***
Закат окрасил небо в нежно-сиреневый цвет. Смит подписал последний отчет от Ханджи – торопливый прыгающий почерк и капли чернил по всему листу; надо бы сделать ей выговор, хотя Эрвин понимал, что толку от этого не будет. Он поднялся из-за стола и подошел к окну. Появилась легкая тревога – девочки до сих пор нет. Ему пришло в голову, что он даже не представляет, как Шайн теперь выглядит. В последний раз он видел ее совсем маленькой. Рассказывал ли Эдрик о нем своей дочери? Знает ли она об обещании, которое он дал ее отцу? Знает ли она вообще, что Смит ее крестный? Крестный, который, по сути, не принимал никакого участия в ее жизни. В дверь легонько постучали. Эрвин отвлекся от созерцания пейзажа, пересек комнату и открыл. Она стояла прямо перед кабинетом, прислонившись спиной к стене. И едва взглянув, Смит сразу узнал в ней Эдрика. Шайн была почти точной его копией, за исключением длинных, заплетенных в тугую косу, волос. Девушка едва доставала ему до плеча. Из-за низкого роста и хрупкого телосложения она выглядела моложе своих девятнадцати. Но когда зелено-голубые глаза посмотрели на него, их взгляд оказался гораздо старше. Эрвин улыбнулся. Шайн ответила тем же. – А ты не такой уж и злобный, – сказала она. Похоже, Айлин была права. Девчонка – палец в рот не клади. – Льщу себя надеждой, – ответил Эрвин. – Где мама? – Давно уехала. – Ясно. Надеюсь, уже объяснила, какое я чудо? Эрвин посторонился, пропуская ее. – Я рад тебя видеть, Шайн. Она вошла, окидывая кабинет равнодушным взглядом. Ну… не настолько ужасно, как ей представлялось. Письменный стол из ореха, стулья с мягкой обивкой. Но очевидно, помпезности Смит чурается – ни тебе золотого пресс-папье, как у Чарльза, ни картин на стенах. Даже шторы не повесил. И она не сомневалась, что каждый предмет – перо, папки, книги в стеллажах, горы бумаг – находится в строго отведенном ему месте. До дюйма. – Черт, конечности просто отваливаются. – Она сняла с плеча инструмент, который всю дорогу колошматил ее по пояснице, и с удовольствием повалилась на стул. – Представляешь, только приехала, а мне уже гитару подарили. Хочешь, спою? – Спасибо. В другой раз. Девушка пожала плечами и выжидательно посмотрела на него. – Ну? – Что ну? – не понял Эрвин. – Ты меня накормишь или как? – На ужин ты опоздала. – Мама меня за сорок миль из повозки выпихнула! – возмутилась Шайн. – Оттуда я и тащилась. И к слову, чуть не умерла пару раз. – Мне она сказала, что ты сама выпрыгнула. – А еще что наша дивная семейка счастлива до розовых соплей. Миссис Блексберри, знаешь ли, просто образец порядочности. – Извини, – развел руками Эрвин. – Едим в шесть, такое правило. Она вскинула бровь, глядя на него так, будто он – фикус, внезапно решивший заговорить. – Давай-ка я объясню, в чем все дело. Расставлю, так сказать, точки над «и». – Конечно. – Эрвин обошел стол и сел напротив. – Слушаю. Шайн выпрямилась. Губы изогнулись в надменной полуулыбке. – Моя дражайшая матушка решила, что раз я позволяю себе жить так, как хочу, и делать то, что хочу, значит, я неуправляема. А мой новый папочка Чарльз поддержал эту идею. Они решили отправить меня в ссылку – на перевоспитание, а заодно чтобы я не мешала их любовным утехам. И вот – я здесь. Она вызывающе скрестила руки на груди. – Ну вперед, командор. Перевоспитывайте. С полминуты Эрвин сверлил ее взглядом поверх сцепленных в замок пальцев. Шайн заметила, что глаза у него голубые – как у папы, но у того они были с зеленым отливом. У Эрвина глаза просто голубые. Яркие, ясные и холодные, как ключевая вода. Ни намека на мягкость и живость Эдрика. И когда они смотрят на тебя, их взгляд, их отрезвляющий взгляд чувствуешь кожей. От меня не скроешься, говорили эти глаза. Я тебя насквозь вижу. Ей стало не по себе. По-настоящему не по себе. Эрвин поднялся, позволяя в полной мере оценить высоту и великолепное сложение его фигуры. – А вот хрен тебе, – произнес без тени эмоций и, прихватив пачку документов, направился к выходу. – Спишь наверху. Шайн осталась одна в полной тишине, тупо глядя на закрывшуюся за ним дверь. Если бы у нее были силы удивляться еще хоть чему-то за сегодняшние сутки – она, несомненно, удивилась бы. Но все, что оказалось ей под силу, – тоскливо размышлять о том, как же ее угораздило вляпаться в такое дерьмо.***
С духом собрался только, когда окончательно сгустились сумерки. Он подозревал, что миссис Редлер легко обошлась бы без этого. Но раз уж он эгоист, то и будет эгоистом до конца. Ему разговор необходим. Возможно, их последний разговор. Рик попытался набросать в уме, что именно будет говорить ей. Вышло из рук вон плохо, и он решил, как обычно, импровизировать. Добрел до рынка, нашел цветочную лавку, купил белые лилии. – Это символ чистоты и надежды, – сказала продавщица, вручая ему букет. Насчет чистоты Рик сомневался, а вот надежда ему ох как пригодится. Сам не заметил, как оказался рядом с домом. Небольшое квадратное здание желтого кирпича с парадной дверью из темного дерева. В окнах горел свет. Сколько же он не был дома? Месяцев шесть? Сердце дернулось в ответ на эти мысли, и Рик понял, что истосковался до предела. Спрятал лилии за спину, оправил запылившуюся одежду – будто от этого она и впрямь будет выглядеть лучше – и робко поскребся в дверь. Поначалу никто не отзывался, но он не решился стучать громче. Потом послышалась возня. Щелкнул замок, и на пороге возникла девочка девяти лет. – Рик! – заверещала она и, подпрыгнув, повисла у него на шее, вдобавок обхватив ногами вокруг пояса. – Нола! – Рик прижал к себе свою младшую сестру и от души чмокнул в щеку. – Мое ты солнышко, я так по тебе скучал. Он поставил Нолу на землю и заговорщицки прошептал: – Мама дома? – Нет, – тем же шепотом ответила сестренка. – Часа через два вернется, а папа еще позднее. Мы с Нилом одни. – Ну тогда бежим скорее! – Рик взял хохочущую девочку под мышку и вошел в дом. Ничего не изменилось со дня его ухода. Опрятная светлая прихожая, вычищенный розово-зеленый ковер на полу. Даже запах тот же… Нет, он определенно сейчас расплачется – настолько щемила в груди горько-сладкая нежность. – Кто там, Нола? В коридоре появился Нил. Ему всего-то тринадцать недавно исполнилось, а он уже так вырос. Когда Рик видел его в последний раз, он был пухленьким и доходил ему до пояса. Сейчас – лицо более узкое, да и фигура вытянулась. Хотя мальчик до сих пор оставался удивительно похож на Нолу. И на него самого. – Уже и голос мой не узнаешь? – улыбнулся ему Рик. – Ты еще реже тут появляйся, и я вообще забуду, как ты выглядишь, – фыркнул Нил. Несколько секунд они смотрели друг на друга через коридор. Потом Нил бросился вперед и, прямо как Нола, налетел на старшего брата. – Полегче, полегче! – пропыхтел Рик, едва не шлепнувшись на задницу. Все-таки Нил был гораздо увесистее. – Тебя что, удобрениями кормят? Ты насколько вымахал? – Полфута в прошлом месяце, – с гордостью поделился Нил. – Скоро тебя перегоню. – Ты голодный? – спросила Нола. – Зверски, мадам. – Тогда поищу тебе что-нибудь поесть. Девочка умчалась на кухню, а Рик снял привод и свалил его в угол у двери. – Зря ты его принес, – серьезно заметил Нил. – Знаешь ведь, что мама будет сердиться. – Знаю. – Он потрепал брата по макушке. – Не парься. Пока Нола собирала ему ужин, Рик залез в горячую ванну и минут десять оттирал себя жесткой губкой. Он чувствовал, как последние месяцы его жизни – дьявольски трудные месяцы – смываются вместе с потом и грязью. Потом долго лежал без единой мысли – волосы от воды потяжелели и оттягивали голову назад, каждый участок тела приятно ныл. Он так разомлел, что уснул бы, если бы Нил не постучал в дверь. На картошку с мясом набросился с таким неистовством, что едва не подавился. Потом заставил детей отчитаться о том, как идут дела в школе, и, не обращая внимания на их недовольные возгласы, отправил обоих спать. Сам отыскал на полке единственную на весь дом вазу – мама не держала в ней цветов, но исправно протирала от пыли. Поставил в нее лилии, уселся на кухне и принялся ждать. Когда Лита Редлер переступила порог своего дома, от полуночи прошло сорок минут. Первым делом ее взгляд упал на привод в углу прихожей. Она прошла в кухню, будто не замечая Рика, и принялась перекладывать продукты из большой сумки в морозильную камеру. Ее лицо с высокими скулами не утратило своей изысканной холодной красоты. Но под ее глазами Рик увидел лиловые синяки, а на коже рук – пигментные пятна. Он выдвинул вазу с цветами вперед. – Это тебе. – И неизвестно зачем добавил: – Символизируют надежду. Мать молча обернулась, не удостоив лилии вниманием. Презрительный взгляд тут же вцепился в него. – Где тебя носило? Рик не нашел лучшего ответа, чем стыдливо опустить глаза к полу. – Полгода не показывался. Хоть бы одно письмо написал! – немилосердно наседала Лита. – И нате вам, явился! Мы о твоих похождениях узнаем от гарнизона! Ты хоть представляешь, как отцу стыдно? Ты вообще понимаешь, что тебя хотят арестовать?! – Да никто меня не арестует, – буркнул Рик. – Не бери в голову. – Не брать в голову?! – взвилась мать. – А что еще мне не брать в голову, Рикард? Что ты позоришь нас с Гаретом? Или что ходишь в обносках? Якшаешься со всяким отребьем?! Ни дня не работал по-честному, плевал на все наши жертвы, а еще смеешь приходить сюда и портить мне Нолу и Нила! – Мама… – Что – мама? Сунешь мне в лицо очередное объяснение своим выходкам? А впрочем… – Она подошла и опустилась на стул, испытующе глядя на него. – Давай. Мне даже интересно послушать. Рик осмелился поднять голову. Мать сидела с прямой спиной, собранная и тонкая, как игла. В ней всегда было просто нарваться на сталь. Но он слишком хорошо знал эту женщину, а потому в ее глазах, так похожих на его собственные, увидел глубоко сокрытое отчаяние. Возможно, она и правда хотела, чтобы он убедил ее. Возможно, он и смог бы это сделать. Ведь есть же, должна быть такая комбинация слов… Где-то в доме тикали часы. Руки матери лежали на столе и выглядели не по возрасту старыми, потому что ей приходится много работать; а под глазами голубели синяки, потому что в свободное от работы время она садилась у этого самого окна, смотрела на линию горизонта и думала о нем. О своем никудышном первенце. Думала, ждала, плакала… а потом перестала. – Знаешь, Рикард… – Теперь ее голос был не разгневанным, а уставшим. – Мы с твоим отцом делали все что могли. Но да простятся мои слова – с меня хватит. У нас есть другие дети. Они еще могут вырасти в людей. – Губы дрогнули, но она сжала их плотнее. – А тебя я не хочу больше видеть. Сердце стянула тугая колючая проволока. Нет. Все должно было быть иначе. Не должен был этот разговор так повернуться. Он не за этим сюда пришел. Господи, нет, пожалуйста, прошу тебя, мама. Только НЕ ТАК. – Забирай свои вещи, – ее голос оставался твердым, каждое слово как удар хлыста по живому мясу, – и раз и навсегда убирайся отсюда. Ты понял? Уходи. Ее глаза наполнились влагой. Но Лита не давала каплям упасть. – Уходи, Рикард. И все. Рухнуло. Сломалось. Теперь ей не выплакаться, а ему не укорять за напрасные слезы. Ей не беспокоиться, сыт ли он, одет ли, а ему не отмахиваться. Ей не пророчить ему светлое будущее, а ему не вздыхать устало. Теперь ему здесь не место. Надо было приучать себя к этому. Посмотрел на нее – понял, что больше никогда не увидит. Встал и пошел прочь. В дверях остановился и сказал последнее: – Я люблю тебя, мам. С этими словами Рикард вышел из комнаты, из дома и из ее жизни. Миссис Редлер прижала ко рту кулак и тихо разрыдалась.***
Так на кухне ее и застал Гарет. – Твой сын пожаловал, – пустым голосом проговорила Лита. – Иди поздоровайся, пока снова не умотал. «Он тут же стал моим сыном», – отметил про себя Гарет. Его обрадовала новость о возвращении Рика, но судя по красным глазам жены, надолго он здесь не задержится. Он отмыл руки от железной пыли и, не раздеваясь, взошел по лестнице на чердак. Пока был ребенком, Рикард любил выбираться на крышу. Особенно по ночам. Тайком, думая, что папа не видит. Но когда Гарет открыл дверь и, пригнувшись, прошел в низенький проем, он увидел совсем не мальчика. Скуластый, как мать, поджарый, а ростом не меньше пяти футов. Уже такой взрослый. Господи, он ведь и забыл, насколько его сын взрослый. – Привет, пап, – сказал Рик, не оборачиваясь. Гарет подошел и сел рядом на край крыши. Усы и густая ровно подстриженная борода стали полностью сизыми от седины, но это делало его облик только лучше. Респектабельнее, что ли. – Опять разругались? – спросил он, приобняв Рика натруженной, испещренной рубцами от порезов рукой. – Нет. Она меня выгнала. Редлер тяжело вздохнул. – Ты ведь понимаешь, что она несерьезно? Мама очень переживает за тебя. И меньше всего на свете желает тебе зла. – Я знаю, – улыбнулся Рик. – Ничего. Я все равно ухожу. Отец чуть вздрогнул, как от укола. Он обычно не удивлялся таким заявлениям, но тут словно почувствовал, какой мрачный, полный пустоты смысл скрывается за его словами. В этот раз Рикард уходил навсегда. – И куда подашься? – спросил мужчина голосом, который сразу как-то осел. – За стену. Поступлю в разведкорпус. Лицо Гарета на глазах состарилось лет на десять. Он отвел взгляд и с чувством похлопал сына по плечу. Держался. Он тоже был из стали, как выходящие из-под его рук клинки. – Точно решил? В горло толкнулся сухой колючий ком, но Рик загнал его обратно в недра своего существа. – Да, пап. Решил. Отец кивнул. Попытался улыбнуться, смириться с его выбором, но по щеке скользнула крохотная слеза. – Папа… – Рик потянулся, чтобы тоже положить руку ему на плечо, но вместо этого обнял. Уткнулся в шею, ощутив знакомый с детства запах металла, горна и газа для приводов. – Пап. Ну не надо. Мы ведь еще увидимся. – Конечно, – сдавленно произнес Гарет. – Обязательно увидимся. Если бы мог, он бы так и сидел, не выпуская сына из рук. Если бы мог, удержал бы. Уберег. Оградил от всего. Кому как не ему было знать, что крылья свободы окрестили еще и крыльями смерти.