Держась за руки

Терпение — ресурс ограниченный. Даже если это закалённое терпение майора Грома. Расслабленно полежав после душа минут сорок, Игорь со вздохом встаёт. Прошедшие сутки они почти не спали. День провели в такси, в аэропортах или в воздухе, возвращаясь в Питер. А ночь… Последняя ночь в Венеции стоит того, чтобы стать бессонной, не правда ли?.. Теперь они дома. И можно бы уже и отдохнуть. А не разбирать вещи, попутно подыскивая самое удачное место для многочисленных сувениров. В одних трусах и майоровой старой футболке, спадающей с плеча, скакать кузнечиком по комнате под носом Грома. Очень соблазнительным рыжим кузнечиком. Игорь решительно сгребает Серёжку в охапку и укладывает в кровать. Тот расслабляется на пару секунд, сопит выжидающе, потом начинает ворочаться, будто бы устраиваясь поудобнее. — Спи. — настойчиво и строго говорит Гром. — Сплю. — сговорчиво соглашается Серёжка. А сквозь густые ресницы поблескивает совсем не сонный взгляд. Игорь обнимает его, прижимая к постели за плечи и закидывает колено на ноги. Авось, не выберется из кровати, стоит лишь возлюбленному задремать. Целомудренно чмокает Серёжу в лоб, отведя назад упрямую рыжую прядь. И в глаза, прикрытые подрагивающими ресницами, чтоб не смели открываться — в левый, потом в правый. И в загоревшие под ласковым венецианским солнцем щеки. Извилистый контур светлого пятнышка витилиго, похожего на крошечную Италию, тянется к уголку рта. Игорь тянется тоже. /Только губы — не глаза. Целовать их, чтобы не смели открываться — очень опрометчиво…/ Серёжкины губы отзывчиво размыкаются, ловят вздох и возвращают едва слышным стоном — вместе с юрким языком, влажно и горячо мазнувшим от уголка рта по изнанке губ — и толкнувшимся глубже… Ладони ловко проникают под майку Игоря, оглаживают лопатки и скользят по ложбинке позвоночника вниз, ныряя кончиками пальцев под резинку боксеров. И тут же возвращаются к плечам, царапая кожу короткими ногтями — не больно и не щекотно — ровно так, чтобы разбегались по спине шустрые стайки мурашек, заставляя невольно выгибаться. Серёжа точно знает, как надо. В общем, целомудренно не выходит… Игорь шумно дышит, с трудом разрывая поцелуй. Обнимает ладонями серёжино лицо, поглаживая большими пальцами скулы и кончики все так же сомкнутых ресниц. Прижимается лбом ко лбу и тихо шепчет в самые губы. — Устал же… Вон какие круги под глазами — вылитая панда. — Что ты имеешь против панд — они милашки! Но это — просто тень. — так же тихо отвечает Серёжка, едва сдерживая лукавую усмешку. — От ресниц, что ли? — скептически хмыкает Гром, качая головой. — От бровей. — усмехается Разумовский и слегка прикусывает нижнюю игореву губу. Не больно и не щекотно — ровно так, чтобы жарким разрядом стрельнуло в затылок и растеклось по позвоночнику до самой поясницы. Дразнится, хулиган… И Игорь уступает. Впрочем, как всегда. Разве может он отказать своему Серёжке? Тем более, если и сам уже спать желает явно в последнюю очередь. Разлетаются в стороны футболки. Трусы оказываются в изножье кровати. — Что мне сделать? — спрашивает Игорь с придыханием. — Как ты хочешь? — Как…утром… — предвкушающе улыбается Серёжка и вздыхает счастливо. «Утром…» Игорь облизывает враз пересохшие губы и плавно стекает ниже, спускаясь цепочкой влажных поцелуев от подбородка до закаменевших сосков и дальше — к узким бёдрам, с готовностью раскрывающимся под его прикосновениями, становящимися с каждой минутой все настойчивей и откровеннее. Он ласкает Серёжку — ртом и пальцами — неторопливо и бережно, долго и искренне наслаждаясь процессом. Словно эта ласка сама по себе — цель, а не средство, не подготовка… к продолжению. Потому что продолжение — это не главное. Главное, чтобы Серёже было хорошо… Серёже хорошо. Это видно… слышно… И осязаемо. Разливается по коже алый румянец, вздохи срываются в стоны, дрожь, нарастая, растекается по телу… Отдается в игоревых губах и ладонях… и сладким трепетом отзывается в сердце. Игорю тоже хорошо. Оттого, насколько хорошо Серёже. Гром нежит его откровенными касаниями. Лелеет чувственным восхищением. Любуется его наслаждением. Ощущает себя всесильным… и покорным одновременно. — Сейчас… — выстанывает Серёжа.— Ну, же! Пожалуйста… Игорь оторваться от него не то, что не хочет — физически не в силах, боготворя любимого, отвлечься от волшебного таинства по столь незначительному поводу как потенциальное собственное удовлетворение… Но Серёжа просит. И он снова уступает. Урезонивает жадные губы свои и пальцы, приподнимается, вставая на колени между разведенных серёжиных ног и подхватывает его под бедра, объединяя привычным плавным движением распаленные тела. Полный блаженства стон сливается с хриплым выдохом, возвращается зеркальным отражением — снова и снова, переплетаясь в песню без слов — но с каким же глубоким смыслом! Кто слышал, тот знает… Она нарастает крещендо с каждым витком закручивающегося тугой спиралью удовольствия и взмывает ввысь, увлекая к сияющим небесам стройное тело, выгибающееся в сильных надёжных руках… Всем существом ощущая оглушительный взрыв и затихающие отзвуки серёжиного наслаждения, прокатывающиеся сладостным эхом по собственной коже — от мочек ушей до напряжённых бедер, Игорь замирает, пары-тройки шагов не дотянув до собственной вершины. Не пытается догнать, спешно добирая суетой лихорадочных движений. Знает, каким чувствительным становится расслабленно-томное тело. Понимает, как Серёже может быть… нестерпимо. Ничего, он сам с собой разберётся, не маленький. — Куда? — пронзительный шепот и стиснутые колени Серёжки останавливают на середине тщетной попытки отодвинуться, освободить любимого от собственной тяжести, а себя — от соблазна завершить путь к удовольствию. — Мне… нужно… — Я знаю, что тебе нужно. — убежденно и ласково звучит в ответ. И одним ловким слитным движением — невозможным, казалось бы, для его тонкого, хрупкого с виду тела, — Серёжа опрокидывает Игоря на спину, и оказывается сверху, довольно улыбаясь. — Держись теперь, Гром! Игорь держится. И держит свое сокровище. Гладит благоговейно перламутрово-влажную кожу. Вспоминает, как рассветное венецианское солнце играло на ней всеми оттенками розово-лиловой зари, одевая светящимся ореолом сотрясаемое наслаждением тело. Сейчас солнце другое — северное, закатное. Но от этого расцвеченная отблесками пурпура и золота сережина красота нисколько не проигрывает. Он прекрасен при любом солнце. И в лунном свете тоже. Игорь откидывается на подушки, обводя жадным и нежным взглядом раскрасневшегося Серёжку — любуется невероятно прекрасным юношей, оседлавшим его бедра. И крепко, но бережно придерживает под ягодицы, не позволяя с размаху безоглядно насаживаться на член — как любит делать порой этот нетерпеливый и страстный мальчишка… — Не… торопись… — едва слышно, уговаривая, кажется, их обоих, шепчет Игорь. — Родной… не спеши… Ему и этого хватит. Медленных плавных покачиваний, коротких неглубоких толчков… предельного единения. Невыносимой остроты ощущений от осознания того, что он там… в тугом шелковом плену самого желанного и любимого на свете существа… Хватит для того, чтобы накрыло, подхватило и унесло, выгибая над Землёй ярчайшей радужной аркой, расплавляя до состояния плазмы в страстном пламени своего личного светила — звезды по имени Серёжка. Терпение — ресурс ограниченный. Любовь безгранична. Особенно, если это — любовь Игоря Грома к Серёже Разумовскому.