Галактический город, Корусант, Центральные миры
Дневной свет Корусанта пробивается через жалюзи, полосатой тенью ложась на маленькую фигуру магистра — Йода сидит на большом пуфе, на своём привычном месте, в пустующем зале Совета Ордена. Глаза его закрыты, на измотанном бессонными ночами лице застыло беспокойное выражение. Он всё снова и снова пытается найти ответы на мучающие вопросы, пытается услышать их в потоках времени и пространства, но увы — все попытки остаются тщетными. Магистр Винду сидит рядом, в напряжённом ожидании потирая подбородок. Он пытается уложить в своём разуме всю ту информацию, что ему поведал гранд-мастер, и с каждой пройденной секундой рассудок поглощает тревога. Мастер Йода отрывисто тянет воздух носом, принюхиваясь, будто натасканная ищейка, склоняет голову то на один бок, то на другой. Сила ответствует молчанием. «Ничего», глядя на своего давнего друга и наставника, думает про себя Винду. Гранд-мастер разочарованно вздыхает. Йода открывает глаза, смятенно качая головой. Он не понимает, от чего Светлая Сторона так упрямо его избегает. Магистры сидят какое-то время в тяжёлом молчании, всеми клеточками тел ощущая сгущающийся вокруг мрак. Тьма будто подбирается к Галактическому городу откуда-то из самого центра планеты, прямиком от ядра Корусанта, проглатывая сначала Нижние уровни, потом Рабочие районы, неумолимо приближаясь к Верхним уровням, и как остановить этого оголодавшего зверя — ответа нет. — Мы уверены, что разумно привлекать Оби-Вана и его падавана? — тихо подаёт голос мастер Винду. — Чем меньше людей посвящено в происходящее, тем безопаснее. Гранд-мастер вновь качает головой, и Мейсу кажется, что всего за пару дней друг его будто состарился лет на сто. Его гнетёт печаль от собственного, нарастающего бессилия. — Под покровом тьмы, зло разрослось слишком, — устало отзывается магистр. — Малыми силами не справиться можем. Винду лишь шумно выдыхает, откидываясь назад, с силой сжимая переносицу. «Дожили до чего мы», расстроено думает про себя Йода. Он чувствует небывалый упадок собственных сил, они стремительным потоком покидают его — кажется, что Светлая Сторона оставила мастера на растерзание мраку. — Что насчёт этого Мола? — голос Винду приобретает холодные, стальные нотки. — Вы правда считаете, что ситху, пусть и бывшему, можно доверять? «Нельзя конечно», думает про себя Йода, и будь Мол просто бывшим ситхом, никогда бы гранд-мастер не доверился ему. Он вспоминает их первую и последнюю встречу в маленьком, тесном магазинчике Нижних уровней: огонь, горящий вокруг черноты зрачка — смесь гнева и ярости, — но рассудок пламя это не сжигает, ненависть не застит взгляд. Лавовой коркой покрывая поверхность разума, внутрь ворох этих отравляющих, темных чувств проникнуть не может. Что-то живёт в мальчике этом, течёт в венах его, сплетается в связки и сухожилия, покрывает кости. Йода чувствует отголоски былого величия, прошедшего могущества древних предков, что умели находить баланс, эту тонкую грань между Светом и Тьмой, подчинять себе обе стороны необузданной энергии. Нет, после смерти на Тиде забрак больше не Дарт, не ситх — теперь он что-то иное, что-то большее. Магистр вдруг думает: что если от того и молчит Сила? Что если она уже дала все необходимые ответы, послав к нему врага бывшего? Перед взором его вновь появляется кроваво-красные глаза, что столько веков всегда принадлежали лишь владыкам темным, но теперь смешалось во Вселенной всё, и где друг, а где враг — едва ли узнаешь. — Хм-м, — задумчиво тянет гранд-мастер, потирая подбородок. — В ненависти взращён он был. Но сколь сильна Тьма, столь велика в нём тяга к Свету, — Йода поворачивается к собеседнику, встречаясь с внимательным, карим взглядом. — Потенциал чувствуя я. Мастеру Винду всё это не нравится. Не нравится разрастающееся влияние сепаратистов, не нравится бездействие Верховного канцлера и всего Сената, не нравится это ощутимое, звенящее в воздухе напряжение — оно будто штиль перед неминуемой, сокрушительной бурей. И этот ситх в обличие псевдо-джедая не нравится тем более. Но спорить с главой Ордена он не собирается — Винду видит отпечаток изнуряющего беспокойства, тяжесть ответственности, что несёт на своих плечах гранд-мастер. И пока есть возможность, он собирается поддерживать главу Ордена, своего учителя и друга, под опекой которого Мейс вырос. Ки-Ади-Мунди появляется на пороге, и хоть шаги его мягки и осторожны, Йода чувствует прорывающуюся обеспокоенность, что волнами исходит от рыцаря: он принёс им недобрую весть. — Гранд-мастер, магистр Винду, — приветствует присутствующих цереанин. — На посадочных платформах космопорта произошёл взрыв. Мейс подаётся вперёд, ощущая, как собственные чувства вторят беспокойству Ади-Мунди. Гранд-мастер точно знает — это не просто взрыв, потому тут же спрашивает: — Пострадавшие кто? — Набуанская делегация во главе с сенатором Наберри, — цереанин скорбно склоняет голову. — Она не выжила.***
Саундтрек: Hans Zimmer «House Atreides»
Зеленеющие, разнотравные холмы тянутся на многие мили, постепенно переходя в густые, непроходимые леса, за которыми не видно даже неба. Полевые цветы выглядывают из высокой травы, разноцветными крапинками усеивая всё вокруг. Стада фалумпасетов мирно пасутся в низинах, лишь изредка подавая голос — рёв их разносится по всей долине до самых гор Галло. Девочка бежит по этим зелёным холмам, то ухая с покатистых холмов, то взбираясь на них, высоко задрав голову. По небу проносится краснохвостая джиджо, что долетела сюда прямиком из Священного леса, и девчушка раскидывает руки в стороны, точно взлететь пытается, силясь угнаться за крылатой подругой. Каштановые волосы выбиваются из тугой косы и лезут в лицо, путаются прядями на тёплом, набуанском ветру. Во время очередного подъёма она разгоняется, и достигнув самой вершины пологого холма, с задорным улюлюканьем, подпрыгивает в воздухе, свернувшись клубком, катится вниз по мягкой траве. Льняной сарафан окрашивается в цвет сочной зелени, юбкой цепляясь за репейник — на ткани тут же появляются затяжки, и девочка знает: по возвращению домой мама отругает её по самую макушку. Скатываясь в низину, девчушка приземляется на спину, и жмурит глаза от слепящего света Набу — согревающие, летние лучи звезды золотятся на коже загаром. Со стороны извилистого русла Соллеу, ветер приносит запах речной тины, и воздух наполняется послеполуденной духотой. — Дорме?! Девочка смешно морщится, и ничего не отвечает на этот приглушенный зов. У неё есть ещё несколько минут одиночества, пока её не отыскали, и в эти минуты она предоставлена сама себе. Дорме открывает карие глаза, вперив взгляд в бескрайнее, голубое небо — на нем едва видимыми очертаниями проступают пузатые силуэты Рори и Тасии (1). Она тихо напевает песню, которой научила её старуха Мэй из соседней деревни, что торгует по выходным на центральной площади Селтона: песня эта на старом гунганском, давно позабытом языке, но душа почему-то отзывается на эти смешные, почти сакральные сочетания звуков. — Дорме! Голос матери звучит ближе, он возмущённый и совсем слегка запыхавшийся — девочка предчувствует хорошенькую взбучку. — Вот ты где, вурпак маленький! Дорме приоткрывает один глаз, и сквозь высокую траву видит силуэт на самой вершине холма, залитого набуанским светом. Женщина стоит, грозно подбоченившись, но в её темных — совсем как у Дорме — глазах прячется снисходительная, мягкая улыбка. Девочка поднимается на ноги, разочарованно вздыхая, и принимается отряхивать прилипшие к сарафану травы. — Сколько раз тебе говорила: не уходи так далеко от деревни?! — женщина спускается с холма, приближаясь к дочери, и присаживается на корточки, заботливо оправляя льняную юбку девчушки. — Случись что — тебя даже не услышит никто. — Да что со мной может случиться? — бурчит девочка, рассеянно скользя взглядом по округе. — Кругом один сплошной дом. Женщина не в силах сдержать улыбку, что прорывается сквозь напускную суровость. — Дом — не дом, а слушаться меня придётся. Она зычно цокает языком, замечая несколько внушительных затяжек на льняной ткани, и качает головой. Дорме смотрит поверх материнской макушки, обнимая взглядом зелень холмов, за которыми змеится дым печных труб родной деревни — даже сюда доходит запах хвойных костров и печёного мяса. Девочка прикрывает глаза, делая глубокий вдох, силясь запомнить каждый оттенок этого разнообразия ароматов. — В Тиде всё будет по-другому. Голос её звучит тихо и растеряно, мать слышит хорошо скрываемую печаль в каждом полутоне, она проступает звенящими нотками на растянутых гласных. Поднимает глаза, встречаясь с грустным взглядом дочери, и сердце в груди вдруг неожиданно сильно щемит, но вида она старается не подавать. — Тид — тоже дом, — мягко возражает женщина, и перехватывает девочку за плечи. Дорме хочется сказать, что эти позолочено-мраморные города — никакой не дом вовсе, а куски чуждой земли расфуфыренных аристократов. Дом там, где за хвойными, густыми лесами виднеется горная цепь Галло, на верхушке которой высится Пик Ди’Джа, а у подножия раскинулись маленькие, уютные деревеньки. Где тысяча водопадов впадают в воды Озёрного края, на берегу которого обитают шааки. Дом — это болотистые земли Лианорм, в густых зарослях которых каменные руины храмов древних покрываются тысячелетним мхом. Но она упрямо молчит, отводя глаза от проницательного взгляда матери. — Не хочу я уезжать. Женщина вздыхает: ей бы тоже не хотелось, чтобы дочь оставила её. Но возможность учиться в столице выпадает далеко не многим, особенно если родом ты из крохотной деревеньки в окрестностях маленького Селтона. — Мы будем видеться во все праздники и выходные от учёбы дни. А ты, между тем, выучишься и станешь лучшей маленькой актрисой в Королевском театре. И я буду приезжать на твои выступления, и кидать тебе на сцену букеты из твоих любимых араллут (2), — мать берет руки Дорме в свои тёплые ладони. — Всё будет хорошо, вот увидишь. — Ты этого знать не можешь, — упрямо отвечает девочка, и недовольно морщится от попавшей в нос пыльцы полевых цветов. Женщина снисходительно улыбается ей в ответ, оглядывая не по годам смышлёную дочурку. Она протягивает руку, с выставленным вперёд большим пальцем, касается взмокшей от бега кожи, и подушечкой проводит прямую линию ото лба до самого кончика чуть вздёрнутого носа. — Обещаю тебе. Они долго смотрят друг другу в глаза, не говоря ни слова, словно силясь запомнить каждую чёрточку на лицах друг друга. У матери сеточка из мелких морщинок у самых уголков раскосых глаз, и веснушки проступили по щекам от летнего загара — в россыпи этих маленьких пятнышек Дорме узнаёт узор далёких созвездий. — Ладно, — нехотя кивает наконец девочка, и мама поднимается на ноги, ласково заправляя ей за ухо прядь выбившихся из косы волос. — Ну что ж, а теперь, — женщина упирает руки в бока, оглядевшись по сторонам, и вдруг поворачивается к дочери, задорно подмигнув. — Наперегонки до деревни! Дорме даже возмутиться не успевает, как мать срывается с места, проворно взбираясь на холм, громко хохоча. Девочка пускается вдогонку, нагоняет женщину на самой верхушке холма, и когда они сбегают вниз, соревнуясь с порывами летнего ветра, обе раскидывают в стороны руки, прикидываясь двумя краснокрылыми джиджо. Она всё ещё чувствует запах гари, палёной обшивки корабля и жжёной плоти. Кажется, запах этот въелся в рецепторы, проник под кожу, просочился в кровоток и теперь всё вокруг пропитано лишь смертью. Флёр этот преследует, будто шлейф от дорогих духов, тянется за ней по коридорам — от него тошно, но поделать с этим она ничего не может. Как и с тем, что с каждой минутой всё труднее вспомнить жизнерадостную улыбку Корде — вместо неё теперь застывшая, бездыханная маска на бледном, изуродованном лице. Дорме сидит перед огромным зеркалом в позолоченной, резной раме, в роскошных, устланных бархатом покоях. На ней тяжёлый наряд из дорогих шелков, отделанный кружевом, искусным шитьём ручной работы, и ткань ласково стелется по телу. Это не её покои, не её платья и отражение в резном зеркале тоже не её — Падме Амидала Наббери смотри на девушку с зеркальной глади. У неё карие глаза, витиеватая причёска из кос и традиционный набуанский макияж, призванный сгладить угловатость черт лица и окончательно запудрить остатки Дорме. Она медленно и верно теряется в белилах и алой краске, исчезает под струящимися шелками. Такова вся её жизнь — блеклое существование в тени, до тех пор, пока не понадобиться прикинуться кем-то другим, кем-то важным, более значимым. Но Дорме никогда не была против своей тихой, никому не интересной жизни, а притворство воспринимала как актёрство, к которому у неё с детства был прирождённый талант: во всем Тиде не сыщешь девушки, столь искусно подражающей манерам других. Она как хамелеон, меняла маски с непринуждённой лёгкостью. Дорме тяжело вздыхает, устало прикрывая глаза. Под веками все ещё печёт от высохших слез, которые всю ночь лила она по погибшей подруге. Которые никому не смела показать. Но с наступленьем утра, проснуться ей предстояло другим человеком: сильной, решительной и волевой личностью, умелым политиком, потому она лишь на минуту болезненно хмурится, усилием воли заставляя себя подавить подкатывающий к горлу ком горя. Пальцы руки собираются в кулак, сжимаются до побелевших костяшек, до кровавых лунок от ногтей на тыльной стороне ладони. — Ничего, — утешительно шепчет Текла, ободряюще сжимая тонкое плечо. — Это ничего. В её голубых глазах отражается та же боль, что дерёт глотку вместе с лёгкими у самой Дорме, и от этой молчаливо-горестной солидарности делается легче, самую малость. Текла грустно и устало улыбается, принимаясь поправлять ярусы сплетённых воедино кос — заботливые прикосновения отвлекают от гнетущих мыслей. Очередная попытка покушения лишь подтвердила и без того очевидную истину: кто-то всерьёз настроился устранить сенатора Амидалу, и не остановится ни перед чем, чтобы начатое завершить. И если первая попытка реализована была исподтишка, то во второй раз злоумышленников не остановила ни официальность прибывшей делегации, ни возможность широкой огласки — так сильно Падме встала у кого-то поперёк горла. Дорме не знала, кончатся ли эти попытки, сколько ещё людей погибнет прежде, чем убийцы наконец доберутся до Наберри. Будет ли сама она среди списка этих умерших? — Тебе нечего бояться, — мягко говорит Текла, будто прочитав мысли подруги. — Приставленные Орденом рыцари-джедаи всё время будут рядом. Да и R-2 не даст тебя в обиду. Астродроид тут же подъезжает ближе, ободряюще пищит на своём персональном языке, вызывая слабую улыбку. Он верно служил сенатору Амидале, пережил вторжение на Набу, и до сих пор был личным любимцем Наберри, да и самой Дорме тоже, надо признать. — Спасибо, R-2, — мягко отзывается девушка, глядя на отражение дроида. — Всё будет хорошо. — Я не о себе тревожусь, — тихо отзывается псевдо-Падме, сглатывая подступающий ком тревоги, вглядываясь в отражение подруги. — Мы даже не знаем, куда она отправилась. Неизвестность о судьбе сенатора тяготила её больше, чем беспокойства за собственную жизнь. Они вместе с капитаном отсутствовали уже несколько стандартных дней, никоем образом не давая о себе знать. Тишина эта неслась через галактические парсеки, прорывалась через магнитные поля и атмосферы, обходила любые глушители всех возможных частот, и попадала прямиком на верхние этажи дома 500 по Республиканской улице. Миннау обходит сидящую на кожаном пуфе девушку, собой заслоняя зеркальное отражение, тянет руку к напудренному лицу, и почти не касаясь кожи, заставляет подругу встретиться со своим взглядом — сапфировые прожилки тускло мерцают по радужке. — Эй, — мягко говорит Текла. — С ней все будет хорошо. Капитан не даст её в обиду. «Тайфо всего лишь человек», думает про себя девушка, но лишь кивает в ответ, не находя сил для дальнейших споров. Миннау бережно поправляет выбившуюся из причёски прядь волос в почти материнском жесте, и на какое-то мгновение даже печаль и беспокойства притупляются, и за запахом терпких, надушенных сенаторских покоев, Дорме чувствует аромат равнинных цветов у подножия Галло. Она думает о ближайших днях, на протяжении которых ей предстоит играть сенатора Наберри: аудиенция у канцлера Палпатина, встреча с сенаторами из Комитета Лоялистов, заседания Республиканского Конгресса. Она не была политиком, не имела права представлять Набу или принимать решения, и вереница ближайших суток пройдёт в изматывающем лавировании и уклончивых уходах от вопросов, требований, предложений. И сделать это нужно так, чтобы никто не заподозрил ловкой подмены. Дорме страшно от мыслей, что она может всех подвести. — Что если канцлер заметит подвох? — спрашивает она, и в голосе проступают нотки нарастающей тревоги. Шив Палпатин слыл наблюдательным и проницательным человеком, с богатым жизненным и политическим опытом, одурачить которого будет очень тяжело. И как бы Дорме ни была хороша в искусстве лицедейства, она все ещё не была уверена, что её способностей для этого хватит. Да и, признаться честно, Верховный канцлер одним своим острым взглядом вызывал у неё дрожь в конечностях. — Не заметит, — уверено отзывается Миннау. — Даже я порой путаю вас с сенатором. — Не думаю, что справлюсь. Текла понимает опасения подруги. Знает, сколь тяжёл этот груз ответственности, что они все, служанки-двойники, берут на себя во время подобных заданий. Она видит по карему взгляду, как изматывает подобная игра, как тяжело она порой даётся. — Ты прирождённая актриса, Дорме. Никто лучше тебя с этим не справится, — успокаивающе говорит девушка. — Просто представь, что исполняешь очередную роль в постановке нашего Королевского театра. Дорме прикрывает глаза, делая глубокий, мучительный вдох. Пьесы Королевского театра, и жизненная сцена Сената — не одно и то же. Когда двери в просторные покои неожиданно отворяются, девушка едва заметно вздрагивает, но в мгновение ока берет себя в руки. В присутствии посторонних она больше не Дорме, она — сенатор Республиканского Конгресса от сектора Чоммель. Текла видит, как подруга расправляет плечи, вздёргивая подбородок, и осанка делается такой, будто вместо позвоночника вбили кол — Миннау диву даётся, как только Дорме умудряется так быстро превращаться в совершенно другого человека. Куарш Панака появляется на пороге с лёгким, приветственным поклоном. На его загорелом лице виднеется отпечаток суровой школы сил безопасности Королевского дома, и сетка тонких морщинок в уголках глаз, спустя столько лет службы, выделяется сильнее. Он прилетел вместе с официальной делегацией, и лишь то обстоятельство, что капитан сопровождал шаттл на отдельном истребителе, спасло ему жизнь. — Миледи, мастер Кеноби прибыл со своим падаваном. Они уже поднимаются в апартаменты, Джа-Джа их встретит. Куарш превосходно отыгрывает свою роль, хоть и посвящён в детали сложившейся ситуации. Но за пределами этих стен, особенно при открытых дверях, никто не должен даже на секунду усомниться в присутствии Наберри на этой треклятой планете. — Спасибо, капитан — не разворачиваясь, отзывается псевдо-Падме, внимательно наблюдая за отражением мужчины в зеркале, и Текла с нескрываемым восхищением отмечает, что даже тон голоса у Дорме поменялся. Панаке не по себе от такого невероятного сходства служанки с его бывшей королевой, и первую минуту даже верится, что сама сенатор Амидала решительным и твёрдым взглядом взирает на него. Капитан почтительно кивает, но уходить не спешит. — Магистр Йода желает видеть вас перед встречей с мастером Кеноби. Мужчина почтительно отходит в сторону. Дорме встаёт со своего места, в королевском жесте складывая руки перед собой, и величественно-изысканными движениями направляется в общую гостиную. Гранд-мастер ожидает её перед самым выходом, опустив подбородок на наконечник простой, деревянной трости. Во внешнем облике его нет ни намёка на вычурность или богатство, которое бы подчёркивало высокий статус, лишь простота одежд из грубой, льняной ткани. Дорме подходит ближе, и Йода одаривает её внимательным, мудрым взглядом. — Сенатор Амидала, — приветственно говорит он, но в его водянистых глаза проступает отголосок заговорщицкого смешка — у них на двоих одна, общая тайна. — Трагедия на посадочной платформе ужасна. Но вы живы, и это душу мою согревает. Дорме чувствует, как успокаивающий тон джедая заполняет всё вокруг, по-отечески заключая её в свои невидимые объятия, и ей сразу же делается спокойней — царствующая, гнетущая тишина неумолимо сдаёт свои позиции. — Благодарю, магистр, — голосом Падме отзывается девушка, и вкладывает тонкую руку в протянутую, трёхпалую ладонь. — Надеюсь, Орден выяснит, кто стоит за этими нападениями. Йода понимающе кивает, и его старческий взгляд отдаёт одобрением — скромная служанка сенатора и впрямь превосходная актриса. Они вместе выходят в общую гостиную. Двери стеклянного лифта смежаются с тихим пищанием, и от звука этого к горлу подступает юношеское волнение, от которого прерывается дыхание. За спиной, в транспаристиловых ставнях мелькает быстро меняющийся антураж Галактического города, и с каждым пройдённым этажом, сердце колотится быстрее. Энакин нервно поправляет накидку, и смотрит прямо перед собой, до хруста в позвонках расправляя плечи. Последнее, чего он хочет — это чтобы в первую за десять лет встречу Падме подумала, что он до сих пор не выросший мальчишка. Оби-Ван чувствует, как сердце ученика убыстряет свой бег, барабанной пульсацией отдаваясь в ушах — от Скайуокера мандражным возбуждением несёт за версту, острым прострелом тревожа Силу. Рыцарь давит отеческую усмешку. — Ты слегка возбуждён, — мягко говорит Кеноби, и слова его звучат больше утверждением, нежели вопросом. — Вовсе нет, — слишком быстро отвечает падаван, и бросает на своего учителя настороженный взгляд. У него на лице выражение такое, будто Оби-Ван застал его за чем-то предосудительным. — Ты не был так напряжён с тех пор, как мы свалились в гнездо гандарков. Энакин знает, что делает его учитель — ему знаком и этот снисходительный тон, и ироничная усмешка на светлобородом лице, в самых уголках губ. Этими лёгкими, едва читаемыми провокациями Оби-Ван стремится не только закалить выдержку падавана, но и переключить внимание, отвлечь его от тревог. Скайуокер возмущённо фыркает и подражая тону собеседника, напоминает: — В тот гадюшник свалились вы, учитель. А я вас спас! Помните?! Кеноби лишь прикрывает глаза, утвердительно кивая головой. Он мычит что-то себе под нос, будто сам с собой разговаривает, тянет тихое «О-о, да», и кабина лифта заполняется мягким, сдержанным смехом. Сила отзывается растекающимся по венам теплом, Энакин просто не может не поддаться соблазну последовать примеру учителя. Они смеются над общими воспоминаниями, и общность эта усиливает ощущение братских уз, которых в жизни мальчика никогда не было до встречи с Кеноби. Но когда до пункта назначения остаётся всего пару-тройку этажей, волнение вновь возвращается, прокатываясь по грудине неприятной волной. — Ты дрожишь, Энакин, — качает головой джедай, и бросает на своего ученика быстрый взгляд. — Дыши ровнее. «Легко сказать», думает про себя мальчик, выпуская воздух шумным выдохом. За все эти десять долгих лет разлуки, не прошло и дня, чтобы он не думал о Падме. Память его бережно хранила её образ: плавность правильных черт лица; ласковый взгляд больших, карих глаз; тон голоса, мягкость которого можно спутать с нежностью самого дорогого бархата. Сколько раз за это время порывался он мятежным духом угнать первый попавшийся под руку истребитель, и на всех скоростях рвануть в бескрайнее, тёмное небо. Он бы сектор за сектором пересёк Галактику, хитро лавируя между космическими постами и уходя от отслеживающих гиперпрыжки систем, пока не оказался бы рядом с Ома-Д’уном, лунным спутником Набу. Под покровом его пузатой, теневой стороны он бы незамеченным приземлился в каком-нибудь хвойном лесу, недалеко от Тида, и спрятав истребитель, тайком бы пробрался к Королевскому Дворцу. Ему всегда казалось, что даже одного взгляда на Падме будет достаточно, чтобы сердце наполнилось счастьем. — Я не видел её десять лет, учитель, — совсем тихо говорит Энакин, и Оби-Ван поворачивается к своему ученику, внимательно вглядываясь в его встревоженное лицо. Он страшится, что она забыла его. Что взглянув в его повзрослевшие, голубые глаза, даже не вспомнит светловолосого мальчика с песчаного Татуина. Кеноби отворачивается, уже не стесняясь снисходительной улыбки. Кабина плавно, почти неощутимо притормаживает, и заполняется звуком мягкой трели — они достигли назначенного этажа. Первое, что видит Оби-Ван, стоит дверям бесшумно разойтись в стороны — улыбающееся и довольное лицо Джа-Джа Бингса. На нем дорогое платье из тёмного атласа и парчи, на шее бряцают бусы, да побрякушки из драгоценных металлов, что добывают на озёрном дне Паонга. Рыцарь Кеноби помнит совсем другого Джа-Джа, напуганного и одинокого, в потрёпанной, изношенной одежде. Гунган кидается к старому другу, цепко хватая джедая за руку. — Оби? Оби! Как моя рада тебя видеть! Бингс трясёт его ладонь с такой силой, будто выпустить боится, и откуда-то из дальних уголков памяти лёгкой вибрацией проступает знакомое раздражение. Но Оби-Ван не позволяет ему выбраться на свет, разрастить пагубным сорняком, и вдруг вспоминает, как мастер Джин когда-то укоризненно и мягко ругал Джа-Джа за неуклюжесть. «Ты едва не убил нас, глупый!». Кеноби не может сдержать улыбки, глядя на давнего друга — гунган один из немногих участников событий, воспоминания о которых тонкой нитью связывают и хранят память о Квай-Гоне. — Я тоже очень рад, Джа-Джа. Гунган добродушно улыбается, облизывая пересохшие губы длинным языком, и мужчина точно знает: Бингс бы с радостью сжал его в своих объятиях до хруста в костях. Но он теперь в королевской свите, представитель своего народа в Республиканском сенате, потому вынужден вести себя подобающе. Джа-Джа стреляет своими чернявыми глазами в сторону юноши, замершего за спиной джедая. — Энни?! О Энни, как твоя выросла! Кеноби наблюдает, как мальчик раскрывает объятия для Бингса, и даже намёк на раздражение не проступает в Силе. Гунган с радостью кидается Энакину на шею. Они виделись в последний раз, когда Скайуокер был совсем ребёнком. «Столько лет прошло», думает про себя Оби-Ван, глядя на это забавное воссоединение, и лёгкая тоска покалывает в груди. «Как давно его не стало, а боль от утраты всё так же сильна». В общую залу входит Куарш Панака, и чеканящим, военным шагом закалённого солдата пересекает холл. За десять лет его лицо осунулось и обветрилось сильнее, а почти черные глаза приобрели матовый налёт жизненной усталости. — Мастер Кеноби, — мужчина приветствует рыцаря крепким рукопожатием. — Капитан. — Я рад, что вы здесь, — сдержанно говорит Панака, и разворачивается в сторону коридора, из которого сам только что вышел. — Сенатор недооценивает всю опасность ситуации! Куарш повышает голос, позволяя себе чуть лишнего со старым другом и своей бывшей королевой, и в тоне его слышится отцовский укор. Падме вплывает в просторную залу, залитую дневным светом от открытого балкона, и её хрупкий силуэт подсвечивается в солнечных лучах Корусанта. На ней непривычные, черные одеяния из тяжёлых шелков, вместо позолоты и багрянца королевских нарядов, но темнота траурного платья лишь сильнее подчёркивает алебастровую кожу и темно-карие глаза. От одного её вида у Энакина весь дух выбивает из лёгких. — Мне нужна не охрана, капитан, а ответы на вопросы. У неё голос звенит твёрдостью и сдержанным укором, но что-то неуловимо непривычное проскальзывает в тоне, на самых последних слогах, и Энни это смущает. Он совсем не таким помнит этот дивный голос. Сенатор не спеша пересекает комнату, в молчаливой покорности за ней следуют три служанки в темно-синих бархатных хламидах. У каждой прикрыты глаза, и ворот достаёт до самого подбородка, видно лишь черты носа и губ — все один в один одинаковые. Оби-Ван кланяется в самый пояс, выказывая положенное уважение. Он рад видеть Падме своими собственными глазами, а не на новостном голоэкране. — Вновь видеть вас, большая радость, — рыцарь бережно берет в свою руку изящную ладонь — от прохладных, тонких пальцев простреливает неуловимой дымкой тревожности. — Мастер Кеноби, мы давно не виделись с вами. Сенатор улыбается ему, мягко и с облегчением, но в чертах лица проступает что-то незнакомое ему, что-то чуждое. Интуиция подсказывает Оби-Вану: тут что-то не так. Падме мажет взглядом по падавану за его плечом, их взгляды встречаются, но в глазах её нет ничего, кроме приветливого равнодушия, и острое разочарование проступает в Силе. У Энакина вдруг обрывается дыхание: девушка, стоящая перед ними, выглядит совсем как Падме, но не Падме вовсе. Он скользит взглядом ей за спину, вглядываясь в одинаковые черты лиц молчаливых служанок, и тайная, отчаянная надежда теснится в груди. Она ведь уже делала так однажды: прикидывалась невидимой тенью набуанской королевы, в то время как её собственную роль играл кто-то другой. Но Сила молчит, не открывая ему ничего, кроме умело подавленного страха и замаскированной боли — все присутствующие по кому-то скорбят. Энни вдруг делается страшно: что если погибшая на платформе и впрямь была Падме, его Падме? — Наше присутствие рядом будет незримым госпожа, — говорит Кеноби, продолжая делать вид, будто ничего и не заметил, хотя ученик его знает — учитель всё понял ещё раньше него самого. — Оставьте нас, — ровным голосом говорит сенатор, и служанки её тут же удаляются, неслышно растворяясь в темноте коридора, а она поворачивается к гунгану. — Джа-Джа, узнай, прибыл ли уже сенатор Органа. Бингс кланяется в милом неведении, и послушно удаляется прочь из комнаты, оставляя рыцарей-джедаев вместе с псевдо-сенатором и капитаном её личной охраны. Оби-Ван молчаливо дожидается разрешения заговорить, смиренно пряча руки в широких рукавах накидки. На какое-то время вокруг них воцаряется тишина — все присутствующие прислушиваются к стенам, которые в этом огромном, планетарном городе могут иметь тысячу ушей. — Спасибо, что так быстро откликнулись, мастер Кеноби, — вдруг говорит девушка тихо, и голос её звучит совсем иначе — скромно и слегка растеряно. — Где сенатор? — вдруг бросает Энакин, и вызывающе смотрит прямо двойнику в глаза. Оби-Ван видит, как девушка поспешно опускает взгляд, сильнее сжимая собственные руки, что сложены перед ней в изысканном жесте. Ей будто жаль, будто стыдно за то, что заставила присутствующих поверить в этот искусный подвох, что разочаровала их. Кеноби собирается было цыкнуть на нетерпение падавана, но знакомый, старческий голос его опережает. — Досаду твою понять можно, юный падаван. Магистр Йода медленно пересекает холл — все это время он стоял у дальней стены, притаившись, прислушиваясь, перебирая струны Силы. — Гранд-мастер, — кланяется Оби-Ван, с облегчением замечая краем глаза, как своенравный его ученик следует этому примеру. — Подмену нашу заметили вы? — лукаво улыбаясь, интересуется магистр, и смеющимся взглядом стреляет в сторону девушки. — Лишь потому, что лично знал сенатора Амидалу, — с уважением обращается к служанке рыцарь, и ловит её смущённый взгляд. — В противном случае, ничего бы не заметил. Невероятно искусная игра. Девушка благодарна ему за мягкость тона и добрые слова, потому кивает с лёгкой улыбкой, и жестом предлагает пройти к стоящим в центре залы диванам. Собравшиеся располагаются друг напротив друга: два рыцаря-джедая напротив подставного сенатора и её капитана. Магистр Йода садиться отказывается, но устало приваливается к трости — он оглядывает собравшихся, точно верховный судья на заседании. — Что с Падме? Оби-Ван тяжело вздыхает от того, как нетерпелив бывает его юный ученик. — Энакин! — На важной миссии сенатор, не доступна она сейчас, — отзывается магистр, и в голосе его нет и намёка на недовольство или скрытую попытку укорить юношу. — Но знать об этом не должен никто. Йода замечает, как юный Скайуокер выдыхает от скопившегося в теле напряжения, и то, с каким облегчением отзывается Сила вокруг. Куарш переводит взгляд на Оби-Вана. — Это уже второе покушение за последнее время, — тон капитана делается суровым. — Начальнику личной охраны сенатора Наберри стало известно о возможном нападении ещё на Тиде. Было решено перестраховаться и прибыть на Корусант инкогнито, раньше официальной делегации. Но за ними, видимо, следили уже на Набу, от самого Каадара. — Откуда появилась информация о готовящемся покушении? — Не могу знать, — качает Панака головой, и Кеноби чувствует сквозящую в жестах досаду. — Не столь важно это, сколь упрямые попытки сенатору навредить. Оби-Ван встречается с мутно-зелёным взглядом магистра, и через потоки вечной энергии чувствует: за всем происходящим стоит что-то большее. Он видит посыл этот по серьёзному, сосредоточенному взгляду мастера Йоды, своего учителя и друга. Они столько времени провели вместе после смерти Квай-Гона. Он заменил Кеноби и отца, и брата, и наставника, и за это время Оби-Ван научился распознавать некоторые скрытые знаки, тайные взгляды, мимолётные смены выражений на старческом лице. Притихшая девушка напротив, вдруг подаёт голос. — Верховный канцлер попросил госпожу возглавить Комитет лоялистов, для урегулирования споров о Законе об армии в Сенате, — в голосе её звучит взволнованность. — Возможно, поэтому её хотят убить. Энакин кидает на служанку равнодушный взгляд — она перестала быть ему интересна в тот момент, когда он понял, кто перед ним такая. Но не отметить потрясающего сходства с Падме все-таки не может. — В такому случае, злоумышленников можно понять, — мягко отзывается Оби-Ван. — Ваша госпожа обладает невероятным даром убеждения. Девушка отвечает ему слабой улыбкой. Она мила и привлекательна, скромна и, кажется, умна, но Энни с каждой минутой все сложнее бороться с подступающим раздражением. Не она должна сидеть на этом месте, не безымянная прислужница в одеждах, что ей не принадлежат. Псевдо-Падме будто чувствует эти его недовольство и звенящую в ушах досаду, и упрямо отводит глаза, отказываясь встречаться с юношей взглядом. — Что требуется от нас, магистр? — Лишь здесь присутствующие знают о подлоге хитром, — Йода тяжёлой, прихрамывающей поступью приближается к девушке, и Оби-Ван чувствует — силы гранд-мастера от чего-то на исходе. — Тайну эту вам сохранить нужно, и Дорме защитить. Магистр обращает на девушку тёплый взгляд, и под этим взглядом она будто расправляет плечи. Энакин про себя произносит её имя, но даже в мыслях оно отдаёт притворством и острым привкусом разочарования. Его охватывает возмущение от того, что они с учителем приставлены защищать служанку, в то время, как госпожа её неизвестно где, находится в ещё большей опасности. — Что насчёт тех, кто пытался убить сенатора? — возмущение это явственно сквозит в сказанных словах. Кеноби недовольно косится на юношу. — Мы здесь только для охраны, Энакин, — поучительно отзывается он. — А не для расследования. Скайуокер нервно тянет носом воздух. — Но пока убийцы расхаживают на свободе, её жизнь находится в опасности. Как и жизнь Дорме, и всех остальных в окружении сенатора. Оби-Ван чувствует эту ловкую манипуляцию через цепочку аргументов, которую выстраивает ученик, и его упрямство неприятными тонами отдаётся в Силе. Недоброе предчувствие вдруг, посещает Кеноби, всего лишь на короткое мгновение. — Мы будем строго следовать распоряжению совета, падаван, и не станем превышать своих полномочий. Оби-Вану не нравится читать нравоучения, тем более читать их на людях, но мальчик не оставляет ему выбора, продолжая упорствовать в своём навязчивом желании защитить Падме. Эта детская привязанность, что с годами только окрепла, совсем не нравится Кеноби. — Разве защищать не обязанность службы охраны? — Энакин обращает взгляд на молчаливо наблюдающего за происходящим гранд-мастера. — Расследование укладывается в рамки наших полномочий, разве не так, магистр? Он предпринимает последнюю, отчаянную попытку заручиться поддержкой того, с кем учитель его не станет пререкаться. Йода задумчиво вглядывается в лицо мальчика — в юных, голубых глазах виднеется немая мольба. — Хм-м, — задумчиво тянет гранд-мастер. — Присутствие ваше подле, само к разгадке приведёт нас, возможно. «Это поражение», разочарованно думает про себя Энакин, и опускает взгляд на носки собственных сапог. На минуту в холле виснет неловкое молчание, и лишь звуки работающих репульсоров аэроспидеров, что носятся по воздушным потокам улиц, доносятся до слуха. В конце парадного коридора лифт подаёт сигнал о прибытии кабины. — В любом случае, хорошо, что вы появились, — прерывает молчание Куарш, и одним пружинистым движением поднимается на ноги. — Я выставлю караульных на всех этажах, а сам буду на командном пункте. Кеноби кивает, переводя укоризненный, быстрый взгляд с падавана на удаляющегося капитана. Магистр тяжёлой поступью подходит ближе, и запустив руку в полы своей просторной накидки, через мгновение выуживает на свет блестящий предмет — стальной дротик со звоном опускается на столик. Оби-Ван беглым взглядом обводит предмет: он впервые видит подобную, искусную работу. — Наёмника убили прежде, чем поймать его удалось. Ответы скрывает в себе орудие это, — тихо отзывается мастер Йода, негромко постукивает тростью по полу, задумчиво вглядываясь в дальний конец коридора. — Гости незваные пожаловали к нам. Присутствующие видят очертания прибывших гостей, и Кеноби быстро убирает дротик во внутренний карман своего плаща — сталь неприятно холодит пальцы. Джедаи освобождают слишком удобный для них диван, бесшумно перемещаясь Дорме за спину. Два алых гвардейца из личной охраны канцлера сопровождают Секретаря, Дара Уака, вышагивая по покоям сенатора дробью военных барабанов. Родианец семенит за их спинами, и разноцветная порча его богатых одеяний выглядит нелепо, Уак похож на цирковую зверушку, которую заставили плясать на публике. Среди присутствующих виснет липкий запах волнения — Энакин чувствует расползающуюся тревогу. Они с учителем бдительными тенями высятся за двойником, сидящим на пышных подушках дивана. Магистр Йода держится рядом с девушкой, и спокойствие, что исходит от его маленькой фигуры, в общем ворохе беспокойства выделяется острее всего остального. Скайуокер всматривается в хрупкую спину псевдо-сенатора: упрятанные в чёрный шёлк острые плечи, расправленная, королевская осанка — она полностью вжилась в роль, мастерски сменяя личину, но Энакин-то знает: до Падме ей так же далеко, как от Корусанта до Татуина. Он едва сдерживает ироничное фырканье: при всей своей схожести с Падме, угловатому двойнику не хватает плавности линий, изящества движений. — Не отвлекайся, юноша, — укоризненно и тихо говорит Кеноби, даже взгляда на ученика не обратив. Скайуокеру хочется закатить глаза, поддавшись раздражению, но он старается взять себя в руки — ему, как и всем посвящённым в план, нужно отыгрывать свою роль, совсем как этой Дорме. — Миледи, — в приветственном поклоне склоняется Уак, слова его коверкает сильный родианский акцент. — Видеть вас в добром здравии — несказанная радость для всех нас. Родианец останавливается в центре холла, неловко сцепляя перед собой в замок зеленоватые руки — Дар будто не знает, куда деть собственные конечности. — Господин секретарь, — отзывается псевдо-Падме, даже не удосужившись встать со своего места. — Есть ли новости о покушении? Уак лишь пучит глаза от неожиданно резкого тона, и размашистым движением разводит руками. — Увы, сенатор, пока никаких новостей, — родианец бегло оглядывает присутствующих своими черными, выпученными глазками, задерживаясь взглядом на двух рыцарях-джедаях. — Хорошо, что магистр поручил своим рыцарям вашу безопасность. Уважаемому канцлеру больно от мысли, что Республика можем вас лишиться. Это нарочитое беспокойство лишь мнимое, Энакин чувствует сквозящее равнодушие в его елейно-приторных словах. Магистр склоняет голову, принимая благодарность посланника, но ничего в ответ не говорит. — Со всем уважением, но я не считаю, что ситуация настолько серьёзная. — Боюсь, господин канцлер думает иначе, — отзывается Уак, но за напускной мягкостью тона слышно лёгкое недовольство. — Он прекрасно понимает, что вам претит мысль об усиленной охране, но на вас напали практически на ступенях Сената. Псевдо-сенатор чуть вздёргивает подбородок, плавно ведя плечами. В глубине её карих глаз виднеется неодобрение, но она наигранно и нехотя соглашается с выдвинутыми условиями. — Что ж, будь по-вашему. Спасибо за вашу заботу, магистр Йода — она поворачивается к стоящему по левую руку гранд-мастеру. — Но вместо стерегущих меня рыцарей, я бы предпочла знать имена заговорщиков. — Уверяю вас, Сенатский следственный комитет уже занимается этим вопросом в первоочередном порядке, — примирительно отзывается родианец. — Совещание с Комитетом лоялистов отложено на несколько дней, чтобы вы успели прийти в себя. Господин секретарь уже было собирается удалиться восвояси, но голос сенатора заставляет его замереть в пол оборота к выходу. — Вернут ли набуанской делегации тело моей служанки? Энни не может удержать себя от напряжённого взгляда на девушку — она разговаривает так, будто в её витиеватую причёску и впрямь вплетена набуанская корона. Тон её строг и безапелляционен, и совсем не похож на робкую и мягкую речь, которую Скайуокер слышал всего несколько минут назад. Уак пару раз растерянно моргает, по выражению его лица сразу становится ясно, насколько сильно подобный вопрос застал его врасплох. — Миледи? — Она член Королевского Дома Набу, и должна быть похоронена на родной планете. Секретарь пару раз то открывает, то закрывает рот, будто дара речи лишился, и видом своим так сильно напоминает рыбок лаа. — Боюсь, наши предписания в случае насильственной смерти не позволяют выдать вам тело девушки, — разводит родианец руками. — Но господин канцлер мог бы посодействовать похоронной процессии на Корусанте, и тогда вы сможете присутствовать при кремации, если пожелаете. — Миледи, — встревает в разговор молчащий до этого момента Панака, — Я не думаю, что это хорошая идея. Убийцы все ещё на свободе… — Вся служба охраны брошена на обеспечение моей безопасности, — величественным тоном прерывает капитана девушка. — Ко мне приставлены рыцари-джедаи, за каждым моим шагом следит едва ли не сотня солдат, — Дорме поворачивается к Куаршу, что со скрытым предостережением смотрит ей в лицо, и добавляет: — Она была не просто служанкой. Она была моей защитницей, подданной Набу и верным другом. Я желаю присутствовать на церемонии. Уак лишь послушно склоняет голову — спорить в столь щепетильном вопросе он не вправе. — Как пожелаете, миледи.Кейто-Немодия Неймодианское пространство, Колонии
Огромные, серые скалы протыкают небо своими зубчатыми пиками. Тяжёлые, свинцовые облака нависли так низко, что кажется, будто до них можно дотянуться рукой. Нескончаемая, горная гряда тянется во все стороны, склонами-ступенями усеивая планету. Подножие этих величественных гор тонет в густых лесах — древесное море колышется под натиском набирающего скорость ветра. Вице-король разглядывает мосты, перекинутые через гигантские, скалистые арки: они образуют огромные, каменные города, высящиеся над зияющими чернотой пропастями. Из своего личного, секретного убежища — высокой цитадели, что он отстроил на одном из верхних мостов, — можно разглядеть все ярусы города, будто ступенями спускающиеся все ниже и ниже к подножию. Было время, когда виды эти успокаивали и вселяли ощущение стабильности, внутренней уверенности, которой так остро сейчас не хватает. «Двойник», с досадой думает про себя Нут Ганрей. Вечернее донесение с Корусанта оглушило его очередной неудачей, и от того неймодианец чувствует, как злость и раздражение изжогой поднимаются в желудке. Разумеется, двойник, и как он только не сумел этого предвидеть? Все разумные существа — рабы собственных привычек, и бывшая королева Набу вовсе не исключение. Сколько раз она проворачивала этот фокус?! Ганрей ругает себя за потерю собственной дальновидности, хвалёная прозорливость покинула его. «Чёртов двойник». Вице-король устало вздыхает, с силой сжимая челюсти. Десять лет прошло с их последней встречи. Десять лет он вынужден скрываться, изворачиваться, уходить от преследований и попыток Республики привлечь его к ответу за содеянное на Тиде. Десять долгих лет он вынашивал план мести, холил и лелеял мысль о возмездии, бережно взращивал в себе ненависть к проклятой Наберри, но она каждый раз умудрялась вырваться из тщательно расставленных ловушек. Хитрая, изворотливая, лживая девка. Надо было ещё во время осады Набу спалить дотла и её, и треклятый Тид, и всю её ненаглядную планету. Неймодианец прикрывает глаза, едва сдерживаясь, чтобы не заскрипеть зубами. Он косится в сторону голопроектора, который уже битый час подаёт жалобные сигналы входящего сообщения. Он прекрасно знает, кто на том конце объёмной голограммы, как знает и то, насколько сильно его союзник будет недоволен сложившейся ситуацией. Ему бы очень хотелось оттянуть миг неизбежного разговора, хотелось бы залить свою печаль дорогим, корелианским вином и выспаться как следует, но графа Серанно так просто не отвадишь. Вице-король устало потирает кончиком пальца верхнюю губу, прежде чем направиться к своему рабочему месту — проектор вспыхивает голубоватым свечением. — Граф, — ровным, почтительным тоном приветствует Ганрей. Собеседник его молчит в ответ, и молчание это виснет напряжением в звенящей тишине покоев. Дуку внимательно рассматривает неймодианца, обводит испытующим взглядом с ног до головы, склоняя голову на бок — Ганрей чувствует себя, будто пёс провинившийся, и от этого возмущение глотку дерёт, но вида Нут не подаёт. — Не поведаете мне, что произошло на Корусанте? Ни тебе приветствия, ни интереса о состоянии дел, да здоровья, которых требуют правила приличия. Но Ганрей всегда предпочитал занимать позицию выжидательную, вместо того, чтобы лезть на рожон, потому он строит из себя святую невинность, хлопая веками своих больших, круглых как блюдца глаз. — Большая планета, — уклончиво отвечает он, — Чего только на ней не происходит. Вице-король даже по голограмме видит, как обостряются черты лица его собеседника — Дуку бросает на него недобрый взгляд. — Не увиливайте, господин Ганрей, вам это на пользу не пойдёт. От столь неприкрытой угрозы хочется возмутиться, и Нут недовольно передёргивает плечами. — Мне была обещана её голова, — зло бросает неймодианец. Он собирается в красках напомнить и о своих злоключениях из-за девчонки Наберри, и о заключённом договоре, и о том, на чьи именно деньги финансируется вся эта сепаратистская деятельность. Но собеседник бесцеремонно перебивает его на первом же слове. — Вам было велено не вмешиваться в дела, связанные с сенатором Набу, господин Ганрей. Для решения этой проблемы потрачены ресурсы и задействовано немало пешек, но благодаря вашему безрассудству, наши планы были преданы огласке, — Дуку порывисто откидывается на спинку голограммного кресла. — Теперь всё сильно усложнилось. Резкий тон, да подбор слов заставляют неймодианца насупиться и заскрипеть зубами. Его отчитывают, словно маленького, неразумного ребёнка, но он — глава крупнейшей в Галактике корпорации, в его руках средства, власть и влияние. Как смеет этот жалкий человек, всего лишь посланец, так разговаривать с ним?! Ганрей лично знает его хозяина, Тёмного Владыку, которому служит Дуку, знает намного дольше самого графа Серанно. Неймодианец поджимает губы, зычно цокнув языком. — При всем уважении, граф, не думаю, что кто-то может что-то велеть вице-королю Торговой Федерации. Слова его звучат почтительно и ровно, но Дуку слышит прорезающуюся сталь в тоне собеседника. Граф вскидывает голову, прищурив свои черные глаза, они — что хищный, ястребиный взгляд, не предвещают ничего хорошего. — При всем уважении, хочется напомнить, где бы сейчас был вице-король, если бы не содействие моих людей. И впрямь, сколько ресурсов было потрачено на сохранность Ганрея?! Порой Дуку казалось, что было бы намного проще избавиться от него, тихо убрать с дороги, и на место поставить кого-то сговорчивее и покладистей. Но Владыка распорядился иначе, и только Тёмная сторона ведает причину его решения. Неймодианец так просто умолкать не собирается, согласиться с собственной зависимостью от кого-то для него смерти подобно. — Кажется мне, что не по доброте душевной ваши люди меня сберегли, — ехидно напоминает Нут. — Та сделка была выгодна всем. У графа на лице желваки дёргает судорогой недовольства, и кисть в тёмной, кожаной перчатке собирается в кулак, но эта секундная ярость, что вспыхивает по радужке красными всполохами, утихает так же скоро, как появляется. Дуку быстро берет себя в руки, издавая шумный выдох. — Коль вы столь придирчивы к формулировкам, извольте, — говорит он ровно, но в этом спокойном, тихом голосе угрозы больше, чем во всех проклятиях, что Ганрей слышал в свой адрес за всю свою жизнь. — Я настоятельно рекомендую вице-королю держаться подальше от Корсуанта и предоставить решение набуанской проблемы мне. В кабинете виснет тишина, злоба кипит в неймодианской груди, но что ответить на эти слова — Нут не знает. Он открывает было рот, чтоб выплюнуть в лицо голограммы какую-нибудь гадость, но едва ли успевает выдохнуть и первый слог — граф властным тоном его перебивает. — И да, наша сделка остаётся в силе ровно до того момента, пока не мешает более важной цели. Подумайте об этом на досуге, господин Ганрей. Проектор тухнет, погружая комнату в серость пасмурного дня, оставляя вице-короля зло скрежетать зубами.Дом 500 по Республиканской улице, Галактический город, Корусант
Саундтрек: Hans Zimmer «Sandstorm»
Два песчаных солнца — пара алеющих глаз огромного небесного монстра: он внимательно наблюдает за всем, что происходит в песках. Следит за каждым шагом, каждым оставленным следом по тонкому полотну пустынного моря, каждым сделанным, обжигающим вдохом. От взгляда этого никуда ни спрятаться, ни скрыться, не убежать. Мальчик бредёт по раскалённой земле, проваливаясь ногами по самую щиколотку. Бредёт, куда глаза глядят, вперив взгляд в бледно-голубое небо, опускающееся вдалеке на песочный пейзаж, и по лбу стекают капельки пота. Он не знает, что пытается найти, была ли у него цель конечная, там, по ту сторону прямой, как стрела, линии горизонта. Но в груди у него что-то болит, что-то ноет и распирает, и это чувство непрекращающегося давления заставляет его продолжать свой путь — силы совсем на исходе. Сухой, иссушающий ветер несёт с собой частички песка, сбивает верхушки дюн остервенелым порывом. Он бьёт наотмашь по лицу, выбивая весь дух из грудины, воздух из лёгких, забирается в ноздри, забивает глотку. Мальчик отплёвывается, пытается прикрыть лицо рукой, уткнувшись носом в сгиб локтя, но пустынный ветер коварен и несговорчив, он просачивается сквозь ткань, сквозь плоть, добираясь до самых костей. Нужно идти быстрее. Нужно добраться до зубчатых, остроконечных скал Разлома Роя, где в тени каньона можно укрыться от палящего, губительного зная, от песчаных бурь, что поднимаются к востоку от Дюнного моря. Мальчик пытается ускорить шаги, переставляя отяжелевшие ноги, но поскальзывается на очередном подъёме: пески предательски уходят из-под ног, песчинками утекая к подножию, и тянут его за собой. Он хватается руками за дюну, но колюче-сыпучая поверхность просачивается сквозь пальцы, царапает кожу, и он кубарем катиться вниз, задыхаясь. Раскалённый воздух клубами поднимается от выжженной земли, и когда столбы песчаной пыли, поднятые его падением оседают, мальчику чудится, что из самой сердцевины осыпавшейся дюн, на него смотрят пустые глазницы крайт-дракона. Он скалится на незваного гостя зубастой пастью, с рядами острых клыков, и молочно-белые кости его такие огромные, что можно спрятаться в них целой семьёй. — Энакин. Тихий шёпот раздаётся у самого уха, и мальчика простреливает электрическим разрядом вдоль позвонков. Он дыхание задерживает, прислушивается, силясь понять, силясь услышать этот едва слышный зов. Звенящая тишина отвечает ему молчанием. Два солнечно-огненных глаза слепят, сжигают кожу лица, и в воздухе виснет запах пота и жжёной плоти: ему так хочется отвернуться, но в дюнном море куда не посмотри — кругом одна сплошная ослепительная вспышка света. Она прямыми лучами отражается от глади песков. — Энакин. Мальчик жмурится, судорожными вдохами тянет воздух, чувствуя на себе чужой взгляд: он пристальный, тяжёлый. Сглатывает подступающий к горлу ком, и от чего-то страх змеится под рёбрами, но он находит в себе силы повернуть голову в сторону, туда, откуда доносится настойчивый шёпот. Раскалённый песок обжигает щеку. Мёртвые глаза матери подёрнуты мутной поволокой.
Энакина передёргивает во сне, и даже сквозь беспокойную дымку дремоты он чувствует чужие прикосновения. Сила наполняется волнением, перемешивается с его собственным, удушающим чувством отчаяния и страха. Он подрывается с дивана, в мягкие подушки которого провалилось его уставшее тело, будто в зыбучие пески перед Юндленской долиной на Татуине. В пески, прямиком из его очередного кошмара. Голова чумная, тяжёлая, перед глазами все плывёт и скачет, и сквозь ворох неразборчивых силуэтов и смазанных чувств, он различает едва пробивающийся к его разуму голос. — Мастер Скайуокер? Он мотает головой из стороны в сторону, будто пытается стряхнуть ощущение беспомощности и боли, избавиться от навязчивых видений собственного разума. Чья-то прохладная ладонь мягким касанием дотрагивается до плеча. — Мастер Скайуокер?! Энакин мажет беглым взглядом по бледному лицу, встречается с обеспокоенным взором карих глаз — он откуда-то знает эти глаза, видел их раньше, но где: в жизни ли, или в видениях? — Что? Собственный голос звучит приглушенным, скрипучим, он болезненно дерёт глотку. — Вам снился кошмар. Энакин сглатывает, жмурится до боли, до разноцветных кругов перед глазами, и заставляет себя сконцентрироваться на собственном, оборванном дыхании. Он сосредотачивается на спокойном течении Силы, позволяя энергии Света заключить себя в успокаивающие объятия. Из разума медленно выветриваются все мысли, все тяготящие, тоскливые образы. Скайуокер чувствует, как каждый новый вдох делается медленней, как выдох становится размеренней, как сжавшиеся от напряжённой судороги лёгкие расправляются. Чувствует потоки жизненной энергии, Живую Силу, что течёт по венам рядом сидящего существа — прохладная ладонь все ещё на его плече. Падаван открывает глаза, вместе с очередным вдохом, и переводит взгляд к притихшей рядом девушке. Дорме помнит светловолосого мальчонку в истлевших под жарким, татунским солнцем лохмотьях, что ступил на их корабль вместе с мастером Квай-Гоном много лет назад. Помнит любопытство на загорелом лице, и улыбку ликования, что появлялась каждый раз, стоило Амидале обратить на мальчика взор. Сейчас от того мальчика не осталось и следа: она вглядывается в темно-голубые, как набуанское небо глаза уже совсем взрослого юноши, и дыхание от этого взгляда, почему-то спирает. Ей хочется смущённо потупить собственный взор, но она сдерживает себя от этого глупого, ребяческого порыва, и протягивает стакан с водой в подрагивающей руке. — Вот. Энакин переводит взгляд на поданный сосуд — жидкость внутри исходит мелкой рябью, — смотрит на тронутые мелкой дрожью, тонкие, бледные пальцы. — Спасибо. У него не находится сил на то, чтобы придать голосу приветливый тон, и от того сказанные слова благодарности звучат сухо и бесцветно, но девушку это, будто совсем не заботит. Она бережно передаёт ему стакан, и остаётся сидеть рядом, погруженная в тактичное молчание. Юноша залпом выпивает воду, и оперевшись локтями о колени, прикрывает глаза. Ему совсем не хочется разговаривать, не хочется, чтобы его видели в подобном состоянии, но духу выпроводить девушку не хватает. Потому они сидят в полумраке комнаты, в звенящей тишине — тусклое настенное освещение тревожно мерцает приглушенным светом. Энакин открывает глаза, едва заметно косится на сидящую рядом: Дорме задумчиво смотрит в выдуманную в пространстве точку, и словно бы не ощущает на себе пристального взгляда исподтишка. Из окон струится неоновое освещение улиц Корусанта, переливаясь по стенам разноцветными всполохами, блеклыми пятнами подсвечивая девичье лицо. Без ритуальных, набуанских белил она выглядит совсем юной и какой-то ломкой, с заострённым подбородком и россыпью веснушек по румяным щекам. — Вы в порядке? Её тихий голос разрывает тишину, заставая Энакина врасплох, и от звука этого он невольно передёргивает плечами, отводя глаза прежде, чем успевает встретиться с карим взглядом. В этот момент он невыносимо остро чувствует потребность совсем в другом человеке. — Буду, — в тон заданного вопроса отзывается он, и устало потирает переносицу. Эти навязчивые, тревожные сны мучают его не один месяц, и с каждым новым разом становятся все красочней, все реальней, так что проснувшись, он не всегда понимает который из миров явь. Оби-Ван тревожится о нем, магистр Йода советует применять практики для успокоения рассудка, но что бы он ни пробовал, кошмары эти вновь и вновь возвращаются к нему, цепкими когтями утягивая в страшные видения. — Я могу как-то помочь? Ему хочется рассмеяться в голос от столь наивного вопроса, но эта искренняя забота, проступающая фоном в мягком тоне, заставляет Энакина сдержаться и лишь тихо хмыкнуть. — Как уж тут поможешь?! — он переводит на девушку внимательный взгляд, вглядывается в темноту её больших глаз, в них совсем не видно чёрного зрачка. — Почему вы бодрствуете, сенатор? Фраза невольно сочится усмешкой, Энакин понимает: ирония его вовсе неуместна, как и снисходительно-издевательские нотки в голосе, но поделать с собой ничего не может. Он почти уверен, что обидит её этими необдуманными, колкими словами, но Дорме лишь поджимает губы, отворачиваясь, и некоторое время молчит. — Не могу уснуть, — уходящим в шёпот голосом отвечает девушка, и порывистым движением растирает замёрзшие пальцы. — Столько всяких мыслей. Стоит закрыть глаза, как они делаются громче, и громче, и ты просто… — Медленно сходишь с ума, — заканчивает за неё Энакин. Ему вдруг кажется, что бурлящие в груди тоска и тревога рвут на части не только его внутренности. Что в недобром, тяжёлом предчувствии неминуемой беды, сидящая рядом девушка с ним солидарна. От этого ощущения единства на долю секунды делается легче, и Скайуокеру вдруг становится стыдно и за снисходительный тон, и за брезгливую неприязнь, которую он поначалу испытывал к Дорме. — Мне это знакомо. Он чувствует на себе её взгляд, чувствует тепло её тела, закутанного в дорогие шелка, запах терпких, дорогих духов, что пропитал ткани, волосы, даже кожу. Краем глаза замечает, как она было подаётся к нему, то ли, чтоб утешить, то ли за опустевшим стаканом, но останавливается, обхватывая себя руками. — Как вы справляетесь с этим? Никак он не справляется. Гнетущие мысли разъедают рассудок каждую ночь, мало-помалу подводя все ближе к обезумевшему отчаянию. Но признавать в этом стыдно даже себе самому — он ведь избранный, баланс всей Вселенной от него зависит, ему не пристало давать слабину. — Джедайские практики помогают, — умело врёт Энакин. — Контроль дыхания, медитации. — А когда не помогают? Дорме будто подсознательно чувствует его притворство, лучше любого джедая читая между строк тщательно скрываемый контекст. Скайуокер непроизвольно сглатывает, пытаясь затолкать подступающий к горлу ком обратно в желудок. — Просто пережидаю, — пожимает он плечами, и делает глубокий вдох. — В любом случае, настанет утро и всё уляжется и затихнет. Они вновь замолкают, пространство погружается в напряжённую тишину. С улицы доносятся звуки скоростных двигателей, на небе виднеется блеклое мерцание обломков Гесперидиума (3), что кольцом астероидного поля обнимает Корусант. Энакин вслушивается в сонное дыхание обитателей роскошных апартаментов, в успокоившуюся дробь девичьего сердца, и звуки эти унимают и его непреходящую много дней тревогу. Ему кажется, что нужно сказать что-то, но ничего путного на ум не приходит. — Вы хорошо справились сегодня, — отзывается юноша, чувствуя какую-то ребяческую неловкость от сказанных слов. — Не будь я джедаем, и не заметил бы подмены. Он, конечно же, лукавит: спутать Падме с кем бы то ни было другим просто бы не получилось — так прочно образ её засел в мальчишеском разуме. Дорме, как будто догадывается об этом вежливом обмане, но тактично не обращает внимания, благодарно улыбаясь. — Спасибо за добрые слова, мастер Скайуокер. Её мягкий, почти ласковый тон совсем не похож на повелительную речь сегодня днём, и Энакин ловит себя на мысли, что настоящая Дорме нравится ему намного больше, чем величественная псевдо-сенатор Амидала в её же исполнении. Не улыбнуться в ответ он просто не может. — Зовите меня Энакин. Они смотрят друг на друга мучительно долгое мгновение, пока двери лифтовой кабины не расходятся в стороны. Оба непроизвольно вздрагивают, и Энакин весь обращается в ощущение, в Силе чувствуя знакомые отголоски, и узнав уверенную поступь учителя, расслабляется. Дорме неловко ёрзает на своём месте, едва заметно отодвигаясь подальше от юноши. Оби-Ван останавливается на пороге холла, беглым взглядом скользя по комнате, задерживается на потупившей глаза девушке, но ничего не говорит. Подходя ближе, внимательно смотрит на своего юного ученика: Энакин ничего не может понять по этому взгляду, и старается придать выражению собственного лица как можно больше непринуждённости. Он чувствует, как учитель пропускает через себя потоки энергии, улавливая самые мельчайшие изменения, едва читаемые отголоски почти утихших эмоций. Догадывается ли Оби-Ван об очередном ночном кошмаре? — Выяснили что-то, учитель? Энакин старается незаметно переключить внимание Кеноби, но получилось ли у него — понять не может. Оби-Ван достаёт из-за полы накидки металлический дротик, и с неприятным, звенящим стуком кладёт его на стол перед собеседниками. Садится напротив на край дивана, складывая перед собой ладони в замок, и принимается задумчиво вглядываться в блестящие грани. На лице его отпечаток усталости, под глазами виднеются тёмные круги недосыпа — с самого Ансиона Кеноби едва ли успел передохнуть. — Знаете, что это? — прерывает молчание Оби-Ван, и вопрос его скорее риторический, ответа не требует. — Отравленный сабледротик, но не простой. Эти насечки — их не встретишь на стандартный орудиях, такие делают лишь на Камино. Дорме не может взгляда оторвать от маленького, но смертельного орудия: замысловатые насечки угрожающе темнеют по бокам. Неприятный холодок пробивает под самыми лопатками. — Камино? — хмурится Скайуокер. — Я никогда не слышал о такой планете. — Не ты один, — приглушённо отзывается Оби-Ван, не отрывая взгляда от металлических граней. — В Архивах о ней нет ни единого упоминания, и на картах отсутствует и планета, и звезда, хотя силы тяготения в секторе действуют. — Как такое возможно? — едва слышно подаёт голос Дорме, и рвущееся дыхание девушки заставляет джедая перевести на неё взгляд. — Пока не знаю. Как из сектора бесследно могли пропасть и звезда, и планета? Энакин вглядывается в мерцающую поверхность дротика, не отрывая глаз следит за отблесками тусклого освещения на металлических гранях. Тьма сгущается в глубине тонких насечек, и ему чудится, что она зовёт, взывает к разуму его. Манит окунуться в этот мрак, постигнуть все тайны, что она скрывает. Его дыхание замедляется, как и ритм сердца, кровь будто стремительно стынет прямиком в артериях и венах. В голове образуется туман, смазывает очертания комнаты, сидящих рядом людей, их тихие голоса сливаются в один сплошной, приглушенный гул. Во мгновение ока остаётся лишь космический вакуум, в котором проступают нити Силы, что связывают и пронизывают всю Вселенную. Энакин тянется к ним собственным разумом, перебирает их, будто струны на музыкальном инструменте, вслушиваясь в проступающие отголоски. Одна из этих нитей натягивается сильнее остальных. Перед глазами его проступают очертания беснующихся, водных пучин, морские волны вздымаются к небесам на несколько метров. Непроглядная стена дождя застит взгляд. — Если силы тяготения действуют… — задумчиво отзывается юноша, больше говоря с самим собой, все ещё пребывая в окутавшем его провидении. — Значит кто-то стер данные из архива. Оби-Ван видит, что делает его юный ученик. Чувствует, как Энакин бездумно погружается все глубже туда, откуда можно вовсе не вернуться, как водоворот непреодолимой энергетической мощи затягивает его стремительным потоком. Он мягко касается разума юноши ментальным призывом. «Остановись». Скайуокер вздрагивает, хоть слова Кеноби и звучат мягко, и осторожно, но послушно подчиняется этому призыву. Тьма, что настойчиво зовёт его, пытается утянуть разум обратно во мрак. Энакин болезненно жмурится, шумно сглатывая, смаргивает окутавшее его видение. Дорме нутром чувствует неладное. Чувствует, как крупная дрожь бьёт тело Скайуокера, видит маску болезненности, мелькающую на его лице. Девушка аккуратным движением забирает из руки юноши опустевший стакан, и направляется к стоящему неподалёку кувшину с водой. Энакин благодарно кивает, когда перед носом появляется наполненный сосуд. — Кто мог это сделать, учитель? — после нескольких минут тишины спрашивает он, поднимая уставший взгляд на Кеноби. Рыцарь задумчиво поглаживает заросший бородой подбородок. Нужно рассказать обо всем магистру: подобный саботаж — зловещий знак. Неужели кто-то из Ордена искусился мраком, пал жертвой Тёмной Стороны? — Только джедай мог стереть данные, — качает Оби-Ван головой. — Но если взять курс на источник тяготения… — Планету можно будет найти, — говорит Энакин, вырывая учителя из собственных размышлений. — Кому-то нужно полететь на разведку. Их взгляды встречаются, и этого достаточно, чтобы понять мысли друг друга, даже не используя телепатические способности, что даровала им Сила. Оби-Ван отрицательно качает головой. — Я не могу покинуть Корусант и взвалить всю миссию на твои плечи. Заговорщики все ещё не найдены, а значит угроза для сенатора не миновала. Один ты можешь не справиться, это слишком рискованно. — Что если мы вернёмся на Набу? — вдруг подаёт голос притихшая Дорме, обращая на себя вопросительные взгляды присутствующих. — На Тиде будет безопаснее, чем в Галактическом городе, и намного легче прикидываться Наберри. — Может и так, но обеспечить сохранный путь будет сложно, — Энакин слышит, как смягчается голос учителя. — За вами все ещё могут следить. Дорме задумчиво затихает всего на минутку, но её острый ум быстро находит решение. — Нужно разделиться. Отправим на Набу несколько двойников разными путями, будем передвигаться с беженцами и избегать официальных маршрутов. Пускай злоумышленники гадают, где настоящая Наберри. А вы, тем временем, сможете найти пропавшую планету. Кеноби вскидывает брови с лёгким, приятным удивлением — этот план звучит неплохо, учитывая складывающиеся не в их пользу обстоятельства. На родной земле, под защитой Королевского дома, Энакину будет намного легче поддерживать легенду и обеспечить безопасность Дорме, и остальных членов свиты сенатора. — Запутаем заговорщиков, — одобрительно кивает Кеноби. — Хорошая идея, Дорме. Девушка сдержанно улыбается в ответ, и Энакин чувствует, как Силу наполняет облегчение. В этот момент он не до конца уверен, кому оно принадлежит — Дорме, или ему самому. На Набу он будет ближе всего к самой Падме, и от мысли этой нутро его стынет и переворачивается от мимолётного восторга. Оби-Ван улавливает изменение в настроении ученика, и стреляет в него предупреждающим взглядом. — Но в любом случае, сначала нам нужно получить одобрение Совета. Юный Скайуокер серьёзно хмурится, покорно соглашаясь с аргументами, но мысленно заранее ликует — провидение подкидывает ему образы шумных, струящихся водопадов Озёрного края.