Не верь тому, что слышишь. И лишь на половину тому, что видишь. Эдгар Аллан По "Падение дома Ашеров"
Дверь отворилась мгновенно, будто его здесь давно ждали. — Здравствуй, Володя, — тепло, почти ласково выдохнула Надежда Петровна сухим хриплым голосом человека, давно и ни с кем не говорившего. — Здравствуй! — барон как-то неловко выдавил подобие улыбки. — Можно к тебе? — Конечно, ты же знаешь, я всегда тебе рада. Сычиха отступила назад, приглашая Владимира в дом, а он, чуть наклонившись, чтоб не зацепить головой низкую притолоку, шагнул внутрь избы. — У тебя ко мне какое-то дело, — это был и не вопрос, а мягкое утверждение. Ее внимательные глаза пробежали по его лицу, считывая настроение по чуть нахмуренным бровям и тревожной складке на лбу. Владимир вдруг стушевался, разом растеряв всю свою самоуверенность и умение правильно выстроить разговор, в кои-то веки не знал как начать, попутно собираясь с духом. Прошелся до окна, отвернувшись и заложив руки за спину, помолчал еще немного. — Я вот зачем к тебе пришел, — наконец разлепил пересохшие губы и чуть треснувшим глухим голосом продолжил, — возможно, то, что я хочу спросить, покажется тебе странным, но оставаться в неведении … в силу сложившихся обстоятельств, я больше не могу. Барон склонил голову, потупив взгляд — слова застряли в горле, никак не хотели дальше произноситься, словно он чувствовал, нет, физически ощущал приближающуюся к нему, не видимую никому и предназначенную только для него давящую стену из недосказанностей и витиеватых отговорок, до которой он боялся последние годы даже пальцем прикоснуться. Сейчас же сам занес кулак с такой силой, что от этой стены, после, не должно камня на камне остаться, да так, чтоб не аккуратно по кирпичику разобрать, а чтоб одним словом — в руины. «Ничего не останется…» Разве что воспоминания… с привкусом горечи или…? Сычиха будто считала его зависшие в воздухе страхи и тихо, неторопливо подтолкнула, едва удерживая желание протянуть руку и коснуться его склоненной головы, ласково пригладить растрепавшиеся на ветру от скачки волосы: — Что, Володя?! Он поднял на тётушку глаза и выпалил на одном дыхании: — Скажи, откуда взялась в нашем доме… Анна? Надежда Петровна передернулась лицом и телом, даже отшатнулась: — Зачем тебе это? Владимир в одно мгновение помрачнел, сузив глаза, жёстко повысив громкость голоса на тон: — Разве я не достоин знать хотя бы эту правду? Она отвернулась, замешкавшись и как-то нелепо засуетившись, отступила в угол комнаты. Корф размашисто шагнул за ней и, схватив за поникшие плечи, грубо и сильно встряхнул. — Почему ты не спросишь у отца? — пролепетала тётушка, почти повиснув в его крепких руках, так и не поднимая на племянника взгляда. — Потому что не смогу сдержаться, если… — он не договорил, не успел. Надежда Петровна накрыла своей ладонью его губы и зашептала, едва слышно, быстро, подняв наконец глаза, засветившиеся обычным её, ставшим давно для всех привычным, лихорадочным безумным блеском. — Нет! Не сестра, если ты об этом, но большего я тебе не скажу. Владимир отодрал ее руку от своего лица и выдохнул, пытаясь унять радостно забившееся в груди сердце: — Большего мне и не надо. Корф снова отвернулся, скрывая сверкнувшую надежду во взгляде. Он давно научился владеть собой и прятать то, что только его, мгновенно надевая подходящие случаю маски и виртуозно меняя их, в том циничном и лицемерном мире, который его окружал, искусно пряча за ними свою ранимую душу. Только приезжая домой, позволял себе расслабиться, сбрасывая их, едва пересекал границы родного имения. Хотя нет, одну всё же оставлял. Для неё…***
Репнин ворвался, как ураган, что было на него совсем не похоже. Мечтательность предыдущих дней сменилась той уверенностью, что бывает со всеми влюбленными, когда эфемерная надежда на взаимность перерастает в нечто более материальное и осязаемое — убежденность, что его здесь ждут, а, возможно, и любят. Владимир столкнулся с другом в гостиной, едва переступил порог дома, вернувшись после утренней прогулки и разговора со своей тётушкой. Барон мысленно поморщился — вот уж кого сейчас совсем не хотел видеть, кто был совершенно некстати его мыслям и настроению. Хотя... Может, оно и к лучшему — сразу кинуть все карты на стол - и дело с концом! Князь небрежно кивнул Корфу в знак приветствия, тут же переключив своё внимание обратно, к замершей у рояля Анне. Михаил горел желанием продолжить прерванный с девушкой разговор, но слова не шли на язык в присутствии мрачно и как будто нехотя поглядывающего на обоих Владимира. Но даже это обстоятельство не могло сдержать тот душевный порыв, то ощущение влюбленности, что витало в голове князя, порхая крылышками и раздувая огонь внутри, щекоча от необъяснимого радостного предвкушения. Репнин делал вид, что не замечал неодобрительных, косых, тяжёлых взглядов Корфа, почти не стесняясь любовался Анной, которая в ответ хоть и робко, раскрасневшись от волнения, но поднимала голову и мягко ему улыбалась. Оба они даже не подозревали, что от этих невинных переглядок в душе Владимира поднималась такая буря, которую он уже едва удерживал внутри себя и которая с каждым вздохом норовила вырваться наружу и снести всех присутствующих, включая его самого. Ну, хватит! Пора расставить все точки над "i"... — Анна, не могли бы Вы нас оставить, — просьба вылетела слишком грубо, распоров благостное настроение, зависшее в воздухе, по швам. Девушка тут же вскочила, побледнев от резкого тона, излишне церемонно склонилась в вежливом поклоне и быстро удалилась, притворив за собой дверь. — Располагайся, друг мой! — барон сам тут же уселся в кресло, закинув ногу на ногу, рукой указав Репнину на соседнее, предлагая последовать его примеру. Князь всё еще пребывал в состоянии влюбленной эйфории, ловя носом шлейф лавандовой воды, что оставила после себя Анна, а потому не почувствовал подвоха от саркастического тона друга. Да что там! Судя по глупой блуждающей улыбке на его лице, он вообще не понимал, где он и что с ним. Взгляд его проходил сквозь Корфа, мыслями он был не тут, а с той, которую несколькими мгновениями ранее держал за руку, позволив себе коснуться губами ее слегка дрожащих пальчиков. Михаил уселся в предложенное кресло, сияя, как начищенный самовар, и не переставая глупо улыбаться, продолжал предаваться своим наивно-восторженным мечтам. Владимир же принял самый равнодушный вид, на который был способен. Только легкое постукивание пальцев по резному подлокотнику выдавало волнение, которое он тщательно пытался спрятать, вкупе с рваным ритмом своего сердца. — Вот что я тебе скажу, просто, без обиняков ... — барон вдруг замолчал, оборвав себя на полуслове. Просто! Если бы это было так просто!.. — Мишель, ты не можешь ухаживать за Анной или иметь какие бы то ни было виды на неё, потому что... — снова запнулся, провел сжатым кулаком по губам, чуть отвернув голову в сторону. Репнин рывком подскочил с места и шагнул в сторону Корфа: — Ну, продолжай! Что ж ты замолчал? Князь, нависнув сверху, уперся руками в подлокотники кресла, в котором всё в той же вальяжной позе с показным наигранным небрежением сидел Владимир. — Потому что... Что? Барон от такого неожиданного для него напора друга лишь ещё больше разозлился, повернул голову и почти в упор уставился на Репнина, пронзая насквозь твердым стальным взглядом. Затем сцепил пальцы обеих рук, расположившись поудобнее и откинувшись назад на спинку кресла, расправил плечи: — Потому что Анна не обычная воспитанница моего отца, а наша, баронов Корфов крепостная, а попросту говоря — моё имущество*. Репнин дернулся лицом, как от удара, побледнел и, выпрямившись во весь рост, отступил на шаг назад. Владимир медленно встал, вполне удовлетворенный реакцией друга и, скрестив руки на груди, процедил, добавив злой язвительности в голос: — Что же Вы теперь скажете, Ваше сиятельство? — Это... не может быть правдой, — пролепетал Репнин, с трудом разлепив разом пересохшие губы и избегая смотреть Корфу в лицо. — Тебе что же, показать купчую или расходные книги? — барон криво усмехнулся, подмешав в интонации сарказма вперемежку с цинизмом. — Может быть пожелаешь её выкупить, чтобы... — Корф сник на последнем слове, не договорил, не смог. Мысленно чертыхнулся, обругав себя и понимая, что зашёл слишком далеко — не для кого-нибудь, для себя; та черта, переступив которую, возврата может и не быть, слишком близка, настолько, что стала осязаемой, плотной, давящей на него. На что-то внутри, в груди... Должно быть, совесть... Репнин принял излишне гордую позу и, как показалось Владимиру, совершенно неуместную и абсолютно нелепую в данных обстоятельствах, вскинул голову, заложив руки за спину: — Вы забываетесь, барон! Даже если Анна станет свободной — это не сделает её ровней... мне. Бывшая крепостная — не пара князю. У нашей матери больное сердце, и я боюсь, что она подобного мезальянса не переживет. Корф многозначительно молчал. В нем разрасталось странное чувство из смеси собственных сомнений и терзаний, бурливших в нём не один год, и того презрительного ощущения, что появилось у него от слов друга. Он смотрел на Репина, как в зеркало — совсем недавно и сам был таким. Ещё вчера... — Вот и вся твоя любовь, Мишель! — выдохнул тихо, почти шёпотом. Почти в спину, потому что князь уже развернулся к двери, но при последней сказанной Владимиром фразе крутанулся на каблуках обратно: — Ты ожидал чего-то иного? — Признаться тебе честно?! Да! — барон выпрямился, снова расправив плечи и заложив руки за спину, но теперь уже не только по привычке, а ещё и потому, чтобы скрыть налитые свинцом кулаки. Ему вдруг, совершенно неожиданно даже для него самого, стало обидно за Анну. Жгучее желание защитить её закололо во всем теле. Обнять, прижать к себе, спрятать в тепле своих рук от всех бед. От всех вокруг. От Репнина. И от себя, того, каким он был. Нет, хотел казаться. Ещё вчера. Но для начала схватить Мишеля за лацканы сюртука и как следует встряхнуть. — Я бы никогда не отказался от Анны, узнав, что она крепостная. Князь недоверчиво хмыкнул и почти открыл было рот, чтобы ответить, но барон поднял руку в повелительном жесте, заставляя дослушать себя до конца: — Если бы любил её по-настоящему. — Так вот что ты обо мне думаешь?! — взвился Репнин, не на шутку разозлившись. От волнения его голос завибрировал визгливыми нотками. — Прости, что я тебя разочаровал, но я не готов бросить к ногам крепостной девицы не только своё, но и будущее своей сестры, всего нашего рода. Михаил заходил по комнате, шагами печатая уверенность в своей правоте, словно убеждая себя, что так правильно, так надо, таковы чертовы реалии и законы жизни. Корф о внутренних метаниях друга даже не догадывался — разочарование Репниным было столь велико, что барон растерялся, исподлобья молчаливо наблюдая за хаотичными перемещениями князя, закипая всё больше и больше, а потому, чтобы успокоиться, отошел подальше к окну и, не оборачиваясь, выдавил то, что должно было поставить финальную точку в их разговоре: — Ты будто оправдываешься передо мной... а должен бы был сейчас с нею объясниться. Михаил прикрыл глаза, и померещился ему едва уловимый шорох платья, и тихий, еле слышный всхлип, а после и вовсе вся она, Анна — прекрасная, воздушная, необыкновенная. Он покачал склоненной головой, уперевшись руками в бока: — Уволь меня от этого дешевого представления… Князь оправдывается перед крепостной. Репнин зло, переняв манеру Корфа, рассмеялся. Таким же скрипучим, лающим, неприятным смехом, от которого всем присутствующим всегда становилось не по себе, потому что это означало только одно — барон не в духе, и лучшее, что можно сделать, вовсе к нему не приближаться. Владимир разом переменился в лице, руки снова сжались в кулаки: до того неприятен, даже отвратителен вдруг стал ему человек, что стоял сейчас перед ним, и которого он считал своим другом. А сам-то?! Разве многим лучше? Барон поджал губы и вскинул голову: — Я думаю, Ваше Сиятельство, что будет лучше, если Вы сейчас покинете мой дом. Михаил издал ещё один булькающий смешок: — Уйти? Ну уж нет! Он скрестил руки на груди, по-корфовски, машинально повторив жест Владимира, чему тут же ещё больше разозлился, недобро сверкнув глазами. Вдруг пришла ему мысль о том, что всё, что с ним приключилось — от неожиданной встречи с Анной до того момента, когда он увлекся ею так сильно, что почти влюбился, всё это чья-то злая шутка, жестокий розыгрыш. Он, словно играя в жмурки, поймал случайно ту, за которой гонялся всю жизнь, а когда наконец снял с глаз повязку, то она — его мечта, вдруг сорвалась и рухнула с воздвигнутого им пьедестала. Или он сам её столкнул… — Ну давай, Корф! Рассказывай, когда тебе в голову пришла безумная идея так подшутить надо мной? Как долго вы с Анной планировали морочить мне голову, наблюдая, как я... — Михаил споткнулся, не в первый уже раз за сегодняшний разговор, подбирая подходящее слово. — Увлекаюсь крепостной твоей актеркой?— выплюнул желчно, с презрением. Подобрал! Лучше не придумаешь — так, что самому стало от себя тошно. У Владимира заходили желваки, кровь ударила в голову. Он уже едва сдерживался, сжимая налитые гневом и яростью кулаки: — Не смей в таком тоне говорить о ней! — Отчего же? Разве только тебе позволено? — Репнин вдруг вальяжно опустился я на диван, закинув ногу на ногу, как давеча Корф. — Я же кажется был приглашен на спектакль... Так вот — желаю получить удовольствие и досмотреть до конца! Князь снова криво усмехнулся. Себе. Пьеса великолепна, и один из главных комедиантов он сам.***
Анна всё никак не могла собраться с духом, чтобы постучать в притворенную ею же не так давно дверь, но рука не слушалась, безвольно обвиснув и не желая подниматься. Старый барон, Иван Иванович, едва её увидел, велел найти и позвать Владимира для серьезного с ним разговора, и она послушно вернулась, вот уже несколько минут не решаясь войти. Она всё слышала. Только падала с того самого пьедестала, что воздвиг для неё Михаил, не надуманно в романтических мечтах, а по-настоящему. Больно, разбиваясь вдребезги. Наконец собралась с духом и силами, сморгнув накатившиеся слезинки, и громко постучала. Корф обернулся первый на распахнутые створки дверей, выпрямился, как струна, привычно заложив руки за спину. Встретился взглядом с Анной — в её потухших, влажных от непролитых слёз глазах плескался ужас, страх, стыд и ... презрение к ним обоим. Благородным господам... — Владимир Иванович, Ваш батюшка— господин барон, просит Вас к себе. Корф растерялся, не ожидая её увидеть здесь и сейчас, вдруг понимая и принимая на себя обрушившуюся лавину её боли. Но вместо того, чтобы шагнуть к ней, вырвалось повелительно и грубо, о чём сам тут же пожалел: — Ступай! Скажи отцу, что скоро буду. Анна ещё больше сникла, сжалась, как тогда, в детстве, при их первом знакомстве, опять став ещё меньше. И ему так же, как тогда, захотелось взять её маленькую ладошку в свою, а потом и всю её обхватить руками, крепко, сильно, а после зарыться лицом в её пахнущие лавандой волосы. Девушка почтительно, с достоинством кивнула и развернулась к выходу, почти ничем не выдавая своего волнения, разве что её каблучки застучали слишком быстро и слишком решительно, да створка дверей, которую она толкнул, слишком уж громко и звонко стукнулась об стену. — А может мне и правда её выкупить? — Репнина было не остановить. Злость и обида правили бал в его душе. — Хорошие актрисы моему дядюшке-театралу всегда надобны. — Анна не продаётся! — отчеканил Корф жёстко и тем властным, не приемлющим никаких возражений тоном, что вводил собеседника в ступор, потому как все присутствующие знали, что далее спорить было уже бесполезно. Только князь был настолько не в себе, собирая по кусочкам своё оскорбленное княжеское достоинство, что ничего вокруг не замечал. — Может быть, ты сам хочешь стать её покровителем? — выдал двусмысленно, усмехнувшись с оттенком скабрезности. Владимир едва сдержался — не время и не место признаваться в своих истинных мотивах. Да и не Репнину же обнажать свою душу... — Может быть, — сузил глаза и сжал губы в тонкую линию, что не предвещало ничего хорошего. — Ах, вот как! Это всё объясняет, — Михаил снова на ногах, подскочил, как только что отпущенная, а до этого плотно сжатая пружина. — Только и я теперь не отступлю. Посмотрим, кого из нас она выберет. Корф устало прикрыл глаза, покачал головой из стороны в сторону. Выбора у него не осталось, кроме того единственного, что он сделал накануне. — Ты проиграешь, друг мой! Все козыри у меня. — Я всё же рискну, — не унимался князь, распалившись от предвкушения соперничества с бароном ещё больше. Владимир вдруг переменил тон, продолжив без привычного сарказма и растеряв азарт от спора, даже с оттенком грусти в голосе, отмахнувшись ладонью в сторону Репнина: — У тебя нет шансов. — Отчего же? — Михаил набрал скорость, когда надо бы было уже остановиться или хотя бы притормозить. — Я бы хотел тебе сказать, что буду играть честно, но...— Корф усмехнулся, глядя в упор на князя, — всё дело в том, что я уже давно не играю...