***
— Вот сюда. Под ребро. Ясно? Она изумлённо подняла голову и почувствовала, как встречный взгляд, серьезный, горящий, прожигает её насквозь. Её пальцы — вокруг рукоятки его перочинного ножа, а острие упиралось в складку ниже нагрудного кармана рубашки. Достаточно надавить посильнее — и всё, её стажировка закончится. Мысли в голове носились как потревоженные птицы и не давали принять никакого внятного решения. В грудь изнутри словно бил тяжёлый молот, заставляя руки дрожать, не позволяя вздохнуть. Каждый его удар громом отдавался в висках толчком крови. Там же, где-то среди всех соображений, неуловимым вихрем проносились обрывки самых недавних воспоминаний, того, что случилось всего несколько часов, минут, секунд назад. Её собственные ярость и страх, табельное, что теперь валялось где-то под ногами. Напряжённая дорога сюда, в кромешной черноте. "Интересно, — думала она, когда спускалась по лестнице в глубокий овраг. — Который час? Два ночи? Три?" Когда выезжали из Троицка, было почти уже утро. Кажется, где-то за монументальными корпусами завода далёкая линия горизонта начала обозначаться неуверенным проблеском света. Но здесь, внизу, была темнота, не синяя, подсвеченная старыми ржавыми фонарями, а чёрная и непроглядная. Иллюминации нет, не горело ни одного окна. Силуэт впереди был едва различим. Меглин не оборачивался, наращивал шаг, будто позабыл о её присутствии и существовании. И самое главное: сна ни в одном глазу, все чувства обострены до предела. Здесь ночь ещё не кончилась, и он вполне мог объявить своей ученице выговор, в личном порядке... Её щёки до сих пор горели от оплошности, в носу что-то даже тихонько хлюпало. "Я не смогла выстрелить, — тихо призналась она, глядя на взбешённого наставника со ступеньки чьего-то парадного снизу вверх. — Извини". "За что? За человечность? — прогремел в ушах сердитый баритон. — Или за слабость?" Её голова сама опустилась ниже, ушла в плечи. Вот было бы здорово сейчас провалиться под землю! Он только что по балконам карабкался, как каскадёр, а она так просто облажалась. Вот так просто... Перед глазами как будто до сих пор — обветренное, неприятное лицо Владимира Стриженова: тот смотрел без опаски прямо в прицел пистолета. Заметив её замешательство, сделал шаг вперёд, а она отступила на два. — Стреляй! — приказал Высотник. И с каким-то сожалением проговорил: — Не сможешь... Повернулся и, прихрамывая на левую ногу, убежал прочь. А она вела за ним дуло своего верного "Макарова", впопыхах так и не снятого с предохранителя. И всё не решалась выстрелить. Теперь уже в спину. Не смогла... "...Ты это не мне говори, а детям тех, кого он ещё убьет!" — сурово добил её наставник. Он вылетел на улицу уже через пару минут, разгорячённый, запыхавшийся. Увидев, что стажерка сидела на ступеньке парадного и готовилась разрыдаться от почти детской обиды на саму себя, резко затормозил, сплюнул в сердцах. И вот — высказал ей всё, что он о ней думал. Коротко и совершенно убийственно. А потом неожиданно грозно подался вперёд. Навис над ней, так, что она даже отшатнулась. Позади были перила чьего-то подъезда, отступать некуда. Оставалось только упереться в них, вжаться спиной, съёжиться в комочек. Почувствовать себя загнанной в угол, во всех возможных смыслах. "Запомни раз и навсегда, — сказал Меглин жёстко. — Жалость — штука хорошая. В кино и книжках. А здесь у тебя — весы. На одной стороне — его жизнь, на другой — его будущих жертв. Выбирай". "Этого не повторится", — виновато пообещала она. И впервые на миг позволила себя сжечь этим невыносимым глазам... Вот, наконец, лестница в овраг, к его логову, закончилась, под ногами шуршала трава. После — ещё несколько ступенек на крыльцо. За дверью — такая же темнота, хоть выколи глаз. Как он мог что-то здесь видеть? Её руки инстинктивно начали шарить по стене в поисках выключателя, нашли. Щелчок, но света нет. Новая попытка — и такой же результат. Лампочка перегорела, что ли? Сказать её хмурому спутнику об этом обстоятельстве? Может быть, позвать? Попросить... Он всё ещё здесь, или... Внезапно в душе начала подниматься паника, как у первобытного человека перед темнотой за стенами пещеры. По спине вкрадчиво сползал холодок, руки сами потянулись к кобуре, вытащили оружие и резко выставили его перед собой. Ничего не было видно по-прежнему, но небольшое средоточие смерти в пальцах придавало уверенности, один из них лёг на спусковой крючок. Теперь можно было сделать шаг, наугад. Сердце стучало так же сильно, внутри паника стремительно сменялась злостью. Он же всё прекрасно знал! Знал и про лампочку, и про то, что большинство людей боится черноты перед глазами, ибо не умеют пользоваться другими органами чувств, с той же эффективностью. И его ученица — не исключение. Злость придала смелости и возвратила голос: — Не надоело меня пугать? Как будто совсем рядом — шорох. Есеня наставила пистолет на звук и с трудом перевела дыхание. Вновь шорох, почти неслышные шаги, но уже с противоположной стороны, за спиной. Резкий разворот туда. И чувство такое, словно они играли в жмурки, а глаза были завязаны у неё. Ещё несколько таких же бесплодных попыток взять на невидимую мушку невидимую цель. Остатки страха опускались на дно, а негодование подпитывалось азартом, что он в ней вот так раздразнил. Чувства, желания стали уже совсем другими: она хотела застать этого наглеца врасплох, упереть пистолет ему в грудь или в спину и, наконец-то, заставить с собой считаться. И больше так её не пугать! Внезапно её грубо схватили сзади, стремительно развернули, потащили куда-то. Из темноты сверкнули звериные глаза, пистолет полетел на пол. Следом вспыхнул свет. Пока Есеня отчаянно жмурилась и пыталась вздохнуть, стальные пальцы взяли её за запястье, силой разжимая кулачок. И, как ребёнку, вложили в ладонь раскрытый перочинный нож. А когда она инстинктивно ухватилась за рукоять, подвели кончик к вздымающейся груди под рубашкой... И вот теперь она стояла перед ним, совершенно обалдевшая и неподвижная, и даже не представляла себе, что всё это значит. "Под ребро"? — Запомни. Пистолет обманывает. Он даёт ложное ощущение того, что убить просто. Меглин слегка подался вперёд, и нож прошёл сквозь ткань. А Есеня изумлённо приоткрыла губы и застыла на месте без движения. Ярости больше не было и в помине, страх сменился замешательством. Чего он добивался сейчас и что хотел ей показать? Что он имел в виду? Ведь острие ножа вот — у его сердца, достаточно было только надавить. Куда уж проще!.. И всё это он, только вдуматься, на грани жизни и смерти говорил! Совершенно ровным голосом, пробуравливая взглядом. Неужели совсем не боялся? Или нравилось ему так играть с этой неприятной госпожой с косой, потому он и за Высотником лез до десятого, наверное, этажа, по балконам? Неужели не понимал, что так с ним будет только страшнее работать? Ведь его стажерка сама пока ещё не рвалась на тот свет. Не найдя ответа в своих мыслях, пришлось поискать его в сумасшедших глазах. Должно быть, у неё стало совсем уже ошеломлённое выражение лица, поскольку Меглин чуть смягчился. Даже как будто усмехнулся в усы. Пророкотал: — Убить нельзя. Пока руки не готовы. При этих словах Есеня невольно посмотрела туда, где был нож. И похолодела. Пока она таращилась на этого бородатого самоубийцу, позабытый нож бесконтрольно вошёл ещё чуть-чуть дальше, под углом вверх. Даже кровь выступила, а он и не заметил как будто. Ужаснувшись, она попыталась отдёрнуть руку и не смогла: как обычно, разгадав её намерение ещё в зародыше, Меглин сжал вокруг её пальцев горячую хватку, так, что её ногти впились в ладонь. И удерживал, несмотря на всё её беспомощное противодействие, заставляя вонзить подрагивающее острие глубже. Прорычал: — Поняла? — Да... — прошептала Есеня. Стараясь высвободиться, она напрягала все силы, чтобы хотя бы повернуть нож, не позволить случиться неизбежному. Но ничего не получалось. На светлой рубашке багровая точка расползалась в пятно, больше, больше... И вот вокруг — уже не завод и не улица, а не менее зловещее и знакомое место. Этот вызывающий озноб контраст света и тени, зеленоватой темноты и мерзкой жёлтой плитки под ногами. Ванна для процедур и кровь, что потоком струилась в воду. — Нет! Нет! Нет! — от собственного крика в ушах звенело эхо. — Я не хочу! Нет! Родион! По щекам катились слёзы, в груди — такая же острая боль. Кровь окрашивала всё вокруг, от рукоятки ножа ползла по рукам, как кипящая смола. Кажется, даже дымилась. И вдруг — оглушительный звонок её телефона. Эхо отразилось от стен, и сердце внутри содрогнулось и высоко подпрыгнуло. Нет! Не искать его нигде! Не брать! Не брать, ни в коем случае! Но чья-то жестокая рука поставила вызов на громкую связь. — Скажи мне, — раздался грубый, искажённый голос. — Что ты чувствуешь? Теперь, когда осталась одна? Она озиралась в пронзительном ужасе, раз, потом другой. Но видела только тёмные стены, что терялись во мраке. В воцарившейся тишине — звук падения капель в воду. Мерный, невыносимый. Это из любимого сердца лились последние остатки жизни и скользили по её пальцам вниз. Кап, кап, кап... От этого звука хотелось убежать, спрятаться, умереть самой... Не в силах больше вынести всю эту безумную комбинацию света и тьмы, тишины и гулкого, размеренного падения, она зажмурилась крепко, как в детстве. И громко, бессвязно закричала перед тем, как проснуться...***
Две тысячи шестой год. Москва. Квартира в одной из престижных и, как раньше было принято говорить, "номенклатурных" высоток. Дому уже лет сорок пять, но вид на набережную, высокие потолки с лентой стандартной лепнины по ободку и огромные, даже по современным меркам, комнаты с каждым годом прибавляли ему ценности. Большинство населения страны никогда не узнает, как выглядит такое жилище сильных мира сего изнутри. Но двум подросткам повезло, их отцы — генералы. У Жени — со стажем в тринадцать лет. У Володи же папа получил повышение только в позапрошлом году, вот почему он до сих пор не научился жить в этом маленьком дворце на высоте птичьего полёта. То и дело он словно сжимается в калачик посреди комнаты, так, как если бы на него со всех сторон надвигались эти монументальные стены. Даже сама обстановка говорит о том же: вся добротная, но скромная мебель собрана в самом центре, составлена, как маленькая уютная крепость. А по сторонам можно спокойно проехать на танке. Новоиспечённый генерал Григорьев, видимо, чувствовал себя в новых апартаментах так же неловко как и сын, но обновить интерьер по западному образцу не позволяла хроническая нехватка времени. — Да кто он вообще такой, этот Меглин? — наконец, не выдерживает Женя. — Да ты что! — Володя восторженно раскрывает глаза. — Да он... На, погляди! С этими словами, он уносится в соседнюю комнату и приносит плотную картонную папку. Женя настороженно подходит ближе: — Это чё? — Зацени. Приятель торопливо развязывает тесёмки. Поворошив рукой в заключениях и протоколах, достает несколько следственных фотографий. Сложив их в стопку, протягивает Жене. А сам, с жадным любопытством, уставляется на него, так, словно гость пробовал испечённый им пирог, не меньше. — Чего смотришь? — недовольно фыркает тот. И вздрагивает от внимательного взгляда тёмных синих глаз. — А ты бы себя видел со стороны, — говорит Володя, подперев щёку рукой. — Как будто сам хочешь сделать то же самое. Понять, каково это... Женя едва подавляет в себе желание отвернуться. Говорить с приятелем стало совсем непросто, с тех пор, как тот увлекся учениями профессора Фрейда. Или Фройда? — Погоди. Так, это он так бошки режет, что ли? Меглин? Володя придвигается ближе, проводит пальцем по фото: — Одним ударом, видишь? Р-раз! От сих до сих! — Ух ты, — поневоле восхищается Женя. — Чувак вообще — красава... А тут написано: дело закрыто. — Конечно, закрыто, — смеётся Володя. — Теперь. Ты что, Меглина не знаешь? Женя ворчит: — Слышал что-то. — Конечно, слышал. — А он кто? Следак? Володя таинственно понижает голос: — Следак... Терминатор! Тебе отец про него не рассказывал? — Нет, он про работу редко, когда... — Мой тоже. Но я в его бумажках покопался. Если где маньяк заводится, — выпускают Меглина. И скоро он всплывает. Маньяк, в смысле... Кверху брюхом. Сейчас покажу. Пока он увлечённо роется в бумагах, Женя уточняет: — Так он его убил? — А что ему, нянчиться с ним, что ли? — удивляется Володя и с гордостью демонстрирует потрёпанный корешок папки. — Вот, гляди. Видишь, буква "М"? Везде, где она стоит, подозреваемые гибнут. Сопротивление при аресте, несчастный случай, самоубийство... Осмысловский-младший рассматривает кровавые фотографии в своих руках. Перебирает, находит самую впечатляющую. — Несчастный случай, — насмешливо повторяет он. — Самоубийство, — поправляет Володя, сверившись с заключением. — Круто, да? Папа говорит, все всё знают и понимают. А эти отмазки — для прокуратуры. Закон законом, но порядок важнее. Глаза Жени сужаются в щёлки. — Получается, он убивает кого захочет? Кого... твой папа скажет? — Ага. Он оценивающе хмыкает. — Круто. — Слушай, — вдруг говорит Володя. — А ты никогда не думал..? — Чего? — Ну, как это вообще? Убить кого-то? Что при этом чувствуешь? И что чувствует тот, кого ты убиваешь? Женя сердится. — Слышь, да пошёл ты со своей психологией! Когнитивно-поведенческой. Язык себе ещё не сломал, нет? А что, — от внезапной мысли он с интересом подаётся вперёд. — Есть претенденты? — Нет, — приятель вновь качает головой. — Ты же знаешь: убьешь — сядешь. А то ещё Меглин вот такой за тобой придёт. Тогда и сесть не успеешь. Женя оценивающе молчит, стараясь для прикола представить себя на месте какого-то неудачливого маньяка. Выходит так себе. Куда приятнее оказаться с противоположной стороны событий, с ножом в собственной руке и разрешением от начальства творить всё, что взбредёт в голову; от таких мыслей она даже начинает немножко идти кругом... А Володя гнёт свою линию. — Нет. Я о другом. Что людей вообще...толкает? Можно ли заставить кого-то... убить? — Это ты про Меглина своего, что ли? — презрительно уточняет Женя. — Я слышал, он вообще — псих. Ему это, типа, нравится. — Нет, я про обычного человека. Такого, как ты, например. Женя вздрагивает и чувствует, что внутри раздражение усилилось ещё на порядок. И чего он вообще притащился сюда сегодня? Соблазнился предложением? У приятеля же теперь любая тема так или иначе сводится к этому таинственному Меглину. Или к психологии. Пытаясь взять себя в руки, он говорит: — И чё? — Ничего. Я вот думаю эксперимент провести. Над одноклассником. — В чём провинился? — смеётся Женя. Но Володя смех не поддерживает, сжимает губы. Отвечает холодно: — Достал. — А, — понимающе тянет Женя. — А ты... Ну, не знаю... Поговорить с ним не пробовал? — Есть очень плохие люди, — заявляет Григорьев-младший убеждённым и каким-то не своим голосом. — И с ними ничего нельзя сделать. А наказать надо. — А, — соглашается Женя. — Ну, и что ты с ним делать собираешься? Володя качает головой и начинает собирать все материалы обратно в папку. — Чё? — Папа увидит, что в его бумагах опять рылся, рассердится. На футбол не возьмёт. — Да не вопрос, — успокаивает Женя. — Ты чё, маленький, со стариком на футбол ходить? Давай сами завалимся? Вон как раз "Спартак" играет... Синие глаза вдруг смеряют его таким взглядом, что слова замирают на губах. Володя возвращает распотрошённую папку в первоначальное состояние, завязывает тесёмки. — Нет, — наконец, говорит он. — Ты отца своего часто видишь, вон, на рыбалку выбирались на выходных, на дачу? А мне бы моего "старика" хоть на футболе поймать. Хоть на час... А, — он отмахивается. — Не жалей. Я привык уже. Вздыхает и уносит папку в другую комнату — на место. А Женя осторожно, как сокровище, достаёт из-за спины ту самую кровавую фотографию какого-то убийцы с рассечённым горлом. Ещё раз, со странным удовольствием, рассматривает сомкнутые веки, залитые кровью. И блестящий багровый разрез, с краёв которого так красиво пролились тёмные струйки. Улыбается и прячет снимок за пазуху.***
Майор Осмысловский выпрямился, уперевшись кулаками в стол. Встряхнул головой, отгоняя воспоминания, как комара. В них уже давно не было особого смысла. Услышав шаги, обернулся. Есеня вошла в комнату одетая, перепоясанная кобурой. И с тем сосредоточенным на чём-то внутреннем взглядом, который он у неё давно не видел. Почти год как. — Что собираешься делать? Не совладав с собой, она вздрогнула, услышала в этих словах нотки другого голоса, который слишком хорошо знала. Посмотрела на мужа как на призрака. С трудом взяла себя в руки, сделала ещё несколько шагов и опустилась на диван. Неуверенно предположила, будто угадывая правильный ответ: — В управление... поеду. — Не надо, Есень, — попросил он. — Не надо тебе туда. Та удивилась: — Но Седой же сказал, что... — Да пускай он что хочет говорит! — вдруг вспылил Осмысловский. — Ты дело со снайпершей закрыла? Закрыла. Кто её грохнул — уже не твоя забота. Ты работу выполнила. Плюс, ты — под следствием, оружие в управлении, пока экспертиза не подтвердит... Хотя что там подтверждать! На глаз же всё видно! Бюрократы. Он сел рядом, потянул жену к себе, и она со вздохом прислонилась к его плечу. Пробормотала: — Что, там совсем?.. — Треш полный, — подтвердил Женя. — Не надо тебе ни разбираться в этом, ни смотреть, даже одним глазом. И так хреново спишь. "Думаешь, ты представляешь себе, на какую жесть я уже насмотрелась, всего за полгода стажировки? — подумала Есеня. — Пожалуй, всё, что надо было, он мне показал. Раздробленные кости, мозги на тротуаре, просверленные дрелью ушные раковины, заживо сожжённый Пиночет — почти что на моих глазах... Что ты знаешь обо мне? Что ты вообще можешь знать?" "Вот сюда под ребро..." После нового сна вновь приходилось отчаянно вытряхивать из головы все его подробности. Вновь убеждаться, что на её пальцах нет горячих капель слёз и крови... А ведь она его поранила тогда на самом деле. Женя бы, наверное, на месте наставника взвыл и потом бы ещё обижался. А тот даже не пикнул и ей после ничего не сказал. Что за неведомая броня была на его душе, что не позволяла никому, даже его единственной стажёрке, подобраться ближе, узнать, о чём он думал, даже, банально, как себя чувствовал? Особенно когда к его сердцу прижималось холодное острие перочинного ножа? Когда под ним, впервые на её памяти, выступила кровь? Даже остался маленький шрам. Как зарубка, чтобы ученица точно знала, как и куда бить. Неужели он уже тогда всё решил?.. — Ладно, я поняла, — вздохнула Есеня. Сев, как полагается, дотянулась до телефона на краю стола, помахала им. — Позвонит, — я его отправлю. И в ту же секунду трубка в её руке задрожала и разразилась стандартным звоном. Женя замер на месте, предупредительно положил руку на её колено. Такая поддержка не была лишней; супруга накрыла его пальцы своими и немного воспрянула духом. — Я больше не приду, Егор Александрович. На том конце провода послышался сердитый вздох. — Может быть, скажешь, почему? — Вы прекрасно знаете причину, — нахмурилась Есеня. — Дело Суворовой закрыто. Я больше вам не нужна. — В этом ты ошибаешься, — спокойно разуверила её трубка. — Теперь, когда ты доказала, что способна прекрасно справляться без Меглина, твоё участие в работе необходимо. Она скривилась. — Я больше не хочу этим заниматься. Мне это не интересно. — Напомнить тебе то, что ты сама говорила пару дней назад? Есеня промолчала. Протестующе помотала головой и жестом остановила мужа, что уже собрался вырвать трубку у неё из рук. Оставался ещё один аргумент. — Я же под следствием, — сообщила она. И саркастически прибавила: — Это ведь вы приставили ко мне этого психолога? В самом деле думаете, что я выпустила пулю ей в затылок, когда целилась в лоб? Из пистолета... Судя по звуку на заднем плане, собеседник впечатал кулак в крышку своего полированного стола. — Я ничего не думаю, — заявила трубка удивительно ровным голосом. — Скоро придёт заключение баллистической экспертизы, и тогда в твоей непричастности убедимся не только мы с тобой. Служебный психолог — такая же бесполезная формальность. Но необходимая. Тебе об этом известно. "Что, испугался? — ехидно подумала она. — Не доверяете ученице Меглина, Егор Александрович? Решили подстраховаться? Или начальство поджимает?" Но вслух сказала другое: — У меня даже табельного теперь нет. Как прикажете ловить вашего маньяка? Голыми руками? — Ты его сначала найди, — не повышая голоса, загремела трубка. — В общем, так. Некогда мне здесь тебя уговаривать, Стеклова. Собирайся и выезжай в Дмитров. Адрес — по дороге. Оружие тебе не понадобится. Там, скорее, задачка на сообразительность будет. Рапорт через два часа. И прежде, чем она попыталась возразить, связь оборвалась. Вот интересно, что же такого натворил этот новый маньяк, раз Седой решил привлечь к расследованию с недавних пор опальную сотрудницу? И раз более высокое руководство дало на это добро? — Всё так плохо? — спросила она, когда отбросила телефон в сторону и потёрла глаза. Женя помрачнел. — Сама увидишь.***
Убедиться собственными глазами в сложности головоломки ей довелось уже через несколько часов. Наспех докончив завтрак и бегло простившись с домашними, Есеня заскочила в свой внедорожник и вскоре была на месте громкого преступления. Маленькая квартира в одном из областных центров с порога поразила чистотой и пахла свежей влажной уборкой с дезинфектором. Должно быть, хозяйка решила с утра привести своё жилище в порядок? Пропустив каких-то коллег- не то экспертов, не то оперативников, — Есеня прошла в главную комнату. И оторопела. Там всю стену занимал детский рисунок. Безоблачно-синее небо, ядовито-зелёная трава. Справа — дерево, под которым сидел человечек с книгой, вокруг — ещё что-то... Но она уже не увидела, что именно. Под рисунком на блестящем паркете, повторяя позу человечка и прислонившись спиной к стене, неподвижно сидела хозяйка квартиры. И в её груди зияла самая настоящая дыра. Есеня даже поморгала, чтоб убедиться, что ей ничего не мерещится... Да нет, труп. Тело без признаков жизни. Грудная клетка разрезана, на свету между рассечёнными мышцами жутко белели концы рёбер. — Старший оперуполномоченный Долгов, — подступил кто-то из присутствующих. — Стеклова, Следственный Комитет, — прошелестела она, уже автоматическим движением предъявляя удостоверение. Рисунок напоминал те, что малыши обычно рисуют фломастерами, только этот был изображён как граффити, баллончиками с краской. Чёрный жирный контур у всех объектов, покосившийся домик с кривыми окошками... Но Есеня уже не могла думать ни о чём больше. Она торопливым шагом направлялась на кухню. И пыталась всем своим видом показать, что даже увиденное только что было не способно вывести её — ученицу самого Меглина — из равновесия. — Вы в порядке? — донеслось в спину. На кухне царила такая же стерильная чистота. Влажный холодный гранит ослепительно сиял под электрическим светом. Есеня опёрлась на него руками, на миг прикрыла глаза. "Так, так, не раскисай, — твердила она самой себе, отчаянно сражаясь с тошнотой. — Вдох-выдох. Ничего. Это просто труп. Просто труп... с дырой в грудной клетке. Мы видели и похуже..." "Интересно, где?" — тут же напомнил о себе её невидимый собеседник. Тут пришлось ещё раз вдохнуть и выдохнуть, пока сердце не перестало подскакивать, как детский резиновый мячик. — Всё хорошо, — крикнула она в комнату. И медленно перевела взгляд на окружающее пространство. Образцовый порядок, кухня, вылизанная до какой-то нежилой чистоты. Кажется, Быков говорил, что у убитой маленькая дочь-школьница? Сегодня — обычный рабочий день, девочка собиралась в школу, мать — на работу. Тогда где же приготовленный завтрак? Где наспех убранные продукты? Где позабытые чашки, стаканы, собранный ранец и школьный обед? Либо хозяйка квартиры при жизни была сверхпунктуальной и аккуратной особой, либо что-то здесь не так. "Дурман", — вдруг вспомнилось ей эхо знакомого баритона. Собственный оглушительный испуг, а следом — облегчение, смешанное с радостью в равных пропорциях. И весёлые искорки в глазах наставника. В тот день её стажировки Меглин неожиданно отстранился от расследования по состоянию своего душевного здоровья, и его ученице пришлось впервые работать в одиночку: в охотничьем азарте, наплевав на элементарные правила осторожности, проникнуть в квартиру подозреваемого и обнаружить там такую же нежилую чистоту. Есеня усмехнулась, мысленно сравнивая этот педантичный порядок с творческим бедламом в жилище наставника. Даже, поддавшись внезапному порыву, шагнула к холодильнику и заглянула внутрь. Кристальная чистота и там. Полки почти пустые, в двери — бутылка вина по соседству с прозрачным, наполовину выпитым бутылём водки. Разве что недоставало самодельного тортика со скополамином, а на подоконнике его натурального источника — прекрасного и зловещего цветка дурмана. В тот раз, почти два года назад, когда она отвлеклась и как заворожённая уставилась на редкое растение, в голове почти не мелькнуло мысли, что хозяин квартиры по прихоти судьбы мог вернуться в любой момент. И тогда за спиной, как из ниоткуда, возник Меглин. "Я сколько раз говорил: дверь закрывай!" — строго напомнил он. И дальше принял главенство в их маленькой команде, с самым невозмутимым и уверенным видом, как будто и не отлучался никуда. А у неё камень с души свалился в тот миг! О, как же она хотела подобного трюка от него теперь! Её как котёнка швырнули в полынью, когда она только-только научилась плавать и едва сумела выскочить из предыдущей. Меглин нередко бросал её в воду собственной рукой, но с ним это всегда было опасной и захватывающей игрой, не тоскливой, безнадёжной пропастью, как сейчас. От этой мысли вдруг тоненько, тихонько заболела голова. Как давно затянувшаяся рана с осколком картечи, что остался внутри. Видимо, давала о себе знать её старая-старая травма... Что она могла без него? Без его уверенной походки, строгих глаз и острого языка, без бархата его голоса и той его внутренней силы, от которой она всегда как будто подзаряжалась? Вот она сейчас медленно обернётся, и... "Ну, что якоришь? Давай, иди работай!" Есеня вздрогнула. И расплылась в улыбке, не отрывая взгляда от порождения собственного разума. Память вновь воссоздала образ наставника во всех подробностях. Точно такой, как она помнила. Её личный призрак. Каждая чёрточка, каждая мелочь .. "Да-да, — изобразил он ту же насмешливую гримасу, прежде чем бесследно растаять в воздухе. — Я тоже скучал..." Есеня поморгала, крепко зажмурилась на миг. Вернув себе самообладание, она решительно открыла дверцу стенного шкафчика и уже не удивилась, обнаружив там стерильную чистоту и ровный ряд стаканов. Без колебаний наполнила один такой водой из-под крана. Пальцы дрожали в сердечный такт, в виски толчками билась кровь. Нужно было срочно прийти в себя. Залпом выпив весь стакан, Есеня взялась за голову, облокотилась на стойку и заставила себя работать. Так, сперва поиск свидетелей, опрос соседей, может, кто-то что-то слышал... Экспертиза, эксперты... Клещи, в которых кто-то держал её голову, наконец разжались, она облегчённо вздохнула. — Пожалуйста, не трогайте ничего, — заглянула в проём мужская голова. Есеня встрепенулась: "Да, отпечатки, это самое важное!" "Какие отпечатки? — сердито растолкал эти мысли знакомый баритон. — Не видишь, что ли? Чисто! Стёр он всё!" Так это преступник здесь убирался? Чего вдруг? "Да быть не может!" "Бухала, — констатировал невидимый участник обыска. — А в квартире — чисто. Кто так бухает, а? Ты? Я?.. Вон тарелка мокрая ещё. Ушёл недавно". Есеня невольно схватила в руки упомянутую тарелку. Посуда была влажная и тёплая. Неодобрительно поглядывая на неё, на кухню прошёл эксперт и ощупал взглядом пространство с беспокойством музейного смотрителя. — Ничего не найдёте, — заявила она. — Он всё убрал и вымыл. Смотрите. И, с этими словами распахнула перед экспертом и подошедшим Долговым дверцы стенных шкафчиков. А сама прошла мимо коллег обратно, в комнату. Заставила себя подойти ближе к жертве. Закусила губу. "Ох ты, боже мой. Кто ж её так?" "Эмоции убрала, голову включила, - мысленный собеседник был, как обычно, недоволен её медлительностью. — Что видишь?" Разрезанная грудная клетка, передняя часть рёбер, по чьей-то милости, отсутствует. Как и то, что там обычно должно находиться. Голова повернута вправо... "Ты что, Палыч? — фыркнуло подсознание. — Протоколы составляешь? Я спрашиваю: что ты видишь? То, что они все тут не видят!" — Где сердце? — спросила она. Судмедэксперт развел руками: — Не нашли. Похоже, что с собой забрал. "Ты не стесняйся, ближе посмотри", — загремело в ушах. Есеня вздрогнула, подступила к телу вплотную, присела на корточки. Зачем-то заглянула в зияющую, жуткую дыру потемневшей плоти. Немногочисленные присутствующие наблюдали за её действиями с недоумением и опаской. "Потеряла чего? Не там ищешь". Она нахмурилась. "Не там". А где тогда? — Смерть наступила около полуночи, — рассказывал за спиной Долгов. — Соседи сказали: телевизор орал за стенкой, спать не могли. Стали звонить в двери — без толку. Тогда брату её позвонили, но тот сказал: она не уезжала никуда. Утром уже дверь взломали, а тут... Значит, около полуночи? А посуда ещё теплая. Он что, всю ночь до утра здесь сидел? Наедине с трупом? Убирался? Извращенец хренов... Её зубы непроизвольно сжались так, что заныли скулы. — Вы уже закончили? — взволнованно спросил эксперт. — А то нам тело забирать надо. "Ага. Эксперт, Как слепой глухому помощник. Самое главное проглядел". — Погодите! — воскликнула Есеня. Присмотрелась и аккуратно вытащила из мёртвых губ леденец на палочке, чупа-чупс. Брезгливо рассмотрела на свету. — "Вкус тропических фруктов, — прокомментировал в ушах насмешливый баритон. — Угощайся". "Нет уж. Уволь". — Нашли что-то? — оживился эксперт. Есеня хмуро опустила находку в подставленный пакетик для вещдоков. Подумала: "Это ещё что за детский сад? На стене — каракули, леденец на палочке... Кстати, а где ребенок?" — Девочка где? — В школе не появлялась. В больницах и моргах пусто, — старший оперуполномоченный развёл руками. — Нет нигде. "Нет нигде. Слепых слушать будешь, сама скоро ослепнешь". — В розыск объявляйте, — распорядилась Есеня. Но решила при этом проверить странную подсказку. Прошла в соседнюю комнату, огляделась. Что, если в самом деле дочка убитой всё ещё была здесь и пряталась? Но где? Она обошла небольшое помещение по периметру, после заглянула под кровать. "Ты в прятки играла когда-нибудь? — поинтересовался внутренний голос.— Хреновое же место. Сразу найдут". И правда. Шкаф куда надёжнее. Только там наверняка искали в первую очередь. Полированная дверца открылась с тихим поскрипыванием. Внутри стенной шкаф оказался глубже и просторнее, чем представлялось снаружи. Ряды верхней одежды, брюк, рукав летнего платья. И лёгкая ткань чуть заметно колыхалась от чьего-то дыхания. "Иди сюда, милая..." Есеня опустилась на корточки, приглушив голос, позвала: — Всё хорошо. Никто тебя не тронет. Выходи, не бойся. Спустя целое мгновение одежда зашевелилась. И из складок опасливо высунулся нос игрушечного мишки, а следом — золотистая головка его маленькой хозяйки, с двумя бантами в косах. Синие глазки в тон школьной формы испуганно, но внимательно осмотрели незнакомую тётю. А потом малышка с тихим вскриком бросилась к Есене, прижалась к её груди, как котёнок. — Она здесь! — громко известила та невнимательных присутствующих. Обхватила ребёнка руками, погладила по тугим косичкам. "Поздравляю, у тебя теперь свидетель есть". "Ну да, как будто она что-то видела, — подумала в ответ Есеня. — Наверное, сразу спряталась. Смотри, дрожит, не плачет. Испугалась до смерти". — Тасенька! — тут же подбежала женщина-психолог. — Уже всё хорошо. Иди сюда. Есеня разжала объятия и мягко подтолкнула девочку к ней. Поднялась на ноги, вернулась в комнату. Тело жертвы уже положили на носилки, и рисунок был виден полностью. Преемница сыщика ещё раз пристально обвела взглядом всю обстановку, вновь вздрогнула от вида дыры в груди хозяйки квартиры в новом ракурсе. И остановилась на зловещей картине. Если бы не грандиозный размер на весь стену и краска из баллончиков, впечатление было такое, что это сама Тася постаралась. Цвета яркие, звери и птицы — уродливые, хоть и узнаваемые. "Маньяки — они же как дети, — заметил в её мыслях задумчивый баритон. — Сладенькое любят. И остановиться не могут". — Мы закончили. Можете забирать, — подавленно объявила Есеня. И уже повернулась уходить, как вдруг в приоткрытые двери заглянул низенький полноватый человек, явно гражданский. — Простите, — произнёс он, ловко просачиваясь мимо пары оперативников в квартиру. — А что здесь происходит? И прежде, чем его успели остановить, прошёл в комнату. Обалдело уставился на место преступления, пробормотал жалобно: — А вот этого здесь не было... Рисунок... О господи! "Это что ещё за персонаж?" — мысленно фыркнула Есеня, наблюдая за истерикой пришельца с тем же хмурым вниманием, что и коллеги. "К соседке за солью зашёл", — съехидничал в ответ всё тот же внутренний голос. — Вы кто? — строго осведомился Долгов. — Брат я её, — пролепетал вошедший, дрожа всем телом. — Ну, проверьте, может, пропало что-то. Из квартиры. Деньги, драгоценности... Круглолицый мужчина отмахнулся. — Да не было у неё ничего... О боже! — он оторопел и уставился на присутствующих с ужасом. Позвал дрожащим голосом: — Тасенька! Тась! — Девочка в порядке, — сообщила Есеня. И тут же, в подтверждение, из спальни вышла женщина-психолог в компании маленькой свидетельницы. — Тася! — мужчина раскрыл объятия. — Слава богу! Но вместо того, чтобы броситься родственнику на шею, та застыла на месте как вкопанная, вцепилась в своего мишку ноготочками. А после разразилась пронзительным визгом. Вырвала пальчики из руки пораженной женщины и бросилась бежать куда глаза глядят. Оказалось, к Есене. Подбежала, схватила её за штанину, продолжая так же истошно вопить. — Тасенька, — ошеломлённо пробормотал дядя. Благодаря реакции племянницы он стремительно превращался из свидетеля в главного подозреваемого. Есеня опустилась на колени, обняла девочку обеими руками. Тася прижималась к ней ещё крепче, чем раньше, всем телом, дрожала ещё сильнее и не переставала визжать. — Уведите его! — сердито приказала Есеня, поглаживая маленькие трясущиеся плечики. — Ну, что ты? Ну посмотри, нет его уже! Нет. Тихо, тихо... Крик прервался. Маленькая головка с золотистыми косичками недоверчиво и очень осторожно повернулась, чтобы проверить её слова. Убедившись, что Есеня говорила правду, малышка не предпринимала больше новых попыток завопить. И облегчённо вздохнула в её руках. — Ну что ты испугалась? — тихо говорила та, невольно укачивая маленькую свидетельницу в объятиях, вместе с её мишкой. — Это же дядя твой. Не узнала, что ли? Или, наоборот... узнала? Тася глухо всхлипнула. И вместо ответа преемница сыщика почувствовала на своем запястье горячую капельку. Её сердце сжалось. — Возьмите его за жабры как следует, — приказала она через плечо. — Будьте покойны, — заверил Долгов, мрачный как туча. — Всё расскажет.***
— Ай, молодец какой! Ну-ка ещё ложечку! Ай, умница! Герой! Она устало потёрла переносицу. Вроде бы вечер после рабочего дня. Время для отдыха и семьи. За окнами — темнота, в которой где-то бродят кровожадные маньяки, как волчья стая, постепенно сужая круг. А здесь, в гостиной, было тепло, светло и безопасно. На столе перед глазами стыл скромный ужин, а рядом Женя пытался накормить из ложечки сына. Семейная идиллия. Вот только отдыхать не получалось. Взгляд то и дело возвращался к раскрытым папкам, протоколам и судебно-медицинским заключениям, жутковатым следственным фотографиям. А перед её мысленным взором, раз за разом, как в видеозаписи, проходили события дня, что давно угас за холодным стеклом. — Когда в последний раз виделись с сестрой? — допытывался старший оперуполномоченный. — Месяц-полтора, — нехотя отвечал безутешный брат убитой. После инцидента с маленькой племянницей его посадили на идеально-чистой кухне, и он тут же уставился на собственные руки, сложенные в замок, будто для чего-то себя сдерживал. Всё, что он говорил, делал, как себя вёл и с каким видом бурчал ответы на вопросы себе под нос — всё это было очень подозрительно. Вместо горечи и скорби — злость. Вместо желания оправдаться или выложить всё, что он знал, чтобы помочь найти убийцу сестры, — упорство и плотно сжатые губы. Возможно, они мало общались? Или были между ними какие-то семейные дрязги, как это случается между близкими родственниками, когда они вырастают и начинают делить наследство? Возможно, племянница его не любила или, благодаря плохому обзору из щёлочки шкафа, с кем-то его перепутала. Но всё равно не укладывалась такая реакция в естественное поведение человека, не знакомого с криминальной стороной жизни. К тому же то самое нутро — которое, по словам Меглина, не умело лгать — было уверено в причастности подозреваемого, почти на сто процентов. — А живёте рядом, — заметила Есеня и скрестила на груди руки. — Какие отношения были? — Нормальные, какие... — раздражённо буркнул Демин, не поднимая головы. — А чего сразу не пришли? — нахмурился Долгов, у которого, похоже, сложилось такое же стойкое предубеждение на его счёт, что и у московской коллеги. — Соседи сказали, звонили вам. Телевизор орал на весь дом. — Не мог я, на смене был и... — Где работаете? — Санитаром в городской...поликлинике. Дрожь его губ как будто передалась всему телу. Наконец, Демин не выдержал и всхлипнул. "Ну, чего застыла? — укорил знакомый баритон в её ушах. — Не видишь, человеку плохо? Водички дай". Есеня подчинилась этому голосу почти бессознательно. А когда опомнилась, стакан с водой уже был у неё в руке. Тогда пришлось хмуро завершить действие и толкнуть сосуд по столу в руки подозреваемого. Тот потянулся к стакану с жадностью. Но в руки сразу не взял: выудил из кармана носовой платок и тщательно протёр прозрачные стенки и края. Есеня сузила глаза. — Стакан вытираете? — ...Ай, молодец какой! А вот эту вот давай за маму... А! А вот эту вот — за папу... Женя аккуратно вытер край ложки о маленькие губки сынишки и укоризненно добавил: — Есень. Поешь, а? А то придётся тебя тоже с ложечки кормить. Но она покачала головой, устало прикрыла глаза. Вспомнила, как вышла из той злополучной квартиры, пошатываясь, в отчаянном поиске глотка свежего воздуха. Как стояла у своей машины, пытаясь глубоко и спокойно дышать и утихомирить дрожащие пальцы. И как потом плюхнулась на сиденье, за руль... "Это чё, всё, что ли?" — расстроилось подсознание. Она мысленно съязвила: "А ты как хотел?" И поскольку её воображаемый собеседник наконец замолк, Есеня облегчённо вздохнула и повернула ключ зажигания. В маленькой подворотне едва получилось разминуться с каким-то небритым забулдыгой, в потрёпанной одежде и с бутылкой в руке, в качестве подтверждения его сомнительного статуса. На то время внедорожник успел набрать скорость разве что уличного катка и послушно замер на месте от одного прикосновения к педали. Но и Есеня, и алкаш от неожиданности дёрнулись, испугались на секунду. И в тот же миг послышался звук разбитого стекла. Потревоженный пешеход со стуком упёр ладонь в капот, и выражение его глаз стало таким же злым, что и у главного подозреваемого. К счастью, наносить урон движимому имуществу за свою пострадавшую бутылку он не стал. Махнул рукой и пробормотал какое-то пожелание счастья, хорошо, стекло не позволило расслышать, какое именно. На проезжую часть Есеня вырулила уже с обострённым вниманием и облегчением. "Ничего не забыла? Сама тут жаловалась, что свидетелей мало. Будешь так разбрасываться, в следующий раз вообще никого не найдёшь", — неожиданно пригрозил внутренний голос. "А ты кого мне допрашивать предлагаешь? — мысленно возмутилась она. — Алкашей, что ли?" "А что? — невозмутимо откликнулось подсознание. — Алкаш — святой человек. С Богом говорит". "Ага, — насмешливо согласилась она. — После того, как преставится". "Ну давай, не тупи, — сердито загремело в ушах. — Она же бухала, так? А в одиночку бухать неинтересно совсем. Совсем дело плохо тогда". "Тебе лучше знать", — фыркнула Есеня, которой открывающаяся перспектива не нравилась. "Человека обидела, — утешай теперь. Лентяйка". Как обычно, в словах наставника, пусть даже призрачного и бесплотного, звучало рациональное зерно. Есеня попыталась было пренебречь указанием, уехать и вообще отказаться от этого дела. Но через два квартала поняла, что это выше её сил. Любопытство неизменно возвращало мысли к необходимости проверить даже такую странную догадку. Вспомнилось ей и то, как в похожей ситуации мертвого штиля Меглин специально искал "святых людей" и выуживал из них драгоценные сведения. В частности, именно такой приём однажды помог наставнику понять принцип жутковатых посланий Субботника, и тогда дело наконец-то сдвинулось. Пришлось срочно сворачивать в ближайший супермаркет, после возвращаться и ещё какое-то время разыскивать потенциального свидетеля по окрестным дворам. "Да, — решила Есеня, когда молча поставила перед ним булькающую компенсацию в виде бутылки виски. — Надо бы вновь запастись этим универсальным средством. И ночью заснуть поможет, и свидетеля успокоить, и подозреваемого разговорить". Вот и некий "дядя Жора", небритый и качающийся из стороны в сторону, представитель определённой прослойки населения, подарку обрадовался, мигом подобрел и о случившейся аварии предпочёл не вспоминать. Он даже не стал выяснять места работы или рода занятий своей собеседницы после короткого знакомства. Просто распивал бутылку на лавочке, культурно наливая горючее в пластиковый стаканчик, посасывал жидкий янтарный огонь. Довольно кряхтел и рассказывал. — Она месяц уже не пила, — говорил он. — Из-за дочки. В деревню хотела уехать, ну, чтобы от соблазнов подальше. Окружение видишь какое? — с этими словами алкаш ткнул себе пальцем в грудь, и пришлось кивнуть. — А так баба она, я тебе скажу, добрая, хорошая. Я к ней заходил пару раз. Взаймы брал. Она за квартиру уже деньги взяла и летом собиралась переезжать... — Вот какой пример ты подаёшь ребенку? — вдруг прорвался в этот поток воспоминаний голос мужа. Есеня вздохнула, подняла голову. — А если это брат? — предположила она. — Пришёл первым, ушёл последним. Он и устроил всё это шоу. — Ты же говорила, у него алиби? — напомнил Женя. — Да, работал в ночную. Другие служители это подтверждают. Но на полчаса, объективно, ведь мог отойти? Муж легко озвучил её собственные сомнения: — То есть убил и решил вернуться, чтобы прибраться? Есеня взялась за голову. — Не знаю... Не понимаю... На допросе он даже стакан из руки не взял — вытер. И в квартире вёл себя уж слишком спокойно. Будто не в первый раз заходил, понимаешь? Я почти уверена, что навёл чистоту именно он. — А мотив? Она пожала плечами: — Деньги. Она квартиру продавала. Он об этом знал. — Ну, пришёл бы и грохнул по-тихому. Нафига было стенку расписывать? И под особо тяжкую добровольно подставляться? Есеня вздохнула. — Вот этого и я не понимаю. Хоть убей. Может, хотел представить всё так, будто убийца — ненормальный? А он, мол, ни при чём. Раз санитар, значит, к медицинскому инвентарю доступ есть всегда. Ну, и знания некоторые почерпнул. На работе. Женя засмеялся. — Неслабый такой закос под маньяка. Одни рёбра пилить — чего стоит! А сердце на память прихватил? Или решил на органы сдать? Она прикрыла глаза. Услышала: — А он сам что говорит? — Да молчит. За ним уже наружку установили. Но результата пока нет. "И вряд ли будет", — мысленно прибавила она. Помедлив, вернулась к выученным уже почти наизусть следственным материалам, уставилась в наборы букв невидящим взглядом. Воспоминания потекли дальше... Ещё одной привычкой наставника было просиживать за такой бумажной работой как можно меньше и искать новую информацию в полевых условиях. Как волк, которого, как известно, кормят ноги. Для более полного погружения во внутренний мир очередного маньяка Меглин посещал его охотничьи угодья и даже, случалось, занимался теми же увлечениями, что и его будущая добыча. А коли так, в этом абсолютном следственном тупике стоило наведаться в художественную студию. — Извините, — выскочил из-за мольберта лысоватый художник. — У нас — творческая пауза. Перерыв. И... Занятия давно начались. Приходите в следующий раз. — Боюсь, у меня не так много времени, — возразила Есеня, раскрывая удостоверение. — Но "творческой паузы" как раз хватит. Что вы можете сказать вот об этом рисунке? Она протянула свой айфон с фотографией расписанной стены в квартире убитой. А сама тем временем прошлась между рядами мольбертов, рассматривая начатые акварели учеников. "Присаживайтесь, я вас изображу", — в ушах, будто вновь раздался голос уличного художника. "Времени нет", — проворчал знакомый баритон. "Да за минуту всего! Или вот дочку вашу?" Насмешливый взгляд, что окинул её, с головы до ног, быстрая и удушливая, жаркая волна по всему телу. Странное чувство. Уже не один только страх. Особенно, после его утренних фокусов на планёрке. "А дочка моя сейчас за коньяком побежит. Давай дуй. Вон туда"... Есеня печально улыбнулась. Если бы только он мог вернуться, таким, каким он был раньше, и каким она его любила и помнила... Да, она бы на радостях ему целый грузовик коньячных и винных бутылок пригнала бы! Вытерпела бы все его чудачества, приняла бы его холодность и строгость, отстранённость и закрытость, сумасшествие и суровую искренность! Выдержала бы все его испытания! Если бы только можно было повернуть время вспять! И стереть с ладоней его горячую кровь... — Ну что я могу сказать, — пробормотал консультант поневоле. — Здесь нет работы с тенью, с перспективой. Такие ошибки исправляются на первом же занятии. Похоже, что рисовал ребёнок. Она подошла ближе, призналась: — Вот и мне так показалось. Но почему? — Он не видит композиции, — пояснил художник, уменьшая масштаб фото на экране. — Видите? Вываливает всё из себя. Так в основном дети рисуют. Бессознательно. — А что он... вываливает? Лысый пожал плечами и вернул ей её имущество. — Да всё. Мечты, воспоминания. Страхи. Всё, что угодно. Вы... если он захочет рисовать дальше, скажите ему... Есеня вздрогнула, торопливо перебила: — Надеюсь, не захочет. Спасибо. "Надейся, надейся", — промурлыкал ехидный внутренний голос... Она вздохнула и вновь вернулась в настоящее. Утомлённый взгляд теперь отскочил от материалов дела, как от огня. Скользнул по сторонам в поисках чего-то менее удручающего и внезапно упёрся в красочную обложку книги сказок. Витюша, хоть и не понимал ещё услышанное и тем более не умел читать, не соглашался кушать без звукового сопровождения и созерцания красивых картинок. В частности, вот этой, на которой огромное морское млекопитающее мучилось под тяжестью целого старорусского поселка, с рядами деревянных домиков и золотых куполов церквушек, на своей спине. "Чудо-юдо, рыба-кит, — засмеялся в ушах знакомый баритон. — Ничего не говорит". Она встрепенулась. "То есть?" "Значит, молчит, — ответило подсознание. — Молчит брат твой. А этот — говорит. Аж кричит. Только ты его понять не можешь. Но ничего. Крикнет он ещё. Так крикнет, что..." — Есень! Есеня! Очнувшись, та посмотрела на взволнованного мужа так, словно в первый раз увидела. — Эй! Ты меня слушаешь вообще? — Крикнет, — чуть слышно прошептала она. — Ты о чём это? Кто крикнет? "Как?" "Нарисует", — пояснил всё тот же внутренний голос. И умолк, видимо, посчитав, что такой подсказки будет более чем достаточно. — Всё хорошо? — обеспокоился муж, заглядывая ей в лицо. — Устала? Есеня отвернулась, покачала головой. — Это просто... пазл какой-то, — пожаловалась она. — В котором не хватает половины фрагментов. Целой половины, понимаешь? Мне не из чего собирать картину и главное: я даже не представляю, что именно мне искать! Ну что я могу здесь... сама! И горестно опустила руки. Услышала спокойное: — А что бы сделал Меглин? — Он бы решил всё это вот так, — она щёлкнула пальцами. — Посмотрел бы и сказал сразу, в чем тут дело. Он их чувствовать мог, понимаешь? Предугадывать. Понимать. А я ничего не чувствую. Не вижу. Не понимаю. Совсем. Женя взял её за плечи, повернул к себе. — Есень, — проникновенно сказал он. — Ты все можешь сама. Ты можешь сама, без него... Я же помню, он всегда тебя гасил, забивал. Не давал тебе раскрыться. На самом деле, ты — лучше. И ты гораздо умнее, чем думаешь. Супруга с подозрением посмотрела на него. Краем глаза заметила, с каким вниманием прислушивался к их деловому разговору маленький "будущий следователь". Поморщилась. — Ты же не хотел, чтобы я возвращалась, — удивилась она. — А теперь вроде как не против, что ли? — Ну, раз уж ты взялась, — напомнил муж. — Ты же доведёшь дело до конца? Без тебя мы тут опять на месте топчемся. А этот псих только мочит. Ты не в курсе ещё: в области — новый труп. Я специально Быкова попросил, чтоб тебя на ночь глядя не дёргали. Утром всё увидишь. Она подавленно молчала. А он нахмурился. — Закончишь это дело и всё. Я буду серьёзно с ним говорить, ещё раз, чтобы оставил тебя в покое, — и повторил с нажимом: — Одно это дело, и всё. Слышишь? Есеня шмыгнула носом. — Я обещаю. — Хорошо. А теперь ешь давай.***
Серое холодное небо, серая земля. Серые от дождя могильные плиты, чёрные мокрые кусты. И весь мир такой большой и неприветливый, каким он был восемнадцать лет назад. Ей снова семь, и это — один из самых ужасных дней в её жизни. — Иди. Голос отца, его же тёплые пальцы на плечах. Она прижимает к груди влажный букет цветов и делает неуверенный шаг вперёд. Потом — ещё два. Выходит из-под прикрытия зонта, и личико орошают мелкие ледяные капельки. Она почти не плачет, она же сильная девочка. Это просто дождь. Только дождь. Ещё один, последний шаг, и она осторожно и неуверенно кладет букет на небольшую цветочную горку, рядом с кроваво-красным закрытым гробом. Замечает, как по стеклу, что защищает фотографию мамы от дождя, будто текут слёзы, и испуганно отступает обратно. Вокруг — тёмная стена из каких-то незнакомых людей. Все они — сослуживцы отца, у всех — мокрые лица, но это не слёзы, это дождь и туман. Никто из них не знает, какой доброй, замечательной и красивой была её мама. Их приход — дань уважения и вежливости, не более того. Они не могут себе представить, каково это, уже несколько дней входить в дом и понимать, что без неё он стал не домом, а просто зданием. У всех глаза почтительно опущены, и там нет ни одной искренней мысли. Наконец гроб медленно опускают в яму. Люди бросают на крышку комья земли, и рука отца подталкивает вперёд. Есеня подчиняется, берет в ладошку мокрый комок и подходит к самому краю. Бросает, но не отходит. От кроваво-красного цвета рябит в глазах, он завораживает, притягивает взгляд. Комья тяжело стучат по крышке, будто желают разбудить ту, что никогда не должна была под ней оказаться. Живой конвейер людей выполняет одну и ту же операцию, они подходят и отходят, многие даже не смотрят вниз... И вдруг она ловит на себе чей-то внимательный взгляд. Поворачивает голову и между тёмными складками одежды, пальто, юбок, за строем надгробий и мокрых припаркованных машин, замечает какую-то фигуру. Человек стоит довольно далеко, наполовину скрытый густым кустарником, как гость, которого забыли пригласить. Его плащ насквозь мокрый, с козырька кепки ручьём стекает вода. В капельках тумана очертания размываются и затем проявляются вновь, он выглядит как силуэт или призрак, секундное помрачение ума. Но этот буравящий взгляд легко пронизывает пространство и неизменно останавливается на ней, Есене. Изучает, ободряет, обогревает, превозмогая собственную боль. Взгляд, который спустя семнадцать лет она научится понимать и любить. — Лучше не стой здесь. Промокнешь. Иди к отцу. Она поднимает голову и наталкивается на другой взгляд, не менее пронзительный и острый. Незнакомые голубые глаза обжигают холодом. Но в них как будто блестят слёзы? Или это тоже туман, играет в игры со зрением? — Есень! — хмуро зовёт отец. Она возвращается, и его рука заставляет прижаться к сухому, идеально-чёрному пальто щекой. На душе становится зябко и сыро, хочется уйти. Вокруг помалу пустеет, лицемерная толпа уменьшается, расходится, растворяется в апрельском дожде. И вдруг из могильной ямы медленно и зловеще поднимается какой-то человек. Это не мама, это мужчина в полувоенной форме, в фуражке с козырьком и с жестокими бесцветными глазами. Он улыбается той же вымораживающей, убеждённой в собственной правоте, улыбкой. И перешагивает на земляной край. Потревоженные комья земли осыпаются под его ботинком, гулко ударяют о крышку. Есеня с надеждой оглядывается, но, мокрого призрачного силуэта больше нигде не видно. Ей никто не поможет, никто не спасет. Она хватает отца за полу пальто, тормошит, но он не двигается и не позволяет ей убежать, держит, будто окаменел. Всё её маленькое тело пробивает дрожь, она визжит, вырывается, но руки отца, эти заботливые и сильные руки, легко удерживают её на месте, пока убийца достает из кармана патроны и заряжает свою двустволку. — Папа! — Скажи, что ты не боишься, — спокойно приказывает Стрелок. Есеня содрогается и отрицательно мотает головой. Хочет отвернуться, но отец держит крепко. — Я же говорил, вернусь. Мне ещё душ подсобрать нужно. Без них не пускают. Одну уже взял. Осталось ещё столько же. Не бойся. Смерти нет. Чего её бояться, если её нет? Она застывает на месте как кролик, таращит глаза и наблюдает за приближением этого призрака из прошлого. Как беззащитная маленькая девочка, у которой из груди вырвали сердце, оставив там звенящую пустоту. Как жертва, что заранее смирилась с неизбежным. По её лицу текут слёзы страха, и это уже не дождь. Неприятнее всего чувствовать себя такой маленькой, жалкой, беспомощной. И бояться смерти в одиночку. Ей хочется броситься на него, отправить его туда, откуда он вылез. Или убежать в ужасе прочь. Но ей всего семь, и она ничего не может сделать. Не может даже закричать: она раскрывает рот и вопит, громко, истошно, как недавно вопила Тася, только себя не слышит и оставляет эти попытки. — Его зовёшь? — говорит Стрелок и защёлкивает ружье с отчётливым сухим щелчком, от которого оледеневает кожа. — Зря стараешься. Не услышит. Но ты за него не волнуйся. Скоро встретитесь. — Папа, — шепчет она. Запрокидывает голову, чуть отстраняется. И вот теперь уже визжит во весь голос. Отец её не слышит, не может слышать — он мёртв. Вот почему стоит так неподвижно, держит раскрытый зонтик в руке, как манекен. Его глаза стеклянные и всматриваются в пустоту. В груди зияет окровавленный пролом, по краям белеют концы рассечённых рёбер, а сердца на своём месте нет. Есеня напрягает все силы, вырывается и отшатывается в сторону. Видит чёрное дуло двустволки перед собой и обмирает на месте. А Стрелок удовлетворённо усмехается, поднимает свои бесцветные глаза от прицела на неё. И спрашивает зловещим, хриплым и знакомым баритоном: — Теперь поняла?***
На следующий день городок Железнодорожный, из тех, что под влиянием урбанизации грозились когда-нибудь стать новыми районами Москвы, всё так же содрогался от дыхания своих многочисленных транспортных артерий. По рельсам бодро катились поезда, отбивая каждую секунду, и этот звук, казалось, был повсюду, присутствовал обязательным свидетелем. Либо к нему привыкнешь, либо возненавидишь и сойдёшь с ума. Впрочем, новый день радовал отличной погодой. Весна надвигалась на областной центр так же неумолимо, как и на столицу. Николай Жирютин поставил тяжёлые сумки на пол перед дверью квартиры, прислушался. Даже здесь, на лестничной клетке, было слышно, как в комнате орал телевизор. Вздохнув, он вставил ключи в новенький, сложный замок бронедвери. С таким шумом звонка мать всё равно не услышит. — Мам! Я же просил: не надо так громко телевизор! — с порога крикнул он. — Оглохнешь! Ма-ам? Странное дело, в комнате никого не оказалось. А на стене было что-то яркое, красочное — не успел разглядеть, пока тащил пакеты с продуктами на кухню. Николай привычным движением водрузил поклажу на стойку, сразу поставил в холодильник молоко. — Ух, ты! — деланно восхитился он, пока разбирал пакеты, и повысил голос, чтоб перекричать вопли с экрана: — Мам! А кто это нарисовал? Ма-ам! Ты слышишь? Странно, что никто не отвечал. И что до сих пор она не потрудилась убавить громкость. Оглохла, точно. Два шага в другую комнату — та же картина. В ванной — пусто, на кухне — никого, и телевизор орёт так, что в ушах звенело. Куда же она запропастилась? Ушла? Но почему оставила включённым это адское устройство? — Мам! Он вернулся в комнату, вырубил "ящик" одним нажатием кнопки и решил рассмотреть поближе странное дополнение к современному интерьеру. У неизвестного художника вряд ли, был талант, зато хватило амбиций замарать всю несущую стену гостиной, от пола и почти до потолка. Рисунок — будто ребёнок постарался. Яркие цвета, какие-то уродливые звери, человечек... Жаль, за обеденным столом было не разглядеть центра "полотна". Чёрный контур — так обычно подстраховываются дети, чтобы, закрашивая фломастерами, не выйти за пределы фигуры человечка или другого объекта. Или так поступают уличные художники, создавая свои порицаемые "шедевры" в публичных местах. Да, точно! Это работа баллончиками с краской. Только откуда здесь могла взяться такая гадость? Неужели мать совсем выжила из ума и пустила... Кого? Внезапно ему стало тревожно. Даже страшно, прямо как в детстве. Жутко. Изображённые звери показались ещё на порядок уродливее. Губы неуверенно прошептали: — Мама? А потом, подойдя ближе, он увидел то, что закрывал собой большой обеденный стол у разрисованной стены. И закричал громко, громче проклятого телевизора: — Мама!!***
Семилетняя девочка с большими бантами на голове, неподвижно сидела на перекладине пустых качелей, будто ожидая второго седока. Но на самом деле в компании Тася не нуждалась: вцепившись пальчиками в ручку перед собой, она удручённо смотрела в песок. — У деток бывает так. От шока замыкаются, — печально пояснила воспитательница. — Что только не пробовали! Молчит. — Что же с ней теперь будет? — тихо спросила Есеня. Женщина пожала плечами. — Ну, то, что обычно бывает. При таких обстоятельствах найдем других опекунов. А если не найдём, то — детдом. — Я могу с ней побеседовать? — Конечно. Только, — воспитательница вздохнула. — Она не говорит ни с кем почти. Вы постарайтесь... помягче... Хорошо? Есеня кивнула и направилась к площадке. Впечатления от очередного ночного кошмара всё ещё были свежи и наводили на разные мысли. Какое всё-таки странное совпадение, что дочке убитой — семь лет! Столько же было дочери полковника Стеклова, когда её мать навсегда покинула этот грешный мир. Почему такое чувство, что всё повторяется, вновь, вынуждая её проживать все болезненные события? Такой же ранимый возраст, когда ты как никогда прежде нуждаешься в любви, поддержке и одобрении взрослых. Тот же первый класс, с кардинальной перестройкой всего твоего уютного, маленького мира и болезненным осознанием того, что детство закончилось, убежало куда-то, как в известной песне. Только у одних оно заканчивается мягко и постепенно, первым походом в школу, первыми достижениями у доски, первой любовью в старших классах, а у кого и выпускными экзаменами. У иных же — вот так обрывается, внезапно, жестоко и несправедливо. Не дожидаясь, пока ты подрастёшь. И всё же не стоило обольщаться и воображать себе, что она может понять вот эту тупую боль маленького сердечка. У неё, Есени, хотя бы остался отец, холодный и неприступный, но всё же настоящий и осязаемый. И восемнадцать лет назад дочери старшего советника юстиции, к счастью, не приходилось волноваться о своей дальнейшей судьбе. Но уже тогда она твердо знала, кем ей быть и на какую дорогу стать. Решилась бы она на этот шаг, если бы знала заранее, что эта дорога приведет её к Меглину и повлечёт за собой целую цепочку последствий? Это была её собственная маленькая тайна... На полпути Есеня сбавила темп, внезапно осознав, что совершенно не представляла себе, как, и главное, о чём говорить с девочкой. "Зря я всё это затеяла, — с тоской подумала она, медленно считая собственные шаги. — Ничего же не добьюсь, только больно сделаю. Ещё раз..." Вдруг все мысли в голове заглушил знакомый баритон: "Ты нам поговорить дашь?" Есеня резко остановилась, поневоле округлив глаза. И не смогла сдержаться: оглянулась по сторонам, разумеется, никого не увидев. Только высокие деревья по ту и по другую сторону ограды перешёптывались между собой шелестом листьев, тянули друг к другу зелёные ладошки. Будто родители, навечно разлучённые с детьми. Почувствовав себя ещё хуже, чем до этого, она раздражённо буркнула вслух: — Поговорить. И как ты себе это представляешь, интересно? "Ну давай, не тупи, — показалось, она даже услышала, как он фыркнул. — Видишь, ей компания нужна. Составишь?" — Попробую. Есеня подошла к качелям, медленно опустилась на корточки у сидения на втором конце перекладины. Тася несомненно видела, как она подошла. Но всем своим видом показывала, что поклялась хранить обет молчания до самой смерти. И смотреть на гостью тоже не намерена. — Тасенька, — осторожно начала Есеня. — Ты меня помнишь? Плохой первый ход: девочка насупила бровки и уставилась в песок. Только что не отвернулась. "Всё, — оборвал внутренний голос с привычными строгими нотками. — Теперь слово в слово. Без импровизаций. Поняла?" — Привет, — произнесла она и, взявшись за ручку на сиденье, плавно повела свой конец перекладины вниз. — Мне говорят с тобой помягче быть. А как помягче? Что изменится? Что случилось, то случилось. Надо жить дальше. Знаешь, у меня тоже... маму убили. Тася вскинула голову, посмотрела на собеседницу сверху вниз с изумлением. — Правда? — Правда, — вздохнула Есеня. — Мне было семь, как тебе сейчас. Только я ничего не видела. А ты? Она ослабила руку, и девочка медленно опустилась вниз. Подвергла её самому испытующему взгляду, на который была способна. И, как все дети, не позволила себя обмануть или ввести в заблуждение, прочла в карих глазах, что ей говорили правду. На маленьком личике проступили почти взрослые эмоции колебаний и внутренней борьбы. Наконец, Тася приподнялась, заговорщически подалась навстречу. Прошептала: — Я видела. — Правда? Кого? — тихо спросила Есеня, стараясь, чтобы голос звучал ровно. — Дядю Славу, — ответила маленькая свидетельница. — Это брат мамин. Я сразу спряталась, когда он... Она всхлипнула. Отвернулась. "Ну, вот и всё! — торжествующе подумала Есеня. — Родной дядя — сумасшедший убийца и псих. Классика жанра, почти. Да?" К её удивлению, внутренний голос никак не прокомментировал эту мысль. Она поднялась на ноги. Протянула Тасе руку и мягко пожала её холодные пальчики. — Молодец. Ты нам очень помогла. Спасибо. Она собиралась сказать этой маленькой девочке ещё много всего. Поддержать, утешить, проявить сочувствие. И хоть как-то отблагодарить её за внутреннюю недетскую стойкость и смелость — передать немного того внутреннего огня, что наставник когда-то зажёг в ней самой. Этот огонь помог выпутаться из всех невзгод и горестей прошлого года, помог цепляться за жизнь, даже, когда это казалось совершенно бессмысленным. И с тех пор тлел в угольках, но ни разу не погас полностью. Поможет он и Тасе. "Надо жить дальше" — какие банальные слова. Но ей действительно надо было это. Жить. Вдруг так отчаянно захотелось, чтобы девочка безмолвно попросилась в её объятия, как накануне. Укачать на руках маленькое воплощение собственного раненого детства, дать этому несчастному ребёнку то, что так недоставало ей самой. На миг прижать к себе золотистую головку, сказать, что всё обязательно будет хорошо... Но в кармане требовательно напомнил о себе телефон. Есеня вздохнула, хмуро ответила в трубку: — Слушаю? Собеседник был удивительно краток для своей профессии. Решил подстроиться под новую "жертву"? Или знал, что такая деловитая лаконичность и построение фразы практически лишали оппонента возможности перенести встречу? Секундный порыв проявить заботу и нежность к маленькой свидетельнице угас, как огонёк на ветру. В душе настали заморозки. — Да, я знаю, где это, — произнесла Есеня, бросив взгляд на наручные часы. — И я недалеко. Буду через десять минут. Ещё на подъезде к старому пруду она поймала себя на мысли, что непрерывно думала о предстоящей беседе. Впрочем, это он рассчитывал на какой-то разговор. Ей просто была нужна его подпись на документе, вот и всё, просто закончить это побыстрее. Всего два человека на земле знали её так же хорошо, как она сама себя знала, и это уже имело грандиозные последствия. Впредь залезать к себе в душу она не позволит никому. Особенно психологам. Под тёмной сенью деревьев вода казалась почти непроглядно чёрной. По ней бодро рассекали утки, за каждой в фарватере тянулся ослепительно белый, тонкий контур волны. На дежурную улыбку Есеня не ответила. Подошла, как никогда прежде чувствуя себя кактусом, что ощетинился колючками ещё до начала разговора. — Почему здесь? Самарин обвёл пространство широким жестом. — В офисе люди зажимаются. А тут... воздух. Утки. Она нахмурилась ещё больше. — Подпишите допуск. И я пойду, всем легче будет. — Не могу. Вы человека убили. Есеня глубоко вздохнула, чувствуя, как пальцы начинают непроизвольно дрожать, спрятала их в карманы куртки. Выдавила: — Вы... серьёзно? Он усмехнулся. — Почти. Убить в первый раз всегда нелегко. Во второй — проще. Ответьте мне на вопрос. Если бы этот некто, пожелавший остаться неизвестным, не выстрелил, и это пришлось бы сделать вам... Чтобы спасти себе жизнь... — Это был бы единственно возможный... выбор. Служебный психолог, с которым ей пришлось разговаривать, развёл руками. — Вот и я перед выбором. Не подпишу вам допуск, не сможете работать. Кто будет душегубов ловить? А подпишу, вы опять кого-нибудь... — он сложил пальцы, отогнул указательный, и нацелился им в жирную утку. — Пу-ух! Только уже по-настоящему. И с такой же лёгкостью. Что вы почувствовали, когда целились ей в лоб? Есеня вспыхнула. — Ничего не почувствовала. — Разве? Она опустила веки, в который раз порадовавшись тому, что осталась в солнечных очках. — Разве в тот миг у вас перед глазами не было лица вашего убитого напарника? Разве не хотелось вам отомстить за его смерть? Она молчала, чувствуя себя кем-то, вроде тщательно препарируемой бабочки или лягушки. — Отвечайте честно, Есения, — попросил этот мозгоправ. — Только в таком случае я смогу вам помочь. Та саркастично поинтересовалась: — Так у нас тут психологическая консультация? Простите, не знала. — Вы не просите о помощи, поскольку считаете это уделом слабаков. Но, каждый ваш нерв, каждая клеточка тела взывает об этом. Вам нужно выговориться, убрать все свои внутренние блоки. Отпустить ваше прошлое. С этими словами, Самарин отломил очередной кусочек от булки и запустил им в воду, рядом с сонной птицей. С другого конца пруда, хлопая крыльями, к угощению заторопились конкуренты. Есеня хмуро указала собеседнику на большую табличку. — "Не кормите уток". Ну, так что мы решаем? Психолог усмехнулся. — Подпишу, конечно. Она воинственно поставила ладони на пояс. — То есть так вот всё просто, да? — Вы прошли тест, — пояснил он. — Независимая личность, с очевидно травматическим прошлым. Умеете принимать решения, но держитесь в рамках. Вы не убийца. Первое впечатление. "Всегда обманчиво". Она тряхнула головой. И, спохватившись, потянула из кармана свой старый блокнот. Эту вынужденную жизненную паузу можно было использовать намного практичнее. — Могу я вас кое о чём попросить? — Да, конечно. — Я тут записала один телефонный разговор. Что вы можете сказать об этом человеке? Они прошли к ближайшей скамейке и опустились на неё почти одновременно. Есеня равнодушно смотрела на воду и ленивых уток, а психолог, поправив на носу свои карикатурные очки, внимательно читал. Наконец, спросил: — Как он говорил? Чётко или сбивчиво? — Чётко, — ответила она. — Выговаривал каждое слово. Самарин кивнул: — Он знает, что вы покажете это мне или кому-то вроде меня. Потому работает под запись. Заранее продумывает разговор, записывает, возможно. Всё, что он говорит вам, это манипуляция и ложь. Всё складно, красиво, будто к разговору он заранее готовился. — Вы так в этом уверены? Но психолог не позволил себя подловить, отзеркалил её снисходительную гримасу и заметил: — Вы сами так думаете. Получив отпор, она хмыкнула. Спросила: — Как его понять? У Самарина уже был готов ответ: — Он — нарцисс, уверенный в своей неуязвимости. Он будет играть с вами, раз за разом показывая свое превосходство. Не спорьте с ним, пусть больше говорит. Рано или поздно проколется. Она поднялась на ноги и, помедлив, пожала собеседнику руку. Буркнула: — Спасибо. — Вы уже думали, кто мог вам звонить? — спросил тот, вежливо, но твердо задержав её руку в своей. — По этим словам можно сделать вывод, что вы хорошо знакомы. Может быть, даже близки. Есеня высвободилась, возразила: — Скорее всего, это он так считает. — Старые враги — как старые друзья. На первый взгляд, между этими отношениями нет ничего общего. На самом деле, разница лишь в нашем отношении. Есеня вздрогнула и забрала блокнот. — Враг — это друг, который знает о тебе слишком много. Вы это хотели сказать? Он усмехнулся. — В том числе. На следующей неделе, в это же время, здесь, устроит? Она потянула из кармана надоедливый вибрирующий айфон, поморщилась. — Не думаю, что в этом впредь будет необходимость. — Вы опять отвергаете помощь, — спокойно констатировал Самарин. — Обещайте хотя бы подумать о моем предложении. Есеня покачала головой. — Ничего обещать не могу. Извините Отвернулась и поднесла трубку к уху, стала подниматься по ступенькам к выходу. Уже от первых слов сообщения её шаг перешёл в бег, и ступеньки быстро остались позади. — Да, да! Поняла! Уже еду!***
— Я раз в неделю её навещаю. Продукты приношу... Навещал. Поправка вынудила его голос сломаться окончательно. Не сдержавшись, сын убитой женщины отвернулся, всхлипнул. Есеня подала ему стакан с водой, обвела комнату взглядом и подавленно наткнулась им на новый рисунок. Отвернулась. — Она с кем-то общалась? — продолжал допытываться Долгов. Свидетель покачал головой, кивнул на объёмные пакеты на кухонной стойке. — Нет, только я у неё. Она выходила редко. Всё больше... телевизор. Кивнув, Есеня плавно двинулась в обход помещения, аккуратно огибая ползающих по полу экспертов. В отличие от места предыдущего убийства, квартира была определенно жилой: многое стояло и лежало не на местах, а под рукой; какие-то вещи брошены где попало. О тапки у порога уже успели споткнуться почти все члены следственной группы. На столе — поднос с чайным сервизом и бублики: сочетание, пробудившее много воспоминаний, как тревожных, так и тёплых. На скатерти — крошки. "На этот раз не прибрал, — торжествовал внутренний голос. — Видела, да?" "Я тебя больше слушать не собираюсь! — Есеня едва сдержалась, чтоб не произнести это вслух. — Дёмин уехал из больницы, наружка потеряла его. И он убил её! И, если бы я доверилась себе и не слушала тебя, она была бы жива! Ты это понимаешь?" Она в сердцах грохнула дверцей машины. Когда внедорожник стал в пробку на мосту, само осознание абсурдности её претензий заставило немного успокоиться. Даже невесело усмехнуться. Кажется, вот оно — то, что люди называют злостью на самого себя? Только ещё более наглядно и пугающе буквально. А можно ли было сердиться на собственное подсознание? Что оно могло сказать или посоветовать того, чего не знала его обладательница? Догадывалась она — оно облачалось в знакомый плащ и начинало умничать. Ошибалась — оно тоже буксовало. И никаких чудес, на самом деле. Женя прав, наверное. Прав и отец. Пора становиться на крыло самостоятельно. Ну, что ни случается, всё к лучшему. И разве Меглин не имел жестокой привычки "подождать" новых убийств в "серии", с поразительным хладнокровием? Особенно если предыдущие не давали ему всей нужной информации? При этом люди гибли, убийца увеличивал число жертв, входил во вкус и "ускорялся", но также нередко забывал об осторожности, что прежде не позволяла его найти. Наставник утверждал, что у маньяков — "чесотка", что чем дальше, тем становится более непреодолимой и вынуждает совершать ошибки. Вот и Дёмин не выдержал, убежал от наружки, да так неожиданно и быстро, что два матёрых оперативника, физически крепких и выносливых, обегали несколько дворов и только развели руками. Было тем досаднее, что подозреваемый имел небольшой рост и полноватое тело с одышкой, явно не приспособленное к забегам. И тем не менее ему удалось скрыться. А потом продолжить свои убийства и странные послания, превращая смерть собственной сестры в начало новой "серии". Некоторые важные сведения, что предоставил Есене отдел, только добавили подозрений. Не так давно в биографии Дёмина обнаружились довольно любопытные факты. "Что, ход пропускаешь? — усмехнулось подсознание. — Ну, смотри. Он-то ходит быстро. И опомниться не успеешь". Есеня только тряхнула головой. На новые загадки времени уже не оставалось. "Так и будешь, ждать?" — Это ты ждал, — напомнила она сквозь зубы и вцепилась в руль пальцами. — А я не собираюсь! Через пару часов серебристый "Рендж-Ровер" затормозил в Дмитрове, у городской поликлиники. Время было уже не приёмное, и в коридорах только шуршали швабры да иногда проходил врачебный персонал. — Люся! Сколько можно повторять! Еду в жёлтые пакеты мы не бросаем! Я прошу! Пожалуйста! Медсестра пожала плечами и пошла по коридору дальше, ускоряя шаг. Пару раз оглянулась на ходу, закатив глаза, только что у виска пальцем не покрутила. Видимо, излишняя щепетильность санитара уже давно была у всех в печёнках. Оставалось заступить ей дорогу, предъявить удостоверение и задать один вопрос. — Спасибо, — сказала Есеня, внимательно наблюдая за реакцией Дёмина. Увидев её здесь, тот пришел в явное беспокойство. Бегающий взгляд метнулся к выходу в конце коридора, но тело последовать за ним не решилось, так было бы ещё подозрительнее. Чуть помедлив, санитар вернулся к своему занятию, всем своим видом показывая, что тратить рабочее время на беседу со следственными органами не собирается. Впрочем, иного Есеня и не ожидала. Подошла и вывалила на каталку то, что принесла с собой: бумажный лист и набор фломастеров. Сложила одно на другое, придвинула к нему. — Нарисуйте что-нибудь, — предложила она, чувствуя себя отчего-то глупо. — Я не умею, — тяжело дыша, бросил он через плечо. — Никогда не умел. — Но вы попробуйте. Подозреваемый скорчил злую гримасу, схватил из кучки фломастеров один, ехидно уточнил: — И что же мне рисовать? — Человечка, — сухо ответила она. — Человечка, — пробормотал он. Через миг неряшливая рожица была готова. Яркими цветами фломастеров он не воспользовался, намалевал всё чёрным, размашистыми, быстрыми и яростными движениями, пару раз чуть не проткнув бумагу. Ноль стараний, рисунок — для "галочки", чтобы поскорей отвязались. Не то это была уловка, чтобы отвести от себя подозрения, не то и впрямь его художественные способности оставляли желать лучшего. Только странно, что при столь болезненной педантичности и брезгливости рисунок вышел таким неаккуратным. — Всё? Довольны? — сердито спросил Дёмин. — Где вчера были, когда отсюда уехали? — А вы что, за мной следите, что ли? Я не собираюсь ни перед кем отчитываться. Знакомая песня. Есеня нахмурилась ещё больше, подступила ближе. — Напомните, за что привлекались? Он ответил, чуть ли не с гордостью. — А я своё отсидел. Понятно? — Так я освежу, — невозмутимо продолжила она. — Два нападения, в обоих случаях — женщины. Нападали сзади, оглушали. Одну пытались задушить, второй угрожали ножом. Он отвернулся, пробормотал: — Ну, я пил раньше. А сейчас... не пью. И вдруг, резко обернулся и выставил вперёд кулак с зажатым в нём скальпелем. От неожиданности Есеня опешила, шагнула назад. Руки сами захлопнули старый блокнот, одновременно выхватив из него карандаш. Тот самый и всё ещё острый. — Вы чего... на меня намекаете, что ли? — нервно засмеялся Демин, пятясь в угол и шумно дыша. — Ну конечно, так же проще! Обвинить. Козла отпущения! Она перевела дух, приказала: — На место положил! — Вы же никого не ищете! — воскликнул он. — Вы только... Он быстро посмотрел на скальпель, на въедливую спутницу, явно раздумывая, что делать дальше. Чтобы удрать, тоже надо было приложить определённые усилия и так или иначе, но убрать её с дороги. И Дёмин принял решение, правда, не то, которое ожидала Есеня. Перехватив скальпель, он вытянул другую руку вперёд и, даже не поморщившись, резанул себе по предплечью. А потом ещё и ещё. От вида кровавых полосок в голове будто помрачилось. И она опомнилась только, когда увидела саму себя у каталки. Пальцы удобно сжимали кончик карандаша, а грифель вонзился в плечо подозреваемого и там сломался. Тот лежал, опрокинутый на каталку, и оглушительно орал на весь коридор. Вокруг уже сбегался взволнованный персонал. Чтобы хоть как-то обозначить происходящее, Есеня грозно приказала: — Брось нож! Брось! Вспомнив об оружии, санитар разжал пальцы, и скальпель зазвенел о пол. А она вновь потянула из кармана служебное удостоверение. — Это Дёмин, мы его взяли, — сообщила позже в трубку. — Брат её? — уточнил Женя. — Стало быть... всё хорошо? — У меня улик нет, — возразила она. — А без этого Быков пошлёт меня куда подальше. — Признание? — Отказывается говорить. Поможешь мне? Трубка тихо засопела, обдумывая просьбу. — И что ты задумала? — Да ничего. Просто надо найти деньги за квартиру, что он украл, и ткнуть его носом.***
— Я требую адвоката. Вам я ничего не скажу. Дёмин непримиримо улёгся на койку у стены, закутался в одеяло и отвернулся. Он изо всех сил старался завершить беседу поскорее. Обижался на её самооборону карандашом? Или тут было что-то ещё? Есеня невозмутимо подтянула к себе стул и села у койки. В этой больничной палате всё было так же, как в любой другой, если не считать фигурной и толстой кованой решётки вместо дверей, что отодвигалась в сторону с тяжёлым надрывным скрипом. Руку этому членовредителю уже забинтовали поверх нескольких швов. Если бы не это обстоятельство, сидеть бы ему как положено — в камере, без комфорта и чистоты, что он так ценил. "Ну, а теперь что делать будешь?" "Тебе понравится", — мысленно ответила она. И достала из кармана заранее приготовленную пачку печенья. Холодно осведомилась: — Вы же не против? Перекушу, а то проголодалась совсем. Её собеседник на столь невинный жест заметно встревожился, даже отодвинулся к стене и прижался к ней спиной. — Тогда я говорить буду, — заявила Есеня. Она села на край, надломила крекер, и на кровать брызнули мелкие крошки. Подозреваемый застыл на месте, судорожно сглатывая. Его лоб покрылся капельками пота. — Ну, что, — продолжала Есеня. — Ты знал, что сестра аванс взяла? Знал, что деньги дома хранила. Деньги, которых тебе так не хватает. Вот и действовать начал. Убил её и деньги забрал. — Крошки... — прошептал Дёмин. — Потом на работу вернулся. Алиби чтобы было. А потом вспомнил: грязь оставил. А ты же чистоту любишь? Да? Она разломила второе печенье, на сей раз ещё менее аккуратно. Подозреваемый забавно взбрыкнул и забился в угол. — Крошки! — воскликнул он. — Убери крошки! Убери! — Вернулся, прибрался, — неумолимо продолжала Есеня. — И цирк нам этот устроил. Рёбра-то долго пилил, а? Он простонал: — Вы бы всё равно на меня повесили. Не надо... — Ты говори, рассказывай, а я крошить не буду, — пообещала она. Сунула в рот печенье и выразительно отряхнула руки на покрывало. "Умница", — оценил идею знакомый баритон. — А потом ещё одну убил, чтобы нам показать, что это маньяк орудует. Мол, не ты — ненормальный какой-то. Только об одном не подумал: девочка тебя видела. Её прервал телефонный звонок. — Да, Жень? Нашли? Спасибо большое. — Не за что, — буркнула трубка. — Ну, что, — объявила Есеня, убирая айфон в карман. — Нашли деньги твоей сестры. Догадайся, в чьей квартире. — Да нет, вы не могли найти, — забормотал подозреваемый почти жалобно. — Не надо так делать... — Сам себя сдаёшь, Дёмин, — констатировала Есеня. — Давай чистосердечное, а я с пониманием отнесусь. Обещаю. Санитар затравленно посмотрел на неё и на целую пачку печенья в её руке. Как же в тот миг захотелось взять и высыпать всё ему прямо на голову! Хоть каким-то образом отплатить за все страдания, что сейчас переживала маленькая девочка, оставшаяся сиротой. Но она сдержалась. И потом, куда интереснее было немножко потянуть эту странную экзекуцию, чтобы Дёмину хватило времени хорошенько подумать над тем, что он сотворил. Просверливая его взглядом, Есеня запустила руку в шуршащую упаковку, достала новый крекер, и на этот раз крепко стиснула в кулаке, раздавила. Угрожающе занесла сжатую ладонь над коленями этого патологического чистюли. Ещё секунда на размышление — и вниз посыплются крошки. — Ты что, хочешь правды? — зашептал тот, обливаясь потом. — Ну, да, я был у неё... Пришёл, когда она уже мертва была. Я обыскал квартиру, забрал деньги... И да, — прибавил он, сквозь зубы, — я прибрался. Потому, что там такой срач стоял. Всегда воняло так, что зайти невозможно было. Помотал головой. — Но я не убивал. Не убивал. — А чего тогда полицию не вызвал? Дёмин наигранно удивился: — А вы бы что, мне поверили? — А думаешь, тебе сейчас кто-то поверит? — фыркнула она. — А может, тебе понравилось? Даже в другой город съездить не поленился в свой выходной. И знаешь когда? Прямо как тебя наружка потеряла. Ты потому от них вприпрыжку убежал? Только на сей раз алиби у тебя нет. Она и сама не заметила, как меж расслабленных пальцев просыпались крошки. Но теперь это, на удивление, не заботило главного подозреваемого. От озвученных обвинений он заметно побледнел, сел на постели напряжённо прямо, вытаращил глаза ещё больше и прохрипел: — Я не убивал её... Она моя сестра. Есеня хотела было усомниться в искренности его родственных чувств и уже открыла рот, как тут в кармане требовательно зашевелился айфон. Она выпрямилась, поднесла его к уху. Но даже не успела ничего произнести в трубку. Собеседник на другом конце провода был немногословен и предельно прям. Не совладав с собой, она вскочила на ноги: — Что?! Выезжаю!***
На место нового преступления вновь пришлось ехать в область. Тоже "однушка", но намного светлее и просторнее. Уже смутно знакомое изображение на всю стену и под ним — труп с дырой в грудной клетке. — Эти рисунки, — обернулась она к Долгову. — Напомните, на предыдущем убийстве был такой же? — Почти, — ответил он. — Только на том, кажется, ёж был. Ягоды какие-то. И енот вроде. Или кот? Разница в рисунках? Значит, всё дело в них. "Ну, что видишь?" — подумала Есеня. "Жабу, — ответило подсознание насмешливым баритоном. — Жука. Жёлудь. А ты?" — Мальчика. — Что, простите? — тут же отзывался старший оперуполномоченный. Она опомнилась, повторила: — Мальчик. Книгу читает, под деревом. На предыдущих убийствах тоже такой был. И снова уставилась на жутковатые каракули. Внимательно осмотрела каждый из немногочисленных объектов. Небо и земная твердь, яркая божья коровка с кучей лишних ножек. Зелёная лягушка, что почти сливается по цвету с травой. Над головой у главного действующего лица картины — пара желудей, таких непропорционально огромных, что стоит одному такому упасть, и от мальчика останется мокрое место. Какая-то штука на горизонте. Но на сей раз, не дом, а нечто вроде покосившейся Пизанской башни, с окошками и красной крышей. И явно самый негативный объект этого детского мирка: тёмный силуэт, с поднятой вверх рукой или лапой, в опасной близости от мальчика. Что касалось убитой, то она почти ничем не отличалась от предыдущей жертвы. Сидела так же, будто отвернувшись от того, что происходило за её спиной. Несомненно, всё это что-то означало. По крайней мере, для того, кто опять рисовал на чужих обоях, жестоко расправившись перед этим с хозяйкой квартиры. — У неё то же самое? — спросила Есеня и присела на корточки, рядом с судмедэкспертом. — Дай-ка свет, — попросил тот. Она подсветила своим айфоном. Руки в перчатках вынули из мёртвых губ леденец и опустили в пакетик для вещдоков. — Время смерти? — вдруг пророкотал знакомый баритон. Слишком громко и слишком близко, чтоб его можно было считать галлюцинацией. — С девяти до полуночи, — ответил эксперт. А Есеня стремительно обернулась и чуть не потеряла равновесие. Почувствовала, как всё тело затапливает горячей волной. Позади стоял наставник собственной персоной, заложив руки в карманы распахнутого плаща. Радость вспыхнула в её глазах, отразилась в ошеломлённой улыбке у края губ. Но мигом угасла, встретив тяжёлый взгляд. Он как бы говорил, что на время работы все нежности и объяснения могли подождать. Смутившись, она поднялась на ноги, машинально отряхнула брюки, пробормотала: — Дёмин у нас был. Бородатое лицо сохранило то же непроницаемое выражение. Лишь глаза чуть шевельнулись, продолжая буравить её взглядом. Она неуверенно произнесла: — Что ты здесь... видишь? Хотя на самом деле собиралась задать совсем другой вопрос. — Что ты видишь? — нахмурился он. И кивнул ей за спину. Переборов страх отвернуться и больше не увидеть его никогда, Есеня ещё раз окинула взглядом полотно неизвестного художника. И вновь непроизвольно уставилась на главного героя рисунка. — Себя рисует, себя, — подтвердил Меглин. — Убийца рисует сам себя? — уточнила она и обернулась. Но, вопреки опасениям, сыщик не растаял в воздухе, подобно призраку. А вот все ранее присутствующие в комнате люди чудесным образом испарились, оставив их наедине. Знакомым до мурашек движением он запустил руку в карман, выудил портсигар, открыл простой замочек. Закусив кончик папиросы, чиркнул зажигалкой, спросил: — А как он попал сюда? — Следов взлома не обнаружено, — сообщила ученица. — Значит, сами открыли? — Есения Андреевна! Диспетчерская беспокоит, — передразнил Меглин воображаемого преступника, выпуская дымок. — Мы завтра к вам эти... — он тихонько посвистел. — Краны... проверять придем. Дома после шестнадцати будете? Она улыбнулась. — Тот, кого всегда пускают? Только он к ней вечером приходил. — Второй раз, — заметил наставник. — Первый-то раз пораньше. Пришёл, осмотрелся. Оставил там ключик разводной, зажигалочку, — он насмешливо продемонстрировал упомянутый предмет и сунул обратно, в карман. — Потом вернулся. И пустили. Есеня задумалась. — Должно быть что-то, что их объединяет. — Все же матери? — неожиданно подсказал Меглин. — Замужние, одинокие. — Убивает матерей, — обозначила она. — Отлично. Больше мы ни хрена о нём не знаем. Он посуровел:. — Я когда-нибудь доживу до того дня, когда ты думать начнёшь? Есеня пристыженно потупилась, изучая дешёвый паркет под ногами с повышенным вниманием. Холодный тон наставника, как и прежде, погасил все её попытки "думать" ещё в зародыше. Надо было срочно что-то отвечать, как на экзамене, но мысли в голове замотались в тугой узел, зацепившись друг за дружку. Вроде бы логические цепочки, а посмотришь — пёстрый клубок. Не удивительно — все мысли путались от одного лишь его присутствия, от безумной радости внутри, что нарастала и расширялась как взрыв. Тело стояло на месте и подавленно молчало, когда душа уже летела к нему, не касаясь пола, упрямо обвила руками его шею. А после отважно брала за грудки и трясла, насколько вообще возможно было сдвинуть с места эту непримиримую каменную глыбу. И на сей раз смела требовать от него ответов. А Меглин всё-всё видел в её глазах, вот почему пытался загасить этот пожар чувств сердитым взглядом. Пока ещё не было поздно, покуда маленькое пламя не поднялось достаточно для того, чтобы с лёгкостью поглотить их обоих... С трудом, отогнав подобные мысли, Есеня заставила себя вернуться к работе. Она примерно догадывалась, каким был его не заданный вопрос. Кто и зачем убивал матерей, ещё и таким кровавым образом? Он "кричал"? Что он хотел показать? И кому? — Ну как ты не понимаешь? — наконец, выдохнул Меглин. — Их же всех убить надо! Чтобы поняли. Услышали его. Увидели. Чтобы ты увидела. Так? В любимых глазах всё жарче разгорались угольки азарта. Не удивительно, что он предоставил ученице так мало времени на размышления. В такие минуты дожидаться, пока она найдёт ответы самостоятельно, наставник не считал нужным. Его натура требовала предоставить догадки во всей их красе и стройности, и сдвинуть, наконец, расследование с мёртвой точки. Есеня неуверенно кивнула. Сказала первое, что пришло на ум: — Он их убивает... потому что мстит. Мстит своей матери в их лице? Наставник качнул головой. Буркнул: — Дальше. Она вздохнула. Услышала. — Где он их ищет? Есеня подавленно призналась: — Не знаю. А про себя подумала, насколько этот вопрос был правильным. Вот бы получить на него ответ! И ответ последовал незамедлительно. — Нигде. Она окончательно растерялась. — Почему "нигде"? — А чего их искать? — усмехнулся Меглин и кивнул на мёртвое тело у стены. — Они же все одинаковые? Все до единой одинаковые. А рисунки у него?.. — Рисунки разные, — признала она, как обычно, чувствуя себя в его компании совершенно недогадливым и некомпетентным следователем. — А теперь мне его принцип скажи. Она беспомощно уставилась на наставника. Тот в два шага оказался у расписанной стены, поочерёдно ткнул пальцем в каждого из уродливых зверей. И произнёс нараспев: — Тридцать три родных сестрицы, писаных красавицы. На одной живут странице, а повсюду славятся. — А, бэ, вэ, гэ, дэ, е, же прикатили на еже, — невольно подхватила Есеня старую-старую школьную песенку. — Зэ, и, ка, эл, эм, эн, о дружно вылезли в окно. Пэ, эр, эс, тэ, у, фэ, ха оседлали петуха... Её шепот прервал резкий дребезжащий звук, тем ещё более неприятный, что при первых же звуках место преступления, рисунок и ухмыляющийся наставник стали неудержимо расплываться прямо на глазах. Вскрикнув, она протянула руки, будто пытаясь удержать... "Нет-нет-нет! Это что, только... сон?" — Хорошо он устроился, — одобрил Меглин. — Ну, что? Так и будешь ждать? Какую-нибудь Яну Янину из Якутска? Твой ход теперь! Ходить надо! Ходить! — О чём ты говоришь? — воскликнула Есеня. — Родион? И схватилась за уши, крепко зажмурилась, пытаясь сделать всё, чтобы не слышать больше этого разрушительного сигнала будильника. Но он звенел, упорно и жестоко, вдребезги разбивая её маленький, по-своему уютный, мир. Не кошмар, но не менее болезненное сновидение. Что причиняет страдания уже позже, как горький яд замедленного действия. — Красиво, — услышала Есеня, прежде чем окончательно сдаться и вывалиться из своего сна в реальный мир...***
Она убила будильник одним тычком в экран айфона, следом покосилась на недовольного мужа, что с ворчанием завернулся в одеяло с головой. В комнате было прохладно, и Женя целиком узурпировал покрывало. Мгновенно продрогнув, Есеня потянула на себя свой конец, заворачиваясь так, чтоб предотвратить дальнейшие попытки лишить её единственно тёплого предмета в спальне. Дотянувшись до телефона, она включила экран, поморгала. Зрение уже сфокусировались достаточно для того, чтобы проверить время на часах и даже различить текст уведомлений. Подавив зевок, Есеня секунду помедлила. А потом забегала пальцами по экрану, набирая сообщения сразу нескольким сотрудникам спецотдела СК. Было уже позднее утро рабочего дня, но беспокоить начальство она не решилась. Доклад Быкову мог подождать, тем более, что пока говорить было не о чем. Сперва все догадки стоило проверить. Как всё-таки хорошо, что в её распоряжение предоставили целый специальный отдел! Теперь можно было попросить сотрудников заняться бумажной работой и поисками той оперативной информации, которая была в открытом доступе. В частности, воспользоваться неожиданной подсказкой из мира снов и сказать им сверить паспортные данные жертв на предмет закономерности. А затем, если таковая будет найдена, искать дальше, похожие случаи по области, при этом не ограничиваясь текущим и прошлым годом. В практике случалось и такое, что маньяки, по разным причинам, делали в своих "сериях" ощутимый перерыв, а потом вновь принимались за старое. На проверку этой гипотезы раньше потребовались бы часы, даже дни. А так можно было сосредоточиться на той работе, что требовала более субъективного отношения. Они с Меглиным прежде и мечтать не могли о содействии такого рода. "Что ж, — вздохнула Есеня, когда аккуратно свернула в уже известный ей переулок. — Вот и случилось так, как ты хотел. Твое дело живёт и здравствует, и у нас теперь - целый отдел, штат, финансирование. Интересно, ты бы порадовался? Или проворчал, что народу многовато?" Молчание невидимого собеседника, скорее всего, подтверждало последнее предположение. Хотя волки охотятся стаей, этот её "волк" был неисправимым одиночкой. И если уж соглашался сотрудничать с коллегами, то только когда ему не мешали занимать при этом лидирующую, ехидную позицию. К тому же, кто, кроме Есени и ещё нескольких преданных людей, был способен вынести его тяжёлый характер, безжалостно острый язык, пагубные привычки и оригинальные методы работы? Не говоря уже о тёмной стороне его души? Меглин никогда прежде не брал себе ни стажёров, ни напарников. Всего два-три верных человека, что были для него больше, чем просто помощники. И единственная ученица. Вот и вся стая. "Отдел... Раньше ты дела за два дня щёлкала. А теперь совсем распустилась", — её подсознание, как прежде, было категоричным. Что ж, она вряд ли, удивилась бы другому ответу. Когда убийца "ускорялся", охотникам за его головой тоже следовало не отставать и увеличивать темп. А между тем шли уже третьи сутки расследования, и про безумного художника по-прежнему не было известно почти ничего. Информации — так же мало, и даже два мёртвых тела, что появились за последние сутки, не сумели предоставить большего. Ни отпечатков, ни следов — эксперты облазили каждую квартиру вдоль и поперёк, и лишь разводили руками. Похоже, Дёмин действительно не убивал сестру, и кража — единственное, в чём его можно было обвинить. Но тогда знакомство с настоящим убийцей ещё только предстояло. Меглин говорил когда-то, что из всех "серийников" самые страшные — идейные. А в этой странной настенной азбуке, несомненно, прослеживался чёткий план. Если подсказка воображаемого наставника была верной, останавливаться этот изверг не собирался. Замахнулся на такое число трупов, что ему бы сам Стрелок, наверное, поапплодировал с восторгом. Любое промедление теперь грозило новым убийством. А у неё из возможных зацепок — только беседа с охранником. На месте последнего преступления дом был новым и изо всех сил пытался соответствовать современному идеалу жизни в столице. Помимо модной планировки и других атрибутов роскоши по местным стандартам, он имел пропускную будку со шлагбаумом. И теперь вся надежда была на список посетителей и хорошую память охраны. Когда нос внедорожника упёрся в полосатую преграду, Есеня молча сунула в окошко раскрытое удостоверение и вышла из машины, не дожидаясь разрешения. Уверенно обойдя будку, толкнула незапертую дверь на торце и закрыла её за собой. — Извините, — попытался что-то возразить охранник, парень примерно её возраста. Видимо, насчёт заблокированного проезда. Но рассмотрев гостью, оставил эти попытки. Даже рукой махнул: — А, помню вас. Она сдвинула брови, упёрлась руками в широкий подоконник, подтянулась и села на край. — Так, может, ещё что-нибудь вспомните? Убедившись, что в убийстве его самого пока не обвиняют, охранник заметно расслабился и заскучал. Так как в приглашении сесть гостья больше не нуждалась, он облегчённо опустился на стул перед компьютером и занялся незавершённой партией в тетрис. Пробормотал: — Я же вчера вам всё сказал. — Ну, мало ли, — по примеру наставника Есеня обвела будку цепким, сканирующим взглядом. — Спишь хорошо? Охранник заметно напрягся, покраснел. Оторвался от экрана, посмотрел на неё с раздражением: — Не жалуюсь. — Ну вот, — холодно продолжила она. — Здоровый сон дарит энергию и освежает память. Он пожал плечами, отрапортовал: — Ничего подозрительного не заметил. Все чужие у нас записаны. Вот список гостей за два дня. Смотрите, если хотите. И с этими словами сдвинул в сторону залежи бумаг, чашки, тарелки, вазочку со сладостями, пока на освобождённом пятаке пространства, под стеклом не стал видимым упомянутый список. Но он был почти пустым. Есеня соскользнула с подоконника, подошла, пробежалась взглядом. Всего пять фамилий "гостей" за два дня? Странно. Печатные сводки и списки на стенах были куда информативнее. Она подступила ближе, всмотрелась. Отыскав нужную дату, задумчиво провела пальцем по строчке. "А газовщики, что обрыв чинили на линии, не гости?" — У вас газовую трубу ремонтировали на днях, — озвучила эту мысль Есеня и ткнула в раскрытый журнал. — Где об этом запись? Охранник тут же бросил игру, смутился. Развёл руками: — Так они же не гости. Чего их записывать? — Ну да, ну да... — задумчиво протянула она. — Мусорщики не гости, электрики не гости. А кто гости-то? Он растерянно молчал. Потом неуверенно выдал: — Ну, доставка. Воду привозят. Почта... "Почта. Во!" — неожиданно обрадовался внутренний голос. — Почта была? — хмуро спросила Есеня. Охранник потупился: — Не помню. "Ну, конечно, не помнишь". — Списки всех, кто вчера приезжал, — мне сюда! — она сердито пристукнула по столу кулачком. — Всё, что есть! И быстро! Не то привлеку. За соучастие. Странная угроза, на удивление, оказалась действенной. Свидетель вспотел, зашуршал бумагами, разгребая залежи из газет, журналов и бутербродов. А Есеня отошла к окну, отвернулась, слушая, как гремит старый принтер, затягивая в себя бумагу. Человеческая беспечность и халатность опять сыграли свою роль. Ужасно хотелось курить, но она сдержалась. Ужасно хотелось схватить этого охранника за грудки и хорошенько встряхнуть, но она сумела взять себя в руки. — Вот, пожалуйста, — сказал тот, заискивающе глядя на неё. Есеня взяла первый лист, равнодушно пробежала глазами длинный список в несколько колонок. Сколько же тут работы... Весь отдел и за пару дней не справится. Дом большой, квартир много. Помимо коммунальных служб, наведывались ремонтники, слесари, курьеры, мастера по установке интернет-связи и телевизионных кабелей, даже уборщицы и няни. А ведь большинство из них были записаны без имён и фамилий, просто как представители компании. Требовалось звонить в каждую и узнавать, какой сотрудник приезжал в конкретный день и в конкретное время. А неумолимый принтер ещё жужжал, выдавая всё новые и новые листы. Писк телефона в кармане прозвучал как спасение. Есеня включила экран, радуясь даже такой возможности немного отвлечься от происходящего. Ну, что ж. Обитатель её снов, как обычно, оказался прав. Вот и первый рисунок нашёлся. Судя по уродливому, горбатому животному в левом углу, буква "В". А вот и маленькое подтверждение её гипотезы касательно трёх недавних убийств. Похоже, настало время беспокоить начальство. — Он убивает по алфавиту, — сухо доложила она в трубку, когда вышла из будки и села в машину. — Дмитров, Дина Дёмина. Егоровск, Елена Ерохина. Железнодорожный, Жанна Жирютина. — Может, совпадение? — усомнился Быков. — Дёмина на Дубницкой улице жила, Ерохина — на Ельницкой. — Твою ж мать! — тихо выругалась трубка. — И рисунки различаются. На первом: дом, дорога, дятел. На другом — ежевика, енот, ель. Жёлуди, жук, жаба... — Да понял я! Ей показалось, или начальство впервые было в смятении? Чтобы у бронебойного генерала-майора, ледяного как айсберг и невозмутимого как гробокопатель, так ощутимо подрагивал голос? Прежде подобного не случалось. Есеня решила повисшую паузу не нарушать. Быков молчал, тяжело дышал в трубку. Думал. — Почему первая буква "Д"? — наконец, спросил он. — Где "А", "Б"? — Не нашли мы их ещё, — пояснила Есеня. — Поднимаем все последние дела, убийства, где инициалы жертв совпадают с названиями улиц и города. Уверена, что мы и рисунки там найдём. Уже нашли. — Но если ты права, — прошелестел начальник, — сколько же их, получается? Она быстро подсчитала в уме. — Жирютина седьмая. Значит, восьмая будет на "З".***
Между тем пару часов назад в одном подмосковном дачном посёлке появился ничем особо не примечательный фургончик экспресс-доставки. Медленно проехав по улочкам, он остановился у нужного дома, и на дорогу вышел курьер в форменном комбинезоне. Пригладил светлые волосы, следом — маленькие усики, сунул под мышку планшет для росписей и направился к калитке. О его прибытии известил зычный лай добермана. Хозяйка была в палисаднике, возилась с клумбами. — Шаляпин! — крикнула она, отряхивая от земли садовые перчатки и поднимаясь на ноги. — Шаляпин, сидеть! Иди ко мне, мой хороший. — Зыкова Зоя Анатольевна? — осведомился гость. — Да, я, — ответила она, лаская питомца. — Извините? — Голосистый он у вас, — заметил курьер. Хозяйка махнула рукой: — Да, Шаляпин. Соседи раз пять на меня писали в управляющую компанию. А что я могу? Его природа одарила. Говорят, "удали связки, удали связки". Да пусть они своим детям связки удаляют! Они ведь тоже орут. Обаятельная улыбка на лице посетителя словно замёрзла. Он выдавил смешок и заметил: — Ну да. Хорошая мысль. Логичная... И, спохватившись, предъявил какой-то листок, закреплённый в планшете. — Это вам. Жест незнакомца Шаляпину не понравился. Он подступил к ограде ещё ближе, встопорщил короткую шерсть и глухо зарычал. — Тихо, тихо, — устало попросила Зыкова, оттягивая собаку от забора, и за ошейник завела её себе за спину. — Иди сюда. После, заметно насторожилась, покачала головой. — Я ничего не заказывала. Дежурная улыбка на лице курьера ожила, расползлась шире. — Да нет, это бесплатно, — заверил он, кивнув на фургончик. — Рекламная акция. Возьмите. И тут вот нужно подпись и дату поставить. Она успокоилась. Посадив зверя на дорожке одним взмахом руки, подошла к калитке, открыла. — Ма-ам! — раздалось из дома. — А кто это? — Да никто! — отозвалась Зыкова, расписываясь в указанной графе и возвращая ручку. — Спасибо, — поблагодарил курьер. — Я сейчас вам всё вынесу. Она махнула рукой и направилась в дом, даже не потрудившись закрыть калитку. Шаляпин рычал громче, поедая посетителя жгучими глазами. Ему ужасно хотелось обглодать его до косточек, но хозяйскую команду нарушать было нельзя. А курьер, не обращая на пса более никакого внимания, вернулся к своему фургончику. Сел за руль, захлопнул дверь. И моментально преобразился. — Никто! — заорал он, вцепившись себе в волосы. — А, бэ, вэ, дэ! Я, с-сука, покажу вам! "Никто"! Двинув несколько раз по приборной панели панели, он ещё немного подёргался, подпрыгивая на сиденье и вцепившись в край пальцами, как истеричный ребенок, которому запретили выражать свои чувства более явным образом. А после, так же стремительно, пришёл в диаметрально противоположное расположение духа. На его лице появилась мечтательная, почти детская улыбка, небесные глаза просияли. Пританцовывая, он вышел из машины, открыл двери кузова и залез внутрь. Через некоторое время оттуда же выбрался какой-то работник ядерной электростанции или химической промышленности, не иначе, в ярко-жёлтом резиновом комбинезоне и высоких чёрных перчатках, перепоясанный целой батареей баллончиков с краской. Повернувшись, он оказался тем же нервным курьером с явно нехорошими намерениями. Схватив в руки моток широкой клейкой ленты для посылок, он сунул в карманы ещё несколько предметов, следом подхватил за ручку складной ящик для инструментов и в таком виде вошёл в приоткрытую калитку. Позабыв обо всем, Шаляпин молча бросился на пришельца. Но тот оказался не таким уж плохим человеком — кинул впереди себя нечто, такое вкусное, что мозг породистого пса, выросшего на сухом корме, отключился в один миг. Доберман жадно заглотнул угощение, дрожа всем телом, и совершенно позабыл о том, что он на службе. Между тем зловещий курьер уже переступил порог дома, поставил ящичек в прихожей и свободными руками растянул клейкую ленту перед собой. Шагнул в коридор и тут же столкнулся со взрослым сыном хозяйки. — Ты кто? — опешил тот. Курьер засмеялся. — Никто. И в секунду замотал его лентой, не позволив даже пикнуть. Пинком свалив парня на пол, убийца сорвал с пояса маленький, но увесистый, хирургический молоточек и уверенно ступил в комнату. Через миг оттуда донёсся крик, но быстро оборвался. А Шаляпин, вдруг вспомнив о своих сторожевых обязанностях, принялся тревожно и коротко громко лаять. — Ну, что ж это такое, а! — возмутилась соседка, выбираясь на улицу. — Ни днём, ни ночью нет покоя! Она обошла фургончик доставки с распахнутым багажником, смело шагнула в калитку. Кроме громкого лая, к соседскому псу претензий ни у кого не было. Обитателей дачного поселка он знал и не трогал. — Нет! Я ей скажу! Что за собака такая! — заявила она прямо в дрожащую окровавленную пасть. — Надоела уже! Зоя Анатольевна! Зоя Анатольевна, сколько можно? И сердито протопала по ступенькам на крыльцо, без стука вошла в приоткрытую дверь, затем — в комнату. Увиденное там заставило её застыть столбом и сжаться всем телом. На стене красовался яркий и уродливый рисунок с полосатой зеброй на зелёной траве и человечком под зонтом. Но всего ужаснее был вид самой хозяйки дома, что сидела тут же, на полу, повторяя позу человечка... Сперва показалось, ей это всё мерещится или кто-то решил разыграть жестокую шутку. — Зо-оя... — тихо-тихо, позвала соседка, содрогаясь всем телом. И лучше бы она не поворачивала голову! Неподалёку, на обеденном столе, поверх скатерти, была расстелена клеёнка, на ней — разбросана куча хирургических инструментов непонятного назначения. Но с их зубьев и браншей вниз стекала кровь и угрожающе расползалась лужицей, всё больше и больше... Внезапно за спиной послышались чьи-то крадущиеся шаги, следом — шорох осторожно прикрытой двери. Она кожей почувствовала, что позади кто-то стоит. Ситуация прямо как в телевизионном триллере: сейчас по голове даст, и обернуться не успеешь... И не успела она об этом подумать, как рука в чёрной перчатке размахнулась и огрела её по затылку чем-то тяжёлым.