Повсюду найдутся свои преимущества: В раю приятнее климат, в аду — компания… Марк Твен (1835-1910)
— Вы уходите с нами! И хватит об этом! Владимир со всей силы ударил кулаком по столу, словно хотел одним ударом вышибить упрямые мысли своих визави, заставив оглушительно громко, со звоном подпрыгнуть кофейник на серебряном подносе. Маленькая комнатка наполнилась металлической дрожью посуды, и разноголосый гомон разом прекратился. Все присутствующие затихли, попеременно исподлобья поглядывая то друг на друга, то на Корфа, каждый со своими беспокойными мыслями. Янек, легко усмехаясь, одобрительно, едва заметно кивнул барону головой. Князь и сам уже пребывал на грани срыва, теряя остатки терпения от бесконечных пререканий, и готовый чуть не взашей вытолкать всю их разномастную компанию из дома. Время пустых уговоров давно закончилось. Степан облегченно выдохнул — наконец-то! Оттолкнулся от дверного косяка, на который опирался спиной всё время бесполезного, затянувшегося спора. Он с самого начала понимал своим простым казачьим умом, что перечить сейчас Владимиру Ивановичу не имело никакого смысла: не ради праздной прогулки они проделали столь рискованный, опасный путь, продираясь сквозь горные селения, кишащие вооруженными до зубов чеченами, каждый из которых был готов перерезать проклятым гяурам глотки. Вернулись не куда-нибудь, а в то самое место, где кроваво-красные скалы ещё не успели омыться дождем и хранили запах недавнего страшного боя, а сухая потрескавшаяся земля побурела от пролитой крови. Казак удовлетворенно крякнул в усы и шагнул вперед, перекидывая ружье из-за спины в руку. Так, на всякий случай, по привычке. Потому как веры нет этим бородатым шайтанам. Никому, даже тем, кто почти на нашей стороне. Везирхан глядел сурово, насупившись, с подозрительным прищуром, как и подобало глядеть истинному правоверному мусульманину на гяуров, но уже смутно понимая, что и он сдаётся под натиском Корфа. Хоть и раздражающе нагл этот русский, но зачем-то вернулся. За ним, врагом. Поверить? Чеченец сложил руки на груди и снова бросил пронизывающий, оценивающий взгляд на барона, буркнул, точно нехотя, сквозь зубы, куда-то в бороду: — Что предлагаешь? — Пойдем двумя отрядами: первый дозорный — Янек, Степан. Возьмете ещё двоих казаков, — Владимир заговорил быстро, почуяв перемену в тоне и в глазах Везирхана, за которую тут же ухватился. — Я следом, с тобой и твоей семьей. — Слишком опасно! — неодобрительно вскинулся Чарторыйский и открыл было рот, чтобы продолжить, но подходящих аргументов не наскреб. Не успел. — Пустое! Казаки оставшиеся прикроют, — легко отмахнулся Корф, привычно цепляя на лицо маску небрежения и уверенности. Для всех. Только себя разве обманешь? Да и Янек уже не из тех, легковерных, кому хватало для успокоения - хотя бы и краткого - лихого, решительного вида Корфа. Князь отвернул голову в сторону, чтобы не наговорить лишнего, не нужного сейчас. Взгляд его зацепился за пейзаж за окном, где красным тревожным пятном опускалось на землю закатное солнце. Багровые отблески бросали зловещие тени на хмурые, уставшие лица казаков, что молчаливо, привычными расторопными движениями подтягивали подпруги лошадей и крепили наполненные фляги с водой к седлам. Предчувствие беды снова укололо, пробежав по телу холодком страха. Что-то витало в воздухе, незримое, странное, беспокойное, обволакивающее, точно завеса из густого тумана. Владимир непроизвольно поморщился и даже отмахнулся, будто прогоняя морок. Он более всех из присутствующих понимал, что предстоящая авантюра вырисовывалась весьма нечеткими линиями, а финал её - и вовсе едва заметными штрихами. Может и правда, оставить как есть? Пусть этот высокомерно и дерзко поглядывающий на русских имам сам выкручивается, как может... — Собирайтесь быстрее! Нужно уходить, если ... — барон не договорил, оборвал себя на полуслове. Мысленно выругался и решительно шагнул за порог. Если выживут, выволочки от вышестоящих командиров не избежать, и бесконечных раздражающих рапортов с подробным объяснением того, за каким чертом они сюда явились без приказа, а только лишь с молчаливого генеральского согласия ... Собирались быстро и спешно. Без лишнего скарба. Янек шепнул что-то Степану, после чего последний коротко кивнул и растворился в вечерних сгущающихся сумерках. Барон с нарастающим беспокойством покосился на жену Везирхана, торопливо укладывающую на арбу тюфяки с вещами. Она и трое детей. Два мальчика — пяти и десяти лет, и тихая девчушка — лет двенадцати. Тоненькая, хрупкая, с худыми длинными руками и глазами, как у испуганного олененка. Быть может ради них они здесь?.. И сейчас это их миссия, важнее которой нет для горстки русского отряда. Владимир невольно засмотрелся на ладные движения женщины, поражаясь её плавности и точеной красоте. Другой, чужой... Колючей и опасной. Хиджаб плотно покрывал ее голову, но лицо оставалось открытым. Женщина, будто спиной почуяв его взгляд, вдруг напряглась и резко обернулась, пронзительно сверкнув на Корфа темными глазами. Остро, словно кинжалом по щеке полоснула. Барон стушевался, обругал себя за чрезмерное и неприличное здесь любопытство и поспешил отвернуться. Шагнул в сторону, к своему коню, ласково потрепал по шее, огладил гриву. Гром потянулся мордой, уткнувшись ею Владимиру в плечо, словно успокаивая разбушевавшуюся не на шутку грозовую тревогу своего хозяина. Верный его друг, а вот и ещё один, Степан, вынырнул как из-под земли, в обеих руках по пистолету. Деловито хмурясь, сунул один в руку ошарашенному Корфу; шагнул в сторону князя — протянул второй. На чеченку маленьким ураганом налетел младший сын. На ходу широко растопырив руки в стороны, с разбегу обхватил ими колени матери, уткнувшись носом в её широкую юбку. Почти тут же отстранился, задрав голову кверху и хвастливо повертев крепко зажатой в кулачке деревянной лошадкой, только что подаренной мальчонке одним из русских казаков. Тот стругал для своих, тех, что ждут его дома, но уж больно сильно царапнуло по сердцу, когда заплакал, споткнувшись и разбив ладошки в кровь, этот маленький чужой ребенок. Чужой? Нет! Разве могут быть чужими дети, здесь, где даже воинам страшно от того, как земля горит под ногами?.. Везирхан сурово окрикнул жену недовольным возгласом, лихо вскочил на коня, не касаясь стремени, с силой натянул поводья, поднимая лошадь на дыбы. Было в этом столько неуместного сейчас позерства, превосходства хоть в чем-то, что Янек невольно ухмыльнулся. Лицо его исказилось в саркастической гримасе, не скрывающей злой иронии. И где только и у кого, Ваше сиятельство, ты понабрался столь неприличных манер? Чарторыйский слегка склонил голову, пряча новую ухмылку. — Ты же другой веры, князь! Я вижу! — выдал вдруг ни с того ни с сего Везирхан, искусно осаживая коня приемом заправского ездока, несколько перегнулся телом, склоняясь ближе к Янеку и изображая на своем лице искреннее удивление. — Скажи, что тебе этот... — вопросительно кивнул головой в сторону Корфа, — поручик? Янек удивленно вскинулся, скрестив свой взгляд с горцем и не понимая, к чему сейчас эти душераздирающие вопросы. Не время, да и не место для подобных бесед. А действительно, что для него этот русский барон, которого еще три месяца назад он и знать не знал? Хороший вопрос, только чёткого ответа на него у князя нет. Корф не вызвал абсолютно никакого желания продолжить с ним хоть какое-то общение, едва они были представлены друг другу. Владимир же со своей стороны не соблаговолил даже попытаться изобразить учтивость, а лишь напротив, всем своим видом, а особенно кривыми усмешками и колючими недоверчивыми взглядами, молчаливо выказывал откровенную неприязнь к полякам. Впрочем со всеми остальными офицерами, за редким исключением, он едва ли был более приветлив. Барон вёл себя чрезмерно и раздражающе высокомерно, чересчур даже для польского вельможного пана, каковым Чарторыйский себя не без оснований считал. Замкнутый, закрытый для всех, кто не вхож в круг тех людей, которым Корф готов был немного себя приоткрыть. Именно немного, потому что по прошествии времени, побывав с Владимиром в смертельно опасных передрягах и, видимо, потому получив от него личную индульгенцию за сомнительное своё прошлое бунтовщика и польского пана, Янек вряд ли мог бы сказать, что хорошо узнал этого непредсказуемого человека. Мера доверия у барона своя, планка завышена настолько, что преодолеть её и получить возможность пожать протянутую им руку, дозволено немногим, а только лишь тем, кто по каким-то там уложенным в его голове сводам и правилам, после череды одному ему ведомых испытаний, совершал именно то, что единственно правильно. Согласно его, Владимира Корфа, кодексу жизни. И чести. Никак не меньше. Только тогда — рука протянута, плечо подставлено, и за жизнь такого человека барон будет грызться сильнее, чем за свою собственную, причем не только в бою, что иногда много опаснее. Князю вспомнился один, казалось бы, малозначительный эпизод после очередной стычки с чеченами. Владимир, подперев кулаками бока, прохаживался взад вперед, отчитывая своего денщика за нерасторопность, за то, что тот вечно болтался неизвестно где, не исполняя то, что ему было приказано. Барон орал дико и громко, оттого что, как и все, был оглушен бесконечной пальбой, еще звенящей в ушах после недавнего скоротечного боя. Степан медленно и понуро брёл за Корфом, отставая на пару шагов и согласно кивая головой на каждый обвинительный окрик, при этом то и дело наклоняясь, чтобы поднять потерянное в пылу кровавой схватки оружие — живыми и мертвыми. Владимир вдруг замолчал, остановился, окинув денщика суровым взглядом. Казак нелепо выпрямился, держа в руках ворох пистолетов, штыков и сабель, стушевался, неловко переминаясь с ноги на ногу, будто и в самом деле был в чем-то виноват. — Я же думал, что ты погиб, шельма ты казацкая! — выпалил Корф залпом, вскидывая руку и сворачивая почти перед самым носом Степана грозящий кулак. Куда девалась барская спесь, высокомерие, когда барон — родовитый потомственный дворянин - шагнул к простому казаку, крепко схватив его за плечи, а после коротко обнял. — Да что со мной сделается, Владимир Иванович! — растроганно забормотал денщик. — Я ж здесь, Ваше сиятельство, завсегда рядом... — Смотри у меня! — еще раз угрожающе вскинул кулак Корф, но голосом много тише, словно выдыхая самый страшный на войне страх — потерять боевого товарища, навсегда близкого, родного уже человека... Так что же для польского князя этот русский барон? Ответа нет… логичного, правильного, а потому вылетело по-простому. По-русски, от сердца. — Сам не знаю! — Янек недоуменно и даже растерянно пожал плечами. — Но, кажется, готов придушить каждого, кто будет сомневаться в нём, а тем более говорить о нём дурно, потому что на таких, как Корф, земля держится. Чеченец исподлобья покосился в сторону князя, перекатывая сомнения во взгляде, удивленно хмыкнул: — Каких таких? — Способных на поступок. Везирхан цокнул языком и снова хмыкнул — недоверчиво или одобрительно, этого, пожалуй, он сам не ведал и поспешил отвернуться. Князь же посчитал сказанное более, чем достаточным. Разве можно объяснить иноверцу то чувство истинного товарищества, что рождается только в бою, когда ничто не имеет значение, кроме жизни. И веры в победу. Одной на всех. Янек сухо прищурился, поставил ногу в стремя, обернулся на Корфа: — Ну что, барон, до встречи в раю? Владимир почти также лихо, по-черкесски, не касаясь стремени, как недавно Везирхан, вскочил на Грома: — О чём ты, Ваше сиятельство? Даже не мечтай, нам и в ад дорога заказана. Лицо Янека исказилось в непонятной гримасе, усмехнуться не хватило сил. В груди снова тревожно кольнуло. Да что это! Matka boska! — Прошу тебя, Владимир, будь осторожен! — вырвалось вдруг у князя неожиданно даже для него самого, и он поспешно добавил, затирая удивление в брошенном на него взгляде Корфа. — А то у тебя всегда всё на грани — или грудь в крестах или голова в кустах, третьего не дано! — Всех крестов не заслужишь, к тому же их у меня достаточно, а головой я слишком дорожу, чтобы по кустам разбрасываться, — Корф кивнул головой Степану, молчаливо подавая знак, только им обоим без слов понятный. С Богом! Уходили почти друг за другом, как можно тише, пуская лошадей мелкой рысью, а после и вовсе, не сговариваясь, переходя на шаг. Дозорный отряд впереди, метрах в пятидесяти. Сухой лист сорвался с ветки и медленно, витиевато кружась, прошуршал мимо Владимира. Барон рассеянно пробежал по нему усталым взглядом; где-то наверху набатно ухнула сова, заставив тревожно переглянуться с одним из казаков. Как вдруг в лесу, впереди, где только что скрылась за низким кустарником фигура Янека, послышались короткие, сухие, частые выстрелы, перемешиваясь с лихим гиканьем и вылетающими окриками «Урус, гяур, иай!» Визгливый свист пуль, налетевший со всех сторон, словно надоедливый рой пчёл, не испугал, а, напротив, заставил русских привычно ощетиниться. Корф безмолвно, кивком головы велел Везирхану с семьей отойти назад, а сам, сломя голову, вместе с казаками бросился на помощь дозорному отряду. К своим. Но не успел…***
Владимир неторопливо, будто намеренно растягивая шаги, приблизился к ожидающим его чеченам. Сердце громко ухало в груди, сбиваясь на рваный ритм — то колотилось, как бешеное, то судорожно замирало, а после снова разгонялось до оглушительного звенящего шума в ушах. Горцев двое, обманчиво двое. Барон, не приглядываясь, точно затылком чувствовал, что под каждым кустом, на редких здесь, среди скалистой местности деревьях, прикрытых плотными зелеными шапками листвы, с нелепой умиротворенностью шуршащей от налетевшего ветра, под каждым камнем — они. Опасно и смертельно много. С прицельно вскинутыми ружьями. Корф привычным движением заложил руки за напрягшуюся разом спину и сжал кулаки. До хруста, до злости, до ярости. — Ты понимаешь, что проиграл? — без предисловий, с размаху выдал чеченец, ухмыльнувшись куда-то в бороду и сверкнув победным огнем черных глаз. От самодовольного, хитрого прищура по всему его лицу мгновенно разбежалась паутинка мелких морщинок. Владимир мрачно молчал, усмиряя внутри жгучую ненависть, обиду и ... страх. Ползучий, парализующий, липкий. Не за себя… Чеченец оглянулся назад и коротко махнул кому-то рукой. Горцы, точно ждали команду, выскочили из-за кустов, как черти из табакерки, и, подхватив за ноги, волоком, поднимая клубы пыли, подтащили двоих русских с накинутыми на голову мешками. Сердце Корфа громко подпрыгнуло, ахнуло и упало вниз. От того, как безжизненно обмякли тела в пропитанных кровью, ободранных, грязных мундирах, его обдало волной безысходности и муторной тошноты, сменившейся почти паническим страхом за своих. Друзей? Много больше... В глазах заплясала в безумном танце неистовая ярость, разгоревшись от вспыхнувших мстительных угольков. Янек и Степан. Два человека, оставить которых на растерзание врагу, в плену, Владимир не смог бы никогда, ни при каких обстоятельствах. Вопреки любому приказу. Хоть генерала, хоть Бога, хоть дьявола! Горцы бросили обоих в двух шагах от Корфа, презрительно морщась и бормоча под нос что-то своё, только им одним понятное. Руки пленников туго связаны и выворочены назад за спину, перепачканы запекшейся кровью. Старший чечен приблизился к одному из них, склонился ниже и грубо, резко сдернул холщовую ткань с головы, одним рывком. Янек. В разодранном у самого горла мундире, без погон, оторванных с такой силой, что лоскуты ткани болтались на поникших плечах; весь в бурых, грязных подтеках. Владимир крепко сжал челюсть, до скрежета. Прикусил зубами щеку, чтобы не забыть, запечатать в памяти соленый металлический привкус во рту. Навсегда. Волна унижения окатила с ног до головы, принеся за собой новое облако приступа мстительной, бешеной ярости. — Так что скажешь, урус? Верни мне тех, кто тебе не принадлежит, и забирай своих гяуров, — чеченец поморщился, презрительно сплюнул в сторону пленников и небрежно пнул Янека ногой. Князь завалился на бок, голова его камнем, тяжело откинулась на сырую траву, он сухо закашлялся, а после часто, сипло задышал. «Живой!» — рвано выдохнул про себя Корф, ослабив спазм сердца. Кулаки его сжались еще сильнее, превратившись в тугую стальную пружину, норовя отскочить в любой момент. Костяшки пальцев засвербели легким привычным покалыванием от предвкушения предстоящего боя. Или драки. Злой, беспощадной, безжалостной. Смертельной. Выбора опять почти нет, его прижали к стенке — чеченскую семью, за которой они пришли, придется отдать. Иначе погибнут друзья. Есть, правда, ещё один исход, героический — погибнуть всем вместе. Барон тихо рыкнул: силы слишком не равны. Всего слишком, чтобы решительно отрезать отказом, но как же загорелось внутри от жгучего, сокрушительного желания ввязаться в бой. Выбора нет! Или?... Нужно выиграть время... — Не вздумай соглашаться! — еле слышно прохрипел Янек, безуспешно пытаясь подняться. Корф покосился на князя — синяк под глазом, опухшая губа и кровь, запекшаяся на разбитом лице, перемешанная с грязью, злостью и болью. Владимир мимолетно пересекся с Янеком взглядом, пытаясь подбодрить и обнадежить. Хотя какая, к чёрту!… Перед глазами вдруг всплыл хрупкий, тоненький, почти прозрачный в своей наивности образ девочки-чеченки, дочери Везирхана, а следом веселый детский смех его младшего сына, хвастливо вертевшего перед матерью подаренной казаками игрушкой. Надо выбираться отсюда... Всем не уйти, а значит... — Детей не отдам! — выпалил вдруг Корф твердо, звенящим сталью голосом, с нотками нагловатой уверенности победителя. — Отдашь! Иначе вырастут — мстить мне будут, — чеченец осклабился так, как это только горцы и умели делать — хитро, по-звериному зло, и снова пнул ногой Чарторыйского. Янек побледнел, охнул от пронзающей тело острой боли и прикусил губу, сдерживая готовую сорваться в крик слабину. Корф скрипнул зубами и рявкнул чужим, диким голосом, таким, что и сам его не узнал: — Нет, детей не отдам! И у меня будет ещё одно условие — мне нужен час всё обдумать. Чеченец уперся руками в бока и гортанно рассмеялся, беспечно отбросив голову назад. Владимир зачем-то покосился на его папаху, успевая удивиться дважды: тому, как крепко и ладно держалась лохматая шапка на затылке горца, точно приклеенная, не двигаясь с места; и самому себе, тому, что его сейчас могли цеплять подобные мелочи. Корф молчал, лишь еще сильнее играл кулаками, спрятанными за спиной, давясь бешеным, рвущимся наружу одним-единственным, пульсирующим в мозгу, неистовым желанием — выхватить шашку и быстрым, резким движением, с размаху, по-казачьи, срубить до отвращения ненавистную, заливающуюся раскатистым безумным хохотом голову. Он не сдержался, угрожающе опустил руку на гарду своей офицерской сабли и медленно, сквозь зубы процедил: — Иначе никого не получишь. Смех оборвался на вздохе. Чеченец, пораженный наглостью русского, вытаращил удивленные красные глаза и без того огромные, навыкате, отчего стал походить на большую хищную птицу. Не спеша обошел барона, на ходу, от злобы или бог знает ещё от чего успевая снова пнуть Янека носком сапога. — Здесь не ты ставишь условия! — горец покосился на погоны Корфа, заигравшие серебристыми бликами от выглянувшей на мгновение луны. — Поручик! Ладонь Корфа скользнула выше и наглее, крепко вцепившись в эфес сабли, прищур стал жестче, а голос зазвенел металлическими переливами: — Возможно, искусство дипломатии — не то, чем я владею в совершенстве, но в одном ты можешь не сомневаться — пару голов снять с плеч я всё же успею. — А ты умеешь торговаться, урус! Ладно, и вот этого тоже забирай! — выплюнул чечен презрительно, кивнув с готовностью и небрежением в сторону своих. Горцы будто ждали отмашки, приволокли еще одного, в форме русского офицера. — Кто это? — испуганным надсадным хрипом вырвалось у Владимира. Чеченец равнодушно пожал плечами: — Откуда мне знать правду? Ваш, одной веры с твоим князем, — чеченец вяло отмахнулся в сторону Чарторыйского. — Падаль мне ни к чему! Корф судорожно вздохнул, с надеждой утопающего бросая вопросительный взгляд в сторону Янека, но от того, как князь старательно прятал глаза, отвернув голову в сторону, понял, что не ошибся. Страшная догадка, совершенно немыслимая для него по всем человеческим меркам, разлилась в груди черным пятном предательства. «И не бойтесь убивающих тело, души́ же не могущих убить…»* Барон болезненно, будто от ноющей раны, содрогнулся, передернулся лицом — никогда ему не привыкнуть, не понять… Словно нож в спину — от тех, кто присягал … «… верно и нелицемерно служить, не щадя живота своего, до последней капли крови...» Владимир покосился на скукожившегося на земле офицера. Поляк-перебежчик съежился от страха под презрительным, тяжелым взглядом Корфа, подался назад, с трусливой ловкостью перебирая руками и согнутыми в коленях ногами. — Не ровняй меня с этим, — закашлялся сухим свистящим от побоев голосом Янек, с пренебрежением кивая в сторону своего соотечественника головой. — Мы не можем быть с ним единоверцами, потому что у предательства нет веры. «…а бойтесь более Того, Кто может и душу, и тело погубить в геенне...»* — Что ж ты медлишь? — злобно прошипел чеченец, возвращая Корфа на землю. — Ты же убивал... таких, урус! — Пришлось**, — Владимир невольно содрогнулся и поморщился. — И ты убивал, но между нами — пропасть, оттого, что тебе страшнее умирать, чем убивать.***
Везирхан понял всё без слов, давно научился считывать с чужих лиц. И намерения, и помыслы, и сомнения со страхами. Хотя эти русские! Как их понять, когда в них намешано столько, что охватить бурлящее в их головах под силу разве что самому Аллаху?! Чеченец неспешно прошелся взад и вперед, сцепив руки за спиной на манер Корфа. Мрачный вид барона и то, как излишне старательно тот отводил взгляд, в малодушной попытке хоть как-то отодвинуть секунды предстоящего тяжелого разговора, только подтвердили тревожную догадку. Владимир наконец наскреб силы, пересекся взглядом с чеченцем и выдохнул залпом, будто вскинул ружьё и выстрелил. — Предложений два — погибнуть всем, или… — Корф запнулся, непроизнесенные слова застряли в горле настолько явственно, остро, что он закашлялся, подавившись тем смертельным и страшным, что ещё не успел произнести. Неловкая пауза затянулась. Везирхан усмехнулся. Надо же! Вот уж никогда бы не подумал, что этот наглый русский барон настолько щепетилен. Или как там у них.. благороден?.. — Можешь не продолжать, поручик! Я всё понял. Что с детьми? — Всех заберу с собой, если… — И старшего? — нетерпеливо оборвал Везирхан на полуслове, вскинув с недоверчивым удивлением бровь. Десятилетнего Ильяса, как сына предателя, чечены должны были без всяких условий и уступок забрать в плен, чтобы после с выгодой продать туркам, растившим из таких мальчишек самых свирепых и беспощадных воинов — янычар***. Так было всегда и у всех. Таков закон. — Всех! — наотмашь вскинулся Владимир тоном, обрубающим все дальнейшие сомнения и расспросы. — Только ради них я наступаю себе на горло и отступаю, не ввязываясь в драку. Они замолчали. Оба. Уставились друг на друга, точно увидели впервые. Запоминая навсегда, навечно. Везирхану на плечо легла ладонь его жены, Румани. Ласковое прикосновение страшно полоснуло по сердцу. Её согласием. Корф скрестил взгляд с чеченкой. Женой, матерью, женщиной. Они чужие, вчерашние ещё враги, но жизнь, как заправский шулер, ловко, без церемоний и политесов, перетасовала всё и всех и сдала всем по карте, припрятав козыри в своём рукаве. Игра меняла правила на ходу, непримиримые враги вдруг оказались в одном окопе, по одну сторону баррикад. Разные веры слились воедино. «С именем Аллаха Всемилостивого и Милосердного...»**** «Отче наш, сущий на небесах...» Владимиру отчего-то именно сейчас привиделся отец и давний их бесконечный разговор о том самом главном сражении, что не давал покоя обоим — одного будоражил воспоминаниями, от которых, как и тогда, перед битвой закипала кровь, другого —героическими фантазиями, приправленными неуёмным живым воображением восьмилетнего мальчика. Маленький Володя приготовился услышать рассказ о схватках, ядрах, пушках, поверженной французской кавалерии, но батюшка вдруг произнес, обращаясь к сыну со всей серьезностью, как к взрослому: — Знаешь, Владимир, я помню всё, что было в тот день с самого начала и до конца, потому что забыть это немыслимо, но отчего-то более всего запали в душу слова нашего полкового священника, его благословение перед битвой. «Нет большей силы, чем та, что окрепла сейчас в ваших сердцах, побеждая страх в ваших душах. Ибо души бессмертны. Бог же не есть Бог мертвых, но живых, для Бога все живы! Вечно! Во веки веков!» Вот и сейчас битва предстояла страшная, кровавая. Дьявольская. Вечная. Добра со злом. В измученной сомнениями душе, от поступка, ещё не совершенного. Корф рвался в бой, и мысли о смерти давно не пугали его. Страх перед врагом давно потерян, растворился в тех реках крови, что затопили здесь его душу. Страшно было другое — посмотреть в глаза матери, что отдавала своих детей иноверцам, прощаясь с ними навсегда; и отца... Бог же не есть Бог мертвых, но живых... для Бога все живы! Разлом в его душе сместил прежний настроенный маятник. Мир треснул, перестал быть размытым, стал двухцветным. Без полутонов. Белым и черным. И выбора в этом мире у Владимира не осталось. Спасай детей и уходи! С миром! Обмен пленников произошел быстро и тихо. Князь недовольно поморщился на решение барона, но упрямый его вид и собственное побитое и униженное состояние не располагали сейчас к каким-либо спорам, заставляя крепко сцепить зубы и так же, как Корф, наступить на горло собственной гордости. — Гарантий никаких, кроме честного слова моего и этого бешеного абрека, — Владимир качнул дулом пистолета в спину растворяющимся в тумане фигурам. — И нам уходить надо, и чем скорее, тем больше у нас шансов. Барон опустил пистолет, а после нервно, быстро похлопал им по своей раскрытой левой ладони. — Шансов на что? — с нотками неуместного в тот момент сарказма, машинально, по инерции, вылетело у Янека. Ответ был лишним, он его уже знал. Корф, по-прежнему глядя куда-то в сторону, буркнул, будто и не отвечал, а разговаривал сам с собою: — Чечены делятся на врагов и на будущих врагов. Третьего пока не дано. Владимир вернулся беспокойным взглядом к князю и словил его такой же, щекочущий нарастающей тревогой. — А этот … Везирхан? Тоже ведь враг? — Янек снова поморщился, ссадины на лице снова закровоточили, тело ныло и болезненно пульсировало от каждого легкого движения, будь то поворот головы или простое стряхивание воды с рук. — Уже нет, потому что доверил нам самое дорогое, что у него есть, — барон кивнул в сторону сгрудившихся в кучу, заботливо укутанных казачьими бурками, спящих детей. — Будить что ли, Ваше сиятельство? — появившись словно ниоткуда, тихо, где-то над самым ухом, шепнул Степан. Как всегда, почти в унисон, даже опережая мысли Корфа. — Буди! — устало выдохнул Владимир. — Бог даст — дома отоспимся, в гарнизоне…ll the lights, they're falling from the sky We can't help, can't help but wonder why Everything's against us, everything's against us Fighting the wind, facing the waves Losing our hope, losing our strength We won't surrender, there's still another way
Везирхан обнял жену, обхватил крепко, в безуспешной попытке удержать от слез и безмерной тоски, но Румани вырвалась и обернулась, бросив последний прощальный взгляд на своих детей. Казаки взяли маленький отряд в плотное кольцо. Надежно и неприступно. Она теперь это хорошо знала. Промелькнул старший сын — Ильяс. Долгожданный первенец-мальчик, отцовский любимец. Первая скупая слеза скатилась по её щеке. Горячая, обжигающая расставанием. От горестных мыслей отвлек плач младшего — Малика. Он вдруг захныкал, детским родным голоском, от которого сжалось сердце, и русский, тот самый, что молчаливо дал обещание, наклонился и ласково потрепал малыша по затылку, а после подхватил на руки и прижал к себе, успокаивающе поглаживая ладонью спину. Так и понес дальше, не спуская с рук. А вот и дочь — Полла, понуро опустив голову, брела рядом с поляком, отчего-то крепко ухватившись за его плечо, так, что издалека не понять — то ли она цеплялась за него, чтоб не упасть, то ли он. Ещё две слезы скатились вниз, оставляя глубокие рубцы на сердце и душе. Шрамы никуда не денутся, останутся навечно, и будут кровоточить воспоминаниями и нерастраченной материнской любовью. Но сейчас Румани вздохнула легко, покойно, заставив себя отвернуться. Дойдут. Этим гяурам можно верить, теперь она это точно знала.***
— Янек, ты слишком правильный — в этом твоя проблема, — Владимир выпустил струйку дыма из раскуренной трубки, попутно вытягивая вперед ноги и позволяя себе вальяжно растянуться в кресле. Тело устало ныло, перекатываясь привычной уже болью в мышцах. Они вернулись, вчера. Живые, только души поломаны, придавлены неподъемным грузом вины. — Не понимаю, что в этом плохого? — князь удивленно изогнул бровь, замерев с бокалом в руке. — Ничего! Просто у тебя почти не остается времени на то, чтобы быть самим собой, — продолжил Корф, легко пожимая плечами, тоном совсем ему не свойственным, умиротворенным, почти философским. Чарторыйский, не счесть в который уже раз, изумился тому, насколько непредсказуем для него этот человек. Сколько фальшивых масок, улыбок, слов в защитном арсенале его глубокой и бесконечно ранимой души. — Почему же? — вылетело у Янека машинально, дурман от выпитого вина почти улетучился, голова вдруг разом просветлела, стала ясной. — Потому что все силы у тебя уходят на то, чтобы быть правильным. Князь опустил голову, пряча теплую усмешку. Ещё вчера, едва они вернулись в расположение полка, он принял возможно самое безрассудное решение в своей жизни. Безумное, то, от которого его матушка будет метать молнии, сыпать проклятиями и обещать лишить наследства. — Скажешь, я не прав? — Владимир потянулся к своему бокалу. — Меня предупреждали, что долгое пребывание в одной компании с русскими до добра не доводит. — Что?! — Корф с хитрым прищуром, дернулся всем телом в сторону Янека, изображая лицом наигранное негодование. Князь даже хихикнул про себя, словно заранее смакуя и предвкушая тот эффект, каковой произведут пока ещё не произнесенные им слова. Секунда, две, три. Вдохнул поглубже и твердым голосом припечатал: — Я заберу их с собой. Всех. Троих. Барон поперхнулся, сухо закашлялся, подавившись всем вместе — и услышанным, и глотком вина. — Да ты с ума сошел! — Владимир грубо перебил Янека, отчего-то разозлившись и не желая его более слушать. От недавней иронии не осталось и следа. — Ты подумал, как отнесется к этому твоя семья? Мать, сестра? Сдается мне, что чужие дети не придутся к вашему княжескому ... польскому двору. — Не знаю, но в одном ты прав — моя семья навряд ли обрадуется, — князь потупил взгляд, нервно постукивая кончиками пальцев по хрустальному стеклу бокала. — Не далее, как минутой раньше, Вы, барон, указали мне на то, что я слишком правильный, а посему, согласно моему кодексу чести... — Янек запнулся, мысленно обругав себя за излишнюю, неуместную сейчас пафосность вылетающих будто заученных фраз. — Одним словом... после всего, что случилось, я по гроб жизни обязан Везирхану … Корф недоверчиво покачал головой, расплескивая в глазах удивление и сомнения. — Ты уверен? — Более чем! — Чарторыйский стукнул бокалом по столу, толкая его от себя подальше. — Я ведь и сам хотел, — вылетело у барона тихо, доверительно, спустя короткую паузу. — Я знаю, — Янек уперся твердым взглядом в Корфа. — Понял еще по дороге, когда возвращались. Владимир криво усмехнулся, с неприкрытым удивлением покосился на друга. — И давно ты научился читать мысли? — Не ёрничай! Просто Вы, барон, временами становитесь излишне и откровенно сентиментальным, а потому легко предсказуемым в своих душевных порывах и терзаниях, — князь, словно в подтверждение своей безусловной правоты, чуть качнул вскинутой вверх рукой. Корф снова усмехнулся, но уже по-простому, без обычного своего сарказма, словно принимая и соглашаясь с только что услышанным. — К тому же твоя семья, Владимир, не менее щепетильна и, кажется, у тебя тоже есть сестра… — Нет! — вырвалось у барона громко, резко. Он вскочил с места, взгляд его разом переменился, стал жестким, колючим, даже злым. — С чего ты взял? Янек тоже медленно поднялся, растерянно разводя руками в стороны, не понимая, чем мог вызвать в Корфе столь разительную перемену. — Я слышал от кого-то из… — Не знал, что Вы, Ваше сиятельство, такой любитель собирать сплетни в офицерском собрании, — холодно бросил барон обескураженному от такого неожиданного напора князю; а после и вовсе поспешил сухо откланяться, сославшись вдруг на усталость, оставив Чарторыйского в одиночестве, в полнейшем раздрае и растерянности. Владимир ворвался к себе, в дом, где был расквартирован, попутно устроив разнос заспанному и ничего не понимающему своему денщику, а после долго мерил нервным, широким шагом комнату, словно разгоняя рваной поступью свои бесконечные сомнения и страхи. Не сестра, не сестра, не сестра!… Никогда не была и никогда не будет!.. Потому что… Черт! Да просто потому, что этого не может быть! Владимир с силой стукнул кулаком о стену. От удара старые деревянные доски сухо, жалобно затрещали, будто заворчали и ожили. Когда-нибудь он разрубит этот бесконечно душащий его гордиев узел. Придет время, и он найдет в себе силы, чтобы протянуть руку и коснуться пальцами её лица, и открыться. Корф тряхнул головой, провел ладонью по затылку, взъерошив пальцами волосы. Когда-нибудь… Осталось только вернуться. Живым. Перед глазами — Она. Снова и бесконечно мучительно скручивая до спазма искромсанное сердце. Посмотрела так, как только она и умела — строго, внимательно, тревожно, будто вопрошала о чем-то важном. О том, без чего нет жизни. Ни ей, ни ему... Анечка… Аня… Родная моя душа… Ты только дождись меня!.. И поверь!… Меланхолический настрой разбил барабанный стук в дверь. Нарочный от штабного начальства, с требованием немедленно явиться. С рапортом, и непременно со всеми участниками офицерского чина. Владимир понимающе хмыкнул, задумчиво повертел казенную бумагу в руке и небрежно отбросил её в сторону. Этот безумный вояж в тыл врага не приближал его к Ней, скорее наоборот. Русские не вышли победителями, но разве они проиграли? Корф без церемоний толкнул дверь в ту самую комнату, где несколькими минутами ранее оставил в удивленной растерянности Чарторыйского. — Пойдем, князь! — барон качнул головой вверх, попутно успевая ловкими, привычными движениями застегивать пуговицы плотно прилегающего ворота мундира. — Ах, да! Не забудь прихватить рапорт о нашей неудачной вылазке, который, я уверен, ты уже успел идеально и скрупулёзно составить. — О, нет! — Янек приблизился к Корфу и легко ткнул его пальцем в грудь. — На этот раз я предоставлю тебе возможность поупражняться в эпистолярном жанре. Владимир промолчал, растягивая на лице наигранную улыбку. — Надеюсь нас не сразу расстреляют? — князь протянул руку в пригласительном жесте, указывая на дверь и полупоклоном пропуская барона вперед. — Я не был бы так уверен, хотя... — Корф прищурился, улыбаясь уже широко, открыто, снова выпуская себя настоящего, — совместную экспедицию к одной из дальних кордонных крепостей я тебе гарантирую.It's not over 'til it's over Every day, we're moving closer The world is breaking on our shoulders It's not over It's not over It's not over 'til it's over...