«Да, человек смертен, но это было бы еще полбеды. Плохо то, что он иногда внезапно смертен, вот в чем фокус! И вообще не может сказать, что он будет делать в сегодняшний вечер». Михаил Афанасьевич Булгаков «Мастер и Маргарита», Воланд
Важно восседавший на козлах кучер ловким, давно уже ставшим для него чем-то сродни его естеству движением потянул поводья на себя. Колеса экипажа медленно, по инерции прошуршали еще одно мгновение по скрипучему гравию и остановились, аккурат напротив парадного подъезда особняка графа N, где сегодня давался бал-маскарад. Корф коротко выдохнул, помотал головой из стороны в сторону, точно отбрасывая последние, назойливо свербящие тревогой и сомнениями мысли, попутно цепляя на лицо две маски: одну — усталого равнодушия, с пряными нотками сарказма, и вторую — черную. Ненавистную. Маскарадную. Впрочем ненавистны, пожалуй, были обе, с предстоящей битвой за пальму первенства, почти на равных. Лакей графа N с неприкрытым раболепием, выглядевшим чересчур наигранным, театральным, а оттого ещё более фальшивым, чем обычно, распахнул дверцу экипажа, гордо сверкая расшитой золотом парадной ливреей, должно быть доставшейся ему ещё от предка — от блестящего века восемнадцатого, Екатерининского. Владимир снова выдохнул, легко ступая одной ногой на землю, на ходу оборачиваясь и твердым голосом бросая своему кучеру: — Жди, как условились. Кучер согласно кивнул: — Не извольте беспокоиться, Владимир Иванович, не подведу. — Только попробуй! — буркнул Корф себе под нос, решительным уже шагом вливаясь в толпу приглашенных гостей. Парадная лестница встретила ярким отблеском горящих свечей и бесконечной чередой лиц, спрятанных под масками. Дамы — в золотисто-янтарных, красных. Кавалеры — почти все исключительно в черных, что придавало маскараду мрачную тональность. Роковую, соответствующую обстоятельствам. Владимир уверенным быстрым шагом взлетел вверх по лестнице и вдруг замер, оказавшись на последней ступеньке. Оглянулся назад, вниз. Усмехнулся странной гримасой, больше похожей на судорогу, коснувшись одной рукой перил балюстрады. Бесконечная фатальная череда событий последних дней измотала его, забирая почти все силы. Дуэли, разжалование, отец, Анна, Репнин со своими нелепыми чувствами к ней. Его высочество... Корф словно блуждал в запутанном лабиринте переплетенных судеб. Своей и чужих. Бесконечно гнался по замкнутому кругу, не имея возможности даже остановиться, без передышки ища выход, которого, возможно, для него и не было. Может быть, уйти прямо сейчас, вернуться к Ней? Нет, невозможно! Сама мысль о подобном малодушном порыве приравнивалась к слабости. Он бы потерял самого себя, предал того Владимира Корфа, что присягал, воевал, умирал. И восставал заново, потому что иначе было немыслимо. И что же сейчас, сию минуту? Разве много труднее? А значит выход, впрочем, как и всегда, один. Безумный и не дающий абсолютно никаких гарантий. Ни на жизнь, ни на счастье, ни на любовь. Разве только на … Владимир едва заметно скривился, точно отмахиваясь в мыслях от так некстати накатившей мрачной меланхолии. Сжал кулак и слегка пристукнул им по перилам. Хватит! Значит, так тому и быть! Что ждет впереди? Sourire de Dame Fortune ou bien pied de nez du Destin? Осталось дождаться роковой развязки, каковой бы она ни была, альтернативы нет. Игроки вскоре усядутся за стол. Дьявольский крупье с хищным прищуром уже приготовился метать банк, заранее зная, кто в этой партии победитель. Корф шагнул в распахнутые двери, делая свою ставку. Ва-банк.***
Первый игрок на месте. Барон сразу выхватил взглядом высокую фигуру князя Чарторыйского. После ранения Янек невольно слегка сгибал в колене простреленную чеченами правую ногу, если приходилось долго и неудобно стоять. И это обстоятельство, вкупе с заметной худобой, выделяло его из толпы, во всяком случае, для Корфа. Владимир выругался про себя, раздражаясь тому факту, что князь не мог придумать ничего лучше, чем зачем-то спрятаться за маскарадной маской, при этом напоказ вырядившись в парадный мундир своего польского полка, надменно и великовельможно поглядывая на окружающих, блистая эполетами и снисходительной полуулыбкой. «Идиот!» — мелькнуло у Корфа в голове, и это была малая толика того, что вертелось на языке. Худшей компании, чем собравшаяся здесь для предотвращения готовящегося покушения, и придумать было нельзя: два разжалованных, опальных офицера, один из которых — с весьма сомнительной репутацией; третий же и вовсе — бывший заговорщик, высланный на Кавказ во искупление своих крамольных грехов, к тому же, происхождения польского, что, в глазах императора, отягчало вину более обычного. Партия может начаться в любой момент, а положение патовое*. Янек едва заметно кивнул Корфу, пытаясь выпрямить поврежденную ногу. Зачем? Мелькнувшее в глазах барона беспокойство заставило напрячь затекшую спину. Он — князь. И любое проявление к нему жалости — унижение и слабость, которые он не мог себе позволить. Не сейчас, да и вряд ли когда-нибудь — после. Чарторыйский протянул руку и небрежным ловким движением снял с подноса у проплывающего мимо лакея бокал шампанского, искрящегося пузырьками маскарадного веселья. Пить нельзя, но легкий флиртующий образ не помешает. Тупая боль в ноге убийственно стрельнула ехидной насмешкой, колено привычно и монотонно заныло. Янек легко усмехнулся, проводив Владимира взглядом. Отец его утверждал, что человек — сам творец своей судьбы; матушка — что всё предопределено, и никто из людей не хозяин своей жизни. Все мы под Богом! Невидимая нить, связавшая Чарторыйского с безрассудным русским бароном, затягивалась смертельной удавкой на шее. Но самое смешное, что князь так и не решил для себя, кто же из его родителей прав, потому что как ни крути, а получалось, что либо он сам накинул себе петлю на шею, либо Господу Богу было с самого рождения угодно так распорядиться его судьбой и жизнью. И для чего тогда всё это? Есть ли во всём происходящем хоть какой-нибудь смысл?..***
Бывшая фрейлина Великой Княжны Марии Николаевны, родной сестры Его Высочества, Ольга Калиновская небрежно водила сложенным веером по мраморному подоконнику. Она выплакала все слезы, вымаливая у всех святых ещё одну встречу с Александром. Её чрезмерно деятельная натура, не испытавшая ещё жизненных поражений, отказывалась принять неизбежное расставание, отбрасывала подобные мысли, едва они начинали навязчиво мелькать в её голове. Ольга суеверно полагалась на то, что, если не думать о дурном, то оно отдалится или вовсе исчезнет, будто и не было вовсе, точно дурной сон. За последний год цесаревич Александр стал для нее много больше, чем просто любовник. С ним она познала то чувство превосходства, возвышения, что кружилось густым флером, едва они оказывались вместе. То, что ему предначертано было по праву рождения, будто незримо перетекало к ней с каждым новым объятием и поцелуем, отравляя душу тщеславными надеждами. Он брал её за руку, тонул в её взгляде и клялся не отпускать всю оставшуюся жизнь, а там быть может… Ведь смог же Великий Князь Константин Павлович**… Почему бы и её Александру не броситься в омут с головой?.. Она горько усмехнулась своим наивным и, должно быть, несбыточным мечтам. Вероятность того, что Николай Павлович смирился бы с таким выбором сына, ничтожна мала. Ольга не была принцессой, хуже этого — она не была православной. Но что еще много хуже — его Величество после морганатического брака своего старшего брата Константина с графиней Грудзинской, повлекшего за собой скандальное отречение от престола, на повторный адюльтер в императорской фамилии, и снова с польским прононсом, не согласился бы никогда.*** Ольга слегка качнула головой, прогоняя бесконечно преследующий, терзающий её душевный морок. Обернулась, устало оглядывая бальную залу, равнодушно пробегая глазами по танцующим парам. Вдруг черты лица ее обострились, спина напряглась и вытянулась, делая её и без того высокую фигуру ещё выше. Веер жалобно хрустнул под сжатыми в кулак пальцами. — Не нашлась ещё та маска, прекрасная пани, что смогла бы скрыть Вашу неземную красоту! — С каких это пор Ваши комплименты превратились в банальную пошлость, барон? — фыркнула Ольга, поморщившись и отворачиваясь в сторону, всем своим видом выражая недовольство. — С тех самых, как мне удалось рассмотреть Вас поближе, мадемуазель, — Владимир прищурился, прикрывая вспыхнувшие язвительные огоньки, при этом улыбаясь самой милой из арсенала своих улыбок. Растянув на лице выражение почтительной вежливости, Корф окинул Ольгу внимательным взглядом, с налетом удивления, будто увидел впервые. Она не была красива до того, чтоб можно было в неё в один миг влюбиться. Не была глупа, но и не умна, так, чтоб это вызывало восхищение. Не остроумна, в меру кокетлива, впрочем, как и многие фрейлины при дворе. Что же его так взволновало в ней, заставило потерять голову? Большие темные глаза с бархатной поволокой? Возможно. Тогда ему казалось, что в них скрыта некая тайна, и была несомненная прелесть в том, чтобы разгадать её. Найти ключ, быть может открывающий и его сердце навстречу свободе. От той — другой. Невозможной, измучившей его, выворачивающей наизнанку. Он поддался манящему женскому очарованию и снова загнал себя в угол. Очередное сражение в бесконечно изматывающей его битве с треском проиграно, лишь ещё больше искромсав на куски заблудившуюся душу и сердце, с каждым глухим ударом теряющее остатки веры в счастливый финал. Всё оказалось фальшью. И он, и она. За таинственной манкостью — женщина, любящая другого. За его вспыхнувшей страстью — страх и надежда забыть другую.***
— Я Вас приглашаю, Владимир Иванович! — Екатерина Алексеевна по-детски игриво прошагала пальчиками по его плечу. Владимир замер, застыл. Душа его сжалась, спрятала крылья. — Я думаю, что не смогу прийти, у меня вечером… — А Вы не думайте! — Она качнулась вперед, склонила голову, почти касаясь своим дыханием его головы, прошептала над ухом грудным густым шепотом. — Просто приходите… Она выплыла вперед, медленно обернулась. В глазах — теплота и томная проволока, призывно и открыто манящие за собой. В собственную пропасть. Катенька была вдовой одного из офицеров полка, где служил Корф. Приехала похоронить мужа, тело которого так и не было найдено. Пропал без вести. Всё, что ей осталось, — пустая могила с выдолбленными на кресте буквами. Имя и звание на холодном камне. Екатерина Алексеевна осталась в Пятигорске, собирая себя по кусочкам. Такой он её и повстречал — беззащитной, потерянной и раздавленной. И одинокой, такой же, как и он сам. — Я буду очень Вас… ждать… — Хорошо, приду. Только, если споешь мне. — Что? Веселую или … — наивная победная улыбка расползлась по её лицу, обнажая белоснежные зубки. — Или… — вылетело быстро, тоскливо. — Я знаю одну, но боюсь, что разобью Вам сердце. Владимир мрачно усмехнулся, едва сдержав готовые сорваться с языка слова, ненужные сейчас, не для неё: «Оно уже разбито, давно и навсегда». Он пришел, как и обещал, но лишь для того, чтобы расстаться. Как бы тяжело не далось ему предстоящее признание, но обман много хуже. И сил больше нет. — Нам нужно прекратить... это... — прямо с порога, у двери, не приближаясь. — Я пришел только для того, чтобы сказать... Кусочек души будто кто-то вырвал и выбросил. — Почему? — она побледнела, но голос твердый, ещё не испуганный, ещё верящий. — Потому что... я не свободен. Оказывается правду говорить легче, чем он думал. И следующий вздох уже не давит тяжелым, неподъемным камнем на грудь. — И уже давно... слишком давно... — Гмм.. — Забудь меня, Катя... Ты встретишь другого... достойного... Лучше... Она помотала головой. Ни слезинки, ни слова. На лице застыла ошеломленная маска из жгучей обиды и смутной тоски. Он опустил голову и, сложив губы в трубочку, медленно выдохнул, успокаивая колотящееся предательством сердце. — Никто не узнает о нашей... — отвернулся. Недосказанная пошлость застряла, царапая горло, не желая произноситься. — Ваша репутация не пострадает. Она молчала. В глазах задрожали слезы. — Вы сейчас думаете о моей репутации? — голос чуть дрогнул. — Как мило! — Катя, прости... Я... — Кто она? Как выстрел, навылет. От вины пред нею и соврать невозможно. — Та, что никогда не будет моей. — Она замужем? — Хуже, — Владимир, сам от себя не ожидая, вдруг разоткровенничался. — Моя крепостная. Она шагнула ему навстречу, протянула дрожащую руку, легко коснулась его плеча, почти невесомо. Он проводил её движение взглядом. — Это невозможнее, чем мы с Вами... — Я знаю. Екатерина Алексеевна шагнула еще ближе, её ладони мягко легли ему на грудь. Он вздрогнул, сердце снова заколотилось. — Ты хочешь, чтобы я остался, после всего, что сказал? — Хочу. Владимир удивленно вскинул бровь. Он смотрел на неё застывшим внимательным взглядом, как смотрят на ребенка, дурно отвечающего простой урок, не понимая, как такое возможно. Она потянулась к нему губами, целуя нежно, а после — отчаянно, страстно. Он не отстранился, но и не ответил, почувствовав себя паршиво от той жертвы, что кидала к его ногам эта женщина, но одиночество — страшная штука. И еще более паршивая... — Я ничего не обещаю, Катя... — выдохнул едва слышно, чуть отстраняясь, прямо в губы. Она часто закивала, будто соглашаясь принять его такого. Любого. И, перехватив горячими пальцами его ладонь, потянула в спальню... Одиночество — паршивая штука... Страшнее некуда...***
— Не хотелось бы показаться невежливым, но увольте целовать Вам руку, — Владимир, с тенью натянутой полуулыбки на лице, легко качнул головой в знак запоздалого приветствия. — Мне всё равно, — Ольга выдавила равнодушную усмешку. Они замолчали, словно не о чем было говорить. Он не знал, как начать, как рассказать этой сумасбродной женщине о причине своего здесь появления, о готовящемся покушении на её ненаглядного Сашеньку и о своей случайной роли среди заговорщиков и всего готовящегося рокового действа. Поймет ли? Найдет ли силы воспринять эту новость спокойно? Однако, минута промедления — смерти подобна. — Вы должны уговорить человека, с которым намерены здесь и сейчас встретиться, немедленно покинуть этот дом, — Корф выпалил залпом и даже успел удивиться, как просто и легко вылетели слова, ещё секунду назад казавшиеся тяжелыми и труднопроизносимыми. Голос барона не был просящим, не был требовательным, но был таким, что она тут же вскинула испуганный взгляд и поймала его — усталый, полный неподдельного беспокойства, что страшило больше, чем гневный окрик. — И вот ещё что… — Я постараюсь, — согласно, едва слышно пролепетала Ольга, чувствуя, как немеет тело от расползающегося ядовитого, тревожного предчувствия. Второй игрок, шурша платьем, амбициями и ... любовью, занял свою позицию.***
Репнин явился без маски. На службе, при исполнении — позволено многое. Как-никак адъютант Его Высочества. И кроме того, так было меж ним и Корфом условлено. Таков был уговор. Третий игрок, поджав недовольно губы и досадливо морщась, занял своё место. При этом в обычной обстановке так хорошо дающееся Михаилу спокойствие, уравновешенность и здравость ума куда-то испарились. Он даже не пытался спрятать свою неприкрытую неприязнь ко всему происходящему под маской учтивости или хотя бы показного равнодушия. Он снова пошёл на поводу у обоих сумасбродов, хотя разум настойчиво подсказывал единственно правильный выход из тупика — доклад императору. Владимир выхватил взглядом рядом с князем следующего игрока. Главного, без которого сегодняшняя партия не имела никакого смысла. Со стороны казалось, что Александр выглядел абсолютно спокойным, лишь спрятанные за напрягшуюся спину руки выдавали его волнение. И раздражение. И холодок малодушного страха. Но ведь это и была — жизнь, ведь так? Та самая, настоящая, вкус которой манил запахами, страстями и простотой. Без верноподданнического лицемерия и коленопреклоненной придворной мишуры. — Пожалуй, мне лучше будет Вас оставить, — Корф обернулся на Калиновскую, взволнованную появлением своего возлюбленного в бальной зале. — Думаю, не стоит Вам напоминать, что от силы Вашего убеждения зависит очень многое, если не всё? — Вы совершенно несносны, барон! — Да, к черту! — Владимир голосом встревоженным, резко, почти грубо осек игривый тон Ольги. — Всё очень серьезно. Даже слишком. И поверьте, пани, при неблагоприятном финале ссылка на родину покажется Вам легким приключением.***
— Я прошу тебя, Саша... — С чего вдруг ты так взволновалась? — Я не знаю, но у меня дурные предчувствия. Дорожка из коротких поцелуев спускается вниз, от виска к подбородку. И снова вверх. — Мне страшно. — Со мной? — и снова вниз. По тонкой шее, ключице... — За тебя, — дыхание сбилось. У обоих. — Я знаю... — она задрожала. Еще поцелуй, и ещё. В губы, забирая все силы и волю. «...от силы Вашего убеждения зависит очень многое...» — Са-ша! — она судорожно выдохнула его имя, растягивая по слогам. — Я знаю... Корф мне... рассказал... Резкий толчок. Он оттолкнул, отпрянул, точно не просто отстранился, а огородился непробиваемой стеной. Той самой, как у отца. Медленно поднялся, пытаясь вставить обратно разжатую гневную пружину. — Что-о-о? — в глазах огненные всполохи. — Да как он посмел! Александр снова тяжело задышал, задыхаясь от жгучей ярости. — Саша! — Ольга тоже испуганно подскочила. Она исполнила то, о чем просил Владимир, упомянула ненароком его имя. Черты лица его Высочества исказились, взгляд принял презрительное и высокомерное выражение. Монаршее. — Немедленно вели позвать этого несносного Корфа! Сию секунду! Ольга медленно осела на кушетку, сжалась от обиды и страха, затопивших голову накатными волнами. «Я буду рядом и смогу его защитить...» Александр отвернулся к окну, нервно отбивая пальцами по стеклу незамысловатый ритм. Терпение на исходе, да и было ли оно? Круто развернулся, размашисто чеканя шаги, пересек небольшую гостиную и толкнул дверь, широко распахивая обе створки. Открывшаяся анфилада комнат, располагающихся в доме в ряд, одна за другой, завораживала обманной бесконечностью. «Делайте, что хотите, только удержите его до моего появления...» Ольга вскрикнула, но голоса своего не узнала — крик ее был похож на писк, тихий и робкий. Беспомощный. Александр шагнул вперед и замер, столкнувшись взглядом с незнакомцем в маске. Он сразу понял, что перед ним тот самый Человек. Его убийца, по каким-то неведомым для него причинам, желающий его смерти. Сердце перестало биться, остановилось, потом зачастило. В голове замелькали лица — отец, Ольга, мать, потом снова отец. Неужели это всё? Вот так бездарно, глупо. И страшно безумно, до липкого пота. И глупо, глупо. Господи, как глупо!.. Мысль оборвалась, да и была ли?.. Лишь куцые обрывки… Он удивленно ахнул, получив сильный, болезненный толчок в грудь. Где-то сбоку раздался выстрел, ударила по ушам какофония замирающего вальса, а следом брызнул фонтанчик кровавых брызг. В лицо и на белоснежные рукава рубашки, бесформенно и страшно растекаясь, как чернильные пятна на бумаге…***
— Я надеюсь, здесь много охраны? — Янек со слабой надеждой покосился на Репнина, пытаясь прочесть на его лице ответ. Михаил утвердительно, едва заметно качнул головой, но после вдруг хмыкнул и буркнул тихо, чуть слышно, себе под нос, бросив быстрый взгляд на Чарторыйского: — Только в этом-то и проблема. Янек вопросительно кивнул. — Для Корфа любая охрана в любую минуту легко превращается в конвой. Чарторыйский хмыкнул в ответ. Горький сарказм Репнина слишком знаком, слишком про Владимира. Как много, должно быть, их связывало, иначе не позволил бы себе князь подобные слова при постороннем для него человеке. — Однако, зачем мы здесь? — Янек выхватил взглядом фигуру барона, что, казалось, с совершенно равнодушным видом беседовал с кем-то из гостей. — Чтоб действовать, если что-то пойдет не по плану, — обреченно выдохнул Михаил. — Вот как? Значит, должно быть, скоро, ибо значение этого слова барон понимает весьма своеобразно. Янек напрягся, проследив взглядом за Корфом, чертыхнулся, будто сглазил. Владимир решительным быстрым шагом, почти бегом рванул к распахнутым дверям гостиной комнаты. Чарторыйский испуганно охнул и рванул следом, сдирая с лица мешающую обзору, давно раздражающую маску. Репнин через секунду... Выстрел оглушил обоих. Они опоздали, только и смогли, что вышибить из рук стрелявшего ещё дымящийся пистолет. Янек одним ударом в челюсть, в лучших традициях русского кулачного боя, заставил заговорщика закачаться; а после следующего, по-казачьи, без лишнего в бою благородства, пока противник не успел опомниться, — упасть.***
Матушка в легких одеждах из призрачной дымки протянула тонкую, прозрачную руку, почти невесомо коснувшись ладонью его головы, ласково взъерошив волосы. Это не может быть правдой… Но дрожь от волнения разбежалась по всему телу, перечеркивая отрезвляющие разум сомнения. Это сон или явь?.. Владимир часто заморгал, пряча навернувшие слезы от накатившей бесконечной тоски и нерастраченной сыновьей любви; но слезы не исчезли — покатились теплыми каплями по щекам, пощипывая нежностью сердце. Это не может быть правдой… Но голос разума стих, уступая место душевной вере. Рука матери мягко огладила его затылок, спустилась ниже, защекотав прохладными пальцами щеку. Как вдруг — сжалась в кулак и с неведомо откуда взятой бешеной силой толкнула его в грудь. Он охнул от боли и обиды. Едва не упал, поскользнувшись на чем-то вязком, густом, красном. Смрадно пахнущем смертью, лязгом и скрежетом металла, порохом… Яростью и потерями… — Уходи! — еще один болезненный толчок, обеими руками. Грубо, туда, где дыра в груди. — Уход-и-и-ииии!Die another day Выбери для смерти другой день…
Боль мгновенно затопила всё тело, и сил не осталось. Владимир пошатнулся, взгляд упал вниз. На витиеватом узоре паркетного пола бесформенно разливалось ярко-алое пятно, стремительно увеличиваясь в размерах. Он качнулся сильнее, едва удержавшись на ногах — в голове взболталась мутная взвесь. Покосился на свою руку с медленно стекающими крупными густыми каплями. Страшными, похожими на кровь. Удивление от увиденного на миг прогнало подкатившую тошноту. Кап-кап-кап... И он, наконец, начал падать, проваливаясь в белоснежную бездну, утягивающую покоем, безмятежностью, манящую вечностью. Но кто-то снова ударил в грудь. Под дых, оглушая звенящим диким окриком: — Не-е-еее-т! И снова удар, вышибая весь воздух из легких: — Иди ко мне! А потом еще, и еще. Кулаком в кровавую дыру в груди, будто острым кинжалом с проворотом, выворачивая всего его на изнанку. И он закричал. Больно... И сил почти не осталось. Кап-кап-кап... Совсем не осталось... Кап-кап-кап... — Скорее, где же чертов доктор?! Чужие лица в масках домино навязчиво замельтешили перед глазами, ещё больше кружа и без того тяжелую голову. — Владимир, ты меня слышишь? — Господи, держись! Не закрывай глаза, слышишь? Слы-ы-ы- ши-и-и-шь?! Кап-кап-кап... Отчаянный зов не замолк, лишь усилился, затапливая разум и тело, выворачивая душу. — Иди ко мне! Зовущий голос жесткий, злой. Требовательный, сильный, такой, каким он никогда не был. Её голос. Её лицо нависло над ним слепящим белым пятном, с горящим безумным взглядом. — Иди ко мне!Die another day Выбери для смерти другой день…
Он пошевелил губами, пытаясь ответить, но слабость победила, окончательно утянув во мрак. Ангел-хранитель сложил свои потрепанные, продырявленные жизнью барона Корфа крылья, падая камнем вниз. — Иди ко мне!.. Замер, вдыхая полной грудью сомнения. Вокруг в воздухе запульсировали, забились тяжелые, рваные хрипы, заметались между жизнью и смертью. Чертыхнуться бы, да по статусу не положено. Хотя, какого чёрта!!! Взвился снова вверх, закружился над Корфом, зависая в парящем полете, подхваченный зовом той, что еще верила пустым надеждам… И ангелам с окровавленными, прострелянными крыльями…Die another day Выбери для смерти другой день What they want me to say? Что они хотят от меня услышать? What they want me to say? Что я должен им сказать? Die another day Выбери для смерти другой день! Die another day. Выбери для смерти другой день!