Фиолетовые хлопья

             Брюнет не сразу осознал происходящее и услышанное. Он попробовал нащупать в ушах гарнитуру, но её не оказалось. Тогда он очень лениво открыл глаза. Свет лампы причинял боль, хотелось обратно во мрак, в забытьё, но тревожило, что рядом мог быть кто-то. Это же не Джин? Голос совсем не его. Тогда кто это? И зачем? Откуда? И почему так приятно его слышать?..              — Что?.. Кто ты?.. — хрипло от возбуждения спрашивал Чонгук, не видя никого и ничего кроме яркого света, продолжая лежать, неспособный оторвать своё разнеженное тело от дивана.              Брюнет закончил расстёгивать рубашку и ослабил ремень в джинсах, несмотря на то, что рядом, возможно, кто-то был, потому что телу нужно было больше свободы.              Слышалось какое-то движение, плыли тени, кто-то определённо был рядом. Но кто?              — Я твой сон, — вкрадчиво шептал медовый голос, постепенно нависая над извивающимся от вожделения и эротического наваждения Чонгуком.               Тень сгущалась, а затем из дымки стали вырисовываться черты мужского очень красивого лица. Чонгук словно прозрел, замер и упёрся взглядом в сверкающие глаза над собой. Мысли исчезли. Всё исчезло. Осталось только это невероятное слегка улыбающееся лицо.              — Тебе помочь? — снова прозвучал бархатный глубокий голос.              Чонгук почувствовал, как кто-то стал задевать его торс руками. Брюнет дёрнулся от неожиданности, но возражать не посмел. Стыд и страх прорывались сквозь Чонгуково возбуждение. Лёгкие, еле уловимые касания, ждущие разрешения, дразнили, щекоча нервы. Напуганный Чонгук пытался вдавить своё тело в диван, выпуская весь воздух из лёгких и втягивая живот. Он хотел провалиться, ускользнуть, исчезнуть, проснуться, только сон не отпускал. Ему было стыдно, но вырваться из плена наваждения не получалось. Эта безвольность походила на сонный паралич и уж никак не на осознанный выбор оставаться доступным для чужих мужских касаний. Хорошо бы прийти в себя и остановиться, но телу жадно хотелось ласки. А горячие пальцы продолжали совершать свои невесомые касания, словно бабочка крыльями, оставляя наэлектризованную пыльцу удовольствия на коже.              — Чем ты можешь мне помочь? — задыхался Чонгук, жалобно всматриваясь в тёмные глаза. — Как? — он снова начал лениво метаться и извиваться. Он отворачивался, уводил взгляд, чтобы это потрясающее лицо не соблазняло, чтобы не видеть налитых кровью от покусываний, блестящих от облизывания сочных губ и непривычно бледную кожу, которую хотелось отогреть, хотелось увидеть на ней румянец. Но не смотреть было невозможно. Взгляд то и дело устремлялся на это лицо. А тело горело всё жарче. Чонгуку было нужно. Ему необходимо. Это жизненно важно: — Да… — почти простонал брюнет, закрывая глаза, потому что жжётся. Этот взгляд жжётся. — Помоги…              — Помогу. Но ты должен посмотреть на меня. Взгляни на меня, моя сладость. Открой свои глазки, — просил голос, зная, что стыд заставляет парня опускать веки.              «О, Боже! Да кто ты такой? Что за сон? Что за видение? Почему так близко? Почему так ярко чувствую?» — уговоры срабатывают, Чонгук не выдерживает, и смотрит, потому что такого красивого, словно сошедшего со страниц яойной манхвы, лица он не видел ещё никогда, и потому что такому глубокому медовому голосу невозможно не подчиниться.              Чонгук окунается в омут порочного сверкающего взгляда, и его сознание разрывается и поглощается какой-то неведомой чернотой, словно коснулось горизонта событий чёрной дыры. Мир Чонгука отныне никогда не будет прежним.              Это дьявол пришёл по его душу! Это он! Дьявол в облике ангела светловолосого с чуть вьющимися длинноватыми прядями. С глазами цвета тёмной карамели. С вишнёвыми манящими полными губами. С ароматом ночного воздуха и цветов. И Чонгук его видит, чувствует, наслаждается.              А дьявол растягивает губы в квадратной улыбке широкой и нежной, облизывается, распускает свои руки увереннее и более ощутимо гладит обнажённый торс парня с крепким прессом и тонкой талией. Тело Чонгука тут же отвечает и двигается, выгибаясь, вздымается навстречу ласке. Гук чувствует прохладу, когда воздух просачивается под приподнятую в изгибе взмокшую спину. Чувствует, как капли пота скатываются по ложбинке грудной клетки к пупку. Чувствует, как горячие ладони с необычайно длинными пальцами проходятся по рёбрам и поднимаются к груди. А когда чужие руки задевают соски, с губ Чонгука срывается болезненный стон такой, что дьявол немного засомневался, не причиняет ли он боль парню, пока не слышит тихое, еле уловимое:              — Ещё…              Дьявол задевает чувствительные сосочки ещё раз; наклоняясь к уху извивающегося и пышущего жаром парня, шепчет:              — Я могу тебя поцеловать, малыш? — обжигает горячим дыханием голос, а затем карамельные глаза смотрят прямо в душу Чонгуку, в его тёмную, полную секретов даже от самого себя душу.              Но от этих глаз ничего не скроешь, они видят всё, они разоблачили тебя, Чонгук. Не надо им врать, а то захлебнёшься, утонешь, погибнешь. Пусть он получит, чего хочет, откупись. Ты же знаешь, что был плохим мальчиком. Знаешь ведь? Что ты рисовал, Чонгук? Что тебя возбудило? Лги себе, но не ему!              — Да, — отвечает Чонгук и замирает, шокированный своим же ответом.              Лицо дьявола осторожно опускается, приближаясь. Чонгук закрывает глаза. Тёплые сочные губы медленно, но уверенно смыкаются в поцелуе с аккуратными губами брюнета, и последний шумно выдыхает, наполняя общее пространство ароматом выпитого им вина, что отчасти пьянит и дьявола. Чонгук всё чувствует. Он хочет всё чувствовать. Потому что поцелуй этих губ уносит его в другой мир. Лишь бы не в Ад! Да пусть бы и в Ад! Лишь бы чувствовать эти губы. Они начинают двигаться, и рот брюнета сам открывается, впуская чужой горячий нетерпеливый язык, который проходится сначала по губам и резко внутрь, умело подхватывая в мокрый танец язык Чонгука. То медленно, то быстро, то грубо, то нежно покусывая, зализывая, посасывая, сводя с ума, мурашками доводя до судорожного оцепенения. У брюнета кружится голова от нехватки кислорода, и его тело становится ватным. Он перестаёт чувствовать опору под собой, ему кажется, что он парит.              Чонгук обхватывает руками нависающее над ним тело, позволяя лечь на себя, потому что боится уплыть, подхваченный течением собственного безумия, ему надо чувствовать, что его держат, что не отпустят, что видение не исчезнет, не растворится. Брюнет водит ладонями по чужой спине, прикрытой тканью футболки. И теперь Чонгук чувствует себя под ним. И теперь он уверенно отвечает на поцелуй так же несдержанно и требовательно. Ему надо! Как глоток воды! Как воздух! Нет! Заберите всё: воздух, воду, но оставьте этот поцелуй! Он нужен больше. Эта влажная горячая темнота необходима, она единственный дом, единственное утешение и единственная правда, в которую сейчас хочет верить Чонгук. Да, так жадно он пьёт этот поцелуй, потому что он ведь не настоящий, он вот-вот исчезнет; он должен исчезнуть, раствориться, как и всё, что пытаешься ухватить во сне, как и сам сон, который не хочешь порой отпускать, а он рассеивается. Так и этот поцелуй — это мгновение, единственное, что есть у Чонгука. И он хочет тянуть его как можно дольше. Но чужие губы ускользают. И не достаёт дыхания их удержать. Погружая мозг в кислородную эйфорию, брюнет жадно заполняет лёгкие воздухом, потому что теперь может, но не хочет, он хочет обратно в удушающий поцелуй.              — Не отнимай, — захлёбывается Чонгук от чрезмерной свободы.              Дьявол разомкнул их губы, чтобы перевести дыхание. Он и не собирался прекращать.              — Не стану, Гуки. Не отниму. Иди ко мне, мой хороший. Иди сюда, — шепчет дьявол и целует с новой силой, заставляя парня стонать, снова выпуская такой необходимый воздух из груди.              Стоны Чонгука сводят дьявола с ума. Он прижимается плотнее к горячей груди, впитывая в ткань своей футболки чужой пот, запускает руки на мокрую спину брюнета, прижимает его тело теснее, ближе, вдавливает в себя. Его язык во рту Чонгука творит невероятные вещи, от которых собирается слюна и уже сочится из уголков губ парня, стекая по линии челюсти на шею. Чонгуку везде мокро, везде жарко, но до потери сознания хорошо. Его сердце стучит так, что скоро остановится или выскочит из груди. Он льнёт, обнимает, гладит своего искусителя. Ему нужно ещё. Ему нужно больше.              Но разум мутнеет, сон обволакивает чернотой, туман в голове Чонгука сгущается. Он из последних сил цепляется за своего дьявола, но мрак сильнее, и брюнет вырубается. Его губы перестают отвечать, руки обмякают и соскальзывают с тела дьявола.                     «Не забыть мне этого вечера, Чонгук! Не забыть никогда. Как же ранит! Если повезёт, я ещё раз или два тебя усыплю. Не обижайся на меня, пожалуйста. Мне это надо. Я был так близко. Я дышал тобой, чувствовал твой вкус и тепло. Я хочу ещё. Знаю, что это неправильно. Знаю, что не честно и так нельзя, но хочу. Ты был таким страстным, таким послушным, податливым и нежным. Сладкий, вкусный Чонгуки. Ты оказался лучше любой моей фантазии о тебе. Я пропал. Нельзя было тебя касаться. Я ведь знал, что нельзя. Мне кажется, я не смогу остановиться. Я хочу забрать тебя, Гуки. Забрать в свою темноту, хочу, чтобы она стала нашим общим тесным, уютным мирком. Будь со мной, сладкий! Ты ответил на мои ласки, и это не оставляет тебе шанса сбежать от меня. Тебе никуда от меня не деться. Я не отпущу. Но ты не бойся меня. Я же нежен с тобой, правда? Ласков. Заботлив. Ты будешь моим. Я отниму тебя у твоего одиночества, выкраду тёмной ночью, окружу своей тенью и спрячу в своих объятиях. И мы сбежим вместе. Тебе будет хорошо со мной, Гуки. Нам будет хорошо. Обещаю. Верь мне. Чонгук… хочу ещё… Ох, я схожу с ума!..»                     Чонгук проснулся рано и в холодном поту. Он с трудом осознал, что всё ещё находится в гостиной, не понимая, как так вышло, как он сумел до беспамятства напиться с пары бокалов вина. Он вспомнил видение, красивое лицо…              — Ну и сны!.. — прохрипел парень, держась за звенящую голову.              Тело его дрожало от прохлады, а мышцы горели от бывшего мучительного и неутолённого возбуждения. Стыд прошибал крепче морозного утра. Ему было не понять, что такое произошло, точнее привиделось. Его взгляд упал на бутылку вина. Он взял её в руки, покрутил, там ещё на один бокал оставалось.              — Странное вино, — промямлил парень и вернул бутылку на бар. Затем он нервно хихикнул, осознав в каком виде валялся в гостиной: — Надеюсь, хозяйка ещё не спускалась.              Чонгук постарался выбросить из головы странные сны и вернуться к реальности, в которой ему нужно было готовить завтрак.              День проходил как обычно. В перерывах между заботами он рисовал, точнее, наоборот, между рисованием он отвлекался на дела по дому.              А рисовал он так, что, казалось, из планшета сейчас повалит дым. Парню пришлось остановить себя. Нужно было отвлечься, чтобы не перегореть. Он решил прогуляться по окрестностям. Нужно было развеяться и подумать.              Чонгук был максимально городским жителем, поэтому в дикоприродную авантюру пускаться ему не хотелось, и он шагал по пусть и слабопротоптанной, но тропинке, которая лежала сквозь негустую рощу. В результате он пришёл на аккуратный и красивый прудик, окружённый полянкой с поникшими вялыми цветами, а за полянкой — лесом. Здесь был деревянный помост. Усевшись на краю, но не осмеливаясь опустить ноги в воду, он наблюдал за уточками и рассуждал.              Эротический сон, конечно, оставлял много сомнений и вопросов. Казался слишком реальным. Но правдой это быть не могло. Выходит, вчера вечером, под наваждением Чонгук в гостиной стонал и трогал себя за соски, как последний изврат. По поведению хозяйки кажется, что наблюдать непристойную картину ей не пришлось. Было очень стыдно. Хотелось уволиться. Но само по себе событие раскрепостило парня и заставило по-новому взглянуть на яой. Он стал проще относиться к мужским ласкам, учитывая, что вчера сам от них стонал, пусть даже и иллюзорных. Можно сказать, что он получил некий опыт и теперь ему гораздо проще рисовать. Наберётся смелости, ещё выпьет того вина, чтобы глубже окунуться в атмосферу гейства и лучше всё прочувствовать. Такая свобода, которую Чонгук получил на этой работе, даёт толчок для создания постыдных тайн. И, кажется, что он обретает и обживает свой собственный мирок, в который никто неспособен вторгнуться. Такая свобода раскрепощает и устраняет запреты и ограничения. И начинает проявляться истинная сущность и сладкая жажда.              Чонгук смотрел на солнечные блики на воде пруда, вспоминая как ему было хорошо. Так хорошо ему не было ещё никогда. Раньше ему прелюдии, объятия и поцелуи казались чем-то обременительным, просто обязательным ритуалом для девушек. Он никогда не думал, что может получить от таких ласк удовольствие. Это не оргазм, который длится несколько мгновений, это бесконечное мучительное погружение в сладкое наслаждение. Мокрые поцелуи, прикосновения чужого языка открыли в Чонгуке новые просторы чувственного блаженства. А большие сильные мужские руки ласкающие, удерживающие, заставляли чувствовать себя таким нужным и желанным, обезволенным, но защищённым. Невообразимое удовольствие быть соблазнённым, да ещё и таким потрясающим лицом.              «Хочу ещё…» — неожиданно подумал Гук, и сразу после этой мысли встрепенулся, опомнился, и решил, что стоит прекращать об этом думать.              Пора возвращаться в реальность.              Затем у Чонгука было два выходных.              А на следующей неделе случилось ужасное. Чонгук как обычно сидел в гостиной и рисовал. Как вдруг до него донёсся грохот со второго этажа.