МЕТОД-2. Игра с большими ставками

Для иных сон — единственное пробуждение. — Существуют теории, что талант, — защитный механизм психики в ответ на патологию, — произнёс Самарин. — Если в человеке подсознательное не находит выхода, у него может проявиться талант к какому-либо творчеству, чтоб спровоцировать выплеск эмоций. Закрыв одну дверь, открываешь другую. Если бы юный Чайковский однажды не завернул в консерваторию по пути домой и не стал великим композитором, то вполне мог бы стать вторым Джеком Потрошителем. — А Гитлер, — выдающимся художником, — заметила Есеня с раздражением. — При чём здесь это сейчас? Он изобразил руками весы. — "Ты меня не поймаешь" и Меглин. Достойные противники, равноценные. Каждый поддерживает баланс. Оба в своем роде таланты. Только Меглину повезло больше. Ему помогли направить умения на пользу обществу. В каком-то смысле... Есене эта поправка не понравилась. — А вот его сопернику в определённых обстоятельствах пришлось довольствоваться психологическими играми. Неудовлетворённые желания порождают зло в этом мире. Разве не удивительно: видя, как один убивает по разрешению начальства, а бывает, что и без него, другой может почувствовать вопиющую несправедливость? Она вздрогнула, посмотрела на него. — Да, это приходило мне в голову. Но при чём тут... Пространные слова Самарина тревожили тем, что было непонятно, куда он намеревался её затащить и откуда могла исходить опасность. Взгляд сквозь карикатурные роговые очки только усугублял это впечатление. — Творчество — многогранное понятие, Есения Андреевна, — задумчиво проговорил он, сверля её маленькими буравчиками глаз. — В каком-то смысле убийства серийного маньяка — произведение его творчества. Самовыражение. Его труд. Не согласны? — Я о таком не задумывалась, — холодно ответила та. — Отошли от темы. — Нет, — возразил Самарин. — Вы могли уйти. Почему остались? Она хмуро пояснила: — У первой жертвы была дочь семи лет. — Столько же было и вам, — тут же ухватился за её слова Самарин. — Когда у вас самой погибла мать, не так ли? Свадьба, а после - вот это. И все последующие убийства. Вам не кажется, что деяния ТМНП — части какого-то послания, как в буквах "художника"? Возможно, оно было предназначено именно вам? Есеня задумалась. А он попробовал острие карандаша пальцем, покачал головой. И выложил на стол маленький перочинный нож...

***

...Володя спустился в овраг, но на последней ступеньке остановился, вцепился в холодные перила. Чертоги местного хозяина полностью соответствовали его репутации. Пожалуй, более жуткого места, особенно в тёмное время суток, невозможно было себе представить. Вновь показалось, что отец попросту привёз его сюда на смерть. Григорьев-младший обернулся, посмотрел наверх, на край обрыва, напряг зрение. Да, машины больше не было. Может, плюнуть на всё и уносить отсюда ноги подобру-поздорову? При этом существовала опасность, что избежать наказания ему так и так не удастся. Но всё же это было лучше, чем бесславная кончина здесь... Вдруг он каким-то шестым чувством понял, что за спиной кто-то стоит. И долго не решался проверять, кто именно. Смутно знакомый силуэт в распахнутом плаще в такой обстановке показался ещё более зловещим. По сути, Володя впервые в жизни видел этого человека так близко. Помнится, когда эта же фигура в плаще вынудила отца отменить посещение футбольного матча, удалось разглядеть только напряжённую спину пришельца. — А почему не позвонил? — спросил его Григорьев, на то время ещё полковник. В заднее окошко голубого "Мерседеса" маленький Володя сумел разглядеть только тыл поднятой кисти незнакомца, с запёкшейся кровью на костяшках, и пальцы, что пробежались по воздуху волнами, как змейки. Это уже после генеральский сын узнал, что человек в плаще так и не потрудился завести себе собственное средство связи. А отец, по-видимому, об этом забыл. — А, — протянул он и подступил ближе. — Ну, что у тебя? Они о чём-то тихо заговорили. Так тихо, что Володя был бессилен разобрать хоть слово, как ни напрягал слух. — Это срочно? — наконец расслышал он. — Понимаешь, я тут сына на "Спартак"... Давно обещал... И воспрянул духом. Но увы. Уже через минуту отец обернулся, и вид у него теперь был раздосадованный и виноватый. А человек в плаще — разрушитель их семейного счастья — остался на том же месте. Только запрокинул голову и влил в себя содержимое стальной прямоугольной фляжки, что явно плескалось на самом её донышке. На миг стало видно макушку его бархатной кепки и волнистые тёмные волосы, что выбивались из-под края. А потом вид незнакомца заслонил собой отец. Распахнул заднюю дверь и сказал, отводя глаза: — Володь. На сегодня футбол отменяется. Извини. А потом осторожно её прикрыл, чтобы не слышать обиженного возгласа сына. Полковник Григорьев вернулся к своему собеседнику, и они продолжили разговор как ни в чём не бывало. Такой же тихий и недолгий. Теперь уже и отец говорил так, что не было слышно ни слова. После он обернулся вновь и положил руку на плечо незнакомцу. Сказал тому ещё что-то напутственное, хлопнул ладонью. И на сей раз пошёл к машине с твердым намерением сесть за руль. На Володю он больше и не взглянул, даже в походке появилось что-то непримиримое, железное. В глазах сверкнула сталь, которой сын прежде не видел никогда. А человек в плаще исчез, испарился как по волшебству. Должно быть, никакой мистики: он просто шагнул за мокрые китовые спины припаркованных тут же автомобилей и потому пропал из вида. Но Володю такой жест незнакомца поразил до глубины души. Конечно, тогда он был ещё мал, ужасно зол и обижен на них обоих, ненавидел их в тот миг одинаково страстно, с детским максимализмом. И при этом боролся с двумя противоположными чувствами. Одно из них требовало, чтобы знакомый отца повернулся лицом, и его можно было рассмотреть получше. Другое же заранее отказывалось от такой возможности. Казалось, у Меглина даже спина была какой-то жутковатой, и заглядывать ему в лицо не хотелось совершенно. Но теперь выбора уже не оставалось. Таинственный сотрудник папиной конторы в сумерках выглядел почти так же, каким его представляло воображение, воссоздавая образ из крупиц того, что получилось узнать, уловить в случайно оброненных репликах и отыскать в секретных документах. Ещё молодой, лет тридцати семи. Очень худой, и плащ этот неизменный, потому на нём — как с чужого плеча, даже, кажется, отцовского?.. Усы и борода по краю щёк, руки в карманах. Бархатная кепка, под козырьком блестят острые пронизывающие глаза — точь-в-точь как у кошки либо у волка. Впрочем, как ещё мог выглядеть человек, что физически устранял маньяков по приказу начальства? Или, по своему собственному усмотрению? И этот невыносимый буравящий взгляд, что словно взял в плен и больше уже не отпускал... Володя вдруг осознал, что таращился на легенду столичного сыска, не отрываясь, во все глаза и даже чуть приоткрыв рот. Все опасения куда-то отступили, пропустив любопытство и нечто, напоминающее восторг преданного фаната при встрече с обожаемой знаменитостью. Так вот ты каков, Меглин... Дождавшись, когда четырнадцатилетний подросток встретится с ним взглядом, тот буркнул: — Пошли. И направился по ступенькам вверх. В тот миг Володя мог убежать — и после, наверху, тоже, много раз. Однако мрачный тон и немногословность его нового спутника пресекали все подобные мысли на корню. Как-то сразу вспомнилось, что раскрываемость у него — выше восьмидесяти процентов, а остальные двадцать он навёрстывает во внеурочное время. Что он находит убийц каким-то непостижимым способом и всегда, и что у него есть некий "метод", суть которого никто не знает. Что даже сейчас он оказался за спиной внезапно и совершенно бесшумно, как подкравшийся тигр... Короче, если бородатый захочет, он отыщет такого как Володя даже на краю света, и ему ничто не сможет помешать. Так что лучше было подчиниться и идти на свою смерть с достоинством. Вернее, карабкаться по железной лестнице, обмирая от страха. Наконец, гулкие незнакомые шаги впереди стихли, а следом и Володя ступил на край обрыва. Под ногами зашуршала трава, начался разбитый асфальт. В который раз он убедился, что отцовской машины нигде поблизости не было. Горящие глазницы огромных полукруглых окон убедительно подсказывали, где находилось логово хозяина здешних мест. В таком случае, куда же он собрался на ночь глядя? Не успел Володя об этом задуматься, как впереди обозначились смутно-знакомые черты плоского и длинного автомобиля. Да ладно? Папин старый "восьмидесятник", от которого, он говорил, уже давно избавился? Вот, значит, каким образом... Силуэт в плаще уверенной поступью направлялся к транспорту. И внезапно по спине вниз как будто поползли ледяные струйки. Шутки в сторону! Куда Меглин, в самом деле, собрался его отвезти? Что отец сказал ему сделать? Его пробрало всерьёз, весь мир словно скукожился вокруг этого места и них двоих. Даже уличные гудки звучали странно приглушённо. Зато лёгкий хлопок дверцы в этой кромешной темноте прозвучал как выстрел. Володя невольно дёрнулся в сторону. А когда повернулся к машине, то увидел, что владелец уже сидел за рулём. Выжидающе курил, не глядя на гостя, и пока не включал мотор. Догадавшись, что от него требовалось, Григорьев-младший перевёл дыхание и с опаской сел, теперь уже на переднее сиденье. Заднее было завалено пустыми бутылками, смятыми пачками сигарет и казёнными папками. Да и под ногами в темноте перекатывалось нечто вроде прямоугольного сосуда для виски. Хриплый двигатель взревел, вспыхнули фары, озарив опоры железнодорожного моста и бока каких-то заводских корпусов. В дороге угрюмый новый хозяин транспортного средства не проронил ни слова, только затягивался папиросой и стряхивал пепел себе под ноги. Что касается Володи, то он сидел тише воды ниже травы и только сильнее вжимался в кресло спиной. Навстречу летели вереницы уличных фонарей, транспорт на другой полосе скалился радиаторами. Машина давно выскочила за МКАД и, по всей видимости, намеревалась умчаться далеко за пределы столицы, а возможно, и Подмосковья. Ну, должно быть, для того, чтобы труп юного пассажира после точно никому найти не удалось. Включая папу и его ведомство; он же грозился намедни, что объявит непутёвого сына в розыск, но его не найдут? Ну, вот... Кому ещё поручить такое щекотливое задание, как не этому служебному киллеру и психу? К тому же, если вспомнить все поверья, что бродили по конторе, и о которых, в частности, поведал Женя Осмысловский, когда заинтересовался этой загадочной личностью всерьёз, то могло статься, что лёгкая смерть тут Володю не ждала. В кармане бородатый носил перочинный нож и, судя по следственным фотографиям в отцовских папках, обращался с ним довольно ловко. Но не всегда пускал его в ход. Намного чаще устранённые им "серийники" умирали с определённой долей фантазии, так что даже судмедэксперты, говорят, за головы хватались от способов их "самоубийства". Интересно, что же он приготовил для малолетнего организатора отравления школьного физрука? — Егоров Валентин, сорок пять лет. Серийный убийца, педофил. Десять трупов. Улики только косвенные, поймали и отпустили. На, изучай. С этими словами на колени Володи шлёпнулась довольно увесистая папка. Уголовное дело! Совсем такое же! Володя в эту папку зарылся как в спасение. Правда, ни лицо на самой верхней фотографии, ни остальные следственные снимки ему не понравились. Последние были жуткими, кровавыми. В числе прочего "серийник" своих жертв душил голыми руками. Ну, а потом увозил в безлюдное место, где никто не мог ему помешать, и там уже в ход шли колюще-режущие предметы. Бр-р! Но его больше занимало другое. С чего это сам Меглин сунул ему в руки настоящее уголовное дело? Не говорило ли это о том, что казнь откладывалась на неопределённое время? Может, отец — не менее незаурядный человек и следователь, надо отдать ему должное — верно разгадал порыв сыновней души? И, чем объяснять очевидное, решил попросту познакомить его с сослуживцем, так сказать, очно? Неужели Меглин согласился? Взял его с собой на охоту? От этой мысли захватило дух, как от стремительного спуска по горке. — Всё прочитал? Володя вздрогнул. Хрипловатый, рокочущий баритон нового знакомого идеально подходил обстановке. За окном вскачь неслись какие-то тёмные силуэты деревьев и изредка бросали свет одинокие фонари. А хмурый водитель, не отрывая от дороги сосредоточенного сердитого взгляда, молча ожидал ответа. Но голоса на то, чтобы дать его, не было. От смеси почти суеверного страха, восторженного ликования и ещё много чего горло словно сдавила чья-то рука, во рту было сухо, как в пустыне. Он торопливо покивал, поспешил сложить содержимое папки так, как оно было, закрыл крышку. И Меглин, неизвестно каким краем глаза это увидел, забрал. Выдохнул дымок в лобовое стекло и пророкотал: — Мальчиками молодыми интересуется. Ты ему понравишься. Володя оторопело застыл на месте. Невидимые пальцы на горле сжали его так, что воздуха стало резко не хватать. Он инстинктивно взметнул руку, схватился за воротник, будто пытаясь ослабить эту хватку. По всему телу, от макушек до пяток, прокатилась ледяная волна. Страшась даже повернуть голову, он сидел вот так и ждал дальнейших объяснений в надежде, что услышанное могло иметь какой-то другой смысл. Не дождался. Смысл был один. Понятный, до дрожи в коленках. Значит, вот оно что. Они с отцом решили... Он с усилием сглотнул комок. В самом деле, чего самим-то трудиться? Когда можно было подсунуть провинившегося сына особо изощрённому маньяку? Видно, они тоже не любили марать руки без особой надобности. Так вот зачем эта папка, что теперь, ретроспективно, показалась вдвойне кошмарнее, если не втройне! Ужаснее самой казни могло быть только её ожидание. И понимание того, что с тобой собирались сделать... Можно было, конечно, нарушить вот эту кошмарную пронзительную тишину. Потребовать объяснений, разразиться воплем, плачем. Попробовать умолить своего палача либо остановить машину на полной скорости, как в каком-то остросюжетном фильме. Или выскочить на ходу. Но он так и не решился ни на что. Да и был ли в этом прок? Приговор уже вынесен. Как сказал отец, думать следовало раньше. Второй половины дороги как раз хватило на то, чтобы пожалеть о содеянном так сильно, как прежде не получалось. И чего он вообще не оставил эту безумную идею в самом начале, когда ещё можно было передумать? Зачем непременно захотелось проверять возможности манипулирования сознанием человека? Именно сейчас, когда вполне можно было потерпеть ещё несколько лет, выучиться на каком-нибудь психологическом факультете и там уже получить в свое распоряжение когорты пациентов для законного исследования! Ему так хотелось обратить на себя внимание вечно занятого отца? Заявить о себе? Доказать что-то всему миру, школе, собственному эго? Пролезть в секретные папки и в его работу ещё дальше, ещё глубже? Узнать, кто же такой этот Меглин на самом деле? Ну, что ж. Скоро он это узнает. На собственной шкуре. А вот ещё интересное психологическое наблюдение. Остатка пути по сумеречным загородным трассам как раз хватило на то, чтобы обо всем этом подумать, пожалеть и в конце концов в мысленных рассуждениях добраться до принятия ситуации, странной покорности, даже апатии. Но стоило автомобилю снизить скорость на подъезде к какому-то областному городишке, как внутри всколыхнулся подлинный, острый и безнадёжный, страх..

***

Не было особой нужды спрашивать имя и фамилию очередной жертвы "серийника". И, как прежде, названия загородного поселка и улицы совпали с ними по первой букве. Со стены гостиной ученице сыщика ехидно улыбалась толстая кривоногая зебра, под ней свернулась змея. Хозяйка с рассечёнными ребрами уже смотрелась как привычный атрибут и центр экспозиции. В другой части рисунка человечек всё так же невозмутимо читал книгу, на сей раз под зонтом. — Сколько, вы сказали? — Есеня решила, что ослышалась. Но эксперт повторил: — Четверо. Одна здесь, остальные — в ванной. Дети её взрослые, сын, дочь... И соседка. "В разнос пошёл", — мрачно подумала она. "Ну, правильно, — тем же тоном отозвался внутренний голос. — Что ему, ждать, что ли? Аппетит во время еды приходит". Есеня нахмурилась, мысленно возразила: "Сын, дочь, — ладно, они тоже на "Зэ", хотя бы по фамилии. Но при чём тут соседка? И почему он их спрятал?" "Молодец, соображаешь, — в кои-то веки дождалась она комплимента от собственного подсознания. — Спрятал. Мешали они. Картину ему портили". "Картину... Она сама — часть картины, да?" — догадалась Есеня. Эксперт молча предъявил ярко-красный чупа-чупс в пакетике для вещдоков. Она удручённо кивнула. Прошлась по комнате, продолжая мысленно рассуждать. Значит, он не планировал их убивать. Думал застать её одну. Но от свидетелей пришлось избавиться. Впрочем, соседке убитой банально не повезло. Всех очевидцев маньяку убрать не удалось. Увы, другим свидетелем и в этот раз оказался ребёнок. А в его нежном возрасте упоминания о "космонавтах в жёлтых скафандрах" требовали проверки на вымысел. Заметь что-либо взрослый, он хотя бы мог запомнить транспорт "космонавта", надпись на машине или грузовике, если убийца маскировался под газовщика или электрика. А так оставалось лишь разводить руками от досады. На пропускном пункте подобных персонажей замечено не было. Но в любом рабочем транспорте незаметно провезти что угодно, в том числе защитный костюм, особого труда не составляло. Как и баллончики с краской и весь свой жуткий инвентарь. Снова тупик. В ванную Есеня заглянула мельком, посчитав, что раз трёх дополнительных трупов не было в планах маньяка, можно было сохранить себе нервы на ночь и оставить это зрелище экспертам. Но ей хватило и одного взгляда. В узком помещении и на белой мраморной плитке кровавые кляксы и окровавленные же тела смотрелись как сцена из особо жестокого фильма ужасов. Подумалось даже, что если с хозяйкой квартиры художник-примитивист обошёлся аккуратно и бережно, то на её семье, что называется, отыгрался по полной. Должно быть, выместил на них всю свою злость оттого, что планы оказались нарушенными, а картина преступления — слегка подпорченной? Тела были замотаны синей широкой клейкой лентой, и на глазах, как доложил эксперт, у всех обнаружились следы едкой краски из баллончика. За окнами помалу сгущались сумерки. Есеня устало потёрла переносицу, ещё раз для проформы обошла комнату по периметру. Она догадывалась о том, что если зловещего посетителя видел ребёнок, кто-то ещё в поселке мог рассказать о случившемся что-то интересное, пока память была свежа. Однако чем ближе подступал вечер, тем меньше ей хотелось разгуливать по округе, даже в компании старшего оперуполномоченного. Это Меглин мог ориентироваться как леопард даже в кромешной темноте, и казалось, ночью чувствовал себя намного уверенней, привычней и свободней, чем днём. Но она - не Меглин. Она одна, устала и хотела спать. "Невидимка", — неожиданно прорвался в мысли знакомый баритон. "Кто?" "А тот, кого не видят, — был ответ.. — Тот и невидимка". Есеня фыркнула и решительно направилась к машине. "Сам свои ребусы решай! — мысленно огрызнулась она. — Невидимка! Кто бы говорил!" И проворчала себе под нос вслух, когда завела мотор: — Мне одного такого уже хватает. Более чем. Понял?

***

— Анна Антонова. Зарезана ножом, раздроблена грудная клетка. Бэлла Бункевич, задушена. Во рту найден леденец. Полтора месяца назад. Тогда же появились первые рисунки. Уже всех нашли, кроме буквы "Г"... — Не всех, значит? Она подняла взгляд от папок, обернулась на стуле. В синем полумраке различила очертания знакомой фигуры, встала, настороженно подошла ближе. Наставник сидел в своём любимом кресле и держал на коленях что-то объёмное, обхватив двумя руками. По приближении оказалось, что то была картонная коробка, заклеенная той же синей лентой , какой были обмотаны тела последних жертв. Обычная такая коробка для посылок. Поймав её взгляд, Меглин кивнул на предмет, поинтересовался: — Ну, а искать своего почтальона где собираешься? Ученица насупилась. — А почему ты решил, что он — почтальон, а не электрик? На записях с камеры были машины разных служб. — Народ у нас пуганый, — пояснил наставник. — Электрика так просто не пустят, сразу в ЖЭК начнут звонить. А почтальон это как Дед Мороз, — он бодро хлопнул по коробке ладонью и отбросил её от себя в темноту. — С подарками. У нас же народ любит, чтоб с подарками? Резкий жест и глухой стук коробки о пол в кромешной тишине вынудили её вздрогнуть. — Хорошая профессия — почтальон, — пророкотал Меглин. — Интересная, нужная. Я, если бы убивал, почтальоном бы стал... Она, как прежде, поёжилась от этих морозных, отстранённых ноток в любимом голосе. Спросила самое важное: — Почему он убивает? Но Меглин покачал головой: — Не главное. — А что главное? Вместо ответа он положил локоть на спинку кресла и обернулся. Есеня последовала его примеру, подошла и изумлённо уставилась на возникшую на пустой стене "картину". Как будто следственная фотография с места последнего убийства увеличилась в сотню раз и теперь проецировалась на большой экран. Едва она всмотрелась в эти детские каракули, как картина сменилась другой, словно в старом проекторе. За ней — следующей, следующей... В глазах зарябило. Есеня схватилась за голову, воскликнула: — Что, что, что?.. Что ты можешь здесь видеть? — Всё перед глазами, — непреклонно заявил наставник. Она с мольбой посмотрела на него, но натолкнулась на строгий взгляд. — Первая, — объявил он. И на стене появился самый давний рисунок, ознаменовавший собой начало этой жуткой "серии", — листок с каракулями у тела жертвы, на который коллеги полтора месяца назад почти не обратили внимание. За ним, по порядку, возникли следующие, нарисованные на обоях цветными карандашами и детскими фломастерами. После — более привычные, изображённые баллончиками с краской; видимо, в конце концов "невидимка" нашел свой стиль живописи. Менялись цвета и оттенки, грубовато обозначенные представители флоры и фауны. Но три главных объекта оставались почти неизменными. Мальчик с книгой всё так же сидел под деревом на фоне какой-то странной рыжей башни и рядом с агрессивной чёрной тенью. Вдруг прямо на глазах скорость проектора начала стремительно расти, картины сменяли одна другую с бешеной скоростью. А тень, как в самодельном мультфильме, ожила и обрела движение, наступая на человечка. — Тень! — вскрикнула Есеня. — Она приближается, приближается... Чья она? Кто-то, кого он боится? Этот мальчик — это же он сам! — Ещё что? Теперь уже ученица вцепилась в каракули взглядом с обострённым любопытством. — На плече — якорь, — отметила она. — Он — моряк, да? Значит, боится моряка? — Моряки приходят и уходят, — весело произнёс Меглин. — Башня остаётся. Башня откуда? — Видел. Может быть, из окна? Он кивнул. А Есеня разочарованно возразила: — Да, только где такую найдешь? Он же по всей области ездит! Где хочешь может сидеть! — Нет. Он как паук. В центре сидит и колебания во все стороны даёт, — внезапно Меглин подмигнул. — Для гастролёра у него больно скоропортящийся груз. Ученица вздрогнула. — Ты про... Уверен, что он их себе забирает, не выбрасывает? Тёмные глаза насмешливо сверкнули из полумрака. — Так стараться, рёбра пилить... И всё для того, чтобы самое главное... выбросить? Она подавленно молчала, страшась даже представить себе, что где-то могла храниться подобная жуткая коллекция. — В баночках, в баночках, — подтвердил Меглин, как обычно с ходу читая её мысли. — Забирает себе то, что им не принадлежит. У них сердца не было никогда, и ему, видишь, тоже не досталось. Есеня вздохнула. А когда подняла голову, рядом уже никого не увидела. Кресло наставника было пустым, заброшенный заводской лофт — холодным и необитаемым. Удручающая обстановка, которую она запомнила очень хорошо, ведь видела её не раз и не два. Зато тень на стене вдруг неудержимо начала расти, стремительно, пока не поднялась на всю стену, над головой и до самого высокого потолка. Есеня ошеломлённо смотрела, как зловещий силуэт всё сильнее чернеет, как одновременно размывается его контур и как изображение превращается в уже настоящую грозную тень. Тень, которую кто-то отбрасывал. Она похолодела до кончиков пальцев. Медленно обернулась, привычным движением запустила руку за спину, в кобуру, но пистолета не нашла. Стрижка давно укоротилась, и карандаша под рукой не было тоже. Стараясь опередить неизвестного монстра, она метнулась к письменному столу и схватила штопор. Зажав его в кулаке, пальцем дотронулась до острого кончика и почувствовала себя намного увереннее. Кажется, теперь она даже была способна встретиться со своим старым противником: чудовищем из детских снов. И на сей раз оказать ему достойный приём. — Ну, кто там? Выходи! — громко позвала Есеня и приготовилась к сражению. В ответ в холодном полумраке ярким электрическим светом озарился дверной проём. И в него вступил человеческий силуэт, полностью лишенный красок. Но знакомый до мурашек, до ускоренного сердцебиения и счастливого облегчённого вздоха. Она опустила руку со штопором, ослабила мышцы. Это всего лишь вернулся Меглин. Теперь можно было не бояться темноты... Но, сделав пару шагов навстречу, ноги будто приросли к полу. Есеня насторожилась, пригляделась внимательнее. И отшатнулась, беззвучно разинула рот. Обронённый штопор гулко стукнул о пол. Да, то был Меглин, он выступил на свет, и она сумела его рассмотреть. И мгновенно пожалеть об этом: в груди наставника на месте сердца зияла жуткая кровавая дыра, а вокруг белели концы обрубленных рёбер. Точь в точь, как у жертв маньяка-художника! Но что хуже всего — он был жив, скалился в жуткой улыбке и зачем-то протягивал к ней руку, будто намеревался вырвать что-то из её собственной груди. Не сдержавшись, Есеня завопила во весь голос. Слушая эхо, подхваченное столетними стенами, попятилась, споткнулась и едва устояла на ногах. А затем развернулась и не помня себя бросилась наутёк, в темноту. В один миг старый заводской лофт приобрёл вселенские размеры, и по нему теперь можно было бежать марафон. Сердце, за которым охотился этот зловещий призрак, колотилось и подскакивало в груди. А страх, тот самый, из детства, не давал нормально дышать, вынуждал колени дрожать и подкашиваться. Нет, ей никуда не деться из этого кошмара, никогда его не преодолеть! Теперь она точно знала, кем был её монстр, и это было ещё на порядок ужаснее. Вдруг на полной скорости ноги отказались слушаться. Есеня споткнулась, будто зацепившись за невидимую преграду, с писком полетела вперёд, упала на колени и на руки. Вскрикнула от боли: в ладони впились острые грани покрытия. Совсем как в тот вечер, когда её чуть было не сбросил с крыши Высотник. За спиной раздался шум: ужасный кошмар настигал её. — Нет... — жалобно пролепетала Есеня, сжавшись в комочек и оторопело глядя на силуэт, что склонился над ней. Из темноты полыхнули жаркие волчьи глаза. Знакомые обжигающие пальцы подушечками, едва касаясь, прикрыли её дрожащие губы. А когда она замёрзла на месте в немом ужасе — почувствовала, как любимые руки вцепляются в плечи, безо всякой жалости разрывают её плоть... И закричала...

***

Проснувшись, Есеня резко села на постели, стараясь утихомирить мелкую дрожь во всём теле. И не представляя себе, смеяться ли ей от такого порождения собственного разума или плакать? Почему наши самые ужасные кошмары связаны именно с теми, кого мы любим и хорошо знаем? Это жестоко. Разве недостаточно этому миру и всем его тайным и явным силам, что она никогда не простит себе собственного импульсивного поступка? Зачем раз за разом напоминать ей об этом, заставляя глотать горечь сожаления и раскаяния? Да ещё и таким образом? Он попросил её, и она выполнила просьбу. Забыла в череде всех тех ужасных событий, что он манипулятор и социопат, слепо и послушно направилась туда, куда он хотел, и сделала так, как он хотел. Пожалела его, решила избавить от незавидной участи психов в обители Бергича, от "смерти с открытыми глазами", как он выразился однажды. Не захотела, не смогла принять его такого, безучастного и слетевшего с катушек. Испугалась, что теперь всю оставшуюся жизнь придется смотреть в любимые глаза, что перестали её узнавать. Решила ему доказать, убедить его в том, что любит его "сильно", так сильно, что даже способна убить, чтобы спасти. Так сильно, как он любил её мать и её саму... Но ведь это же бред! Разве можно любить "слабо"? Можно любить, а можно ненавидеть, и точка здесь. Бред, бред, бред! И то, что он ей говорил — бред! Такая же чушь, как и вся его больная волчья философия. "Стая", "хищники", "жертвы"... История мамы и её загадочного убийства, о котором так и не удалось узнать ничего существенного. Кроме разве что с его собственных слов, из его признания на смертном одре? А теперь создавалось впечатление, что Меглин просто этим подвёл её под нужные мысли, дал силы хоть немножко на него разозлиться и его возненавидеть. Такого идеального, такого любимого, самого близкого... И вот он в гробу, мерзавец. "Спрятался", как и хотел. И совершенно при этом не подумал, как его ученице жить после того, что она натворила. Нет, он её не любил. Двигал, как пешку по доске. Катал в горячей ладони как шарик, лепил, сминал, сплющивал меж пальцами... Только на душе от этого нисколько не легче. Сама виновата. "Не привязывайся, — говорил он ей, когда-то. — Не отвяжешься потом". Но она не хотела слушать... Закусив губу, Есеня пыталась втянуть слёзы обратно, чувствуя себя вновь маленькой девочкой, которой приснился страшный сон. По телу всё ещё расходилась дрожь, пальцы не слушались. А в душе поднималась волна обиды, неизвестно на кого. Должно быть, на самого учредителя этого странного "кинотеатра"? Понемногу она успокоилась и даже попробовала уснуть опять. Но не получилось. Мозг словно боялся увидеть повторения сеанса или, что страшнее, его продолжения. Проворочавшись так до самого утра, она выползла из дома, совершенно раздавленная. Машину вела особенно осторожно и едва не нагрубила начальству по телефону, но вовремя сдержалась. — Единственная зацепка — это башня. Она присутствует почти на всех картинах, как и изображение мальчика. Думаю, что убийца рисует сам себя. А башня может быть указанием на то, где расположен его дом. Или располагался раньше. — Это всё? — фыркнула трубка. — Да. Тон Быкова грозил мгновенной заморозкой. — Хочешь сказать, что этот псих, что мочит людей каждый день, до сих пор гуляет на свободе, а мы не имеем понятия, где его искать? Она виновато промолчала. А Седой легко озвучил её собственные подозрения: — Ты понимаешь, что сегодня он опять захочет кого-то убить? Если ещё с этим не управился до завтрака. — Но вы же знаете, что он не оставляет следов. Только рисунки. Если эту башню найти не удастся, будет опять тупик... Есеня поспешно умолкла, ожидая ответа начальства. Но, не выдержав паузы, добавила: — Наверное, я вам... не подхожу. Быков как будто молчал целое столетие, только сопел в трубку. — Надоело уже смотреть, как вы топчетесь на месте, — наконец заявил он. — В общем, так. Получишь координаты и выезжай. На твою башню водонапорную выходят окна десятков квартир. Так что работы у тебя на целый день. Её удивлению не было предела. — Откуда вы знаете? — В отличие от некоторых, я отношусь к своей работе добросовестно, — процедил начальник. — Вы его найти не можете, что мне остаётся? Впрягаться. Не стыдно, Стеклова? Та подавленно продолжала слушать. — Это дело резонансное и совершенно вопиющее, — твердил бесцветный голос, обозначая каждое предложение мерным ударом кулака по столу. — Вашего психованного художника нужно найти в кратчайшие сроки. Нам ещё прессы тут недоставало! "Матери без сердец"! Ещё одно убийство, и всё, я закрываю отдел! Толку от вас ни на грош! "Матери без сердец"... Ну, конечно! — Спасибо, Егор Александрович! — выпалила она в трубку. И отключила связь раньше, чем услышала ответ. Следом телефон пискнул новым сообщением с обещанным адресом, и Есеня надавила на газ. Ей не терпелось проверить, прав ли был начальник? Оказалось, что — да. Высокую и старую водонапорную башню было видно издалека. Строение не функционировало и давно нуждалось в ремонте. Покатая крыша прохудилась до зияющих черных дыр, жёлтые стены облупились и даже кое-где обвалились. Не самый радужный и оптимистичный вид для окон ближайших домов. А этих окон было много. Башня возвышалась в окружении нескольких длинных и тесных панельных многоэтажек, за которыми тянулась тёмная стена лесополосы. Жители, которым не повезло так, как их соседям напротив, были вынуждены смотреть на угнетающее строение день за днём и год за годом. "Как в муравейнике, — с лёгким раздражением подумала Есеня. — Сколько же здесь квартир?" "Понастроили чёрт знает что, — вторил ей в мыслях ворчливый баритон. — На голове друг у друга сидят. Ждут, пока соседи сдохнут. Только не моряк. Моряку море по колено". — И что, даже списка жильцов не надо? По всем квартирам пойдёте? — сочувственно поинтересовался молодой участковый. Вздохнул и повернулся уходить. Есеня окинула взглядом бесконечные ряды окон и беззвучно развела руками. "Уверена?" — Стойте! — она тут же бросилась вдогонку. — Дайте список! Палец скользнул вниз, вдоль колонки имён. — У вас есть кто-то, кто на флоте служил? Моряки? Быстро! — Ну, есть несколько флотских, — ошеломлённо ответил участковый. Взял из её рук простой карандаш, перебрал тонкую пачку листов, наморщив лоб. Обвёл нужные адреса, безропотно вернул список Есене, вместе с карандашом. И крикнул ей вдогонку: — А вам зачем? "Поздравляем ветеранов, — сострил в ушах все тот же внутренний голос. — Русско-японской кампании..." Некто Иван Иванович Белогуров оказался не ветераном, и тем более не Русско-японской кампании, а обыкновенным забулдыгой, в неряшливой майке и с красным потным лицом. И с не героическим флотским прошлым, о чём свидетельствовала татуировка в виде якоря на его плече. Посетительницу он в квартиру сперва пускать не хотел, но Есеня воспользовалась полезным приёмом наставника: сунула хозяину под нос раскрытое удостоверение и одновременно просочилась мимо него в дверной проём. — Следственный Комитет? — уважительно повторил моряк в отставке. — По поводу сына вашего, — через плечо бросила она, направляясь на кухню. — Пасынок, — поправил хозяин квартиры, закрывая дверь. — Мишка, что ли? Что он натворил? Есеня быстро обежала взглядом пространство маленькой "двушки". На кухне над столом висела старая азбука, с выцветшими заглавными буквами, словно намекая на то, что в тоскливом жилище когда-то звучал детский смех. А за окном поднималась всё та же полуразрушенная водонапорная башня. — Расскажите, — попросила она и опустилась на стул, тоже, по примеру наставника, не дожидаясь приглашения. — Да что про него рассказывать! — махнул рукой Белогуров и сел за стол напротив. — Родился он таким. Это ведь я его человеком сделал... относительно того, что было. Он до восьми лет читать не умел. На улице с ним никто не играл. Сидел целыми днями вон там и рисовал. Как дебил. Есеня невольно повернулась в указанном направлении. Вновь увидела башню, невесело усмехнулась. Между ней и собеседником, подобно мрачному строению за окнами, возвышалась начатая бутылка водки, бросая на скатерть переливчатую тень, рядом стояли мисочки с закуской. Хозяин посматривал на сосуд с жадностью и опаской. Будто опасался, что гостья вздумает приложиться к водке. Должно быть, её приход как раз оторвал его от столь важного и приятного занятия. — Если он чего добился, — продолжил Белогуров, складывая перед собой напряжённые кулаки, — то только благодаря мне. Он родился таким, семимесячным. Мать бухала, пока его носила. Парень буквы выучить не мог! Ну, как так? Не выдержав, отставной моряк дотянулся рукой до бутылки и склонил горлышко к гранёной стопке. Наполнив, залпом выпил её до дна и заметно повеселел. Во всяком случае, самодовольства в его голосе ощутимо прибавилось. — Мать его, покойница, с ним всё, бывало, возилась. По врачам его да по бабкам таскала. И ничего. Ноль. Думали, дебил. А я его раскусил! — торжествующе воскликнул Белогуров. — Он притворялся. Он так мать к себе привязать хотел! Как пила она, так и продолжала. Редко когда трезвая была. Пришлось мне заняться его воспитанием... — ...Ты, что, дурак, что ли? Буквы выучить не можешь? А ну давай по порядку! — А, Бэ, Вэ... — мальчик смотрит на отчима в ужасе и дальше молчит. Наконец предпринимает попытку и говорит: — Дэ... Лицо мужчины от ярости наливается кровью. — Я сказал: по порядку, дебил! — рычит он. Размахивается, в воздухе свистит ремень с якорем на пряжке. Миша сжимается в калачик. Заслоняется руками, по ним и приходятся первые удары... — Ну, а через месяц он буквы путать перестал, — с достоинством продолжал заботливый отчим. — Выучил я его. В день по букве. Школа не смогла, а я смог! И вновь наполнил стопку, причмокнул губами. А потом выразительно посмотрел на Есеню. — Потому что он знал, что будет, если не выучит... А ведь он так и вырос бы идиотом, если бы не я... Она вздрогнула. Потянув из кармана, достала вещдок, леденец в пластиковом пакете, и молча показала собеседнику. Тот взял, рассмотрел. Засмеялся: — Ну, надо же! Почти такой же! "Ремень от отца, леденец от матери. Кнут и пряник. Семейная идиллия", — мрачно прокомментировал баритон в её ушах. Есеня нахмурилась. — Жалела его, дура, — подтвердил её догадки хозяин квартиры. — В рот ему сунет, чтоб не ревел, и — весь день собой довольна. Разбаловала его, царство ей... — Мишенька, — она внезапно представила себе этот торопливый шепот. — Ну, всё, всё. Не плачь. Тихо, тихо. На, сладенького... Женщина ласково поднимает поникшую голову сынишки, осматривает зарёванную мордашку, тёмную отметину на шее и кровавую царапину под глазом, куда угодил ремень. Гладит по щеке, вытирая дорожки слёз. Вынимает из кармана цветастого халата леденец и всовывает в губы сына. Миша кривится, морщится, пытается выплюнуть сладость, но мать не даёт, сжимает ему губы пальцами, пока тот не подчиняется. После уходит из комнаты с довольной сонной улыбкой на губах. А Миша выплёвывает леденец в ладонь и с ненавистью смотрит ей вслед...

***

Когда Есеня приехала на место работы главного подозреваемого, то почувствовала лёгкую досаду: похоже, её подсознание и на сей раз оказалось догадливее обладательницы. Всё-таки не электрик, не газовщик и не мастер. Почтальон. По указанному адресу обнаружился офис небольшой фирмы по экспресс-доставке. Её хозяйку — дородную женщину лет шестидесяти — визит правоохранительных органов заметно встревожил. Побеседовать с гостьей она вызвалась сама и вышла на маленький балкон, покурить. — Ну что? — подала голос Есеня, облокачиваясь рядом на низкую балюстраду. — С кем он в коллективе дружил? — Да ни с кем, — хозяйка фирмы выразительно округлила глаза, с чуть подтёкшей тушью. — Вы его видели? — Не имела удовольствия. — Вот увидели бы раз, и не спрашивали тогда. — Ну так же не бывает, — нахмурилась Есеня и подбавила в голос металла. — Всегда с кем-то ближе, чем с другими. — Да он замкнутый! — нервно пояснила женщина, удерживая сигарету удивительно изящными для её комплекции пальцами. — Он всё время в компьютере. Или — в наушниках! Или на бумаге рисует, каракули какие-то, — поймав взгляд собеседницы, пояснила: — Посылки доставляет, адреса не путает, получателям не хамит. Мне этого достаточно. — Тамара Петровна! — вдруг просунулась в дверной проём обеспокоенная большеглазая девушка. — Там, на разгрузке, проблемы. Журавлёв уже весь телефон оборвал! Вы подойдёте? Хозяйка фирмы уставилась на неё немножко ошалело, явно пыталась переварить новую информацию, вместе с самим фактом того, что один из её работников подозревался в свершении серии жестоких убийств. Помотав головой, уронила бычок за балюстраду, после замахала руками: — Так, всё! Скажи, что я перезвоню. Не до него, сейчас! Иди, иди! Иди! — визгливо прибавила она. И повернулась к гостье из следственных органов: — А больше и сказать про него нечего. — А больше и не надо, — заверила та. — Спасибо. Решив не пренебрегать ещё одной полезной привычкой наставника — уходить по-английски, когда есть соответствующее настроение, — Есеня выскользнула в коридор. И буквально уткнулась в длинную галерею фотографий сотрудников на противоположной стене. Медленно двинулась вдоль в поисках нужной фамилии. Наконец, остановилась, перевела дух. Из стандартной рамки обаятельно улыбался мужчина лет тридцати-пяти. Рубашка в мелкий цветочек, джинсовая куртка. Какой-то детский лёгкий пушок на голове, маленькие пшеничные усики. И взгляд такой же, как у невнимательного, нетерпеливого ребёнка. — Извините, — вдруг окликнула её та самая большеглазая девушка. — Вы... по поводу Миши спрашиваете? Есеня замерла на месте, нахмурилась: — А вам есть что рассказать? Подошла, взяла погрустневшую собеседницу за рукав и мягко потянула с собой обратно, в офис. — Ну, как. Я его жалела, — рассказывала та, отвернувшись к окну. — Надо же как-то... жить. Не было у него никого. Мать умерла. — А почему вы расстались? — Да мы толком и не сходились. Так, пару месяцев повстречались, и... Ну, в отпуск вместе съездили, — добавила она. По её виду было ясно, что она уже жалела о своем решении помогать следствию и мечтала поскорей закончить разговор. Но у Есени было к ней ещё много вопросов. Слушая сбивчивый, прерывистый рассказ, та аккуратно ощупывала девушку взглядом, чтобы не терять ни одной драгоценной минуты времени. Слегка старомодный строгий костюмчик, кудрявые волосы на затылке собраны в хвостик. На маленьком мышином личике глаза смотрелись непропорционально огромными и как будто чуть-чуть выкатились из орбит. Комбинация была достаточна для того, чтобы не вызывать отвращения у противоположного пола, но чтобы на обладательницу этих качеств не бросались все подряд. "Специально искал себе таких. Одиноких, страшненьких, — вдруг вспомнился голос наставника. — Чтоб тебе и такому радовались, да?" Однако было что-то ещё. Заметив лёгкий румянец на её щеках, Есеня придвинулась ближе, решила уточнить: — И всё-таки? Большеглазая какое-то время помолчала, собираясь с духом и не глядя на неё. Наконец прошептала: — Он меня обижал. Душил, когда... — Понятно. Свидетельница залилась краской и опустила глаза в пол. — По-другому у него не получалось. — И когда вы расстались? — Месяца два назад. У Есени захватило дух. Стоило найти конец ниточки, и клубок пошёл разматываться. Всё складывалось теперь, стремительно и будто само собой. С пазлами всегда так. — Это же вы его бросили, — догадалась она. — Ну, — девушка замялась. — Это же моя жизнь, и... Есеня мягко предупредила эти попытки оправдаться: — Не осуждаю. Ну, и как он отнёсся? — Ну, — собеседница улыбнулась. — Попсиховал. Орал всякое. "Эгоистка"... Сердца у меня нет, и все мы — одинаковые. В общем, как обычно. Вы извините, мне надо работать. — Конечно, спасибо. "Ну, с чего-то же всё началось, да?" — заметил недовольный баритон. Её словно озарило. — Подождите! Свидетельница остановилась у своего стола, обернулась с опаской. — Ну, что-то же было? — Есеня подступила ближе. — С чего-то же всё началось? Как вы сошлись? — С чего... — большеглазая кивнула на монитор. — У меня компьютер полетел, а он переустановил, с ноутбука. Он бэкап делал, с сервера. Там как-то всё сохранялось, автоматически. Есеня затаила дыхание: — Куда сохранялось? — Сюда, — собеседница раздражённо махнула рукой. — Ну, я не знаю! Он сдвинут на этом был. — Включите, пожалуйста. Помедлив, подруга главного подозреваемого опустилась на стул, подъехала ближе. Есеня нависла над столом, впилась взглядом в ровные ряды значков и виртуальных папок. Оказалось, большеглазая была не из робкого десятка: не просто запустила компьютер, но и сама осталась сидеть в офисном кресле. Хотя в ноутбуке серийного убийцы могло обнаружиться всякое. Не только длинная таблица с адресами и фамилиями. — Что это? — удивилась "бессердечная эгоистка". — Список. По нему он их и искал. — Кого? — Получательниц, — уклончиво ответила Есеня, пробегая взглядом по экрану. — Подарки им... привозил. — Вам распечатать? — догадалась большеглазая и усомнилась. — Тут просто страниц много. — Начните с буквы "И", — попросила Есеня. "Редкая буква, — довольно заметило подсознание. — Редкая". Свидетельница кивнула, принялась щёлкать компьютерной мышкой. Наконец, загудел принтер, аккуратно выплёвывая бумагу на подставку. Есеня метнулась к нему, схватила в руки ещё тёплые листы, пробежалась глазами. Отобрав себе все, где инициалы начинались на нужную букву, она дождалась списка на следующую и бросилась вон из офиса. У внедорожника Есеня выхватила из блокнота карандаш, зажала по старой привычке в зубах и зашелестела печатными листками. Уставилась в список, сосредоточилась, чтобы, сверяя, ничего не пропустить. Находя нужные адреса, она торопливо обводила их карандашом. К счастью, заглавная буква "И" была действительно довольно редкой. Таких совпадений обнаружилось всего штук пять, а женских имён среди них — и того меньше. Промозглый ветерок шалил, загибая уголки листов, она придавила их к капоту ладонью, собираясь переписывать в блокнот. Вдруг в кармане заворочался айфон, и Есеня была вынуждена оторваться от своего занятия. Казалось, звонок начальства имел какую-то особую, требовательную нотку. Даже не заглядывая в экран, она уже почувствовала, что её внимания добивался Быков. Чтобы листы не улетели, Есеня прижала их блокнотом и поспешила ответить. — Егор Александрович, у меня хорошие новости, — быстро и чётко заявила она. — Башня правильная, мы знаем, кто он! Некто Верещагин Михаил Станиславович. Я уже на месте его работы. Но ждать больше нельзя, надо его брать! Радость от успеха и знакомый азарт охотника не позволили ей больше стоять на одном месте. Захотелось срочно пройтись, угомонить драчливое сердце, чтобы не так громыхало о рёбра, и успокоить ноги, что пританцовывали и уже сами мчались на перехват маньяка. — Информация точная? — голос из вечной мерзлоты, как обычно, помог ей немного остыть и прийти в себя. Есеня отошла от машины на некоторое расстояние и, чтобы не нарушать проезд транспорта по улочке, пересекла её по "зебре" к тенистому бульвару. — Точнее не бывает! — бодро ответила она. — Он прокололся. Сервер автоматически скопировал файлы с его ноутбука здесь, на работе. У меня на руках — список жертв. И там нужных совпадений немного. Если устроить засаду, сможем взять его с поличным! — Ты в своем уме, Стеклова? — не оценил идею начальник. — Чем думаешь? Где я тебе сейчас столько "засад" наберу? А риск за провал ты на себя брать собираешься? Та подавленно умолкла. — Действуй по учебнику! — приказал Быков. — Где он живёт, узнала? Вот и берите его. Погрустнев, как в детстве, когда отец не позволял ей какую-то шалость, Есеня обернулась, чтоб вернуться к машине. Подумала: с каких это пор она собирается кого-то слушаться? Тем более, неукоснительно выполнять все распоряжения начальства, оставив в стороне личную инициативу? И кто ей мог помешать теперь познакомиться с безумным художником лично, с глазу на глаз? Но вдруг зрение мгновенно обострилось и сосредоточилось на серебристом капоте "Рендж-Ровера". Там лежал её блокнот. Но печатных листов под ним не было. Морозный голос в трубке, что всё ещё что-то говорил, стал глухим и неразличимым. Воздуха в груди не хватило, пришлось сделать глубокий вдох. — Стеклова, не спи, — строго одёрнула трубка. — Скидывай адрес. Группа будет. Она машинально кивнула. А когда вечно занятой начальник отключил связь, почти бегом бросилась к машине. Нет, ей не померещилось. Списка на месте не было. Только блокнот. Плоский, но достаточно тяжёлый, за два года исписанный так, что, казалось, следы грифеля, чернил, капли крови, слёз, кофе и коньяка добавили ещё несколько граммов к его весу. Но даже если он не смог удержать листы, где же они тогда? С Быковым разговор был оперативным, две минуты максимум! Если даже виновник ветер, не такой уж он и сильный, чтобы рядом не оказалось хотя бы листика! Что ещё за чепуха? Чувствуя себя невероятно глупо, Есеня осмотрелась, обошла машину со всех сторон и даже, помедлив, распласталась на асфальте, заглядывая под грязное брюхо внедорожника. Драгоценный список исчез бесследно. Чертыхнувшись, она вернула блокнот на место и вновь полезла в карман за телефоном. Списка не было, времени уже не оставалось. Приходилось слушаться начальства.

***

Спустя час на улицу подмосковного городка, названия которых начинались на букву "И", прибыл тёмно-синий фургончик экспресс-доставки. Его водитель, небольшого роста мужчина, в форменном комбинезоне такого же оттенка, что и транспорт, некоторое время не выходил, внимательно осматривая подъезд нужного дома и ближайшее окружение. Наконец, собравшись с духом, Михаил Станиславович Верещагин пригладил короткие волосы и усики, после, немного повозившись у задних дверей фургончика, залез в кузов, захватил всё, что ему было нужно. В ярко-жёлтый защитный комбинезон он на сей раз облачаться не стал, чтобы не возбуждать лишних подозрений, взял его с собой. Чтобы выглядеть ещё менее примечательно, инвентарь маньяк сложил в небольшую картонную коробку для посылок, сунул под мышку рабочий планшет с листками для подписи получателей. И, спохватившись, в последнюю секунду вспомнил о леденцах, положил пакетик в карман. Внезапно он почувствовал на себе чей-то внимательный взгляд и обернулся. В фургон, обхватив футбольный мяч, заглядывал мальчик лет восьми-девяти. Сообразив, что его застукали, маленький очевидец отпрянул, но не убежал. — Подойди ближе, — улыбнулся Верещагин, поставил коробку и запустил руку в карман. — Ну, иди, иди. Не бойся. Ребёнок послушался, подошёл. Вновь с опаской заглянул в приоткрытые двери. Услышал: — На, держи. Верещагин улыбнулся, протянул "чищенный" чупа-чупс. Заверил: — Бери, бери. У меня ещё есть. Аргумент подействовал, и пацанёнок сунул угощение в рот. Проводив взглядом "футболиста", маньяк умилённо улыбнулся. Подхватил коробку и заторопился в нужную квартиру. На двери был домофон, но ему, как обычно, повезло. На крыльцо поднялась пожилая пара и участливо пустила в дом курьера с посылкой. Тот им ещё двери придержал, пропуская вперёд себя, и собрал драгоценные крупицы человеческой благодарности. Лифта здесь не было, и предстоял подъём по лестнице, чуть ли не на пятый. Однако доброе слово и предвкушение скорого пополнения своей коллекции окрыляло и придавало сил. Достигнув нужного этажа, он с удовлетворением отметил, что дом был старый, между дверями квартир — больше жизненного пространства. Меньше соседей — меньше свидетелей. Всё. Больше он не позволит самому себе отклоняться от плана, поддаваться чувствам и быть неосторожным. Надо держать себя в руках. Тщательно разгладив лицо, в частности, убрав с него восторженную плотоядную улыбку, он перехватил коробку поудобнее и позвонил в дверь. Осведомился: — Ильина Ирина Викторовна? — Я, — ответила женщина. Но как-то слишком поспешно, слишком нервно, слишком визгливо. А, чёрт возьми! Ему уже всякое начинало мерещиться. — Посылочка вам, — кивнул он на коробку, старательно удерживая на лице дежурную улыбку. — Вы... ошиблись, — глаза женщины тревожно забегали. — Я ничего не заказывала. — От компании "Домашняя электроника", — напомнил курьер. — Вы что-то покупали. Ирина Викторовна неуверенно выдала: — Да... — Подарок, — успокоил жертву Верещагин. — Мне нужна только ваша подпись, и всё. После секундного раздумья счастливая получательница стала ещё более испуганной. Не убирая с лица улыбки, курьер нахмурился. Вздохнул, сказал: — Ну, я соседям тогда вашим отдам. Обычно это срабатывало. — Я... — пролепетала женщина. — Я не знаю... Вдруг её резко оттолкнул в сторону какой-то мужик и высунулся в двери сам, ехидно улыбаясь и демонстрируя свою бородатую рожу. От неожиданности Верещагин оторопел. — Здорово, почтальон, — бодро приветствовал незнакомец. А следом внезапно схватился руками за косяк, качнулся назад и пнул курьера ботинком. Коробка и планшет обрушились на плитку, Михаил отлетел и схватился за перила, чтобы не упасть. Ещё одна немедленная плюха свалила его с ног на пол. От удара из кармана вывалился пакет, раскрылся, по ступенькам запрыгали леденцы. — Посылочку принёс? — спокойно поинтересовался бородач, поправляя на голове бархатную кепку. — Ну, давай, давай. Подымайся. Вставай, кому говорю. Его глаза больше не смеялись, словно остановились в орбитах, пробуравливая маньяка взглядом. Плащ, кепка и ботинки полностью отрицали, что он был кем-то вроде хозяина квартиры. Так вот откуда этот перепуганный вид у хозяйки! Это он её предупредил! Засада! Его нашли! Почти не соображая, что делает, Верещагин дотянулся до раскрытой коробки и схватил один из баллончиков. А когда обидчик приблизился и нагнулся к нему — выпустил струю краски прямо в эти невыносимые глаза. И мгновенно вскочил на ноги. Незнакомец в плаще вскрикнул, заслонился ладонями и инстинктивно шагнул назад. Собрав все силы своего тщедушного тельца, Михаил отвесил ему такой же пинок, что получил сам. И, потеряв равновесие, обидчик с грохотом покатился вниз. Приземлился на бок между маршами, обронив по дороге кепку и пересчитав спиной и ребрами все ступеньки. Безумный художник ловко перепрыгнул через него как ребёнок и сломя голову помчался по лестнице вниз. Все его планы были разрушены, в груди колотилось, дрожали руки и ноги. Откуда кто-то узнал, что он собирается нанести визит именно сегодня и именно в эту квартиру? Если бы у него был хвост, как у зайца, то он бы, наверное, трясся сейчас, с такой же амплитудой, что и всё тело. Это было неправильно и не так, как обычно. Его ещё никто не мог найти, никто не мог вычислить! Как они обо всём узнали так быстро? Проклятье! Как же не вовремя! Тем более, попробуй ещё найди новую букву "И"! Такое сочетание, чтобы всё было красиво, встречалось ещё реже, чем предыдущие! Он же помнил, в том адресном списке было всего две или три таких. Но соваться сейчас к ним — очень опасно. Если его поджидала засада здесь, то по другому адресу могла оказаться целая оперативная группа! Видно, менты наконец допёрли, что к чему, решили его ребус. Раньше он бы посмеялся над их усилиями. Но не теперь. Теперь становилось тревожно и страшно. Все эти мысли проносились в его маленькой голове под оглушительный топот собственных ног на ступеньках. У самого выхода на улицу он волевым усилием заставил себя успокоиться и перевести дух. Оправить комбинезон, чтобы удалиться отсюда так же незаметно, как и приехал. Придержал кому-то двери, ответил вежливо на вежливую же благодарность. Прыгнул в фургон, переключил скорость дрожащими руками и поспешил исчезнуть из города. — Вы в порядке? — между тем обеспокоилась Ирина Викторовна и тронула пострадавшего спасителя за плечо. — Встать сможете? Пойдёмте, поднимемся, я посмотрю. Чаем вас напою. Но тот отрицательно помотал головой. Сел, тихо охнул от полученных ушибов, скривился. Заметив у женщины в пальцах свой головной убор, молча забрал и нахлобучил себе на голову. Следом поднял со ступеньки один из чупа-чупсов, поднёс к глазам, рассмотрел внимательно. Усмехнулся в усы и вручил его ошеломлённой "жертве". А потом тяжело поднялся на ноги и, покачиваясь, побрёл по ступенькам прочь...

***

Когда Есеня очнулась, то осознала, что всё это время спала в машине за рулём, откинувшись на подголовник сиденья. За окнами уже начинало темнеть. Интересно, сколько она была в отключке? Наручные часы сообщили, что недолго, всего около часа. И этого хватило на очередной странный сон. Не удивительно, после всего того, что случилось, и особенно после её нового жуткого ночного кошмара... Ах, да! Ей же надо на квартиру к "художнику", куда уже давно собиралась выехать оперативная группа! Скорее туда! Есеня уже завела мотор, как тут айфон медленно пополз по пассажирскому сиденью, словно жук. А в колонках раздался дребезжащий звонок. — Да-да, Жень, — отозвалась она, чувствуя себя ещё не вполне проснувшейся. — Слышу тебя плохо, — сообщила трубка. — Ты где? Что-то случилось? Ревёшь, что ли? — Нет, нет, — поспешно возразила она, стараясь, чтобы голос звучал не так глухо. — Всё хорошо. Уснула в машине. И сразу предупредила дальнейшие расспросы: — Припарковалась. В правильном месте. Всё. Теперь еду. — Устала? — посочувствовал муж. — Есть какие-то подвижки? — А ты ещё не в курсе? — удивилась она, уверенно поворачивая руль. — Седой адрес подкинул правильный. Теперь я знаю, кто он. — Это точно? Она подтвердила: — На все сто. — Ну, поздравляю, — так же холодно и спокойно произнес Женя. — Слушай. Раз устала — езжай домой. Есеня покачала головой. — Я в порядке. И не могу сейчас. Я уже звонила Быкову — едем его брать. Трубка понятливо хмыкнула. — А, понял. Значит, будешь как обычно... Поздно? Она поморщилась. — Не знаю. Всё. Извини, мне пора. У старой "хрущёвки" на окраине города уже сгрудились служебные машины, озаряя дворик отсветами весёлых маячков. В синей темноте глаз различил несколько полицейских легковушек, карету "скорой помощи" и чёрный, особо не примечательный фургон группы специального назначения. Все терпеливо дожидались начала операции. Ещё через некоторое время двери в нужную квартиру были вскрыты. Кобура по-прежнему пустовала, но, поддавшись общему порыву, Есеня бесстрашно бросилась внутрь, вслед за Долговым и бойцами спецназа. В однокомнатном жилище царил холостяцкий порядок и весьма строгий минимализм. Голые стены, только необходимые вещи, турник. В наполненной ванне — утоплен ноутбук с выбитыми клавишами. — Чисто! — донеслось из кухни. Там обнаружилось самое важное: выцветший плакат с детской азбукой, на которой небрежно и торопливо были обведены все буквы до "К", рядом — яркий, медицинский, что наглядно демонстрировал строение грудной клетки человека. А на клеёнчатой скатерти — стопка специализированной литературы: "Атлас торакальных вмешательств", "Анатомия человека" и учебник по оперативной хирургии. Видимо, хозяин собирался что-то сделать и с этими уликами, забрать с собой или уничтожить, но так и не придумал. А может быть, не успел? — Пусто, — разочарованно выдохнул старший оперуполномоченный и убрал табельное в кобуру. — Опоздали. Но Есеня его не слушала. Она во все глаза смотрела на древний холодильник перед собой и не знала, заглядывать ли ей внутрь. Странное чувство. Что-то внутри — видимо, то самое пресловутое "нутро" — аж вопило от нетерпения. Но большая часть души ужасно не хотела браться за ручку двери и предпочитала дождаться, пока это сделает кто-то другой. "В баночках, в баночках", — вдруг вспомнился ей недавний сон. Есеня побледнела, но, набравшись смелости и вдохнув воздуха побольше, со злостью рванула дверцу. И застыла на месте, оторопело глядя на жуткую коллекцию. Коллеги замерли чуть поодаль, в таком же ступоре. — Чисто! — доложил спецназовец, заглянув из коридора. — Крыша — тоже. Присутствующие поспешно выскочили к нему, явно стремясь оказаться от холодильника на максимальном расстоянии и в кратчайшие сроки. А Есеня осталась на месте, стоять на какой-то острой грани. Одна сторона её естества требовала захлопнуть дверцу поскорее и оставить эту экспозицию специалистам. Но другая глаз не могла оторвать от ужасного зрелища. Как когда-то говорил Меглин, среди маньяков иногда попадаются непризнанные художники и философы. Вот и этот холодильник, полки с запотевшими банками, выглядели как образец подобного зловещего искусства. От обилия красного цвета казалось, что изнутри исходит сияние, как от аварийной лампочки. Благодаря заморозке и несомненно бережному отношению "коллекционера" сердца будто только что перестали биться. Вдруг ей померещилось обратное. Не совладав с собой, она отшатнулась назад, больно ударившись о край кухонной стойки. "Смотри не обожгись", — предупредил внутренний голос. Но, не заботливо, а, скорее, с насмешкой. Слова были дельными: прямо за спиной на плите стоял раскалённый чайник. — Эй! Все сюда! — громко закричала она. — Чайник горячий! Он только что здесь был! Между тем ровно пятнадцать минут назад внизу, на выезде со двора, замер тёмный фургончик экспресс-доставки. Верещагин тщательно проверил окружение в боковом зеркале, понаблюдал, как в парадное настороженно вошла оперативная группа и отряд бойцов в бронежилетах и масках. Облегчённо перевел дух и со спокойной совестью выехал из подворотни на улицу. Его никто не преследовал. На следующий день он остановился у маленького кафе в одном из областных городов. Соваться к новой букве "И" было очень опасно. Следовало успокоить нервы и послушаться своего неизвестного благожелателя: временно залечь на дно и подождать, пока с жертв снимут охрану, а у полиции появятся более важные дела. Желание закончить начатое было сильным и стало ещё невыносимее и слаще с тех пор, как на его осуществление появился чёткий запрет. Однако надо было потерпеть и, как прежде, постараться стать незаметным в толпе людей. Главное: ему удалось ускользнуть и выехать из Москвы. Пока менты спохватятся, он уже будет далеко. К тому же близилось время обеда, и перед предстоящей долгой дорогой было бы не лишним хорошо подзаправиться. Увы, его более-менее устоявшееся и спокойное настроение вскоре было нарушено. Не успел Верещагин выйти из фургона, как совсем рядом услышал: — Тебе чё, памперсы купить? Я сколько раз говорил: сходи в туалет! Пятьдесят километров до Лоховиц ещё! Этот тон, голос, срывающийся на истеричные ноты, всё было так знакомо... Пальцы сами собой сжались в кулаки, сомкнулись челюсти от напряжения во всем теле. Он медленно закрыл дверцу, обошёл фургон, прислушиваясь. Сперва увидел мальчика лет семи, худого, испуганного и зарёванного. Над ним нависал здоровый багровый от ярости мужик — видимо, родственник. Мать, молодая женщина, стояла тут же, чуть поодаль, но вмешиваться в воспитательный процесс не торопилась. Отец, или отчим, или ещё кто, сгрёб ребёнка за грудки и притянул к себе, тряхнул. Пообещал: — Ещё раз так обоссышься, и я тебе краник твой ножницами отрежу! Ты понял меня? Понял? Мальчишка метнул затравленный взгляд по сторонам в поисках хоть какой-то поддержки. Не найдя её у матери, наткнулся на Верещагина, адресовал ему какой-то беззвучный вопрос. И после зажмурился, ожидая физического наказания. Но вместо этого на земле оказался сам воспитатель. От неожиданного удара здоровый мужик грохнулся на асфальт и оторопело уставился на своего тщедушного и низенького обидчика. У него в голове не укладывалось, как такой человечек в принципе мог засветить ему в нос. — Что вы делаете? — вскрикнула супруга. — Вы что? Пострадавший машинально утёр кровь из ноздрей, невольно схватился за нос, зажимая пальцами. Все мысли о том, что будет с противником, стоит ему лишь подняться на ноги, исчезли в один момент. Бескомпромиссный, немигающий взгляд крошечных глаз ему не понравился. Аж мурашки по коже прошлись. — Тронешь его, — сказал незнакомец слабым и тихим голосом. — Я найду и убью тебя. Понял? Мужик внимательно посмотрел на палец, что грозил ему в неуверенном и каком-то детском жесте. Сглотнул. Подумал: "А ведь и вправду убьёт..." — Понял, всё, — пробормотал он, с трудом поднимаясь на ноги. К нему тут же подбежала жена, обхватила сына за плечи, подала маленькую руку, которая, в принципе, не могла вытянуть супруга вверх. Но её участие мужику понравилось. Через миг, почувствовав себя увереннее в кругу близких, он осмелел настолько, что крикнул вслед обидчику: — С ума сошёл, что ли? Но Верещагин не обернулся. Поднялся по ступенькам в кафе. — Вызывай! — зашептала женщина, торопливо роясь в сумочке в поисках носового платка. — Скорее! Полицию! — Да звоню уже, — угрюмо отозвался муж. — Не тараторь. А их сынишка, пользуясь тем, что родители отвлеклись, тем временем взбежал на крыльцо кафе и прижался носом к стеклу. В маленьком зале он легко отыскал своего защитника. — На первое у нас есть фирменный суп-пюре и борщ, — с достоинством объявила официантка. Михаил оторвался от просмотра коротенького меню, обаятельно улыбнулся. — Подскажите, что мне взять? Девушка задумалась. — Ну, борщ надо будет немного подождать. Суп-пюре готов, но он... Она брезгливо поморщилась и выразительно помотала головой. Посетитель улыбнулся ещё шире. — Я подожду. Официантка подхватила меню и упорхнула. А Михаил уставился в пустую тарелку. Поймав на себе чей-то пристальный взгляд, повернул голову. В окно заглядывал тот же мальчик, прижимая к стеклу нос и обе ладошки. Через мгновение его сгребла за плечо рука отца и потащила за собой, к машине. Курьер судорожно сжал кулаки, а следом и зубы. Похоже, этот урод так ничего и не понял. Как и мать. Надо бы проследить за машиной, записать номера. Может быть, его телефонный друг поймёт и поможет найти водителя? Нужно раз и навсегда объяснить этому здоровяку, что физически наказывать детей — чревато опасными последствиями. А касаемо матери мальчика, то своим поведением она лишний подтвердила, что сердца у неё никогда не было. Так что маленькой поправки к своей анатомии наверняка и не заметит. Но не успел он об этом подумать, как телефон в кармане разразился тревожным звоном. — За тобой идут, — сообщил в трубку грубый искажённый голос. — Уходи. Быстро.

***

Утро следующего дня было свежим, но прогноз обещал некоторое потепление. Солнце поливало молодую листву мягким золотом, из приоткрытой двери в сад доносились переливы птичьего щебета. — Да-да, — допивая кофе, пробормотала Есеня в трубку. — Поняла. Всё, до связи. И, отключив телефон, вернулась за стол. — Ну, что там? — осведомился Женя, заканчивая завтрак последним глотком из чашки. Она пожала плечами: — Все "буквы И" под охраной. — Хорошо, — заметил он. — Няню я на сегодня отменил. Ты же дома будешь, да? Есеня подавленно вздохнула. Её мысли всё ещё были заняты работой. Кто знал, что решится предпринять Верещагин в такой ситуации? Быков говорил, что опрос первой потенциальной жертвы по списку дал неожиданные плоды. Безумный художник действительно приезжал к ней позавчера. Однако женщина оказалась бдительной и подозрительной, визитёра в квартиру не пустила, воспользовалась дверной цепочкой, и... Словом, курьер чего-то испугался, убежал, растеряв по дороге леденцы и неожиданно оставил в коробке весь свой жуткий инвентарь: целый набор хирургических инструментов для торакального вмешательства, в частности, специальные рёберные ножницы и зажимы для сосудов, а также клеёнку, баллончики с краской, тот самый жёлтый спецкомбинезон, респиратор и пачку перчаток. К счастью, такая неудачная попытка отвадила его от походов по другим адресам. Надолго, хотелось надеяться. Об облаве его явно предупредили. Как о визите оперативной группы, так и о намерении Есени взять его после, по-тихому, самостоятельно. "Ну, что? Чуть нос мне не сломал, гад!" — жаловался потерпевший, методы воспитания которого, очевидно, не понравились Верещагину. Есеня вспомнила зарёванную рожицу мальчика, с ещё видимым кровоподтёком под ухом. Беспомощную и не слишком вовлечённую в воспитательный процесс мать. Возмущённого отца, что явно любил распускать руки и как будто получил от маньяка по заслугам. И в который раз испытала опасное чувство сомнения в правильности своих поступков. Будь Меглин жив, он бы, наверное, тотчас размазал бы ученицу по стенке за подобные мысли. Однако она была одна и весь остаток дня продолжала плавать в своих размышлениях, не имея надёжного якоря. Имеет ли смысл вообще заниматься тем, чем она согласилась заниматься вновь? Действительно ли нужно защищать всех этих беспечных, неосмотрительных, недалёких людей, в том числе, и от самих себя? От нелюдей, которых они сами себе и выращивали — собственной жестокостью, равнодушием или глупостью? Может быть, лучше дать возможность Провидению распоряжаться на этой земле и творить своё правосудие? Не такое срочное, как удар перочинного ножа в сонную артерию, но всё же эффективное, терпеливое и неумолимое? Меглин никогда не позволял ей усомниться в правильности и целесообразности принятых решений. Но, для него ловля маньяков была не просто работой и призванием, а чем-то острым, личным, принципиальным. Чем-то, что она, как ей казалось, смогла прочувствовать всем своим существом. А на деле, похоже, так никуда и не сдвинулась, осталась на тонкой грани. Убивая его, она ничего не почувствовала, никакого удовольствия. Только пронзительную жалость к наставнику, тягостное чувство долга и отчаянного давления обстоятельств, которым она так хотела, но не могла противиться. С ним всё было по-другому. Он убивал убийц, чтобы не лишать жизни невинных людей. И кто знает, не перевешивала ли эта жажда крови его долг защитить и помочь рядовым согражданам? Во всяком случае, сильнее, чем это ей представлялось? Меглин никогда не допускал её в темницы своей загадочной души настолько, насколько она туда стремилась. Хотелось думать, что до неё ещё никто из женщин и людей в целом не погружался в эту бездонную впадину так глубоко, затрагивая все стороны его загадочной жизни и поступая всё ближе к тому, чтобы начать хоть немного его понимать. Однако не настолько близко, чтобы узнать, что происходило на задворках его сознания, вход куда будто охранялся недремлющим Цербером. Как Есеня ни старалась, ей было никогда не проскользнуть мимо, даже в те минуты, когда она полагала, что застала хозяина врасплох. К счастью, отделывалась лёгкими укусами, но они были болезненными для её гордости и женского любопытства. Как прежде, мысли о наставнике наполнили душу приятным теплом. Но всего на пару мгновений. Следом вернулись размышления о том, что был способен предпринять Верещагин в таком цейтноте? До конца алфавита оставалось ещё много букв, а, между тем уже два дня, на удачу, обошлись без смертоубийства. Он потерял либо специально оставил свой инвентарь. Что он собирался делать? Сдаться? Или спрятаться и переждать, пока "серию" можно будет возобновить? Уедет в другую область и будет рисовать свою зловещую "азбуку" там? "Да он заляжет теперь, он же не дурак!"— вспомнилось ей резкое предположение наставника, высказанное сквозь зубы с зажатой между ними сигаретой. — Я его видела. — Поздравляю. Он вот сейчас в соседнем городе вынырнет и — всё сначала. Ч-чёрт! Щёки залил румянец прошлогодней оплошности, когда он сурово отчитывал её за упущенного Высотника. А из синего полумрака будто вновь полыхнули сердитые глаза, от огня которых кожа разгорелась ещё ярче. Хорошо, в темноте он не мог этого видеть. Или мог?.. — Задумалась, о чём? Делись! Она перевела на мужа затуманенный взгляд, чувствуя, как горят щёки. — Не люблю, когда убийцы на свободе разгуливают. Он вздрогнул. Отставил чашку в сторону. — И когда невозможно их просчитать, — докончила Есеня после короткой паузы. Осмысловский ничего не ответил. Встал из-за стола, мельком взглянул на свои наручные часы, оправил манжет безукоризненной рубашки. Следом торопливо забросил в рот оставшуюся половинку бутерброда с тарелки. — Я — в СК, — сообщил он с набитым ртом. Отряхнул руки, склонился и чмокнул жену в макушку. — Ты поспи обязательно, ладно? Та кивнула, потирая глаза. — Да, — вспомнил он и кивнул на ноутбук. — Там папки твоего Верещагина разблокировали. Что-то вроде чистосердечного на камеру. Быков сказал, тебе понравится. Есеня вздохнула. — Спасибо. — Пока-пока, Витюш! Однако малыш в ответ почему-то захныкал, жалобно протянул ручки. — Мама! Мам-ма, мама... Есеня дождалась хлопка входной двери, после вынула ребёнка из манежа. Покачивая на руках, поднесла его к окну, показывая залитый солнцем сад. В ворота уже проскользнул внедорожник мужа, не дожидаясь, пока створка отъедет полностью. Должно быть, он опаздывал на службу. Генерал-майор был крайне пунктуален сам и требовал того же от подчинённых. — Давай помашем ручкой папе. Где там папа? Но Витюша хныкал всё громче и громче, от окна пришлось отойти. — Ну, тише, тише, — зашептала Есеня. — Тише. Чего ты? Скорее всего, сынишке передалось её раздосадованное и тревожное настроение? Повернувшись, она вновь оказалась перед Жениным ноутбуком. Словно по велению какой-то силы, подошла ближе, перехватила малыша удобнее, чтобы освободить руку и подняла крышку. На экране уже дожидалась её внимания видеозапись, растянутая на всё поле. Оставалось только включить. Человек в джинсовой куртке и весёленькой рубашке в цветочек выглядел так же, как и на фотографии в офисе. Пожалуй, единственное отличие было в глазах. Теперь они не смеялись, были красноватыми от недосыпа и горели странным торжеством. — Когда вы увидите всю картину, вы... объявите меня сумасшедшим, — говорил Верещагин тихим, слабым голосом забитого ребёнка, нервно причмокивая в конце каждой фразы. — Вы... будете копаться... Выяснять, в какой семье я вырос, почему такой стал. Счастливый, несчастливый... Ну, счастливых семей не бывает. Вообще непонятно, что происходит там, за закрытыми дверьми... Вздрогнув, Есеня инстинктивно прижала сынишку к себе крепче. Человек на экране ноутбука прервался, поворачивая руль своего фургончика и вглядываясь в камеру. От его противного причмокивания, этого безумного взгляда с твёрдым намерением в глубине ей стало не по себе. Куда он ехал? Что был намерен предпринять? И что собирался сказать, но всё никак не решался? Наконец, маньяк, видимо, нашёл нужные слова, сообщил тем же тихим голосом: — Я... много читал. Но лучше бы я не знал алфавита. Мне противно быть человеком, — он оскалил зубы и выдохнул через них. — Я ненавижу эту жизнь! И единственный способ оправдать её — это уничтожить как можно больше человеческого компоста. Я просто хочу показать, кто они на самом деле. Я хочу наполнить смыслом... Хочу обратить внимание на тех, кого вы не услышали, не увидели. Смотрите... Внезапно его прервал телефонный звонок. Не останавливая запись, Верещагин поднёс к глазам телефон и на миг прищурился, проверяя номер. Не отрывая взгляда от дороги, он, видимо, нажал на кнопку громкой связи, потому что в колонках ноутбука вдруг раздался громкий и грубый искажённый голос: — За тобой уже едут. Кардинально изменившись в лице, "алфавитный убийца" вцепился в руль обеими руками и, видимо, резко свернул к обочине. — Не останавливайся, — предупредил голос из из трубки. — Я хочу увидеть твою картину законченной. Но тебе могут помешать. Верещагин не смел ослушаться приказа и подался вперёд, очевидно, надавливая на газ. Выровнял фургон на дороге, удивился. — Кто это? — Друг, — ответили ему. — Не волнуйся. Мы вместе устраним все преграды. Вероятно, такое шефство над своими художествами в планах маньяка не было. Он секунду помолчал, облизнул губы и заявил, стараясь, чтобы голос звучал твёрже: — Вы ошиблись номером. Но такой ответ телефонного собеседника не смутил. — У тебя мало времени, — сухо сообщил он. На заднем плане взревел мотор — наверное, Верещагин вдавил педаль до упора. — Я помогу, — доносилось из колонок. — Но тебе тоже придётся кое-что для меня сделать. Договорились? В тот миг маньяк, видимо, вспомнил про запись, что всё ещё продолжалась. Испуганно уставившись в камеру, он потянулся рукой вперёд и выключил её. Экран погас. Есеня задрожала. Не выдержав, дотянулась рукой до крышки ноутбука и резко опустила её с громким хлопком. Витюша заплакал, стремительно набирая громкость. — Тихо, тихо, — зашептала она. — Сейчас, сейчас, сейчас... Легонько потряхивая, понесла сынишку в другую комнату, но он разразился ещё более яростным и визгливым плачем. Он не требовал, не капризничал, не хотел спать или есть. Он был впервые напуган так, что даже мать не могла его успокоить. — Ну-ну, — бормотала Есеня, чувствуя, как подрагивает голос, как в ушах звенит от оглушительного крика малыша, а сама она постепенно, по секундам, наполняется чистым ужасом. Невольно оглянувшись, заметила приоткрытую раздвижную дверь в сад и торопливо вернулась на кухню, задвинула её до конца. А следом защёлкнула замок. Однако это действие почему-то не прибавило уверенности. Наоборот, внезапно стало так жутко, что она похолодела. Откуда это леденящее чувство? И эти предположения, что маленькие дети, пока не встанут на ножки, ещё обладают мистической, необъяснимой, звериной сверхчувствительностью к угрозе их жизни и жизни их матери? Ведь всё хорошо? Безуспешно пытаясь успокоить сынишку, Есеня вспоминала, где оставила свой телефон, и пыталась невероятным волевым усилием заставить себя не поддаваться этой странной, почти первобытной панике. А она ещё полагала, что её, ученицу самого Меглина, уж точно минует эта чаша. Это все другие мамочки начинали сходить с ума от страха, когда оказывались в такой ситуации, в пустом доме, наедине с маленьким ребёнком и собственными тревогами, часто совсем беспочвенными. Но она-то, Есеня, не такая! Она — не просто следователь. Её отдел занимался самыми изощрёнными, самыми жестокими убийствами, от одного только понимания мотивов которых уже начинали шевелиться волосы на голове. Она способна взять себя в руки и защитить малыша от любой опасности. У неё была внутренняя сила заставить мозг мыслить рационально, даже в экстренной ситуации. Эту силу когда-то дал наставник, подарил уверенность, научил её защищаться нападением и использовать для этого любое оружие, что окажется под рукой... Она не жертва! Не жертва! — У-тю-тю-тя. От звуков этого смутно знакомого тихого голоса Есеня содрогнулась всем телом. Страшась оборачиваться, подняла взгляд на голую белую стену и оцепенела. Теперь, помимо её силуэта с ребёнком на руках появилась ещё одна, чёрная тень. Совсем близко. А если точнее — у неё за спиной. — У-тю-тю-тя. Растягивая каждую миллисекунду, Есеня обернулась, как в замедленной съёмке. Перед ней, в этом доме, на закрытой и охраняемой территории современного дачного поселка, стоял серийный убийца. Точно такой, как на записи, будто невероятным образом просочился с экрана ноутбука сюда, в её защищённый, относительно благополучный, мир. "Кажется, вот что ты чувствуешь, когда тебя парализует страх", — подумала Есеня, силясь удержать глаза, что стремительно выкатывались из орбит. В тот миг её действительно парализовало всю, от физического тела и конечностей до мыслей, чувств и каких-то намерений. Все её соображения насчёт карандашей, штопоров, забытого на столе ножа для масла и прочих идей самообороны позабылись и исчезли в один момент. Зрение застыло тоже, подмечая несущественные мелочи в облике незваного гостя. Тот же джинсовый костюм, та же весёленькая рубашка. Низкий рост, так что потенциальная жертва была выше его на целую голову, но это нисколько не успокаивало. В руке у бедра — какое-то орудие преступления, кажется, стальной молоточек. Маленький, но явно тяжёлый. Тот самый тупой предмет, которым были расколоты черепа всех предыдущих жертв, — любимая игрушка... Тот же взгляд крошечных воспалённых глаз. "Ну, что? Встретиться хотела? Знакомься теперь", — прокомментировал происходящее мрачный баритон. Но её обездвиженные мысли были неспособны что-либо ответить. При виде незнакомца Витюша завопил ещё громче и, съёжившись, отвернулся, спрятав личико на груди матери. То и дело проверяя, ушёл ли страшный дядя, малыш приходил к отрицательному ответу, отворачивался вновь и начинал приступ плача со всё более пронзительных нот. Тот скорчил гримасу умиления, шагнул к оцепеневшей Есене. Отвратительно причмокнул. И, покачиваясь на носках, сообщил: — Я... должен убить тебя. Он сказал мне. И так как жертва от ужаса была не в силах даже пошевелиться или выдавить из горла малейший звук, маньяк подступил совсем близко. Протянул свободную руку и ласково заправил прядку волос ей за ухо. От этого прикосновения Есеня сжалась всем телом. Она держала ребёнка, обе руки были заняты, будто связаны. — Мама-а! — надрывался Витюша. Маньяк улыбнулся и сделал малышу "козу": — У-тю-тю-тя. Внезапно в её душе впервые вспыхнул страх не за свою жизнь, впервые так сильно захотелось во что бы то ни стало защитить ребёнка, пусть даже ценой собственной. Руки прижали сынишку к груди крепче, обхватили локтем кудрявую головку, закрывая от опасности. И как она раньше могла даже подумать о том, чтобы оставить его! Помыслить о том, что он был ей не особо важен! Что после всего того, что случилось почти полтора года назад, она сумела его выносить и родить и на том посчитала свою основную миссию... выполненной? Родился и родился. Как у всех... Как она могла так думать, так чувствовать по отношению к своей собственной частичке? Плоть от своей плоти и от плоти того, кого... она любила больше всего на свете? Есеня хорошо знала, что любое неосторожное движение могло спровоцировать маньяка на непоправимые действия. И потому застыла на месте, чувствуя, как по сердцу скребёт крик малыша, вместе с безотчётным страхом. — Ка-ка-ка, — улыбнулся Верещагин и вновь причмокнул губами. — Ты же всё равно его бросишь. Не сейчас, — так потом. Люди всегда выбирают себя. Она моргнула, выдавливая из-под век слёзы растерянности и страха. Губы плаксиво изогнулись, помимо её воли, прошептали жалобно, через всхлип: — Нет... Внезапно он отскочил назад, как мячик. Пружинисто подпрыгнул на месте, раз, другой. Встряхнулся всем телом, словно попал под закаляющий душ. Завертел рукой с блестящим молоточком, восторженно оскалился. На миг замер в какой-то странной боевой стойке. И, занеся над головой этот "тяжёлый и тупой предмет", бросился на Есеню. Та заорала во весь голос, зажмурилась. От ужаса колени согнулись сами, ноги подкосились, она осела на пол, продолжая прижимать к себе ребёнка и сжимаясь вокруг него в плотный калачик. И в тот же миг под крышей дома грянул выстрел, резко заглушив все остальные звуки. Горько запахло дымком. Чьи-то руки схватили Есеню, заключили в объятия вместе с малышом. Её отчаянный вопль оборвался, стих. Раздавливающая хватка, ломающая ей рёбра, показалась до боли знакомой и сладкой. Когда она решилась открыть глаза и повернуть голову, то совсем рядом увидела Верещагина. Он лежал на животе, раскинув руки в стороны, и смотрел на происходящее остановившимся взглядом. На дорогой паркет медленно выползла зеркальная тёмная лужица. Голос мужа над ухом шептал: — Представляешь... Телефон забыл. Так бы и не вернулся... Всё нормально. Я здесь. Всё хорошо. Тихо, тихо... Витюша. Она изумлённо сообразила, что сидит на полу, в объятиях Жени. Что малыш умолк, словно кто-то выключил кнопку, и только посверкивал глазёнками на её груди, ворочал кудрявой головкой туда-сюда и довольно надувал щёки. Ощутила, как подбородок мужа прижимал её голову вниз, а в его отставленной в сторону руке увидела дымящийся служебный пистолет. Прошелестела: — Ты? Женя чуть отстранился. Взял её за подбородок, обратил к себе. — Ты в порядке? Она неуверенно кивнула. Оглянувшись, вновь натолкнулась взглядом на мертвеца. И тут же отвернулась, прижалась к груди мужа сильнее. Тот положил оружие на пол, обхватил её подрагивающими руками, прижал к себе, осторожно поглаживая по волосам. — Ну, всё, всё. Слышишь? Всё закончилось. Уже всё хорошо... Он тяжело дышал, бормотал ещё что-то, укачивая в объятиях, вместе с ребенком, а Есеня только всхлипывала. После случившегося напряжённое как струна до последней клеточки тело потребовало срочной демобилизации. Оно с головы до пят затряслось мелкой дрожью, мышцы утратили тонус и силу, голова закружилась, прострелило болью в виске. А долго сдерживаемые слёзы ринулись на глаза потоком, словно кто-то открыл шлюз.

***

Через полчаса загородный дачный поселок уже полнился машинами полиции и специальных служб, а в доме стало непривычно многолюдно. Есеня передвигалась по комнатам исключительно с ребёнком на руках, не оставляя его ни на секунду. Так что спустя некоторое время встревоженный визитом всех этих чужих людей и происходящей вокруг кутерьмой малыш устал и уснул, положив голову на её плечо. А она продолжала крепко прижимать его к себе, как куклу, пока отвечала на вопросы коллег, нехотя подписывала бумаги свободной рукой, удручённо кивала словам судмедэкспертов и мельком смотрела на труп серийного убийцы у себя под ногами. В конце концов всё это стало сливаться в набор картин и звуков, в ушах начало позванивать. Словом, больше здесь находиться не имело смысла. Отец приехал одним из первых, но и уехал не менее поспешно. Убедившись, что с дочерью и внуком всё в порядке, он, как обычно, не стал проявлять нежность и беспокойство дольше пяти минут. Кроме того, малышу, соответственно возрасту, досталась большая часть его внимания и ласки. Есеня же удостоилась крепких объятий на пару секунд, пока прокурор в отставке позволил себе выразить свои подлинные чувства. Но после, вспомнив о самоконтроле, он отстранил дочь от себя и холодно отчитал за неосмотрительность и её, и мужа. И следом покинул место событий, чтобы, как он выразился, "быть полезнее" и работать по своим загадочным "каналам". Всё формальности были улажены, труп Верещагина уже увезли, и на тёмном паркете не осталось даже следов человеческой крови. Теперь всё касалось только Жени, что беседовал за столом с коллегами. Но этот положенный по регламенту допрос, скорее, напоминал обычный деловой разговор. Поймав её блуждающий взгляд, муж коротко извинился перед собеседниками и выскочил из-за стола. Приблизился, чтобы её подхватить, но Есеня только передала ему ребёнка и повернулась к выходу. Он остановил. — Ты куда? — В управление, — успокоила она. — Это зашло слишком далеко. Женя сдвинул брови, взял супругу под локоть свободной рукой и развернул к себе. — Есень, — проникновенно сказал он. — Я сам съезжу. Сам с ним поговорю. Слышишь? Ну посмотри на себя. Как ты за руль-то сядешь? Она выдавила: — Я в норме. Правда. Ты лучше с Витюшей посиди. Он испугался. Скоро приеду. Словно в ответ, малыш проснулся, захныкал, протягивая к ней ручки. Женя сделал уморительную и очень подходящую этому звуковому сопровождению печальную гримасу. Её губы дрогнули в слабой улыбке, будто, всё ещё не решаясь проявлять положительные эмоции после того, что произошло здесь, всего пару часов назад. — Честно. Туда и обратно. И так как муж продолжал держать её за руку, пояснила: — Я просто хочу всё это закрыть. Пока не поздно. Понимаешь? Он посерьёзнел, отступил, покачивая малыша на руках. — Иди. К счастью, некоторая эмоциональная закалка, которую она приобрела на стажировке у Меглина, не позволила недооценить своих возможностей. Машину Есеня вела спокойно и привычно, чувствуя, как твёрдое намерение закончить эту историю придаёт ей всё больше уверенности, обостряет восприятие и возвращает силы. "Он сказал мне убить тебя", — сообщил Верещагин. И она могла бы думать что угодно, если бы своими ушами не слышала ненавистный голос на громкой связи, в записи на ноутбуке. Мало того, что этот телефонный ублюдок помог маньяку избежать облавы и явно взял шефство над его стараниями, он решил убить её, Есеню! И, возможно, её малыша тоже. От этих мыслей пальцы на руле смыкались в плотный капкан. Зубы тоже. Зрение, слух, все органы чувств обострялись, как на охоте. После случившегося и нескольких секунд на грани жизнь воспринималась намного ярче и слаще, чем до этого. Все ощущения невероятно обнажились, принося какое-то особенное наслаждение, как стакан ледяной воды после прохода по раскалённой пустыне. Раньше она даже находила в этом некое особенное удовольствие, когда разгуливала по лезвию и рисковала головой в компании наставника. В каком-то смысле, это он показал ей столь эффективное средство от депрессии, нерешительности и сомнений. Научил жить по-настоящему, от верха до низа, глубоко и полно. Терять всё, до остатка, погружаясь в темноту, включая собственный рассудок, безопасность и душевные силы, после находить всё это вновь, с лихвой, наполняться светом, возноситься вверх, до самых звёздных небес. И снова неудержимо с них падать. В его отсутствие она, видимо, опять отвыкла от всего этого, от ритма острой, резкой и пронзительной жизни с ним. Позабыла боль и страдания, но утратила и бесценную возможность втайне радоваться каждой прожитой минуте, каждой секунде, в промежутке между их жестокими приключениями. Теперь же, пережив первое настоящее потрясение за последние полтора года, она вновь почувствовала в себе ту самую, окрыляющую силу преодолеть все испытания. Вновь получала в руки разящий меч из ладоней самого Провидения и с добрым напутствием. Её ноздри трепетали, глаза горели в слабом отражении лобового стекла. Никаких сомнений, никаких больше полутонов! Вот она, и за ней — правда, добро, свет и правосудие. А вот — неизвестный и трусливый телефонный ублюдок, что, очевидно, был впечатлён её дедуктивными способностями. Во всяком случае, способностями её подсознания. Должно быть, теперь, соединив свои силы с той частичкой души, что ещё периодически облачалась в плащ и знакомую кепку, ученица Меглина становилась для него полноценным игроком, способным взять реванш? И он испугался! Да! Испугался её! Не потому ли решил попросту её убить? Если Самарин прав и ТМНП — нарцисс, эта особенность личности не позволит ему отступить и признать своё поражение. Как и не разрешит выйти из игры. Лучше устроить так, чтобы её покинул соперник, так будет менее травматично для его болезненного, раздутого эго. Есеня плотоядно улыбнулась. Когда она наконец найдёт этого мерзавца, то не подарит ему лёгкой смерти. Она будет убивать его медленно, по кусочкам, вытягивая из него жизнь, выкручивая ему суставы, наслаждаясь каждым его предсмертным хрипом! Раз он имел голос, тогда должен иметь и физическое тело. А значит, выпустив из этого тела злобный дух, можно было заставить его умолкнуть, навсегда. О, она сполна расквитается с ним за всё, за её каждую пролитую слезинку, за её каждый ночной кошмар! И за всех тех, кого он убил чужими руками. От бедняжки Анюли, Саши, множества "наших", что уже сыграли свои роли и должны были уйти со сцены. И до верного Глухого и загадочного генерала Григорьева, гибель которых была особенно болезненной для наставника и только сильнее приблизила его к краю пропасти, откуда уже нельзя было выбраться. Может быть, даже хорошо, что он — в могиле и предоставил ей полную свободу действий? Как там Женя говорил? Меглин не давал ей "раскрыться"? Пожалуй. Вызвал в ней однажды вот этого маленького кровожадного бесёнка, а сам то и дело перехватывал ей кулачки, не позволяя проявить свою тёмную натуру в полной красе. Как будто мстил ей за то, что месяцем ранее она сама хватала его за руки и стреляла в радиатор "КАМАЗа", чтоб не допустить четвертования "маньяка-дурманолюбителя". А может быть, сам испугался того, что в итоге разбудил?.. Нет. Теперь она слишком хорошо изучила эту тёмную сторону мира и, наверное, уже не стала бы его останавливать. А для ТМНП... О, для него она придумает что-то очень интересное. Что-то настолько жуткое, мучительное и продолжительное, что она добьётся от него ответов на свои вопросы ещё раньше, чем начнет его казнь. Она не выдаст его полиции, нет. Она будет убивать его сама, как мама когда-то убивала своего обидчика и насильника. Два дня. Нет, даже три! Пять! Осталось только его найти. И поймать. Словно в подтверждение этих мыслей, в колонках машины грянул дребезжащий звонок. Есеня дёрнулась всем телом, едва удержав управление. Картины кровавых расправ над неизвестным мучителем разлетелись вдребезги и испарились бесследно. В душу вновь подло закрался страх. Так, что она даже раздумывала, принимать ли вызов? Телефон катался по переднему сиденью, и солнечный блик не позволял разглядеть номер на экране. Это мог оказаться кто угодно, от коллег и няни до Жени, отца и Быкова. Но "нутро" безошибочно подсказало, кто именно ей позвонил. — Тебе понравилось? — подтвердил догадки голос замедленной грамофонной пластинки. Она скрипнула зубами, процедила: — Ты привёл его в мой дом, к моему ребенку. Я найду тебя. Найду. И убью. — Если бы, — вздохнул собеседник. — Я всё жду, когда ты меня поймаешь. Мне так не интересно. Есеня с трудом перевела дыхание. В горле клокотала горячая, удушающая ярость, и мысли от этого путались. — Хочешь подсказку? — вдруг предложил "Ты меня не поймаешь". И так как она молчала, сглатывая все возможные слова, повторил громче, с нажимом: — Хочешь? — Да, — просипела Есеня. — Открой глаза. Я ближе, чем ты думаешь. — Что? — вырвалось у неё. — Что ты сказал, урод?! Но связь оборвалась, даже без традиционного окончания фразы.

***

Когда она зашла в дом, то невольно остановилась на пороге. Комнату наполнял солнечный свет, не оставляя ни одного затенённого сантиметра. Ребёнок свернулся в манеже калачиком и посапывал как щенок. А Женя рядом работал, водрузив ноутбук на обеденный стол, и даже не сменил костюм на что-то более удобное и домашнее. Её прихода он как будто не заметил, настолько был поглощён своим занятием. Помедлив на пороге, Есеня вошла, после подступила совсем близко. — Привет. Он вздрогнул, поднял на неё взгляд. — Ты... — Отгул взяла, — пояснила она и облокотилась на стол. — Как у тебя вообще дела? — Почему ты спрашиваешь? Она невесело усмехнулась. — Да, хреновая я жена, Жень. Со мной нелегко в последнее время, прости. Он пробормотал: — Хорошо, что приехала. Я... рад. Увы, по его удручённому виду такого нельзя было сказать. Нотки досады в голосе? И это после того, как он сам просил её вернуться поскорее? А, может быть, ожидал, что она наконец-то уволится? А, плевать. После всего того, что случилось, после разговора с ТМНП она нуждалась в ощущении хоть какой-то безопасности. Вот почему, грациозно обогнув угол стола, Есеня подошла и опустилась мужу на колени, положила ему руки на плечи. Тот закрыл ноутбук, придержал её рукой. Но остался напряжённым, будто сократились все его мышцы. Словно она сидела на коленях у каменной статуи. Это ощущение живо напомнило ей другое, смутно похожее. Когда однажды алкоголь совершенно затуманил ей мозг настолько, что она осмелилась не просто притащиться к наставнику на ночь глядя, но и взобраться к нему на колени. Тогда, казалось, Меглин борется с собой, делая трудный выбор между намерением встать с кресла, грубо стряхнуть её с себя как крошку и желанием оставить всё, как есть. Пожалеть её, как глупую маленькую девочку, которой он годился в отцы. Или решиться ослабить наконец те тиски, в которых держал сам себя?.. Торопливо отогнав эти мысли, Есеня расстегнула верхнюю пуговицу на рубашке мужа в ожидании искры. Даже если она ничего не чувствовала сейчас, ей была нужна близость, чтобы хоть немного снять напряжение и расслабиться. Её пальцы занялись следующей пуговицей, глаза скользнули чуть в сторону, избегая ответного взгляда. Она запустила пальцы в его ровные пшеничные волосы, поцеловала в уголок рта. Женя отвернулся, мягко, вежливо. И так знакомо, что в самое сердце будто вонзилась иголочка. — Погоди... Она недоумённо отстранилась. Его руки скользнули по её спине, осторожно вынудили подняться на ноги. Он тоже встал. Застегнул пуговицы и поправил воротник. — А ты куда? — встревожилась она. — Я скоро вернусь, — успокоил Женя. Подступил ближе, притянул её к себе и коротко поцеловал в губы. Вдруг просигналила мультиварка, и они переглянулись. — Обед готов — заметил муж. — Покормишь его? Она села на ещё тёплый стул, сонно опёрлась подбородком на кулачок, улыбнулась. — Покормлю. Ты... Не задерживайся долго. Хорошо? Он улыбнулся в ответ, потрепал её по подбородку на прощание. Хлопок входной двери, а следом — поворот ключа в замке. Неужели всё это — только продолжение безумного утра? Почему время так странно растянулось как жвачка, и этот сумасшедший день всё никак не мог закончиться? Переодевшись в уютное, мягкое и домашнее, она отнесла малыша в кроватку, уложила осторожно, хотя так не хотелось выпускать его из рук! Некоторое время постояла рядом, наблюдая, как он безмятежно сопит, раскинув ручки в стороны, как морская звезда, и как даже во сне сосредоточенно хмурятся его крошечные бровки. Впервые разрешила себе посмотреть на него, именно так, как всё это время не хотела и боялась. И с затаённой печалью увидела любимые черты, что с каждым днём проявлялись всё более и более явно. Совсем незначительные мелочи для других, но для неё — драгоценные... Наконец она заставила себя вернуться в гостиную. Не удержавшись, открыла бар и между начатой бутылкой вина и почти допитой коньяка сделала выбор в пользу красного. Поставила бокал перед закрытым ноутбуком. Невольно оглянувшись по сторонам, будто его обладатель мог материализоваться из воздуха в любой момент, Есеня подняла крышку. Ей опять повезло: устройство "уснуло" и не стало требовать от нового пользователя пароль. Сразу показало поле со множеством упорядоченных значков и все открытые до этого интернет-вкладки. Она никогда прежде не рылась ни в его телефоне, ни ноутбуке, ни в браузерной истории, ведь если мужу действительно было что скрывать, она бы в жизни ничего подозрительного не нашла. Однако теперь, после его реакции, её почему-то охватило страстное желание немножко пошпионить. Тем более, что из головы было невозможно вытряхнуть строгий вопрос: "Кто знал, что мы его брать едем? Кто?" Она невесело усмехнулась, вспомнив, как мысленно отвечая на него, уже скатилась до опасной диссоциации. Раздражённо подумала тогда, в кафе, уставившись на нетронутый обед Верещагина: "Я, ты, Быков". На что любимый баритон не угомонился и не стал молчать. Свою призрачную кандидатуру, как и кандидатуру начальника, попытался категорически снять, оставляя преемницу наедине с вариантом, который ей совсем не нравился. "Пошёл ты на хрен, — она даже перестала замечать, что уже не просто беседует со своим внутренним голосом, но даже с ним спорит и ругается. — Он — мой муж! Понял?" И между тем вот она — где. Шарила в его ноутбуке. И не просто искала там видео с признанием маньяка, но изучала открытые вкладки браузера. Большей частью те были вполне безобидными. От рабочей электронной почты и протоколов, домашних финансов, которыми она теперь, по причине нехватки времени, почти не занималась, до интернет-магазинов детских вещей, статей, форумов и групп счастливых обладателей малышей до года, в которых ей самой как матери полагалось сидеть намного плотнее и чаще. Как обычно, это обстоятельство ускорило её и слегка расстроило. Но не настолько, чтобы не отважиться заглянуть ещё и в браузерную историю. Интуиция подсказывала, что такую необыкновенную возможность следовало использовать на полную катушку. В любое другое время она попросту не будет иметь на это ни возможности, ни сил. Бегло пролистав историю поисков, такую же безукоризненную, как и вкладки, Есеня почти успокоилась. И всё же один из пунктов её удивил: интернет-магазин музыкальных инструментов. Любопытство возобладало быстро, она открыла виртуальную страницу и уставилась на ряды почти одинаковых гитар. Надо же. Оказывается, каждая имела свои характеристики и кучу каких-то особенностей, по которым их можно было различить. А для неё, Есени, они все — на одно лицо. Вздохнув, она закрыла страницу, позаботившись о том, чтобы не осталось никаких следов её действий. И свернула вкладки, подумав, что если муж собирался учиться игре на музыкальных инструментах, она ничего не имела против. Должна же быть у него какая-то отдушина и эмоциональная разрядка? Отыскав на рабочем столе запись с ноутбука Верещагина, Есеня включила её прежде, чем остановила саму себя. От первых же звуков тихого голоса с причмокиванием всё тело пробила дрожь, но она заставила взять себя в руки и снова прослушать всю запись, до конца. Вынудила себя увидеть его лицо, какое-то слегка незаконченное, незрелое, такое немножко детское, как у Пиночета, чтобы без опаски посмотреть в красноватые воспалённые глаза и разглядеть за ними испуганного на всю свою короткую жизнь, преданного близкими восьмилетнего мальчика. А не того, кто пытался её убить. Так было нужно. Надо было себя перебороть, убрать эту психологическую сцепку и снова напомнить самой себе, что его труп — уже давно на судебной экспертизе, а у Жени забрали табельное на время служебного расследования, и ему предстояло пройти такой же унизительный путь из установленных формальностей, что она сама уже почти преодолела. Тем более, как когда-то говорил наставник, кукла на пальце и палец — не сообщники. И теперь куда больше следовало опасаться кукловода. — За тобой уже едут. Не совладав с собой, она остановила запись, а после и закрыла окошко. Как по команде, нахлынули воспоминания о недавних прожитых часах. И о том, что было после звонка с неизвестного номера... ...Руки дрожали, она свернула к обочине, как только позволили правила дорожного движения. Слушая неумолимый метроном аварийной остановки, закрыла лицо руками, как в детстве, заслоняясь от всего несправедливого мира. В голове роились самые разные мысли, но чистый вопль пережитого страха уже оттеснили в сторону более рациональные из них. Состоящие, в основном, из вопросов. Откуда у телефонного ублюдка мог оказаться её новый домашний адрес? Как он узнал, когда она могла быть дома, к тому же одна? Без табельного оружия, конфискованного до окончания служебного расследования, и с маленьким ребёнком на руках? А как он сумел провести Верещагина на закрытую, круглосуточно охраняемую территорию дачного посёлка, да ещё и так, что этого никто не заметил? Камеры не показали ничего, кроме приезда зловещего фургончика экспресс-доставки. Но кто дал разрешение на проезд, пока оставалось тайной — охранник из будки вдруг решил отлучиться на перерыв, не позвав смены, хотя прежде за подобной халатностью замечен не был. Как тщедушный маньяк довольно низкого роста смог перебраться через двухметровый и гладкий стальной забор — оставалось такой же загадкой. Допустим, она слишком поздно сообразила закрыть двери на террасу. Но как же он попал на участок, никем не замеченный? И всё в таком же духе. Одни вопросы, без ответов. Если бы Женя, по чистой случайности, не забыл свой телефон и не решил за ним вернуться, ей бы никто не сумел помочь. Но почему от такого нарушения планов ТМНП как будто совсем не расстроился? Почему у неё всегда такое чувство, что, вообще ни одна мелочь, ничего не случалось вопреки планам этого ублюдка? Почему чем дальше, тем сильнее он представлялся ей средоточием некоего абсолютного зла, с которым нужно сражаться, выходить играть на равных, чувствуя за спиной поддержку противоположных сил? Но она к этому совсем не готова. И знала точно: одна она не справится. Поезди она с наставником чуть дольше, возможно, тогда нашла бы в себе силы, переняла бы его уверенность и внутренний огонь и отказалась бы от всех земных радостей во имя этой невыносимой работы, больше похожей на священный долг. Но вряд ли. И не теперь. У неё — относительно нормальная жизнь, есть любимое дело, семья, ребёнок. И главное: она так и не научилась "плавать". "Метод", который ей пытался передать Меглин, без него самого ей был отвратителен. Воспоминания приносили всё новую и новую боль, к которой почти невозможно привыкнуть и просто её перетерпеть. Она — неравноценный игрок и недостойный противник. У неё появились слабости, за которые многие люди согласились бы отдать многое, лишь бы их не вытягивали из уютного страусиного мирка. И, за каждую такую слабость её теперь можно было дёргать, как за ниточки. Не этим ли её телефонный мучитель и занимался? Нет. Это не она будет поджаривать ТМНП на медленном огне, это он будет резать её на кусочки и сжигать до угольков, пока ему не надоест с ней забавляться! Пока она не выплачет все слёзы и окончательно не сойдёт с ума. А, может, таким и был его изначальный план — добавить её в свою коллекцию "марионеток"? Она — всего лишь одна из многих, тех, кто противился его лживым словам, подобно Меглину. Она — неравноценный суррогат наставника? Преемница с наследственным ножом в руках? Или он ей целенаправленно мстил? Откуда это чувство, что он неумолимо вёл её куда-то за руку, как раньше это делал Меглин? Ещё дальше, ещё глубже, ещё темнее? Что же ему всё-таки от неё нужно?! Есеня сжала губы, чтобы не пропустить этот крик, растущий из самого низа души, что поднимался гребнем, как волна. Отстранённо подумала о том, насколько она на самом деле маленькая, во всех смыслах, в сравнении со своим грозным противником. Как мало у неё не только душевных сил, упорства, смекалки, благородства и хладнокровия — словом, всего того, чем мог похвастаться её обожаемый бородатый призрак, — но также и возможностей. Откуда "Ты меня не поймаешь" узнал о подготовке облавы, как сумел вывести маньяка из дома так, что оперативная группа обнаружила лишь раскалённый чайник, подтверждающий, что его поставили нагреваться всего минут пятнадцать назад? Как узнал его телефон? Как у него вообще получалось узнавать все нужные номера и огорошивать абонентов своим жутким искажённым голосом? И уже с первых слов ставить собеседника в тупик и легко навязывать свою волю? Как удавалось ему создавать и поддерживать образ собственного всемогущества и всезнания? Не следил же он за всеми своими жертвами круглосуточно, чтобы знать их точное месторасположение? Это же... невозможно. И, что самое важное: откуда ему стало известно о маленькой неофициальной операции, о которой знали всего трое человек? Она сама, Быков и Женя? Не этот ли вопрос вынудил её именно сейчас открыть ноутбук мужа, чтобы... Чтобы просто успокоить свои расшалившиеся нервы. Если утечка это не она, не Быков — что после гудел в трубку так, что пришлось убавить громкость на телефоне, — тогда кто же оставался? "А почему ты решил, что он из полиции?" — вдруг вспомнился ей собственный взволнованный голос. И этот вопрос в самом начале её стажировки. Липецкий парк, звенящий детский смех и, следом, как мрачное предчувствие предстоящих событий, звонок далёкого трамвая. Рядом — Меглин, ещё такой сильный, вменяемый, бодрый и ехидный, даже нагловатый. Полный охотничьего азарта, что как-то неуловимо передался и его ученице. И жгучий румянец на щеках после его неожиданных фокусов на планёрке, который она безуспешно пыталась погасить. — Сама как думаешь?" — наставник уже с первых дней стал приучать её к своей особой манере отвечать на вопросы. Но, убедившись, что мозг у подопечной за сутки ещё не успел перестроиться на его оригинальную волну, он не стал томить её дольше минуты, ответил сам:. — Власть любит... Он из системы. Он в полном шоколаде.... "Да, — решила она. — Это более чем вероятно". Из оборотней в погонах, как и врачей, нередко получались самые неуловимые, жестокие и дерзкие убийцы. Хорошо зная систему изнутри, не так уж сложно научиться обходить острые углы и использовать все её преимущества и недостатки. Может быть, ТМНП из органов? Мстил коллегам за какие-то свои обиды? Пощёчину по своему ранимому эго? А что, если это враг отца, который решил с ним расквитаться, измучив его дочь? . Увы, единственные уста, от которых можно было дождаться хоть каких-то ответов на эти вопросы, сомкнулись навеки. Остальные хранили свои тайны очень ревностно, и, похоже, даже такая прямая угроза жизни дочери и внука была неспособна их переубедить.... Вынырнув из потока своих мыслей, Есеня обнаружила, что, оказывается, давно приехала в управление и даже припарковалась на своем обычном месте. Хорошо ещё, посреди улицы не встала. Даже не представляя себе, что отвечать на вопросы начальника, если таковые последуют, она тем не менее выбралась из машины и поднялась в его кабинет. Если ничего придумать не удастся, она попросту возьмёт чистый лист бумаги и сделает то, что давно собиралась. — Уйти решила? Руководство, по-своему обыкновению, предугадало её намерение даже раньше, чем Есеня успела открыть рот или перешагнуть порог. Быков стоял у окна, заложив за спину бледный замок рук, и смотрел во двор. В полированной поверхности стола отражались какие-то гладкие, холодные тени, будто он проводил совещание с невидимыми сотрудниками. Есеня вошла, села на своё место, как обычно делала, не дожидаясь приглашения. Положила на стол локти и на сей раз крепко задумалась. Полагая, что её решение было непоколебимым, пришлось признать, что она обольщалась. По пунктам представляя себе все нужные слова и действия, которые предстояло совершить, Есеня, тем не менее, совершенно не подумала, как и что она будет отвечать на такой, в сущности, несложный вопрос. Закрыть всё это! Сейчас же! Немедленно!.. Рука уже сама потянулась к тому самому, будто специально для неё приготовленному, листу бумаги. И отдёрнулась, как от огня. Она не просто раздумывала между двумя вариантами. Она должна была принять один из них, относительно безопасный, знакомый, малодушный и, с недавних пор, желанный. Либо — незнакомый, опасный, новый, что уже успел принести свои неутешительные плоды. Всё осложнялось тем, что он был подстёгнут чувством долга, желанием справедливости и возмездия. И ещё одним желанием, сладким и горьким одновременно. И не менее сильным. До зубного скрежета. Ведь если она уйдёт, он исчезнет... Навсегда... От бессилия в глазах угрожающе потеплело. Потерять его, снова? Его как прежде неоценимую помощь? Его голос, — по сути, единственное, что у неё осталось? Похоронить его опять? И вновь добровольно, вновь, словно раздавленная грузом обстоятельств? А потом жалеть, корить себя всю оставшуюся жизнь? Нет, было уже слишком поздно... "Некоторые ошибки исправить невозможно", — заявила она пожилой учительнице, чтобы разом предотвратить любое дальнейшее развитие разговора. Но Софья Зиновьевна сказала именно то, что ей так хотелось услышать. Попробовать исправить неисправимую ошибку? Как-то её искупить, хотя бы перед самой собой? Не этим ли она всё это время и занималась? Нет. Убить его во второй раз она уже не сможет... Есеня всё ещё медлила, плотно сжала губы, чтобы слова не вырвались из них раньше, чем будет сделан трудный, осознанный выбор. Но Быков, как обычно, решил перехватить инициативу и лишить её этой проблемы. Подождал ровно столько, сколько полагалось на уже взвешенный, чёткий ответ. И, так как она молчала, сказал: — Отгул даю. Дня на три. Чтобы нервы в порядок привела. И отвернулся к окну. Какого-либо напутствия от него ждать не приходилось, да она в этом и не нуждалась. Вопреки всем ожиданиям что-то взорвалось в душе тем обострённым ликованием, что сопровождало решение, к которому она всё это время стремилась. А после наступило долгожданное облегчение. Ещё раз задумавшись о том, говорить ли начальству о своем телефонном мучителе, Есеня вновь решила с этим не торопиться. Как и оставить, пока что все свои подозрения при себе. К тому же её никто ни о чём не спрашивал. — Хорошая работа, — вдруг заметил он, не оборачиваясь. Несмотря на ледяной тон, Есеня вспыхнула. Начальство явно было гораздо более высокого мнения о её способностях, чем она сама. Почти пять суток промедления, почти дюжина смертей и "погибший при задержании" — так был обозначен утренний визит Верещагина в оперативных материалах — это вовсе не те блестящие результаты, к которым она стремилась. Может, отец прав? Всего-то стоило быть осмотрительнее и закрывать все двери, через которые в дом могли попасть незваные гости. В особенности, те, которые числились в розыске. Если бы Женя не подоспел вовремя, ей бы не пришлось сейчас принимать никаких сложных решений... И всё-таки с чего он вдруг забыл телефон дома? Прежде такого за ним не водилось. Сын генерала Осмысловского, в особенности, как остепенился, надел на её палец обручальное кольцо и получил на руки конверт с новорожденным малышом, а после и майорский чин через полгода после капитанского, изо всех сил старался оправдать возложенное на него высокое доверие начальства. Прошлой расхлябанности и лёгкого отношения к жизни с его стороны больше не наблюдалось. Он был всегда собран, подтянут и уже год как не забывал вообще ничего. А тут — телефон, с которым он никогда не расставался... Задавать такой вопрос напрямую, тем паче после того, что произошло, не поворачивался язык. Но жажда получить ответ была почти непреодолимой. И тем более жгучей, что никто в мире не мог её погасить. Неужели ей никогда в жизни не получится узнать ответ хоть на какой-нибудь вопрос?! На этот внутренний, обиженный и детский крик ответом была тишина, прерываемая отдалённой перекличкой уличных гудков. Похоже, более её присутствия ни в кабинете, ни в управлении уже не требовалось. Есеня поднялась из-за стола. Но в дверях задержалась. — Вот скажите, — нервно, с вызовом, произнесла она. — Как понять: можно человеку доверять или нет? — Ты о чём? — насторожился Седой. Обернулся, даже шагнул вперёд. Неожиданный вопрос его явно заинтересовал. — Я имею в виду, есть же психологические приёмы? — продолжала она, удивляясь самой себе, но уже не в силах остановиться. — Вроде смотрит влево — врёт, вправо — нет. На замороженном лице начальника внезапно пролегла насмешливая складка. Похожая на трещину. — Опытный манипулятор будет всегда смотреть вправо. Она вздрогнула, но не отступила: — И всё-таки? Прозрачные глаза осторожно ощупали её. Совсем как год назад, при допросе, когда он слушал её ответы и думал, годится ли она на роль преемницы Меглина? Как там Самарин говорил? Старые друзья — всё равно что старые враги? Язык бы не повернулся назвать Быкова даже своим знакомым, однако кое-что их всё-таки связывало. Ниточки из прошлого, которые они оба старательно пытались не замечать и не вспоминать. Этот человек, от которого исходил холод и на чьих руках была кровь наставника, после его смерти стал его неравноценной заменой. К нему было невозможно приблизиться, ни для того, чтобы понять, ни для того, чтобы отомстить. В её жизни он существовал как что-то недоступное и нейтральное, номинальное. Некое обобщённое понятие начальника. Специальный отдел нуждался в руководителе, пока она моталась по вызовам, а Быков соответствовал этому обозначению как никто другой. Можно было только порадоваться, что, предоставив отдел в её полное распоряжение, как и обещал, он целиком избавил её от административной работы. Бесцветный морозный голос в трубке, которому надо было отчитываться о том, как продвигается следствие. Не более того. Однако откуда опять этот снисходительный, понимающий, даже покровительственный взгляд? Что, своей остротой так напомнил ей другой, отрезвляющий и знакомый... Откуда это странное чувство общности? — Есть универсальный способ, — наконец произнёс Седой. — Он настолько прост, что к нему редко прибегают. Люди любят что-то... сложное. Она нахмурилась, поставила руки на талию и подступила ближе. — Что за способ? — Средство манипуляции — слова, — пояснил он тем же бесстрастным тоном. — Смотри на поступки. Они говорят о человеке правду... Есеня усмехнулась. Очнувшись от своих воспоминаний, она торопливо вернула все "окна" в то положение, в каком они были изначально. И аккуратно, тихо опустила крышку ноутбука. А потом, поразмыслив, взяла и выплеснула бокал в раковину. Внимательно проследила за тем, как по стенке вниз стекли кровавые струйки. После тщательно вымыла хрусталь, протирая его пальцами с особой тщательностью, до скрипа. Услышав ещё сонное бормотание сынишки из соседней комнаты, улыбнулась и поспешила туда, не дожидаясь требовательного плача. Вынула малыша из колыбельки, крепко прижала к груди, закрыла глаза. А когда принесла его на кухню и посадила в детский стульчик, то следующим движением пододвинула к себе айфон. — Да, — сказала она в трубку. — Мы в порядке. Нет, всё хорошо. Просто теперь мне нужны ответы.