Битые стёкла

Т/И в очередной раз покосилась на молодую горничную, проходящую мимо с подносами. Стрельнула глазами, как во врага, взглядом проводила до двери и только потом вернулась к блокноту. Птица либо не заметил этого, либо спустил на тормозах, карандашиком отметив припомнить, ведь это был уже не первый случай. Иностранная прислуга, любезно нанятая субличностью Разумовского для хозяйских нужд, видимо, совершенно не интересовалась мировыми событиями, и определённо не была в курсе, что их новый начальник тот ещё маньяк. Молодые девушки бросали на Сергея заинтересованные взгляды, скромно хихикали в изящные ладошки когда тот проходил мимо, и очень старательно изворачивали округлые бёдра, поднося чай. Т/И не могла не обращать на это внимание, и в какой-то момент была готова вытрясти всю дурь из венецианской шлюхи, которая работала посредственно, зато вертелась перед Разумовским, как на серебряном шесте. Акт насилия в итоге пресёк Волков. Т/Ф подалась вперёд, вслед за горничной, но мужчина схватил доктора за шкирку, как котёнка, до ужаса легко оттягивая назад. — Оставь девочку в покое, у неё гормоны играют, — равнодушно бросил он, почти сразу отпуская ворот рубашки своего друга, так хорошо сидевшей на чужих аккуратных плечах. Т/И посмотрела на Олега. Со дня приземления он не задал ни единого вопроса касательно необходимости её пребывания здесь, и это пугало и всё облегчало одновременно. Наёмник будто умел заглядывать в душу через зеркало зрачков, читать написанное на обратной стороне и молча принимать как факт. Ему не нужно было разбираться, расспрашивать, долго анализировать; Волков имел поразительную особенность — нутром чувствовать истину. — Судя по тому, что происходит в этом месте, никто мне ничего не скажет, если я придушу её во сне, — сквозь зубы бросила Т/И, мазнув взглядом по дверному проёму, куда ускакала девка. Олег хотел что-то ответить — было видно по глазам, — но смолчал, пожав плечами. Тут же его кто-то позвал, и мужчина отвлёкся, а затем и вовсе в быстром темпе покинул комнату. На его равнодушие ко всему происходящему НЕ с Разумовским можно было вешать топор. — Ай-я-яй, доктор, пропускаете важную травму детства, — укоризненно насмехаясь произнес Сергей, сложив руки в замок под подбородком. Острые локти упирались в деревянные подлокотники кресла, и сам он сидел, подавшись вперёд, заинтересованно наблюдая за Т/Ф. — Прощу прощения, — серьёзно ответила она, откашлявшись. Кажется, её рефлексия во время сеанса затянулась. — Ну что вы, — миллиардер отмахнулся. — Мне даже будет интересно узнать, что могло отвлечь такого профессионала. Иногда он перегибал палку с любезностями, это было так же заметно, как и то, что делал он это специально, наблюдая за реакцией, ожидая определённого ответа. Т/И всегда обращала внимание, но делала вид, что его фразы вполне обыденные, не гипертрофированные. — То, о чём я думаю… немного выходит за рамки профессиональной этики. — Ну, мы ведь не только проводим сеансы, доктор, — он опасно усмехнулся. — Мы за последнее время стали относительно близки, и, думаю, можем обсуждать такие вещи. — «Друг не может быть психологом, а психолог не может быть другом», слышали о таком? — парировала Т/Ф, не столько от нежелания что-то обсуждать с клиентом, сколько от потребности хотя бы раз победить его на этом невидимом фронте. Ещё ни разу не получилось. — Бросьте. Вы тут единственный психиатр, единственная женщина, один из двух людей, с кем я намеренно общаюсь. Вы особенная, корректная дистанция уже непозволительно сократилась и больше не имеет смысла. — Про «единственную женщину», мне кажется, вы немного ошиблись, — Т/И неловко продрала горло, отвела взгляд в огромное окно, доходящее почти до потолка залы. Слово «особенная» затиралось, переставало иметь смысл, когда чувствуешь себя крошечной, абсолютно никчёмной на фоне людей, что тебя окружают, и даже на фоне чёртового дворца, всё время величественно возвышающегося над головой. — А, эти, — Птица махнул рукой в сторону промелькнувшей в коридоре горничной. Он пружинисто встал с кресла, прошёлся, затем оценивающее провёл рукой по одной створке двери, сделанной из дорогого украшенного дереве, затем по второй. Субличность обычно не была такой дотошной в искусстве, её интересовали совсем другие вещи, но, как часть Разумовского, иногда его надолго завлекало что-то прекрасное: картины, скульптуры… резные столетние итальянские двери. Бережно, по-отечественному, тонкими пальцами он невесомо огладил вырезанные узоры, затем, моментально сменяясь в своём естестве, схватился за края створок и с силой захлопнул их, провернув ключ в замке. — Это тени, — продолжил Птица. — В каждом замке есть приведения. Т/И молча смотрела на него. — Если на прислугу не обращаешь внимания, значит она хорошо справляется со своими обязанностями, разве не так? — доктор кивнула. Что-то внутри успокаивалось от этих слов. — Я присмотрелся к ним когда они ещё только пришли сюда, и скажу, что такие точно не в моём вкусе. Мужчина самодовольно ухмыльнулся, сощурившись, чуть наклонил голову вбок. Он понял. С самого начала понял. Любитель играть, манипулировать, эти танцы были ему дороже едва ли не всего, без них он чувствовал себя безногим. Мифологический трикстер, сошедший со строк баллад и легенд, плут и провокатор. Субличность была создана чтобы защищать Разумовского, но кто между делом запрещает ей развлекаться так, как она этого пожелает? Т/И в очередной раз сдалась, проиграла, выдала нежелательную подноготную, которую Птица умело распознавал среди тысячи масок и обёрток, стоит только поманить. Набивка для кукол — опилки и вата. Набивка Т/И — бесконечное множество внутренних противоречий и секретов, которые он ловко щёлкал, словно орешки, и приносил ей же на блюдечке. «Посмотри, что я нашёл у тебя в шкафу» — говорил его взгляд, с которым дети подбегают к родителям, а они в свою очередь смотрят на старый хлам в чужих руках, и с тоскливой улыбкой вспоминают, как когда-то это было частью их обычной жизни. «Посмотри, что я нашёл у тебя в шкафу» — говорил Птица, а в руках его куски битого много лет назад сердца, жменя острых шипов с её защитного панциря, и травмы, травмы, травмы, травмы… — А кто тогда в вашем вкусе? — произнесла Т/И быстрее, чем успела это обдумать, но, кажется, это тоже было запланированное Им продолжение. Птица посмотрел на неё, опять склонил голову набок — этот жест доктор давно научилась распознавать как проявление его хтонической сущности, животные повадки плотоядного, что предвещали очередное нападение. Добыча давно барахталась в ловчей сети, всё сильнее запутывая леску вокруг горла в попытке вырваться, а охота всё никак не заканчивалась. Он сел в своё излюбленное кресло, наклонился чуть вперёд, сложив под подбородком руки. — Вы, доктор. Раздевайтесь. Воздух плотным комом встал в горле, почти так же, как во время стрельбы в лечебнице. Будто эта фраза была равносильна всем пулям, выпущенным в медперсонал, всем ударам, каждой минуте проведённой в ужасе до смирения. Все пережитые потрясения, все эмоции от них моментально облачились в одно слово. — Откуда… как вы… — Т/И рвано вдохнула, и дрожь стала ещё заметнее. — С чего вы взяли, что это меня интересует? Разумовский откинулся на спинку, скалясь. — О, Т/И, вы — моя любимая книга. Я склонен замечать малейшие изменения в ней, это помогает держать внимание в тонусе. Сергей всё ещё продолжал сидеть в кресле, но складывалось впечатление, что он был повсюду, заполнял пространство своими тенями с большими глазами, которые как часовые пристально следили за ней, за каждым жестом, эмоцией, мыслью. Учёный-наблюдатель стал осознавать, что сам давно превратился в мышку в лабиринте, за удачно прошедший этап которого получал поощрительный сыр, отправляясь на следующий. — Я вижу, как вы сжимаете бёдра, когда я смотрю на вас слишком долго, — с каждым предложением Птица снова медленно наклонялся вперёд. Это давило, как и было задумано. — Зрачки расширены, губы сохнут, поэтому вы часто их облизываете. Как сейчас. Т/И прикусила язык, осознав, что действительно сделала это не задумываясь. — Да и, думаю, если я сейчас прикоснусь к вам, — Разумовский сделал попытку дотянуться до её руки, но женщина рывком отстранилась. Не от нежелания — больше от напряжения, неожиданности. Но Птицу это, кажется, совершенно не задело, — то температура у вас будет явно выше нормы. Он пристально посмотрел Т/Ф в глаза. Уверенно и однозначно. Доктор замерла. — Ты хочешь меня, Т/И. Скажи, что я неправ, и я уйду. Она не могла понять, выбор ли это без выбора, или Птица действительно уйдёт. При всей жестокости своей натуры он не был насильником, но никогда нельзя полагаться на стабильность существа, что сжигало богачей и хотело армией избавиться от питерских маргиналов, подражавших ему. Т/И встала с места, но никуда не двигалась, скрипя заржавевшими шестерёнками в собственной голове. Разумовский с интересом наблюдал, и, кажется, выбор действительно был только за ней. На острых женских плечах его рубашка, которую Сергей любезно отдал на смену грязным вещам, отправившимся в стирку, выглядела слишком по-молодёжному. Те самые «оверсайз» шмотки, которые двадцатилетние девушки заправляют в брюки, но зато чувствуют в них себя лучше и свободнее. Т/И тоже стало нравится, возможно, если она выберется отсюда живой, то купит пару таких рубашек в пару к узким брюкам, чтобы не выглядеть как один большой мешок. Но сейчас в ней становилось тесно. Ткань обжигала, будто горела прямо на теле, словно у подожжённой ведьмы. Стало невыносимо стоять неподвижно под взглядом Разумовского, что любовался на карнавал сменяющихся эмоций как на лучшее, что видел в своей жизни, и тогда пальцы сами потянулись к груди. Небольшая, совсем мизерная победа с её стороны — мужчина забыл выдохнуть, видя, как после каждой расстегнувшей пуговицы рубашка сползала всё ниже по плечам. Он действительно думал, что Т/И развернётся и уйдёт, даст ему повод продолжить охоту, что было бы замечательно, но видеть её сдающейся своим — и его — желаниям оказалось настолько же приятно. Стоя в одном белом аккуратном бралетте, Т/И оценила взгляд Птицы, и это придало ей уверенности. Сначала казалось, что это очередная ловушка, проверка на вшивость, которую доктор с треском провалила, но потемневшие янтарные глаза уставились в упор, а пальцы с побелевшими костяшками нетерпеливо сжимали подлокотники. Он бросится. Рано или поздно бросится, истратив все силы на сопротивление инстинкту, и тогда её уже ничего не спасёт. Чуда либо не существует, либо оно происходит прямо сейчас — иначе и не назовёшь момент, когда становишься настолько желанной в глазах своего мужчины. Пальцы стали лучше слушаться, и Т/И взялась за край ремня. Оттянула в сторону, высвободила из пряжки, расстегнула молнию на джинсах, но, оставив их на бёдрах, нарочито медленно направилась к дубовому обеденному столу посреди комнаты, на котором стояли принесённые прислугой пара бокалов олд фешен и графин с чем-то спиртосодержащим. В тишине залы бурая жидкость, выплёскивающаяся в бокал, эхом отразилась от высоких потолков. Т/И выпила налитое почти залпом — ей нужно было либо больше смелости, чтоб продолжить, либо меньше осознанности, чтоб это всё скорее закончилось. С какой вероятностью её отпустят теперь, если она пожелает уйти? Пожелает ли она уйти? За спиной было тихо, пока ножки антикварного кресла не царапнули паркет, а поскрипывание подошвы, которым сопровождался каждый решительный шаг, не стало приближаться. — Знаешь, я люблю только те игры, в которых выигрываю, — раздалось позади над самым ухом сразу после горячего выдоха. Птица обхватил пальцами плечи Т/И, ощутимо сжав; подошёл ближе, грудью касаясь горячей почти обнажённой спины. — А просто участвовать уже недостаточно? — язвительно выпалила женщина с полуулыбкой, всё ещё держа бокал у губ. Быстрый смешок Разумовского ей понравился, звучало как очередное одобрение — в этот раз чувству юмора. Пальцы на плечах сжались сильнее, не боясь оставлять следы, и тогда Т/И отставила пустое стекло в сторону. — Нет, — сладко протянул Сергей. Белые зубы игриво сомкнулись на завитке уха. Т/Ф вздрогнула, прикрыв глаза. — Никогда не было достаточно. Сильная рука схватило Т/И за шею, заставляя откинуться назад и повернуть голову. Губы Разумовского, потрескавшиеся, но властные, впились в её, и язык без игривых прелюдий проник внутрь. Птица держал Т/И за горло, не давай отстраниться или отвернуться, а сам поцелуй вышел самым грязным и животным из тех, что женщине когда-либо пришлось пережить. Но она никогда не могла себе представить, что это именно то, что было нужно. Бёдра непроизвольно сжались в попытке доставить себе удовольствие, и вторая рука мужчины отвесила по ним жёсткий шлепок. Непроизвольно прерывая поцелуй Т/И вскрикнула. — Будешь делать то, что я скажу, и тогда хорошо будет обоим, идёт? Интонация оказалась не свойственная приказу, нет, скорее, это был призыв, позволяющий, но абсолютно не одобряющий возможный саботаж. Доктор едва заметно кивнула. Тогда рука Птицы легла на её живот, с небольшим нажимом опускаясь ниже и ниже. Ноги дрогнули, стоило умелым пальцам коснуться клитора. — Не знал, что тебе настолько нравится, — он самодовольно хмыкнул, прихватив зубами тонкую кожу на шее. — Думал, что вы, доктор Т/Ф, любите либо понежнее, либо доминировать, а в тихом омуте… Разумовский ввёл два пальца сразу, и Т/И выгнулась, шипя выталкивая воздух из лёгких. — …в тихом омуте черти хотят, чтобы их разложили на столе. — Много слов, — прошептала женщина, но ответ Птицу не устроил. Движение кисти в секунду стали резче, грубее, и Т/И не сдержалась, громко застонав, после чего его жесты снова стали плавнее. — Столько, сколько нужно, — он усмехнулся. «Птичка вырвалась из клетки». Т/И совершенно забыла про ту неудавшуюся зарисовку в своём блокноте, забыла, как любит субличность тасовать карты. В этой сказке кошка жертва, добыча плотоядного ворона, которому она до этого угрожала острыми коготками по ту сторону прутьев. Теперь же кошка осталась без усов, глуха и слепа в мире звуков и цветов. Остались только ощущения, но и те путались от ловких длинных пальцев внутри, вызывающих жар по телу. Это было необязательно, не зря Разумовский подметил, что Т/И и так была готова, но ему безгранично нравилось держать её в своих руках и заставлять просить, ловить каждое вздрагивание и чувствовать, что обладает ею только он. Но со временем и этого Птице стало мало. Ладонь на шее медленно сместилась на заднюю её часть, и Т/И поняла, что он собирается делать, только когда придерживая её нагнули вперёд. Холодное дерево обожгло, сильная рука сместилась, остановившись между лопаток. — Мне даже жаль, что Тряпка этого не запомнит, — хрипло произнёс Разумовский, уже явно сам сходящий с катушек от напряжения — в любой из позиций, выбранной им, Т/И чувствовала, как в неё упирается сквозь брюки набухший член. — Или мне позволить ему подсматривать? Другой рукой мужчина спустил с Т/Ф джинсы вместе с бельём, оттолкнув в сторону, когда та через них перешагнула, всё ещё распластанная на столе. Повернув голову, краем глаза она видела его лицо, его рваные, резкие движения, но решила отвернуться, уперевшись лбом в лакированную столешницу, за что, видимо, получила поощрение — вереницу жёстких покусывающих поцелуев от шеи до талии, за которым последовал один единственный толчок. Т/И вскрикнула, прогнулась, получая невиданное ранее удовлетворение от боли и подчинения, а затем пришло и обычное удовольствие, когда Разумовский начал двигаться, в своей привычной манере поведения чередуя скорость и грубость с плавностью и жестами, близкими к нежности. Некоторое время он прижимал её ладонью к столу, но затем, снова надавив на горло, притянул к себе, другой рукой обхватив грудь. Т/И забылась окончательно, остро ощущая каждый толчок, в порыве он хватал её за руки и шею, впивался пальцами в талию и бёдра, оставляя красные полумесяцы от ногтей. И Т/Ф это нравилось. Нравилось принадлежать, нравилось повиноваться и доставлять ему удовольствие. С первой их встречи до этого момента Птица вил из неё верёвки, и это, оказывается, всё, что ей самой было нужно — найти того, кто сможет её победить, быть ему нужной и покорно служить ради похвалы. Т/И так устала быть сильной женщиной в окружении маменькиных сынков и тупоголовых громил, что с радостью приняла факт — за последние десять лет она была счастлива лишь от прикосновений этого сумасшедшего. Видимо, она окончательно сошла с ума вслед за ним, и будет сходить ещё столько раз, сколько ему будет нужно.