Раксус-Секундус, Тионская гегемония Скопление Тион, Внешнее Кольцо
Тайфо довольно вздыхает, восседая в кресле главного пилота. Селли Органа, не смотря на свою изнеженную натуру и поверхностный нрав, оказалась женщиной весьма щедрой, предоставив в пользование не просто какой-то там шаттл, а одну из личных межзвёздных яхт типа «Баудо». По форме напоминающая кинжал, с гладкими, обтекаемыми линиями и парой ионных субсветовых двигателей — такая птичка доставит своих пассажиров в любой уголок Галактики с наивысшим комфортом. Грегар с удовольствием запускает протоколы проверки систем, ещё раз просматривает состояние двух лазерных пушек, которыми оснастили яхту, и не без одобрения отмечает, что подобная модернизация отчётливо напоминает набуанский J-скифф. Его пилотская душа ликует, впервые за последние дни. Мол не разделяет восторга капитана, скептически перебирая файлы с инструкциями на экране монитора. Межзвёздные яхты годятся для перевозки изнеженных аристократов до ближайших спутников-лун, или дрейфования на орбитах республиканских планет, но в дальних полётах на такие корабли полагаться глупо. Даже имеющееся вооружение, дополнительно установленное на яхту, едва ли выручит в случае вооружённого космического столкновения, а элегантность форм не заменит манёвренности и скорости, которым славились шаттлы типа «Кинжал». Забрак опытным взглядом инженера просматривает материалы о начинке корабля, на случай, если потребуется на ходу чинить двигатели или систему управления. Мысленно отмечает входящий в комплектацию яхты межзвёздный шлюп, что приятно удивляет — на Панворкка вполне можно добраться до Раксус-Прайма после того, как он убедится в безопасности Амидалы. На слишком приметной яхте лететь небезопасно, да и лишать корабля сенатора с её капитаном безрассудно — в его отсутствие может произойти что угодно, а так у Тайфо всегда будет средство для быстрого возвращения в безопасный сектор. — Все системы в полном порядке. Объёма топливных баков хватит, чтобы добраться отсюда до Беспина и обратно, — довольно говорит капитан. — Лазерных пушек недостаточно, — скептически отзывается Мол. — Ещё и верхняя конфигурация. Если придётся пускать их в ход, рискуем быстро остаться без орудий. — Значит, сделаем ставку на мои пилотажные способности. Забрак кидает на собеседника ироничный взгляд. Ему не нравится перспектива полагаться на кого бы то ни было, кроме себя, но Грегара, похоже, это совсем не заботит. Яхта плавно рассекает космическое пространство, мягкая работа двигателей — услада для ушей Тайфо, и совсем скоро он принимается тихо насвистывать незамысловатый мотивчик. Кажется, напряжённая тревога слегка отпустила капитана. Мол возвращается к изучению технических характеристик, погружаясь в ворох информации на системном мониторе. — Надо бы проверить, как она там, — прерывает капитан блаженную тишину, скорее разговаривая с самим собой, нежели с молчаливым компаньоном. Он беспокоится о своей госпоже, хоть её эмоциональное благополучие и не входит в сферу его полномочий. Забрак едва удерживает себя от порыва раздражённо закатить глаза — ему больше нравилось, когда они с Тайфо обменивались исключительно взглядами, сурово-равнодушными. — В порядке, — отзывается Мол сухо, не отрывая глаз от монитора. Ему не нужно никуда идти, чтобы подобное заявлять, достаточно просто прислушаться к энергетическим потокам: ауру Падме можно почувствовать по мягкому, золотистому свечению. Но Грегар так не может, потому его едва ли устраивает такой наспех брошенный ответ. Он ничего не отвечает, недовольно насупившись, и кабина пилотов вновь наполняется тишиной. Она не может спать. Не смотря на невыносимую усталость, не смотря на требующее покоя тело — просто не может. Закрывает глаза, ворочается из стороны в сторону, и даже удобная койка в пассажирской, отдельной кабине не спасает ситуацию. Мягкий гул ионных двигателей вибрациями отдаётся по обшивке яхты, напрочь отгоняя любую дремоту. Падме прикрывает ладонью глаза, вымученно выпуская из лёгких весь воздух. Ворох роящихся в голове мыслей теснятся в рассудке, и тревога неприятной тяжестью разливается по плечам. Сенатор предчувствует долгий и непростой разговор с Бонтери, и хоть по-началу она была уверена в силе своих аргументов и собственном даре убеждения, чем меньше парсек остаётся до Раксуса, тем быстрее эта внутренняя уверенность покидает её. Словно предвестник неминуемой неудачи, из темных углов кабины доносится тихий, зловещий шепоток. Раздражённо фыркнув себе под нос, сенатор садится на спальнике, спуская босые ноги на хромированные полы — в мутной поверхности можно разглядеть размытые очертания собственной фигуры. Силуэт плывёт в разные стороны причудливой формой, и Падме ловит себя на мысли, что примерно так себя сейчас чувствует: с треском разъезжающейся по швам. В звуках потрескивающей проводки звёздного корабля явственно ощущается чьё-то стороннее присутствие, вибрация работающих двигателей передаётся от пола по ногам, охватывая все тело целиком. Очертания каюты смазываются, темнеют, превращаясь в мрачную, беспросветную пещеру: стены съезжаются, точно в ловушке. Амидала поднимает глаза на небольшой откидной столик у противоположной стены: на нем неподвижно лежит походный мешок. Из горловины его угрожающе выглядывает злополучный свёрток. Сенатор смотрит на него: вытянутый темнеющий в глубине груз приковывает взгляд, и будто зовёт, будто разговаривает с ней на неизвестном, зловещем языке. Неприятный шёпот усиливается, становится отчётливей, каюта наполняется чужим, тихим дыханием. От звуков этих, липкая волна лёгкой паники прокатывается по плечам. «Вон»(1). Падме делается дурно, но оторвать взгляда от тёмного артефакта не может — страх растекается по венам, смешиваясь с кровотоком: пропитывает внутренности, сухожилия и мышцы; вырывается наружу с клубящимся, сиплым выдохом. Ей нужно убраться отсюда как можно скорей. Нужно избавиться от этого кошмарного орудия тьмы, которое одним своим наличием отравляет воздух, рассудок и мысли. Сил встать на подкашивающиеся, ватные ноги совсем не хватает. «Джиаасджен»(2). Бодрый стук с той стороны двери выводит из дурмана, заставляя Падме вздрогнуть и судорожно втянуть воздух. Дверца плавно отъезжает в сторону, и в каюту осторожно заглядывает одноглазое лицо капитана, внимательным взором окидывая четыре хромированные стены. — Мы заходим на орбиту Раксуса, сенатор, — говорит Грегар, смотря в уставшее, слегка осунувшееся лицо Амидалы. — На время посадки вам лучше быть в кабине пилотов. Падме лишь кивает в ответ, все ещё не находя сил выдавить из глотки хоть слово. Тайфо медлит пару секунд, прежде чем скрыться в тускло-освещённом коридоре, через открытую дверь каюты слышны его чеканные, солдатские шаги. Сенатор прикрывает глаза, потирая переносицу, и поднимается на ноги. Бросает настороженный взгляд в сторону походного мешка, и решает, что самое необходимое вполне можно рассовать по карманам одежды. Натянув высокие сапоги, и прихватив накидку, девушка покидает каюту, но тихий настойчивый призыв шепотком следует за ней по пятам. Никто не обращает внимания на появившуюся в кабине пилотов Амидалу. Тайфо берёт управление, примеряя на себя роль главного пилота в этой неофициальной миссии, принимая сигнал от стыковочных платформ космопорта. Мол запускает посадочные протоколы, на всякий случай проверяет готовность лазерных пушек и гипердвигателя: подложные документы, подготовленные Селли, должны открыть им беспрепятственный доступ в столицу сепаратистского движения, но забрак, с недавних пор, тот ещё перестраховщик. Падме молча усаживается на свободное место, пристегнувшись ремнями безопасности, и устало откидывает голову на высокую спинку. — Баудо один-девять-семь, говорит центр управления полётами, — голос диспетчера неприятно потрескивает в динамиках. — Назовите ваши посадочные протоколы. — Пять-шесть-четыре-восемь, — рапортует Грегар. — Подтверждаю, Баудо один-девять-семь. Координаты посадочной платформы: Кью-пять-Зета-три. — Принято, центр. Яхта плавно забирает влево, заходя на длинный поворот, и Падме на мгновение прикрывает глаза — ей кажется, что на этот короткий миг тело парит в невесомости, будто бы её выбросило прямиком в открытый космос. В лобовом стекле она видит формирующиеся, плотные облака, белёсыми спиралями закручивающиеся на поверхности планеты, сквозь них проглядываются голубые океаны Раксуса. При виде этих живых красок, тоска по родному Набу вдруг неприятно тянет в груди. — После посадки придётся пройти таможенный контроль, — прерывает повисшее молчание Тайфо, и искоса поглядывает на забрака. — Постарайтесь не выделяться. Мол ответствует таким же косым взглядом, и от такой картины Падме почему-то хочется рассмеяться: это ребяческое противостояние выглядит до странности забавным. Но ей совсем не хочется привлекать ненужного внимания — собственная неприметность ощущается неожиданно приятной. Сенатор лишь слабо улыбается, отвернувшись к боковому иллюминатору. Снаружи лучи звезды Раксус ослепительно-ярким светом простреливают сквозь черноту космической глади, вдалеке россыпь звёзд скопления Тион мерцают приглушенными бликами. Амидала думает о том, что будет делать, если Мина так и не согласится помочь в её задумке усадить враждующие стороны за стол переговоров. Что делать, если Бонтери вообще откажется разговаривать? Они не виделись несколько лет, и вдобавок ко всему прочему, между ними теперь пролегает идеалистическая пропасть. Падме страшится того, что в этой назревающей войне окажется совершенно бесполезной. Подобное чувство беспомощной тревоги последний раз посещало её десять лет назад. В те смутные времена, во время осады родного дома, даже на Сенат невозможно было положиться, что могла сделать она — человек на королевском троне без какой-либо существенной власти?! Если бы не мастер Квай-Гон, рискнувший одобрением Совета и собственной жизнью, она бы даже до Корусанта живой не добралась. Взгляд невольно возвращается к острому профилю забрака. Падме помнит, как впервые увидела его: не как чёрное-алое пятно в золотистой, песчаной пыли Татуина, а чётко, ясно, всего целиком, в разъезжающихся воротах дворцового ангара. Помнит леденящий душу кроваво-жёлтый взгляд, в котором разгоралась безотчётная ярость — такого сосредоточия ненависти Падме за всю свою жизнь не видела. Она рассматривает Мола, следящего за мониторами своим цепким взглядом, и в который раз думает о том, что с той первой и последней их встречи что-то в нем явственно поменялось. Интересно, что в глазах его увидел магистр Йода? Звездолёт входит в верхние слои атмосферы, набирая скорость, и корпус вибрирует и подрагивает от нарастающего сопротивления. Яхту потряхивает, и Падме непроизвольно хватается руками за лямки-ремни, поглубже забирая носом воздух — она всегда ненавидела посадки. Когда за бортом показываются очертания столицы, Тайфо сбавляет скорость, уходя правее, и держит курс на координаты посадочной платформы: Амидала видит острые шпили сепаратистского Конгресса, в самом центре столицы. — Вот мы и на Раксусе, — себе под нос шепчет Падме, и шёпот этот тонет в гуле работающих двигателей. Только острый забракский слух улавливает её тихий голос и различает проступающий во фразе страх. Секундус встречает их ясной, солнечной погодой, и небывалой городской толчеёй: Падме не может припомнить, чтобы в прошлый раз творился подобный аншлаг. Она плотнее кутается в ткань своего плаща, поверх альдераанской формы, и поглубже надвигает плотный капюшон: без ярких, набуанских красок её вряд ли кто-то узнает, но рисковать совсем не хочется. Мол держится рядом, и от его вечного присутствия Амидала почти перестала чувствовать неловкость. Во время обсуждения дальнейших планов, было принято решение ночевать на «Баудо», чтобы в случае непредвиденных обстоятельств, была возможность сразу же сорваться с места и уйти в гиперпространство. Тайфо, нехотя признав превосходство забрака в качестве охраны, остался держать оборону на звездолёте, предоставив Молу и Наберри самим улучить возможности встретиться с сенатором Бонтери. Мину всегда можно было найти в её доме на одном из утёсов, что окружают город с северо-западной стороны, но Падме предложила пройтись до самого центра, и оценить обстановку у Здания Конгресса. Забрак безмолвно согласился. Первое, на что они натыкаются на выходе из космопорта, пройдя стандартную проверку документов — ряды палаточных лагерей для прибывших беженцев. Импровизированные жилища из разноцветного, водорослевого хлопка натянуты на кое-как сколоченные каркасы, едва ли защищая от солнца, ветра или дождя. Падме продвигается по широкой дороге, что делит лагерь пополам, вглядываясь в голодные, уставшие, обречённые лица — в воздухе пахнет протухшими фруктами, затхлостью залежавшейся одежды и экскрементами. Хаос, посеянный в межгалактическом пространстве аукается простым жителям Галактики, лишая их домов и средств к достойному существованию. И пока Республика пытается подавить сепаратистский мятеж, алчные торговые корпорации уничтожают один мир за другим, в угоду собственной корысти. Амидала вдруг ясно понимает, что может побуждать системы выходить из устоявшегося строя: пока корпорации оказывают столь сильное влияние на Сенат, ничего не поменяется. Мол идёт рядом, бок о бок, опытным взглядом охотника оглядывая округу. Его мало заботят страдания окружающих, он давно разучился сострадать, а зарождающиеся крупицы света оказываются подавлены рациональностью мышления: никто ничего изменить не может, по крайней мере в данный момент, потому отвлекаться на чужое горе нет смысла. Тёмная сторона всегда умела ловко манипулировать чувством жалости к другим. — Как мы это допустили?! — тихо говорит Падме, болезненно передёрнув плечами. — Голодающие беженцы были во все времена, сенатор, — отзывается забрак, и внимательно прислушивается к Силе: скопление человеческого горя лучшее место, чтобы спрятать самые недобрые намерения. — Республика возрождалась для того, чтобы искоренять подобные места, а не создавать их. Падме кидает взгляд через плечо, на сотни рядов оставленных позади — этому палаточному лагерю конца и края не видно. — Ты, как политик, должна понимать: нет идеального строя. Всегда будут те, кто станет злоупотреблять доверенной властью, такова наша природа. Амидала и без нравоучительных лекций всё это знает, но в этом месте, посреди пёстротканного моря, ей делается особенно тошно. Как бы не были хороши и благородны твои намерения, от тебя почти ничего не зависит: каждый из них всего лишь маленький винтик в огромной системе, и в этой смертоносной игре честными способами едва ли можно победить. Дорога выводит их на мощёные улицы столицы, где кольцевые проспекты расходятся в разные стороны прямиком от Здания Конгресса. Падме видит вдалеке золотящиеся на солнце шпили. Они не спеша продвигаются вглубь города, минуя маленькие площади и широкие мостовые: улицы то сужаются, то расширяются, точно русло Соллеу на Набу. Она осматривает дома, построенные в стиле ранней, классической архитектуры, кругом царит идеальная симметрия, колонные портики крытых галерей, и прямые шпили все как один на одной оси. Чем ближе к центру, тем дальше и призрачней кажутся очертания палаточного лагеря, и в какой-то момент он попросту исчезает из виду, сколько Падме не бросает взглядов за плечо, разглядеть разноцветные, хлопковые крыши не может. Но даже на небольших площадях с рядами торговцев, близость брошенных душ напоминает о себе: в толпе то и дело лавирует голодная детвора. Когда Амидала останавливается у очередной палатки с едой, намереваясь купить пару фруктов для неподалёку жмущихся друг к дружке оборванцев, Мол едва не закатывает глаза, неторопливо продолжая двигаться вперёд. Он чувствует в Силе какую-то странную, ощутимую вибрацию, нарастающий, болезненно пульсирующий гул в энергетическом полотне. Забрак принюхивается, вслушиваясь в далёкие отзвуки — он слышит слабый шёпот, который никак не может разобрать. Размытые видения несмело проступают перед глазами: улицы богатой столицы Раксуса смазываются, поднимающийся ветер врезается в золотистые шпили, и под натиском этим они рассыпаются на крупицы, превращаясь не то в прах, не то в песчаную пыль. Прострел необузданной ярости вспышкой пронзает рассудок, и Сила поднимается возмущённой волной, Мол слышит множество предсмертных криков, доносящихся с разных сторон, окружающих его плотным кольцом, и звук светового лезвия рассекает воздух. Падме лучезарно улыбается двум счастливым, изголодавшимся детишкам: они благодарно принимают из её рук еду, и клятвенно обещают поделиться с товарищами. Она провожает их взглядом, когда маленькие фигурки скрываются в толпе, но на душе все равно тяжело и гадко. Всех голодных детей при всем своём желании она не может накормить. Амидала поднимается на ноги, пытаясь отыскать своего спутника: Мол ушёл не далеко, его высокая фигура в чёрной хламиде виднеется всего в нескольких шагах вниз по улице. Падме вглядывается в его прямую, напряжённую спину, и то, как забрак замирает на месте, вызывает всплеск неприятного беспокойства. Неужели, он заметил что-то, что может угрожать их миссии? Быть может, услышал в Силе? Она осторожно лавирует между жителей, и краем глаза замечает, как из узкого, бокового переулка на площадь выныривает ещё одна группа разно расовой детворы. Они с громкими криками врезаются в поток прохожих, вызывая укоризненные взгляды и недовольные возгласы. Пара ребят пробегает прямо перед Падме, едва на ноги не наступив, ещё пара огибают лавки поодаль. Один из них, мальчик-родианец, которому от силы лет пять, кинув взгляд себе за плечо, не успевает вовремя затормозить и со всей силы врезается в застывшего на месте забрака, обрывая связь с Силой. От инерции маленькое тельце отбрасывает назад, но Мол, выныривая из смутных видений, ловко перехватывает мальчишку за шиворот, приподнимая его над землёй. Глядя на происходящее Падме не может подавить всколыхнувшееся волнение, и притихнув, замирает поодаль, не в силах оторвать приросшие к мостовой ноги. Она вспоминает кипящую по зрачку ярость в сырых переулках Южного подземелья, и страшится похожей реакции — чужих прикосновений Мол не терпит. Так и не упав на землю, родианец непонимающе болтает ногами в воздухе, прежде чем поднять взгляд своих огромных глаз, и встретиться с кроваво-жёлтыми всполохами в глубине чёрного капюшона. Они молча смотрят друг на друга несколько гулких ударов сердца, прежде чем забрак удивительно аккуратно ставит мальчика на ноги — родианец настороженно прижимает руки к груди, но дать дёру совсем не торопится. Мол вглядывается в застывшего на месте сорванца, чувствуя яркое детское любопытство, струящееся в энергетическом поле, и иронично приподнимает бровь. В былые времена эта детская наивность сыграла бы с мальчишкой злую шутку. Помедлив, забрак запускает руку за полы плаща, выуживая маленький металлический слиток кредита. Монета описывает в воздухе дугу, падая прямиком в раскрытые ладони мальчонки — он во все глаза пялится на переливающийся на свету металл, и вдруг радостно подпрыгнув на месте, уносится прочь. Падме смотрит ему вслед, облегчённо вздыхая. — Всё в порядке? — спрашивает она, подходя ближе. — Да, — недовольно отзывается забрак, даже на неё не глядя, и продолжает свой путь в потоке горожан. Прострел неожиданно сильного раздражения бьёт по позвонкам: что-то нехорошее происходит вокруг, склоняя шаткий баланс на сторону тьмы, а многолюдье и бесконечные вопросы Наберри не дают ему сосредоточиться. Мол чувствует ускользающее ощущение горя, оно запахом палёной плоти витает в воздухе, и сколько не пытается услышать или увидеть что-то ещё, ничего не выходит — видение спугнули, и Сила устремилась восстановить покой. Он сжимает челюсти, стараясь подавить волну поднимающееся раздражение. Падме идёт рядом, притихнув, погруженная в свои собственные мысли. — Могу я задать вопрос? Забрак давит шумный вздох. — Если я скажу «нет», тебя это остановит? Амидала не обращает внимание на эту очевидную шпильку со стороны своего спутника, она уже начинает привыкать к этим не завуалированным издёвкам. — Что с вами случилось, за эти десять лет? Мол напрягается неожиданно сильно: с каждым новым их разговором вопросы её становятся все провокационней, интимней и глубже, словно она в душу к нему продирается. И этот тон, что из раза в раз теряет отстранённость, делается всё мягче, вызывает настороженность ответной реакцией. — Почему ты спрашиваешь? Падме молчит какое-то время, пытаясь собрать в кучу разбегающиеся мысли. Мол в который раз вопросом на вопрос отвечает, переводя на неё стрелки, будто выставляя оборону. Вынуждает её озвучивать мысли, в то время как свои прячет поглубже. Порой ей кажется, что будь его воля, забрак бы давно оборвал с ней любые связи, и лишь неясное провидение Силы держит его подле. — В нашу первую встречу, — осторожно начинает Амидала, тщательно взвешивая каждое своё слово. — Ненависть, что кипела в вас можно было почувствовать на расстоянии. Но сейчас вы будто… не вы вовсе. Будто кто-то другой теперь живёт в этом теле. Мол внимательно слушает, про себя отмечая то, как точно и ёмко Амидала описывает его внутреннюю трансформацию, не зная о нём ровным счётом ничего. Эта проницательность заставляет внутренне напрячься. Он кидает на сенатора беглый взгляд. — Более точно я бы не смог сказать. Забрак замолкает, явно не собираясь продолжать этот разговор, и прибавляет шаг. Они выходят на ещё одну мостовую: улица прямой стрелой ведёт к Зданию Конгресса через аллеи высаженных, высоких деревьев. Тёплый ветер заигрывает с густой, крупной листвой, хулигански шурша в кронах. Падме бросает на спутника взгляд исподтишка: он так сильно отличается от того ситха, что напал на них в ангарных помещениях Тида. Тогда Мола сжирала ярость, жажда крови сквозила в каждом движении, каждом вдохе. Сейчас же он кажется равнодушным и удивительно сдержанным, будто в нем и вовсе нет бурления никаких эмоций. Неужели Тёмная сторона так сильно влияет на адепта, что освободившись от её власти он становится совершенно другой личностью? Что если все эти страшные поступки обусловлены этим тлетворным влиянием, с которым нет сил бороться? — Когда служили ему, вы понимали, что совершаете зло? Она осознанно опускает имя его бывшего учителя, настойчиво продолжая свои попытки докопаться до сути, выудить наружу его мысли и скрытые мотивы. Мол от вопроса этого неожиданно останавливается, поворачиваясь к Наберри лицом: ей кажется, что этим внимательным взглядом он с лёгкостью читает всё содержимое её рассудка. Ему не нравятся эти её настойчивые попытки понять его сущность, которые с каждым пройденным днём всё сильнее тянут её к нему. Молу вдруг чудится, что вокруг будто образовывается сила тяготения, совсем как при формировании звёздной системы. Сила эта тянет друг к другу планеты и спутники, прочными узами связывая космические тела. Подобная связь тонкой невидимой нитью протягивается от грудины, и с каждым новым разговором она крепнет и утолщается. Падме не может почувствовать того, что чувствует в Силе забрак, и безрассудно подступает всё ближе: она едва ли понимает, в какой мрак рискует провалиться. — Ты ищешь мне оправдания, — чертовски точно угадывает он, испытующе глядя на сенатора. — Зачем? Она хочет сказать что-то, но слов не находит, и от того, что мотивы её раскрыли с такой лёгкостью и простотой, возмущение поднимается к горлу, вперемешку с ребяческим смущением. — Хочешь найти что-то, за что смогла бы простить мне все совершенные поступки, — вновь озвучивает её мысли Мол, и Амидале кажется, что она для него — что книга открытая на межгалактическом языке. Он по глазам её видит, как точно угадал всё невысказанное и тщательно скрываемое. На черно-красное лицо вдруг набегает недобрая тень, но Падме с удивительной стойкостью встречает его предостерегающий взгляд. — Не утруждайся, — резко отзывается забрак, едва заметно скалясь. — Я всегда точно знал, кому служу. И что для него делаю. Он продолжает свой путь, оставляя позади застывшую на месте Наберри, в очередной раз пытаясь оттолкнуть её жестокой правдой и собственным равнодушием. У неё возмущение кипит под кожей: Амидала никак не может понять, как разумное существо, имея возможность свободно выбирать, может осознанно ступить на путь разрушения и смерти. Как может с ясным и твёрдым разумом причинять боль, калечить, лишать жизни невинных?! — Почему? — зло кидает она ему в спину, и когда забрак не останавливается, припускает за ним вслед с завидным упрямством. — Почему вы это делали?! Мол молчит какое-то время, вынуждая Наберри томиться в ожидании, и не без удовольствия ощущает всплески целой гаммы её эмоций — они ярким шумным гулом простреливают по энергетическому полотну. Она знает, что душа его черна от злобы и мрака, но едва ли догадывается, насколько сильно. — Сколько набуанцев погибло во время вторжения Торговой Федерации? — наконец, великодушно отзывается забрак. — Осада Набу не была ни оправданной, ни законной, все прекрасно понимали, какие цели преследуют неймодианцы. Напомни мне, на какой срок приговорили их вице-короля? Падме невольно сжимает кулаки. После нескольких судебных процессов, Нут Ганрей не просто не понёс наказания, ему было позволено продолжить занимать свой пост. Тема эта всегда была одной из самых болезненных в королевском окружении. — Фактически, Торговая Федерация устроила геноцид на независимой планете, нарушив её суверенитет и целостность Республики. Но ни Сенат, ни Совет джедаев не посчитали этот факт весомым поводом для решительных действий. А Торговая Федерация так и осталась партнёром Республики и членом Сената. — Канцлеру, как и сенаторам, иногда приходится выбирать меньшее из зол, — тихо отзывается Падме, но почему-то собственные аргументы больше не кажутся ей столь весомыми. — Твой народ убивали на их же земле, но никто не понёс за это ответственность. Справедливость — неотъемлемая часть праведных дел, разве нет? Где же во всем этом твой хвалёный свет? Почему Республика и джедаи, призванные нести добро, не выполнили своего долга? — Всё не так просто, — возражает девушка и вдруг чувствуя себя невыносимо уставшей. — В этом суть, — Мол останавливается, поворачиваясь к Наберри, и ей чудятся, что в глазах его находят отражение тысячи прожитых жизней. — В отличие от света, у тьмы нет полутонов. Зло всегда понятней. Падме обдумывает его слова, с беспокойством ощущая, как они находят отклик в её душе. Тьму и впрямь намного проще отличить, свет же всегда содержит тени. Так и зло останется злом, на какой бы планете ты не был, в каком бы мире ты не жил, в то время как понятие добра слишком сильно зависит от точки зрения. — Да вы философ, как я погляжу. Мол ничего не говорит, лишь едва заметно хмыкает в ответ — от звука её голоса раздражение его подозрительно быстро унимается. Они выходят на площадь перед Зданием Конгресса, которую полукругом обрамляют древесные посадки. Прохожие спешат по своим делам, не обращая внимания на две выделяющиеся на контрасте фигуры — закутанный в чёрную хламиду забрак следует бок о бок с девушкой в белёсом плаще. У главного входа Конгресса толпится несколько фигур, то и дело ныряя внутрь здания, или выныривая наружу, и Падме останавливается поодаль, приглядывается к их лицам. Думала ли она когда-нибудь, что дом близкой подруги станет для неё территорией врага? Думала ли она, что враг окажется союзником? Сенатор мыслями возвращается к их с Молом разговору. Сможет ли она когда-нибудь простить его за то, что он сделал с её народом? С ней? С мастером Квай-Гоном? У Амидалы нет ответа на этот вопрос. Но глядя на того, кем Мол стал сейчас, возможно, она и впрямь желает этого. Желает для него прощения. — Я не ищу вам оправдания, — говорит она тихо, глазами встречаясь с его тускло-мерцающим взглядом. — Я знаю, каким вы можете быть, видела, на что вы способны. Но мне хочется верить, что та тьма — это не всё, что в вас есть. Он смотрит на неё в ответ, прямиков в карие глаза, что на свету Раксуса искрятся ореховыми крапинками по кромке зрачка, и хочет предостеречь, сколько опасны и губительны бывают неоправданные надежды, но почему-то молчит. Эта её глупая, непонятная вера в то хорошее, что должен жить внутри каждого, выглядит нелепо, но Мол вдруг находит до странности приятной мысль, что хоть для кого-то он не просто орудие в руках, не средство достижения цели. «Я ничто». Амидала не видит в нём «ничто». Она видит личность, со всеми недостатками и достоинствами, со всеми грехами и скрытым потенциалом. Таким его впервые увидел эйкари, на далёкой, скрываемой космическим мраком Зоше. Сенатор первая разрывает затянувшийся, зрительный контакт, и устремляет взор ко входу в здание Конгресса, неожиданно замирая. Мол прослеживает за её взглядом, выцепив из толпы у входа высокий силуэт женщины: она резво спускается по ступеням, и плавной походкой пересекает площадь. Из-под тени дерева отделяются две фигуры, бесшумно следуя за своей госпожой — теперь охрана и сопровождающие нужны любому сенатору даже на родной планете. — Это она, — совсем тихо говорит Падме, будто боясь, что её услышат даже сквозь разделяющее расстояние. Дав сенатору Бонтери фору в пару минут, парочка пускается за ней следом. Мина быстро пересекает площадь, бодрой походкой направляясь к одной из кольцевых улиц. Краем глаза замечает, как на входе в аллею, усаженную высокими деревьями, за ней тенью следуют Эмир и Чолле: по настоянию Графа Дуку, они теперь выполняют работу и сопровождающих, и охраны, и водителей. И хотя Бонтери как никто другой понимает необходимость такой перестраховки, ей всё ещё непривычно это безмолвное присутствие посторонних. Она не спеша проходит по аллее, пересекает улицу с оживлённым движением свуп-байков и аэроспидеров, и вливается в поток горожан. Гомон голосов прохожих, звуки репульсионных двигателей, окрики питейных зазывал — все это порождало единую симфонию города, которую Бонтери так любила. Хотела бы она, чтобы у каждого в Галактике было такое место — место, в котором тепло и уютно, которое без преувеличения можно назвать домом. Перед глазами всплывает тянущийся на мили палаточный лагерь беженцев, и женщина тяжко вздыхает. Сворачивая в узкий переулок с центральной улицы, Мина кидает беглый взгляд за плечо, желая убедиться, что Эмир с Чолле не потеряли её из виду. Последнее, чего она хочет, это слышать нравоучения Дуку о её легкомыслии к собственной безопасности, которые он станет вещать недовольным голосом. Втроём они входят в этот узкий проход, который через пару ярдов выводит их на небольшой внутренний дворик: ещё парочка таких лазов, и Мина насквозь пересечёт квартал, выйдя на соседней, кольцевой улице. Бонтери знает родную столицу как свои пять пальцев, и на улицах чувствует себя в высшей степени уверенно. На небольшой внутренней площади пахнет выпечкой и влагой, стены домов потрескались и осыпаются, но даже сквозь эти проступающие изъяны архитектура города радует глаз. Чолли принимается насвистывать какой-то до боли знакомый мотивчик, и Мина уже даже собирается спросить у него, что это за мелодия такая, как прямо перед входом в ещё один переулок вырастает фигура. Невысказанные слова неприятно застревают в горле. Будто ожившая тень, стоит незнакомец в свете дня, и на мгновение кажется, что солнечные лучи тонут и растворяются, касаясь силуэта. Эмир подаётся было вперёд, оттесняя сенатора себе за спину, но незнакомец ведёт рукой в чёрной кожаной перчатке, описывая в воздухе дугу. — Прогуляйтесь. От повелительного тона мужчины замирают, даже не моргая, и вдруг пошатываясь, разворачиваются на пятках, направляясь в обратный путь. Мина мгновение смотрит им вслед, удивлённо вскидывая брови, но когда осознание происходящего обухом бьёт по голове, затравленно отшатывается в сторону. — Сенатор Бонтери, — говорит незнакомец, и голос его звучит удивительно успокаивающе, почти гипнотически, но Мину никакими сладкими речами не проведёшь. — Кто вы? Назовите себя немедленно! — требовательным тоном отзывается женщина, смело расправляя плечи, словно одинокий воин перед вражеской армией. Мол ловит себя на мысли, что этот требовательный, отдающий высокомерием тон, характерен для многих сенаторов. Их будто ещё в юном возрасте обучают этой раздражающей манере вести агрессивные переговоры. Он делает плавный шаг в сторону, без каких либо резких движений, и пропускает вперёд притихшую за спиной Амидалу. Наберри стягивает капюшон с лица, встречаясь со знакомым, голубым взглядом. — Падме? — удивлённо вскидывает брови Бонтери. — Здравствуй, Мина. Между ними виснет тяготящая, почти ощутимая тишина, и время будто останавливает свой ход. Откуда-то сзади доносятся приглушенные голоса с оживлённой улицы. Над головами, в открытом окне одного из домов, глухо играет семиструнный холиксет. Бонтери устремляет недоверчивый взгляд поверх макушки Падме, где за её спиной высится внушающий беспокойство незнакомец, и недвусмысленно выгибает бровь. — Оставьте нас, пожалуйста, — в пол оборота повернувшись к спутнику, тихо просит Наберри, и надеется, что забрак не станет упрямиться. Мол медлит пару секунд, будто взвешивая все «за» и «против», и бесшумно исчезает в тени переулка. — Не знала, что твои отношения с Орденом настолько крепки, — глядя в глубину тёмного прохода замечает Мина, и в голосе её Падме слышит плохо скрываемый скепсис: в самое сердце сопротивления Амидала притащила врага. — Он не из Ордена. — Нет? — усмехнувшись, хмыкает женщина — она едва ли верит своей бывшей ученице. — Кто же он, твой загадочный обладатель Силы? Падме неловко медлит с ответом. — Давний друг. Мина молчит в ответ, разглядывая девочку, которую когда-то знала. Девочка эта выросла, осмелела, закалилась характером и духом, ещё и бесстрашие приумножила: не каждый решится пересечь пол Галактики, чтобы пробраться во вражеский лагерь. Бонтери вглядывается в уставшее лицо, и какая-то материнская любовь неумолимо нарастает в груди, вместе с тоской. Они столько лет не виделись, и теперь вынуждены встречаться как враги. — Было очень рискованно прилететь сюда, — прерывает повисшее молчание Мина, и голос её против воли делается чуть мягче. — У меня не было выбора, учитывая обстоятельства. Амидала невольно ёжится, и в этом таком простом, но таком человеческом жесте столько вымученной тревоги, что сердце сжимается. Падме кажется совсем маленькой и такой хрупкой, что Мина едва давит желание заключить её в объятия. Но сейчас слишком рано для сантиментов, прежде нужно выяснить, с какими намерениями ученица нанесла ей этот неожиданный визит. — Да, я слышала о покушениях. Мне жаль, — искренне говорит Бонтери, и делает несколько шагов навстречу к девушке. — Но ты ведь не за сочувствием пересекла пол Галактики, верно? Падме кивает, поджимая губы. Её точно так же тяготит осознание их разделённости, расходящихся взглядов, что постепенно переросли в противоречия, которые с таким трудом нужно преодолевать. Пытается подобрать высокопарные фразы, которыми она всегда козыряла на трибунах Сената, которыми вдохновляла последователей и обезоруживала оппонентов. Но глядя в голубые, внимательные глаза, Падме понимает, что с Бонтери такие фокусы не пройдут — большинству этих приёмчиков Амидала у неё и научилась. Да и есть ли смысл сотрясать воздух возвышенными призывами? Напротив стоит женщина, которая несмотря ни на что осталась её другом. Которая всегда понимала её, как никто другой. Неужели она не заслуживает простой, человеческой искренности?! — Нужно что-то делать, Мина, — просто говорит Падме, на отчаянном выдохе. — Ситуация все больше обостряется, назревает война. Мы должны остановить это бессмысленное противостояние, пока не поздно! Бонтери скользит по девушке задумчивым взглядом. Перемещает его на стену жилого дома, что стоит здесь уже не одно столетие, задирает голову, глядя в голубое небо. Откуда-то доносится запах печёного мяса, напоминая о тех, кому подобный, роскошный обед сниться лишь во снах. Сенатор тяжело вздыхает. — Ты заметила, как расширился город с твоего последнего визита? — все так же глядя вверх, интересуется женщина. — В основном, из-за колоссального количества беженцев из соседних систем, конечно. Теперь половина столицы — это палаточные лагеря, в которых царит нищета, голод и антисанитария. Наследие нашей любимой Республики. В пронзительном, голубом взгляде отражается такая же боль, какую Падме сама почувствовала, глядя на несчастные, выброшенные на обочину Галактики расы. Амидале понятна и боль эта, и негодование, и острое чувство справедливости, которое так яростно требует хоть каких-то действий. — Ты учила меня, что плохой порядок лучше неконтролируемого хаоса. — Я многому тебя учила, — соглашается Мина. — Но с того времени утекло столько воды. И столько всего произошло. — Дело уже не просто в разности взглядов, — с жаром отзывается Падме, преодолевая разделяющее их расстояние: она понятия не имеет, откуда её уставшее тело только силы эти берёт. — Противостояние Республики и Конфедерации лишь способствуют усилению наших общих врагов, и если мы это не остановим, всё выльется в крупномасштабную, межгалактическую войну. Сколько тогда будет таких лагерей? Тот пыл, с которым Наберри раздаривает, растрачивает себя по частям, желая помочь всем страждущим в этом мире, вызывает восхищение. Бонтери кивает своим собственным мыслям, грустно усмехнувшись, глядя на девочку, что взваливает на свои плечи непосильную ношу. — А ты всё спасаешь Галактику в одиночку, Падме. — Кто-то должен попытаться, — тихо говорит девушка, устало пожимая плечами. Женщина вновь кидает взгляд наверх, на открытые ставни окна — тысячи ушей могут вслушиваться в эту опасную, незаконную беседу. — Здесь не место для подобных разговоров. Полагаю, ты помнишь дорогу к моему дому? — Падме коротко кивает в ответ. — Приходи завтра, на закате. Зайди с восточной стороны, так ты не привлечёшь ненужного внимания. Бонтери кивает в сторону узкого переулка, безмолвно веля девушке быстрее уходить, и кидает взгляд себе за спину. — Мина? — окликает женщину Падме, прежде чем нырнуть в потёмки прохода, и встретившись с ней взглядом, тихо добавляет: — Рада тебя видеть. Взор голубых глаз теплеет, и лёгкая улыбка появляется на лице Бонтери — Амидала всегда была её личной, кареглазой слабостью. — Я тоже, дружок. Мол ждёт её на выходе из переулка, притаившись в тени, из своего укрытия наблюдая за жизнью большого города. Слышит уставшие шаги за спиной, и бросает взгляд за плечо: Амидала выглядит, как выцветший призрак самой себя. Этот разговор вытянул из неё последние силы. Она останавливается напротив, обессилено привалившись спиной к влажной стене — от камней пахнет сыростью и плесенью — и медленно поднимает на него глаза. — Эти двое не поставят ваше инкогнито под угрозу, когда придут в себя? — Едва ли они хоть что-то вспомнят, — отзывается забрак, и думает о том, что единственная, кто может его выдать — сенатор Бонтери. Падме терпеливо ожидает его вердикта: она же знает, что Мол всё это время вслушивался в беседу, пропускал через себя потоки Силы, выискивая потайной смысл, скрытые мотивы, недобрые мысли. Как натасканная ищейка рыскал по закоулкам сознания Мины, пока та даже не подозревала об этом, ища связи со скрывающимся во мраке, Тёмным Владыкой. Но он молчит, едва заметно прищуривая глаза. Амидала тяжело вздыхает. — Итак? — Ты была права — она вряд ли представляет угрозу. — Спасибо, — с лёгким налётом ехидства, отзывается Падме, пока забрак скрещивает руки на груди. — Но помогать твоя Бонтери не будет. Она слишком много видела, и слишком разочарована в Республике. Наберри устало прикрывает глаза, откидывая голову назад, чувствуя затылком приятный холод тёмного камня. — Ещё ничего не окончено. Её негодование сильно, но я чувствую, что мысль о войне Мину тяготит ничуть не меньше. Мы продолжим этот разговор завтра, в её загородном доме. Думаю, я смогу убедить её сесть за стол переговоров с Сенатом. — Завтра я буду на полпути к Раксус-Прайму, — говорит Мол, и ловит на себе настороженный, вопросительный взгляд. Падме будто забыла, с какой целью на самом деле забрак проделал этот путь. — Моя миссия здесь окончена: тебе ничего не угрожает. Ничего такого, с чем бы не справился твой капитан. Падме поджимает губы, и переводит взгляд на залитую светом улицу: там жители Раксуса снуют в будничной суете, сверкая разноцветными нарядами. Ей не нравится, что забрак отправится на опасное, непредсказуемое дело один, без какой либо страховки, без какого-либо подкрепления. Как бы не была велика в нём Сила, каким бы опытным воином он ни был, как и все, Мол не был всесилен. — Не думаю, что это хорошая идея: лететь туда одному. Слова вырываются прежде, чем Падме успевает себя остановить. Забрак чувствует её волнение: и от того, что он их покинет, и от того, что признаётся в этом вслух. Склоняет голову на бок, испытующе глядя на спутницу: Наберри поверхностью кожи ощущает этот его пристальный взор. — Волнуетесь за меня, сенатор? Она поднимает на него глаза слишком резко, едва заметно вздрагивая, и вновь смущённая, подростковая неловкость проскальзывает на уставшем лице. Падме молчит несколько долгих мгновений, прежде чем взять себя в руки, и горделиво вздёрнуть острый подбородок. — Будет жалко потраченных впустую усилий, если вы умрёте. Фраза эта выбивает смешок, и так очевидно намекает на его собственные слова, сказанные на звездолёте. Падме видит улыбку, появляющуюся на черно-красном лице, и на секунду у неё почему-то спирает дыхание. Мол впервые за всё время их знакомства улыбается, так открыто и искренне, будто они давние добрые друзья. — Туше, — отзывается он, отрываясь от стены. — Но умирать я не планирую. — Так и скажите, если кто-то попытается вас убить. Их это непременно остановит. Падме иронично приподнимает бровь, стараясь не выдавать волнения, когда забрак делает шаг к ней, сокращая и без того скудное расстояние. У неё лёгкая дрожь проходится по пальцам, но это наверняка от усталости и недосыпа. Мол, кажется, вновь слышит тихий ход её мыслей, и улыбка быстро трансформируется в издевательскую усмешку — в таком виде намного привычней. Ему нравится заставлять Амидалу чувствовать себя неловко. — Ваша трогательная забота умиляет, сенатор, — поддевает он, глядя на Падме сверху вниз — забрак выше почти на целую голову. — Не каждый будет так переживать о давнем друге. Наберри вздрагивает на последней фразе, понимая, что Мол и впрямь подслушивал весь их разговор своим острым звериным слухом, и в груди расползается какая-то глупая обида: её будто застали за чем-то постыдным, раскрыли самый страшный её секрет. Но что ещё она должна была ответить на вопрос Мины? С её бледного лица исчезает всякий намёк на весёлость, остаётся только серьёзное выражение и задетое самолюбие где-то внутри. — Поверить не могу, что вы смеете меня этим попрекать. Её неожиданно бурная реакция, с простреливающей в Силе, детской обидой, вызывает интерес — любопытство подсвечивает кроваво-жёлтую радужку. — Никаких упрёков, — спокойно отзывается Мол — его даже резкость тона не задела. — Вы ответили единственно верным образом. Насмешливый блеск в глазах, и это издевательское «вы», с которым он никогда к Падме не обращался, кроме как чтобы позлить, раздражает неимоверно, и Амидала едва удерживает себя от порыва пнуть его, да посильнее. Мол, пожалуй, единственный, кто за всю жизнь так сильно выводит её из себя. — Знаете, помимо неоспоримого таланта в Силе, у вас блистательные способности играть на нервах! Она снова вздёргивает подбородок, и отрывается от стены, разворачиваясь в сторону мостовой — на один короткий миг они оказываются так близко, что Падме чувствует его горячее дыхание на своём лице. Шагая на широкий проспект, сенатор вновь натягивает на голову капюшон, пристраиваясь в поток прохожих, и не спеша припускает вдоль по улице. Мол бесшумно следует за ней, вновь напуская равнодушный вид, но идущая впереди фигура сенатор, то и дело притягивает его взгляд.Галактический город, Корусант, Центральные миры
Боль. Оглушительная, всепоглощающая боль наваливается на старые плечи гранд-мастера, да так, что он едва может устоять на ногах. Его маленькое тело пробивает крупная дрожь, липкий холодный пот крапинками выступает на лбу. Йода прикрывает глаза, шумно втягивая воздух носом, прислонившись к стене пустующего зала Совета. Он слышит крики тысячи голосов, они сливаются в единый стон отчаяния, и вездесущая тьма мрачным вихрем взмывает вверх, расправляя крылья — Тёмная сторона победоносно и беспрепятственно разрастается. — Гранд-мастер? Голос Винду звучит как из-за толщи воды, едва пробивается через звенящую ярость, которую слышит Йода, которую чувствует в Силе. Ненависть. Кругом одна, сжигающая нутро ненависть. — Боль, — слабо отзывается магистр, прикладывая ко лбу дрожащую руку. — Ужас. Мейс напряжённо вглядывается в болезненно-усталое лицо Йоды, опускаясь на колено рядом с ним. Поддерживает старого друга под подрагивающий локоть, дожидаясь, когда сознание гранд-мастера прояснится. — Что такое? — Смерть я слышу, — выдыхает Йода, медленно поднимая веки — перед глазами его пелена, комната плывёт и размывается, в очертаниях этих проступает мрак. — Нечто ужасное произошло. Мастер Винду тяжело вздыхает, не говоря больше ни слова, не решаясь досаждать расспросами едва стоящему на ногах Йоде. Заботливо придерживая гранд-мастера, помогает ему добраться до ближайшего кресла, на которое магистр устало забирается, и вновь прикрывает глаза. Он вслушивается в затихающие предсмертные крики, что эхом проступают где-то на самых задворках, в треск поленьев догорающего костра, в едва различимый стук, будто камушки бьются друг об друга на лёгком, сухом ветру — ощущение неминуемой погибели виснет в комнате острым запахом смерти. Они сидят в тишине пару минут, или несколько часов, Мейс точно не знает. Ход времени замедляется и замирает, ввергая их в непрерывную замкнутую петлю — кротовая нора ловит их в ловушку. Винду молчит, размышляя о разрастающемся мраке, который научился так мастерски скрываться по темным углам. Голубым светом вспыхивает голопроектор, и в потёмках залы перед магистрами появляется проекция Оби-Вана, стоящего под проливным дождём, суровый ветер рвёт его накидку в клочья. — Магистры, — почтительно приветствует Кеноби. — Я успешно добрался до Камино и вступил в контакт с премьер министром. В генетических лабораториях планеты создают армию клонов, а в качестве прототипа используют наёмника по имени Джанго Фет. Думаю, он как-то замешан в покушении на сенатора Амидалу. Йода внимательно вглядывается в проекцию Оби-Вана, чувствуя в Силе заметный всплеск возмущения. Пропавшая с карт планета скрывалась в глубине космического мрака, и времени даром не теряла. Мейс Винду подаётся вперёд. — Так это каминоанцы покушались на жизнь сенатора? — Не думаю, магистр, у них нет мотивов. Йода качает головой. — Предположений не строй, Оби-Ван. Ясным должно быть сознание, чтобы до истины докопаться. — Они сказали, что армия клонов была изготовлена для магистра Сайфо-Диаса, по поручению Совета десять лет назад. Имя почившего товарища отзывается болезненным прострелом по старческим суставам, но гранд-мастер не подаёт вида, продолжая сосредоточенно вслушиваться в разговор. — Совет никогда не давал подобных указаний, — отрезает Винду, бросив быстрый взгляд в сторону магистра. — Тот, кто дал этот заказ, совершил это без нашего одобрения. «Игра», думает про себя Йода. Все это игра, правил которой они не знают. Тщательно спланированная партия на шахматной доске Вселенной, и с каждым пройденным днём белых фигур на ней становится всё меньше. — Хм, — отзывается он, устало потирая переносицу. — Запутан лжи клубок, не распутать никак. «Наёмник этот ответы скрывает», убеждён гранд-мастер. Он чувствует всплески энергии каждый раз, стоит мыслям его обратиться к этому Фету. Тонкая нить тянется от нечёткой, размытой фигуры прямиком в темноту, непроглядную и живую. — Я собирался доставить этого Фета на Корусант, для допроса, — будто услышав мысли магистра, говорит Кеноби, и голос его прерывается от помех и тонет в звуках бущующего шторма. — Но он почуял неладное и успел от меня улизнуть. Винду шумно выдыхает весь воздух из лёгких, прикрывая глаза. Враг на шаг впереди них, каждый раз ускользает из-под самого носа. Сенатор Амидала костью в горле встала темным силам, а значит все ещё находится в опасности. Пока никто не знает, что настоящая Наберри на другом конце Галактики под чужой личиной, но стоит ей ступить на родную, набуанскую землю, и она вновь станет открытой мишенью. — К падавану своему вернуться следует тебе, и на Набу дожидаться дальнейших указаний. — Да, магистр, — смиренно отзывается Оби-Ван, и заканчивает сеанс связи. Голопроектор тухнет, погружая залу в полумрак. Свет вечерних огней Корусанта пробивается через просветы жалюзи на окнах, тонкими длинными линиями ложась на стены. Магистры сидят в тишине, каждый думая о своём, и об одном и том же одновременно, и тревога их синхронной вибрацией ощущается в Силе. — Как же слепы мы, раз армию клонов не смогли обнаружить?! — наконец подаёт голос гранд-мастер, и в голосе его звучит тоска. Ему чудится, что силы Ордена тухнут так же стремительно, как голубоватый свет проектора, и едва теплятся. Никогда не думал он, что доживёт до подобных дней, до столь тёмных времён. — Стоит сказать Сенату, что наши способности слабеют? Винду чувствует ворох беспокойств, тревог и печалей старого друга, и полностью солидарен с ним в ощущениях этих — полог темноты неумолимо опускается на Республику. Йода не смотрит на бывшего своего ученика, товарища и друга, смотря своим водянистым взглядом куда-то сквозь время и пространство. Что видит там его многолетний взор? — Сенату рассказать — количество врагов наших умножить, — наконец, отзывается гранд-мастер. — Знакомый новый наш, возможно, ответы на Раксус-Прайме найдёт. Его следует дождаться. Мейс не меняется в лице, сохраняя выражение невероятного спокойствия, но внутри у него неприятным комом поднимается волнение. В сложившейся ситуации, бывший ученик Тёмного Владыки — последний, на кого мастер Винду возложил бы надежды. Он до сих пор не понимает, что такого Йода увидел в этом Моле, что заставило магистра доверится врагу прошлых лет. Не сыграет ли с ними, в конечном итоге, злую шутку это доверие?! Мейсу было бы намного спокойней, имей они запасной план, на случай, если гранд-мастер ошибся в их новом союзнике. Но всё, что им остаётся, уповать на то, что Сила и впрямь ведёт бывшего ситха своими окольными, неведомыми путями прямиком к Свету.Раксус-Секундус, Тионская гегемония Скопление Тион, Внешнее Кольцо
Межзвёздный шлюп «Панворкка» походит на большое вытянутое, зерно, пятьдесят футов в длину, почти шестнадцать футов в высоту, и хоть со стороны кажется небольшим и тесным, внутри оказывается удивительно просторным. Тайфо быстро просматривает технические характеристики на мониторе, цепляясь взглядом за самую необходимую информацию. Шлюп оснащён двумя направляющими двигателями и дополнительной системой репульсоров, что позволяет развивать приличную скорость в тысячу миль в час. Два направляющих двигателя, три уровня защитных щитов, 84 миниатюрных репульсорных проектора в качестве вооружения — да на такой птичке можно вполне себе успешно путешествовать между ближайшими системами. Со второго уровня раздаются звуковые сигналы инженерной панели — забрак рыскает в тонне информации, выискивая изъяны и слабые места. Грегар почему-то не может сдержаться, пренебрежительно закатывая глаз. Их молчаливый спутник всего час назад оповестил о намерении покинуть космопорт Раксуса завтра на рассвете, и отправиться к орбите его собрата, Раксус-Прайма, и теперь капитану приходится в спешном порядке проверять готовность шлюпа. Как ответственный человек, Тайфо с особым трепетом относился к доверенному ему имуществу, а Баудо ещё предстоит вернуть миледи Органа, и сделать это он собирается в идеальном виде. Грегар не спеша переходит от технических характеристик звездолета к системе жизнеобеспечения, желая убедиться, что забрак не задохнётся от нехватки кислорода где-нибудь на пол пути к Прайму. Не то, чтобы капитана сильно заботила сохранность их спутника, но что-то ему подсказывало, что сенатор, мягко говоря, расстроится — никому не хочется терять столь ценного союзника в преддверии войны. Мол резво спускается по лестнице, что ведёт в инженерный отсек на втором ярусе, и проходит в кабину пилота, игнорируя присутствие Тайфо. Усаживаясь в кресло, запускает быструю проверку всех систем, параллельно загружая данные и координаты в навигационную панель. Ему нужно проложить индивидуальный маршрут, чтобы незамеченным приземлиться прямиком на поверхность Раксус-Прайма. — Так, какой у тебя план? — доносится из технического коридора голос капитана. — Вернёшься на Секундус, или нам принять тебя на борт на орбите? — Если не выйду на связь к моменту, как вы закончите свои дела – улетай, — отзывается забрак, выводя на главный монитор карту системы Раксус. – Встретимся на Набу. — И как ты планируешь покинуть систему? — ненавязчиво интересуется Грегар, недовольно фыркнув себе под нос. — Панворкка не рассчитан на такие огромные расстояния, без гипердвигателя ты сможешь добраться максимум до Оссуса. — Разберусь. «Разберётся он, как же», думает про себя капитан, прикидывая возможные варианты. Эта непомерная самоуверенность невероятно раздражает. Тайфо выводит карту орбиты Прайма на технический монитор, и принимается крутить трёхмерное изображение, изучая его с разных сторон. — Придётся изрядно потрудиться, чтобы проскользнуть через блок-посты Центральной Станции, — самому себе говорит мужчина, но он почти уверен, что забрак его прекрасно слышит. — Что, если обогнуть планету со стороны Раксус II? — Наткнёшься на Республиканские системы Сиенара(3). У них там отслеживающие спутники по всей орбите. Капитан тяжело вздыхает. — С какой стороны не сунься, везде будут проблемы, — скептически отзывается он, направляясь в кабину пилота. Мол разглядывает космическую карту, не обращая внимания на остановившегося позади мужчину — Тайфо панибратски опирается о спинку пилотного кресла. Капитану окончательно перестаёт нравиться вся эта идея. Две пары глаз шарят по интерактивной панели экрана, пытаясь нащупать слабое место. Оно ведь у всего должно быть! Грегар замечает тусклое, матовое пятно, которое с северо-западной стороны тянется продолговатым хвостом кометы. — Тут, — говорит капитан, и наклоняется к монитору, ткнув пальцем в экран. — В этом квадранте астероидное поле? — Скорее мусорное, — сухо говорит Мол. Его напрягает присутствие Тайфо рядом, забрак не привык ни к компании, ни к товарищескому сотрудничеству. — Как бы там ни было, оно создаёт помехи, а это значит, что… — Можно незамеченным проскочить мимо блок-постов и отслеживающих систем. Забрак задумчиво кивает зреющему плану, и прокладывает на навигационной панели предложенный курс. Система выдаёт ошибку, мигая на экране красным символом опасности. — Придётся лететь вслепую. Тайфо косится на забрака, искренне сомневаясь, что возможно проделать подобный манёвр с первого раза, да ещё и успешно. — Рискованный план. Даже опытный пилот не сунется в подобное место без крайней нужды и сопровождения навигационной системы. — Можешь считать, что у меня крайняя нужда, — отзывается Мол, и поднимается с кресла, намереваясь закончить разговор и лично проверить системы жизнеобеспечения. Тайфо не двигается с места, преграждая забраку путь. Они вцепляются друг в друга недобрыми взглядами, и хоть красно-жёлтые, отдающие угрозой глаза доставляют дискомфорт, Грегар упрямо продолжает стоять, грозно насупившись. Его безрассудная смелость граничит с самоубийством, но Молу от чего-то даже нравится эта глупая, человеческая решительность и полное отсутствие инстинкта самосохранения. Капитан, несомненно, был бы ценным союзником во время битвы. — Будь так любезен, не похерь шлюп, — наконец говорит капитан, и отступает в сторону, открывая собеседнику беспрепятственный проход к системным панелям. Мол едва заметно приподнимает бровь. — Тебе бы не о шлюпе беспокоиться, а о сохранности сенатора, — парирует забрак, и пренебрежительно дёргает подбородком. — В этот раз меня рядом не будет, чтобы её спасать. Этот абсолютно прозрачный намёк на оплошность Грегара на улицах округа Ускру, которая могла стоить Амидале жизни, вызывает всплеск сдержанного гнева в тёмном взгляде, и злости в Силе. Но Мол не дожидается ответного выпада, быстрыми шагами скрываясь в коридоре. — Дьявол рогатый, — себе под нос огрызается Тайфо, плюхаясь в пилотное кресло, и настырно принимается выискивать более удачный маршрут до точки назначения. Мол слышит его тихое ругательство, брошенное в спину, но значения словам не придаёт. Все его мысли занимает предстоящая миссия, но есть что-то, что не дает ему покоя. Что-то невесомое, едва уловимое, то и дело отвлекает его, а поймать это ускользающее ощущение никак не получается. Он прислушивается, пока попутно проверяет мониторы жизнеобеспечения шлюпа, замирает на мгновение, принюхиваясь, как ищейка. Ничего. Пытается отмахнуться от навязчивого чувства угрозы, что тревожным предчувствием виснет в воздухе, но ничего не выходит. На мгновение закрывает глаза, силясь успокоить собственный рассудок, как вдруг слышит его — тихий шёпот давно забытого языка. «Вон!» Забрак распахивает глаза. Тьма стелется по полу звездолёта.Дымные облака, застилающие небосвод. Едва пробивающийся, оранжевый свет звезды заслоняет газовый гигант. Чёрно-красный, густой туман стелется по истерзанной лавой земле. Всё повторяется в бесконечном, непрерывном круге. Пепельные хлопья забиваются в лёгкие. Шаткая платформа обугливается по краям, подбираясь к ногам. Зловещая тень вырастает на ближайшем, выжженном берегу. Чтобы Падме ни делала, она снова и снова оказывается здесь, мучимая раздирающей грудину болью. Глаза щиплет, под веками собирается влага, и несмотря на душный воздух ей делается зябко. Привычный шаг назад, когда тень силой мысли притягивает её плот к берегу. Знакомое ощущение чужого присутствия за спиной, цепкая хватка фантомных пальцев на шее. В этот раз заострённые когти не впиваются в плоть, но дышать всё равно нечем, липкий страх змеится вдоль позвонков. — Котс итсу(4), — отзывается тень на берегу. — Вон! К кому она обращается? Чего ждёт? Падме дёргается было в сторону, но хватка на шее усиливается, и она беспомощно хватается за сотканное мраком запястье — чернеющие сгустки тьмы змеятся вокруг бледных пальцев. Всё без толку. Всё бесполезно. Падме давит подступающие слезы, что комом подкатывают к сдавленному горлу, и обречённо закрывает глаза. Силы стремительно её покидают. Она прекращает бороться, устало роняя руки, и подаётся назад, покорно прижимаясь к невидимому палачу — что толку в изматывающей схватке, в которой ты снова и снова проигрываешь? Тень за её спиной замирает, настороженно вслушиваясь в рваную дробь человеческого сердца: неожиданная покорность вызывает подозрения. Падме чувствует, как пальцы на шее сжимаются сильнее, заставляя её вымученно запрокинуть голову, затылком упираясь в плечо. А есть ли у фантома тело, или это, в предсмертной агонии, играет с ней воображение? — Вон! Взревев, кричит тень на берегу, и звук этот настолько громкий, что земля сотрясается, лавовые реки вспениваются и вскипают — красноватый пар туманом поднимается над поверхностью. Тьма за спиной наклоняется ближе, теснее, принюхивается к ней, точно хищный зверь — Падме чувствует жаркое дыхание на собственной шее, и мурашки проступают по коже. — Вай седрисс, — шелестит мрак у самого уха.
Загоняющееся в тревоге сердце бьётся прямиком в глотке, пульсируя по артериями. Падме с трудом поднимает веки, боясь увидеть перед собой выжженную, чёрную землю, испещрённую потоками лавы. Но перед ней всё та же хромированная, мутная поверхность потолка знакомой каюты. Девушка с облегчением прикрывает глаза, делая несколько глубоких, размеренных вдохов, пытаясь унять изматывающую тревогу. Во время таких пробуждений Падме жалеет, что не знает ни одной джедайской медитации, к которой так часто прибегал мастер Квай-Гон. Ей бы не помешала хотя бы малая часть его спокойствия. С возвращения на «Баудо» прошло несколько часов, и всё это время Амидала провела в своей каюте, надеясь хоть немного отдохнуть после вереницы тревожных дней и бессонных ночей. Но сон упорно её избегает, будто его спугнуло чьё-то незримое, мрачное присутствие. «Вон». Её уставший, измотанный разум играет с ней, издевается, но Падме всё же задерживает дыхание, напрягаясь всем телом. Прислушивается к космической тишине, что проникает в звездолёт прямиком сквозь толстую обшивку и остов. Она страшится расслышать слова, что выбираются из ночных кошмаров, и притаившись, прячутся по темным углам. Каждая пройденная в стылом ожидании секунда отдаётся болезненной пульсацией в висках. «Вон!». Амидала вздрагивает, распахивая глаза — из мутной поверхности потолка на неё смотрит чернеющая тень, вместо собственного отражения. Хочется вскрикнуть и бегом выскочить из каюты в коридор, но пальцы упрямо собираются в кулак, впиваясь ногтями в ладонь. Сенатор сглатывает подступающий, вязкий ком, и пару раз моргнув замечает, как рассеивается чернота в плохо просматриваемом отражении. Она медленно поворачивает голову в бок, устремляя взгляд на походный мешок — Падме догадывается, что всё это время тревожит её разум, мучая тело. Босые ступни обдаёт холодом, когда Амидала спускает ноги с койки, не отводя взгляда от выглядывающего из горловины свёртка. Она уверена: недобрый шёпот доносится именно оттуда. Встряхивает головой, не обращая внимания на лёгкое головокружение, и твёрдо решает вернуть чужое имущество его законному владельцу. Каждый шаг до откидного столика даётся с трудом, будто колоссальная сила сопротивления отталкивает её прочь, но Падме упрямо продолжает переставлять отяжелевшие ноги. Когда пальцы касаются грубой ткани, какая-то чужая ярость мимолётным прострелом бьёт под дых точным ударом — болезненным и сильным, — и справиться с этим чувством можно, лишь задержав дыхание и зажмурясь. Она бредёт по коридору звездолёта, точно в плотной дымке тумана, держась за свёрток обеими руками, будто боясь, что он вырвется и исчезнет. Босые ноги мёрзнут на холодном полу, но Падме не останавливается до тех пор, пока не добирается до каюты одного из своих спутников. Хромированная створка двери все ещё размывает её мутное отражение, и ей кажется, что отражение это сгущается всеми оттенками мрака: на неё смотрит какое-то незнакомое ей существо. Сенатор стучит пару раз костяшками пальцев, слабо и коротко, а ответа не получает — по ту сторону двери звенит тишина. Вернуться обратно в собственную комнатушку она не может, не с этим кошмаром в своих руках, иначе она окончательно тронется рассудком. Взгляд опускается к сенсорной панели, кнопки на ней горят голубоватой подсветкой. Створа двери бесшумно уходит в сторону, скрываясь в прорези в стене, и в лицо ударяет острый запах обеззараживающего газа, фильтрующего воздух. Мол, кажется, ещё и не заходил ни разу в свою персональную каюту: тут ни вещей, ни походного мешка. Прежде чем пройти внутрь, Падме медлит несколько долгих секунд, они отсчитываются гулким биением сердца. Каюта эта точь-в-точь как её, небольшая, но комфортная, с койкой и спальником у одной стены, откидным столиком у другой. Хромированные стены матовостью поблёскивают на тусклом свету осветительных стержней. «Джиаасджен». Амидала проходит к столику, осторожно укладывая на него свёрток, убирает руки, медленно делает шаг назад, но больше сделать ничего не может — что-то в этом зловещем предмете непреодолимо тянет её обратно, зовом своим заманивает в сети. Ей чудится запах гари и крупные хлопья пепла, ложащиеся на чёрную, потрескавшуюся землю. «Чатс саарай»(5). Страх смешивается с ненавистью, со всепоглощающим гневом, тёмная ярость мощью своей оплетает тело, сжимает в своих смертельных объятиях, переламывает кости. Хочется на помощь позвать, потому что сама она уже не выберется отсюда, но звуки застревают в глотке. В горле пересыхает. — Заблудились, сенатор? Видение рассеивается с первым же сказанным словом, и Падме судорожно тянет недостающий воздух, вздрагивая и выныривая из оцепенения. Перед глазами все кружится и прыгает, но кроваво-жёлтый взгляд видеть не обязательно — она и без того чувствует его на себе, прожигающий насквозь. Мол стоит на самом пороге, привалившись плечом к ребру двери. Каюту наполняет целая гамма темных эмоций, эта мощная волна расходится в стороны, прошивает плоть, дюрокритовую обшивку корабля, выбрасываясь в открытый космос мрачным зовом. Он видит, как Падме едва дышать может, не то что говорить, её сплетённая из доброты и сочувствия душа мучается и стонет под натиском этого мрака. Он услышал этот стон, эту немую мольбу о помощи с другого конца корабля. — Я… — едва ворочая пересохшим языком, говорит девушка, старательно избегая встречаться со взором забрака. — Магистр Йода передал его мне. Он переводит взгляд на свёрток, что чернеет на откидном столике, и сразу понимает, что скрывается за грубой тканью. Давний боевой товарищ неслышно приветствует. «Нвул таш»(6), взывает к нему знакомая тьма. Падме прижимает к себе дрожащие руки, будто пальцы ожогами исходят от одного лишь прикосновения к хранящему тёмную энергию предмету. Забрак отрывается от двери, в два широких шага оказываясь рядом с девушкой, вглядываясь в проступающие под тканью очертания скруглённых граней. Створа каюты бесшумно закрывается за спиной. — Его нашли в шахтах, когда искали ваше… — Падме осекается на последнем слове. — Думаю, будет правильно вернуть его вам. Мол переводит на неё взгляд: Амидала не может оторваться от струящейся энергетическим потоком тьмы, хоть и не видит её взором Силы. Он рассматривает её уставшее лицо, широко распахнутые карие глаза — сенатор упрямо отказывается уходить, хотя всё нутро кричит и гонит её прочь, подальше отсюда. Тьма для разума её оказывается неожиданно завораживающей. Забрак замечает, как волны темной энергии устремляясь к невысокой фигуре, мягко обтекают её, будто Падме защищена энергетическими щитами. Мрак не набрасывается на неё оголодавшим зверем, не стремится сломать, вытянуть силы, дыхание и душу — тьме словно любопытно ближе подобраться к тусклому свечению человеческой ауры. От этого собственный разум простреливает любопытством. — Возьми его. От сказанных слов Падме вздрагивает, и поднимает на забрака удивлённый взгляд с лёгким налётом паники. — Я не… у меня нет… чувствительности к Силе. Она отчаянно пытается дать задний ход, придумать любую отговорку, лишь бы избежать необходимости приближаться к этому сгустку мрака. — Это не имеет значения. У неё плечи устало опускаются, с обречённым тяжёлым выдохом, и метнув в сторону свёртка лихорадочный взгляд, Падме послушно подступает ближе. Мол остаётся у неё за спиной, внимательно прислушиваясь к Силе, ко всем ощущениям, к той мягкой ряби, которая идёт по энергетической глади. Тьма великодушно подпускает девушку ближе, он слышит тихий шёпот ситхского сакрального языка. «Войунокс шаккай»(7). Падме кажется, что сердце в груди сейчас разорвётся, бешеным ритмом пробивая ребра. Ей страшно. Страшно так, как не было за всю свою жизнь, но что-то неумолимо притягательное в этом мрачном шёпоте манит её, зовёт, заставляет протянуть дрожащую руку, пальцами коснуться грубого льна — ткань по волшебству расходится в стороны, являя блестящую сталь рукояти. Засечки на цилиндрическом корпусе покорёжены и обожжены в самой середине, часть меча отсутствует, обнажая внутренности, что прячутся за толстым сплавом металла. Девушка медлит, затаив дыхание, ладонь замирает в дюйме от судьбоносного прикосновения. Прикосновения к Темной Стороне. Ей уже не вырваться из этого пленительного диалога — тьма умеет уговаривать и искушать сильнее, чем что-либо другое во всей Вселенной. Мол видит змеящиеся сгустки мрака, что невидимым обычному глазу потоком ластятся к тонким пальцам. Когда подушечками касается она рукояти, из лёгких рвётся рваный выдох — холодный металл обдаёт кожу обжигающим теплом. Падме поднимает меч на вытянутой, дрожащей руке, ладонью вверх, и не отрываясь смотрит на блестящие грани смертоносного сплава. Он подбирается к ней мягкой, неслышной поступью. Подступает почти вплотную, так что Амидала чувствует спиной тепло его тела, оно такое же обжигающее, как холод рукояти. Перехватывает тонкое запястье пальцами, затянутыми в чёрную кожу перчаток, разворачивая ладонь с зажатым в ней мечом перпендикулярно полу, и замирает в боевой стойке, так и не выпуская её руку из собственного захвата. Ощущая его крепкую фигуру за своей спиной, делается не так страшно, Падме чувствует тёплое дыхание, оно сбивает пряди у самого виска, щекочет кожу. Он будто тень из её ночного кошмара, которая вот-вот сожмёт когти у неё на шее. Амидала знает, что Мол ждёт её следующего шага, который сделать должно ей самой: большой палец мягко скользит по активатору. Алое пламя световым лезвием вырывается наружу, зычно разрезая пространство, и девушка вздрагивает всем телом, сипло втянув воздух коротким вдохом. На стены опускается кровавая дымка, кожа её собственной руки окрашивается красным — на ней только черных, ритуальных узоров не хватает. — Что ты чувствуешь? Голос его звучит приятными обертонами, вселяет уверенность, успокаивая: Падме никогда ещё не слышала его так близко. Он позволяет ей увидеть всё, что когда-то вложил в этот меч. Всю свою ненависть, весь свой гнев, всю ярость. Все злые, тёмные, пагубные эмоции что он когда-либо испытывал — всё это он открывает ей. Хотела же она знать о нем больше, что ж… пусть видит, кем он был. Что он такое. Амидала прислушивается к собственным ощущениям, к тихому зову — алое лезвие говорит с ней, нашёптывает незнакомыми фразами. Слышит приглушенные крики, слабые мольбы обречённых на неминуемую смерть, шумные вдохи предсмертной агонии. Слышит стоны сотен душ, чью жизнь отнял этот меч, и разрушительная ярость кипит по кровавым всполохам. Такую же ярость вспышками видела она в глубине красно-жёлтого взгляда. Падме знает — это не её чувства, но они настолько яркие, настолько сильные и настоящие, что чудится, будто они струятся по её собственным венам вместе с кровью. Будто она проживает все тёмные эмоции за эти мучительно долгие мгновения. — Я чувствую гнев, — шёпотом отзывается Падме, сильнее стискивая пальцы вокруг рукояти. — Боль, ненависть и… страх. Она удивительно точно описывает всё, что Мол видит и чувствует в темной энергии мрака, исходящей от ситхского меча, и неожиданно для себя понимает: Амидала была не права. Может у неё и нет привычной, ощутимой чувствительности к Силе, но тьма говорит с ней мягким шёпотом в ночных видениях, и Падме слышит этот зов, покорно на него отзываясь. Чем дольше тьма эта ластится к хрупкому телу, тем сильнее становится свечение её ауры в Силе. — Это она? — Тёмная Сторона, — кивает Мол. — Всё, из чего она состоит, всё, чем является — вложено в этот меч. Падме чувствует вибрацию энергии от светового кристалла, что прячется в самом сердце металлического сплава. Забрак перемещает ладонь выше, накрывая девичьи, белеющие пальцы своими, и деактивирует световое лезвие. Алое свечение со зловещим жужжанием уходить к основанию рукояти. — Вы избавитесь от него? Мол медленно разворачивает её руку ладонью вверх, в исходное положение, и разжимает пальцы. Падме послушно повторяет его движения — на фоне черноты его перчатки, её маленькая кисть кажется кипенно-белой, и россыпь голубоватых вен сеткой виднеется под тонкой кожей. Она заворожённо наблюдает, как металлическая рукоять отрывается от ладони, повиснув в воздухе, и девушке кажется, что она собственными костями чувствует энергию Силы, что прошивает её плоть насквозь. — Эта тьма, — тихо говорит забрак, глядя на парящие орудие ярости, что когда-то принадлежало ему. — Она часть меня. Живёт в моём разуме, прячется под кожей, течёт по венам вместе с кровью. Избавившись от меча, от неё я не открещусь. «Прими своё прошлое». Стальной сплав тускло поблёскивает в свете осветительного стержня, вращаясь вокруг своей оси, будто волшебный предмет из детских сказок, и Падме затаив дыхание, разглядывает литые грани. — Меч — напоминание о том, кем я был. И кем могу стать. Мол опускает руку, телекинезом перемещая рукоять обратно на развёрнутую ткань, что лежит на откидном столике. Он так и не коснулся оружия, созданного когда-то собственными руками. — И кем же вы можете стать? — спрашивает Падме совсем тихо, чуть поворачивая голову в сторону забрака. Он едва заметно ухмыляется уголком губ, ловя её настороженный взгляд. — Кем угодно. Тьма неторопливо рассеивается, забираясь обратно в угрожающе поблёскивающую рукоять светового меча, забирая с собой шёпот, гнев и ярость, и страх унимается в груди. Сенатор делает шаг в сторону, разворачиваясь к собеседнику, и вглядывается в привычное, равнодушное выражение лица. Ей вдруг вспоминаются напутственные слова гранд-мастера, перед самым отлётом из Галактического города: «Ошибки былые весомы не столь, сколь дела грядущие». Мол прав: теперь, освободившись от влияния своего бывшего учителя, он может стать тем, кем пожелает. Даже тем, кому она может довериться. — Я верю вам, — говорит Падме севшим голосом, преодолевая нарастающую неловкость. — Сама не знаю почему, но… верю. Она готова поклясться, что в этот момент пугающий когда-то взгляд едва заметно теплеет. Мол кивает в ответ. — Буду иметь ввиду. Они неприлично долго смотрят друг другу в глаза, пока ребяческое смущение не начинает звенеть у Падме в ушах, окрашивая щеки румянцем. Лишь тогда она непроизвольно поджимает губы, и ничего не говоря, направляется к выходу, быстро скрываясь в полумраке коридора. А Мол неподвижно стоит посреди каюты, пропуская через себя оставшиеся всплески Сторон в энергетическом поле. Световой меч так и остаётся лежать на столике, нетронутый.Раксус-Прайм, Тионская гегемония Скопление Тион, Внешнее Кольцо
Туман. Кругом туман. Стелется по земле, плотной завесой поднимается в воздухе, столбами скал высится над океанами, накрывая водную гладь. А, может, и океаны состоят из этой молочно-голубой хмари? Да. Всё вокруг состоит из тумана. Туманные деревья, туманные кроны, туманные травы. Светлое пятно туманной луны на тёмном туманном небе. И силуэты впереди тоже сотканы из него — из плотного марева. — Я вижу вас, — говорит отшельник, склоняя голову на бок, прищурив воспалённые глаза. — Я вас вижу. Силуэты растворяются от звука его голоса, точно он — ветер. Слова его — ветер. Дыхание его — ветер. Мысли его — ветер. Отшельник закрывает глаза и выпускает весь воздух из лёгких — органы болезненно сжимаются под тонкой, бледно-голубоватой кожей. Цветом она совсем как туман. Наверное, он и сам состоит из плотного марева. Туман. Туман везде. В прошлом. В настоящем. В будущем. Лишь иногда, в редкие моменты прорываются образы через этот маревый полог, и тогда он видит вспышки света. Голубые, зелёные, фиолетовые. И красные. Много, много красных вспышек, продолговатыми линиями маячат вдалеке. Они спереди, они сзади. Они справа, они слева, они снизу и сверху. Кругом одни кроваво-алые всполохи: их десятки, сотни, тысячи. И туман. Сплошной туман, из которого состоит небо вверху, земля внизу, создания в водах ниже земли. Отшельник поднимает руку, вытягивает её перед собой, рассматривая сливающиеся с маревом очертания длинных тонких пальцев. Он и сам соткан из тумана. «Оба-Диа»(8). Шёпот вплетается в тонкие нити хмари, сливаясь с ней в единое существо. Живое. Дышащее. Отшельник на пятках прокручивается вокруг своей оси — истрёпанная, обветшалая одежда цепляется за клубы тумана, трещит по швам и рвётся. Или, это разум его рвётся, волокно за волокном? «Оба-Диа». — Оба-Диа — повторяет отшельник, шипит знакомые звуки, подражая призрачному шёпоту. Кажется, он когда-то знал, что это значит. Знал ведь? Знал ли? «Предали», несколько приглушенных голосов сипят одновременно, прямиком в его голове, словно клубок ядовитых змей с высунутыми, расщепленными надвое языками. «Забыли». «Предали». — Предали, — горестно соглашается отшельник в ответ, чувствуя, как болезненно-ноющее ощущение расползается по телу. — Забыли. Туман закручивается вихрем вокруг его ног, переплетаясь с тьмой — в нём вновь несмело проступают очертания. Яркой вспышкой сверкают молнии, едва не лишая зрения, и он падает в страхе на мутную землю, сбивая колени в кровь. Тело пробивает дрожь. Туман ластится к коже. Туман? Тьма? Может, это одно и то же? Алое пламя разгорается вдалеке, окрашивая хмарь багрянцем, окружая со всех сторон, наползая — от него никуда не деться, никуда не убежать. Оно течёт потоками-рукавами, точно вязкая кровяная река по чёрному туману вместо земли — он будто выжжен, будто обуглен. Кровавое пламя. Чёрный туман. Чёрное пламя. Кровавый туман. Ему нечем дышать, стенки лёгких сжимаются, слипаются друг с другом, из-за вязким пологом темноты он видит два горящих жёлто-красных светила. «Джен’джидай»(9). Отшельник наклоняется к земле, сгибаясь пополам, лбом упирается в твёрдое марево — он страшится того, что слышит, хоть и не знает этого мёртвого языка, не понимает слов. Или знает? Или понимает? Иначе, почему тогда ему так страшно? Почему ужас стальными цепями овивает горло? Он прикрывает руками голову, сворачиваясь в клубок. Ощущение неминуемой погибели давит на позвонки, кроша их в труху, и от боли этой хочется взвыть. Кровавое пламя. Чёрное марево. Пепелящий кроваво-жёлтый свет. И туман. Кругом один сплошной туман.