Небо и Сталь

Гулянка длилась третий час. Некоторые уже нализались до предела, но от того всем было только веселей. Над поляной гремели песни и хохот, выпивка лилась нескончаемой рекой. Эдрик подумал, что его предложение скромно отметить рождение дочери друзья восприняли немного неверно. Айлин сидела во главе стола, и ему казалось, что никогда его любимая не была так прекрасна и счастлива. Поначалу она смущалась, принимая комплименты и поздравления, но их верные товарищи, которые и черта заставили бы хохотать до колик, вернули на ее лицо радостную улыбку. Пожалуй, единственный человек, которому все еще было неловко, сидел сейчас рядом с ним. И как ни печально было Эдрику, человек этот – его лучший друг. Эрвин так и не притронулся к вину и лишь сдержанно улыбался шуткам и байкам. Вуд видел, что он откровенно мучается. Чем-чем, а любовью к дружеским сабантуям Смит никогда не отличался. Познакомились они, когда оба были зелеными новобранцами, но уже тогда Эрвин был до ужаса серьезным, рассудительным и часто хмурил свои густые брови – Эд всегда тихонько посмеивался над этой его привычкой. Никто не ожидал, что они подружатся – сложно было представить, что два настолько разных человека смогут поладить. Однако открытый жизнелюбивый Эдрик быстро нашел путь к сердцу неприступного сослуживца. А уж на поле битвы их тандему не было равных. Осторожность Смита компенсировалась решительностью Вуда, и наоборот – хладнокровный Эрвин мог всегда урезонить безрассудного, распаленного сражением Эдрика. Эд искренне любил этого скупого на слова и эмоции человека. За остроту ума, за надежность и непоколебимую преданность их команде и их миссии. И за то, что под железной броней Эдрик чувствовал огромное горячее сердце. Он положил руку на плечо Эрвина и улыбнулся. – Пойдем-ка, прогуляемся. Смит недоуменно вскинул брови, но поднялся. Они неспеша побрели в ночь, дыша прохладным сладким воздухом. По небу рассыпались мелким бисером звезды, и месяц горел холодным светом над стеной – огромной, мрачной и молчаливой. – Пожалуй, мы в последний раз так собираемся, – сказал Эдрик. – Вот увидишь, через месяц-другой старик Шадис сделает тебя главнокомандующим. – Или тебя, – ответил Эрвин. – Ну да, – хмыкнул Вуд. – Тогда нам всем точно крышка. Когда смех и голоса остались позади, Эдрик остановился у большого дерева и прислонился спиной к стволу. – Странно, да? – Он прислушался. – Тишина… Будто все хорошо, и нет никаких монстров, жрущих на обед человеческую плоть. В свете молодой луны его кожа была совсем белой. Спутанные кудри падали на лоб. Что-то отразилось в его глазах – что-то сумрачное и тяжелое, сделав его лицо окаменелым. – Мне так страшно, Эрвин, – произнес он тихо. – Страшно. Эрвин обеспокоенно взглянул на него. Вуд врывался в бой подобно урагану, дрался яростно, не жалея себя. Но никогда не выказывал и тени страха. Ни разу – до этого момента. – Это естественно, Эд. При нашей-то работе. – Я не за себя боюсь, – сказал Эдрик. – Я понимал, на что иду, да и Айлин переживет, если со мной что-то случится. Но… у меня теперь есть дочь. Мы погрязли в войне, и каждый раз я не знаю, вернусь ли домой. Но я посмел выпустить в этот мир ни в чем не повинного ребенка. Что за жизнь ждет ее с таким отцом? И что будет с ней, если завтра я умру? – Перестань. – Смит крепко сжал его плечо. – Ты не умрешь завтра, слышишь? Ты один из лучших разведчиков, не просто же так Шадис назначил тебя капитаном. – Шадис едва не погиб в прошлом походе, и это при его тридцатилетнем опыте. – Эдрик покачал головой. – Титанам плевать на звания и хитрые планы. Мы все для них мясо. Даже лучшие из нас. В траве стрекотали сверчки. Где-то там, снаружи, пел соловей, предвещая рассвет, и его трели просачивались даже сквозь холодный камень. – Зря я тебя во все это втянул, – вдруг сказал Эрвин. Вуд напрягся. – Что? – Ты можешь отказаться. Я серьезно. Я сам все это начал – сам и закончу. Мне терять нечего, а у тебя семья. – Опять героя из себя корчишь? – резко спросил Вуд. – Не ты, а мы вместе заварили кашу. Мы будем воплощать наш план много лет, и пока я могу, я буду тебе помогать. – Эд… – Закрыли тему. – Он положил свою ладонь поверх его руки. – Вообще-то я не об этом хотел поговорить. У меня к тебе огромная просьба. Я хочу, чтобы ты стал крестным отцом Шайн. На лице Эрвина отразилось искреннее изумление. – Я… Эдрик… – Знаю-знаю, – отмахнулся Вуд, – тебя все эти сантименты не заботят. Но ты мой друг, так что смирись.– Он вздохнул. – Я понимаю, что многого прошу, но я никому не доверяю так, как тебе. Позаботься о них, если меня не станет. – Хватит уже этой безнадеги, – недовольно произнес Эрвин. – Ты не умрешь, потому что я не позволю, ясно? Вот и заботься о своей семье сам. – Так ты согласен? – просиял Эдрик. – Согласен? – Я этого не говорил. Но Вуд уже кинулся его обнимать. Эрвин только вздохнул и похлопал его по спине. Да разве мог он хоть когда-нибудь, хоть в чем-нибудь отказать ему? – Обещай мне, Эрвин, – прошептал Эд. – Обещай, что не бросишь их. Что-то внутри дрогнуло. Он не хотел произносить это слово – но произнес, и будто подписал приговор им обоим. – Обещаю. – Эй, вы чего под куст забились? – окрикнули их. – Дрозд, иди сюда! Мы желаем песню! – Песню! Песню! – подхватил нестройный хор. – Иду! – отозвался Эдрик и окрыленный понесся назад. – Дорогая, угадай, кто будет крестником нашей девочки! Эрвин стоял и смотрел ему вслед. Ну вот… Похоже, и он теперь стал отцом. Точнее, крестным отцом.

***

– Ну и где же, черт возьми, его искать? Ответа никто не дал, что неудивительно – она вообще, наверное, выглядела немного безумной, стоя посреди площади и разговаривая сама с собой. Несмотря на то, что в карете удалось дать ногам пусть небольшой, но отдых, сейчас уже три часа пополудни. Ей страшно хочется пить, спать, и самое главное – наконец-то смыть с себя пот и дорожную пыль. Но похоже, о таких благах цивилизации, как ванна и постель, придется забыть еще на несколько часов. Впервые за полжизни Шайн оказалась где-то кроме столицы. Она понятия не имела, как тут все устроено, и уж тем более ей было невдомек, где у командующего разведчиками может находиться штаб, резиденция, или что там положено важным птицам. Чтоб ему плохо было, этому отморозку, Леви, мать его, Аккерману. Вышвырнул ее из кареты ни за что ни про что, а ведь она сейчас была бы на месте. Прикрыла глаза и медленно выдохнула. Бесись сколько угодно, дорогуша, но ты все еще посреди чертова пекла, и если не хочешь заночевать на кирпичах – делай хоть что-нибудь. Шайн уперла руки в бока и огляделась. Слева – жилые дома, справа – торговые прилавки, мимо которых прохаживались толпы людей. Самое разумное в этой ситуации – узнать у кого-нибудь дорогу. Из того, что ей доводилось слышать, она знала, что народ разведчиков не слишком жалует… но делать нечего. Она направилась было к рынку, но тут до ее ушей долетели звуки. Сначала мелодия гитарных струн, а потом и слова. – Над скалистыми хребтами, где бывает снег в июле, Над еловыми лесами, что забраться вверх рискнули, Над замшелым камнем, над ручьем, Где пылает солнце горячо.* Шайн знала эту песню. Ее, в числе прочих, пел папа, устроившись порой с гитарой на прогретых солнцем ступенях крыльца. Она повернулась, поискав глазами источник звука. Скрестив ноги, прямо на мостовой сидел молодой, лет двадцати пяти, парень. Длинные светло-русые волосы собраны на затылке в небрежный хвост, в ухе болтается лихая серьга – что-то вроде клыка на цепочке. Яркие каре-зеленые глаза, жилистое тело в каплях пота, просторная майка и потертые бесформенные штаны. На поясе и груди Шайн заметила портупею. Такую же, как у разведчиков… Перед ним лежала раскрытая сумка, в которой поблескивало несколько монет. Голос был хорош – сильный и чистый, и некоторые из горожан остановились, чтобы послушать его. – На потоках восходящих, словно горный уголь черен, Черен, словно ночь незрячих, видел я, как кружит ворон – В небесах из синего стекла Надо мной чернеют два крыла. Он поднял голову, и тут их взгляды встретились. Юноша расплылся в улыбке, проворно вскочил на ноги и приблизился к ней. – Расскажи мне, ворон, расскажи, крылатый, – пел он, вальяжно прохаживаясь вокруг, – Как найти мне гору, что скрывает злато, У какого бора, над какой стремниной Я погибну скоро под камней лавиной. Шайн только глаза закатила. Мужчины всегда обращали на нее внимание – иногда ей это нравилось, но чаще надоедало. И все же сдержать улыбку не вышло – слишком уж обаятельным был гитарист и слишком уж вольной – песня. – Я безумен? Ну так что же! Не безумнее, чем горы. Поздно! Думать здесь негоже! Нынче стану я как ворон: В небесах из синего стекла Будут нынче дважды два крыла. Помогите, горы, мне собрать все силы, Дай перо мне, ворон, для моих для крыльев. Дай мне сил подняться над скалистым склоном, Дай мне оторваться от моей погони. Парнишка взял последний аккорд и поклонился аплодирующим слушателям. В сумку упала еще пара монет. – А ты что же? – спросил ее певец. – Не поможешь бедному артисту? – Шутишь? – фыркнула Шайн. - Сама без гроша. У тебя глотка воды не будет? Он ни на каплю не смутился – будто к нему каждый второй подходит с такой просьбой. Все из той же сумки извлек фляжку и протянул ей. Шайн нетерпеливо достала пробку и принялась жадно пить. Вода – вожделенная, шелковистая влага – успокоила иссушенное горло и немного уменьшила жар тела. – Мне оставь, – попросил парень, глядя на нее с легким удивлением. – Тебя как звать? Она с трудом оторвалась от фляжки и вернула ее владельцу. – Шайн. Шайн Вуд. – Красивое имя. – Он протянул ей крепкую руку. – А я Рикард, но лучше просто Рик. – Спасибо, просто Рик. Ты почти жизнь мне спас. Тут ее взгляд упал на предмет, до сей поры лежавший за спиной музыканта, и Шайн наконец поняла, почему на нем портупея. – Привод? – изумилась она и присела, чтобы рассмотреть поближе. Привод – он же устройство пространственного маневрирования – выдавался всем солдатам, за исключением военной полиции. У отца тоже такой был. Эдрик рассказывал ей о том, как им управлять, но попробовать не разрешал. Солдат выпускал гарпунные захваты в подходящую по высоте цель – дерево или стену – потом приходил в действие газовый механизм, тросы скручивались на огромной скорости, и человек буквально летел по воздуху. – Ага, – не без гордости подтвердил юноша. – Крутая штука, скажи? – Где достал? Никому, кроме армии, не разрешено носить приводы. – Верно. Никому. – Рик улыбнулся и опустился рядом на одно колено. – Да ты не бойся, военных я не обворовываю. Их мой отец конструирует. – Врешь! – восхитилась Шайн. – Чтоб мне провалиться. Этот непригоден, я его только чуть подправил. Давление пара занижено, и гарпуны вылетают медленнее. На титанов с таким не поохотишься… – Он наклонился поближе и прошептал: – А вот от полиции смыться – запросто. – Вот как, – пробормотала девушка. – Выходит, ты не солдат… – Ни в коем разе. Вольный бродяга и лучший голос отсюда и до столицы. – Негусто же ты на своем голосе заработал, – усмехнулась Шайн и встала. – Вот с этим помочь могу. Сыграй-ка что-нибудь подвижное. – А петь-то умеешь? – улыбнулся Рик. Улыбка с его смешного, но симпатичного лица вообще не сходила. Шайн только хмыкнула и качнула головой в разные стороны, разминая шею. Да уж, песни и пляски – для нее сейчас самое то… Но ей нравится этот парень. Нахальный, веселый и совершенно живой. Заразил ее своим задором, а это ей сейчас и нужно было, после удушья. Рик тронул струны. Шайн притопывала, задавая ритм. На удивление, когда она открыла рот, голос полился свободно. – Мой горец парень удалой, широкоплеч, высок, силен. Но не вернется он домой, он на изгнанье осужден. Как мне его вернуть? О, как его вернуть? Я все бы горы отдала, чтоб горца вновь домой вернуть.** Несколько человек остановились, с интересом прислушиваясь. За ними потянулись и другие, и вскоре вокруг них образовалось плотное кольцо. Музыка наполняла тело, оживляла уставший разум. Постепенно в движение пришли локти, кисти, плечи. – Соседи мирно спят в домах, а я брожу в тиши ночной. Сажусь и плачу я впотьмах о том, что нет его со мной. Как мне его вернуть? О, как его вернуть? Я все бы горы отдала, чтоб горца вновь домой вернуть. Топнула ногой, хлопнула в ладоши, повернулась, взмахнув длинной косой. Давила каблуками всю тягость, гадость, темную желчь, которая внутри еще задолго до этого дня копилась. Прохожие улыбались ей, двое детей выбежали вперед и, взявшись за руки, принялись прыгать и кружиться. – Ах, знаю, знаю я, кого повесить надо на сосне, Чтоб горца, друга моего, вернуть горам, лесам и мне. Как мне его вернуть? О, как его вернуть? Я все бы горы отдала, чтоб горца вновь домой вернуть. Как мне его вернуть, о, как его вернуть? Я все бы горы отдала, чтоб горца вновь домой вернуть. К концу песни сумка значительно потяжелела от меди, а люди все не хотели расходиться – хлопали и свистели. Шайн присела в шутливом реверансе. Наконец-то за весь этот идиотский день ей было легко. Плевала она на Айлин Блексберри. И на то, что ждет ее дальше. От всей души плевала. Будь что будет, а сегодня – живы.