала с субличностями, Сергей, — она положила руки себе на колени. Разумовский уставился на них не моргая, лишь бы не смотреть в глаза. Глядя на него Т/И почувствовала в себе то же, что зачастую чувствовала при виде уличного котёнка. Раньше она подавляла в себе это, пытаясь искать в Сергее только Чумного доктора, не понимая, как в одном человеке могут уживаться кардинально противоположные описания. Но с появлением диагноза всё стало проще: был один, которого следовало бояться, изучать и опрашивать, и был второй, которого можно было жалеть и опекать. Только вот дело в том, что этого котёнка не заберёшь домой — с ним в комплекте шёл сварливый ворон, любящий человеческую плоть. — Он не просто… субличность, — хрипло бросил мужчина. — Я не могу ничего сделать, я это не контролирую. — Это никто не контролирует, — вежливо парировала Т/И. — Поэтому это и называется «раздвоением» личности. Разве может один человек во всём управлять другим? Разве что более сильный более слабым. Слова сорвались быстрее, чем мозг успел их обдумать, и доктор прикусила губу. Сергей посмотрел на неё исподлобья, сведя брови на переносице: только что она завуалированно обозначила, кто в их с Чумным доктором неравном союзе ведёт. — Я создал его, — внезапно твёрдо, будто выражая недовольство высказанной градацией сил, возразил Разумовский. — Не совсем, — снова отказала Т/И. — Его создало ваше подсознание на фоне полученных травм. И, судя по всему, у вас очень… «способный» внутренний мир. Разумовский отвернулся, будто маленький обидевшийся ребёнок, замолчал, заигнорировал. Захотелось закатить глаза, и Т/Ф так бы и сделала, если бы эта встреча случилась пару лет назад, когда зелёная девчонка с медицинским дипломом только приступила к практике. Доктор принялась ждать, заодно обдумывая, что лучше сказать, и провела за этим минуты две сидя на полу рядом с Сергеем, пока его пальцы внезапно не обхватили её запястье, крепко сжимая, чтобы не отскочила. — Я тронут, — Разумовский оскалился. От неожиданности Т/И попыталась выдернуть руку, но сделала себе только больнее — пальцы мужчины не разжались, но съехали чуть ниже, оставляя после себя красные следы. — Если снова найдёте ручку, буду рад оставить автограф. Она дёрнулась ещё раз, и в этот раз её отпустили — по инерции Т/И, приложившая усилие, полетела назад, чудом не ударившись головой из-за того, что не успела подставить вторую руку для опоры. С испугом и благоговением одновременно она смотрела в преобразившийся взгляд Разумовского. — Меня порядком достало сидеть в тишине, а вы, доктор, очень вовремя протянули триггер помощи, — Сергей по-хищному улыбнулся, довольный тем, как поиграл словами, и ловко поднялся на ноги, чем заставил Т/Ф отползти назад. — Ну-ну, что вы. Насколько я заметил, здесь мало предметов, которыми я бы мог вам навредить. — После холодных и огнестрельных орудий на третьем месте по количеству убийств стоят кулаки, — невпопад бросила Т/И. Ей показалось, что она сказала это, потому что шок начал отступать, но всё было наоборот — из-за него она начала нести околесицу. Но субличность это, похоже, позабавило. И заинтересовало. — Не люблю пачкаться, — он рассмеялся. По спине женщины прошёл холодок, но она не растерялась. Нужно было держать его интерес: — Кровь с одежды легко выводится перекисью и хозяйственным мылом, — Т/Ф болезненно и натянуто ухмыльнулась, вспоминая цитату из какого-то фильм: — Или носи красное. Каркающий хохот разорвал относительную тишину, и был довольно оглушительным, если учесть обычный тон их с Сергеем бесед, когда такие заводились. Услышь такое из коридора Иван, то уже бы примчался на помощь, но никакого Ивана рядом не было. Не было вообще никого кроме них… троих. Пружинисто присев на корточки рядом с женщиной, Чумной доктор протянул ей руку вверх ладонью — опасно, призывно. Так плохие взрослые дают глупым детям конфетку. Т/И никогда не верила таким людям, как и никогда не путалась в своих переживаниях. Теперь, видимо, закрывала гештальты — тонкая кисть с багровеющей отметиной, как символ отсутствия обучения на собственных ошибках, потянулась в ответ. — Какая умница, — мужчина сощурился, и так его глаза вместе с хищной улыбкой смотрелись изумительно. Да, устрашающе, да, кровожадно, но изумительно. Т/И захотелось себя ударить. Рывком поднявшись, Разумовский неосторожно потянул Т/Ф за собой, поднимая с пола, и та едва не споткнулась о собственную ногу. Сергей крепко подхватил её за плечи. Вряд ли из-за джентльменского порыва — скорее из-за необходимости удержать перед собой. — Мы с вами отлично пообщаемся, доктор, — он смотрел прямо в глаза не отрываясь, не блуждая по чужому лицу. — И да. Чтобы не было конфузов, лучше называйте меня Птицей.